Игла

Старшая дриада не шелохнулась. Но стрелы в луках ее сестер чуть дрогнули. Зеленые глаза сузились.

– Слова. Всего лишь слова, дитя света. Лес помнит ложь. Помнит железо и огонь.

– Помнит ли он Боль? – тихо спросила волшебница. – Не ту, что от клинка, а ту, что гложет изнутри? Ту, что мы нашли на дороге? Ту, что пахнет мертвой смертью?

Она слегка коснулась посохом земли. Кристалл пульсировал мягче, передавая не агрессию, а… образ. Образ маслянистой, оскверненной слизи. Образ пустоты и гниющей боли, который она почувствовала тогда.

Ветви на головах дриад слегка зашевелились. Ядовитый свет в глазах старшей дрогнул, сменившись на мгновение чем-то другим – древним страхом, узнаванием.

– Тварь из Ничто… – прошелестела она. – Она… возвращается?

– Не просто возвращается. Ее делают. Кто-то играет с пеплом могил и болью земли. Мы идем остановить это. Или погибнуть, пытаясь.

Голос охотника был тверд, как сталь его арбалета. Никакой бравады. Просто факт.

Молчание повисло в воздухе, густое, как смола. Сладкий запах почти исчез, вытесненный запахом гари от шипящих плетей и напряженной тишиной. Дриады переглянулись. Их язык был шелестом листьев, скрипом коры – недоступным для человеческого уха, но полным смысла.

Наконец, старшая дриада сделала едва заметный жест. Луки опустились. Плети, шипевшие у ног охотника, медленно втянулись обратно в землю, как змеи в норы.

– Иди, Разрушитель и Чистота, – проскрипела она. – Иди к источнику скверны. Знай: если ваш путь ложь, если вы принесете в Лес еще больше смерти… Корни запомнят. И ветви найдут вас. Даже в каменных стенах ваших городов.

Она отступила на шаг, сливаясь со стволом старого дуба. Ее сестры последовали за ней, растворившись в древесине, как призраки. Запах гари и боли сменился обычной гнилостной вонью Чернолесья. Ловушка исчезла.

Они перевели дух. Он опустил арбалет, но не расслабился. Она притушила свет кристалла, но ее лицо было бледным от напряжения.

– Спасибо, – глухо произнес он. Без ее чутья, ее света и ее слов… битва была бы неминуема. И не факт, что победоносна.

– Они защищают свой мир, – тихо ответила она, глядя на дуб, где исчезла старшая дриада.

– Как и мы. Просто… ценности разные.

Он кивнул. Ценности. Жизнь дерева, измеряемая веками, против жизни человека, за которую цепляешься каждый день. Против жизни… той, что они делили этой ночью.

– Дальше? – спросил он, снова поворачиваясь к тропе, ведущей в самую густую, самую темную часть чащи. Туда, где земля, по словам дриад, болела сильнее.

– Дальше, – подтвердила она, поднимая посох. Кристалл замерцал ровным, готовым светом. Отблеск его упал на кору дуба – на миг показалось, что в узоре древесины проступило лицо с зелеными глазами, наблюдающее им вслед.

Они шагнули вглубь. За спиной остались дом-призрак и дриады-стражи. Впереди ждала Тьма, которую кто-то научился лепить из смерти. И работа. Но теперь они шли не просто через запретный лес. Они шли с молчаливого позволения самого Леса. Это было малое преимущество.

Но в Чернолесье и малое могло стать гранью между жизнью и вечной тьмой. Они шли, плечом к плечу, меч и щит, разрушение и исцеление, влюбленные в жизнь вопреки самому Мраку. Тьма ждала.

Глава 5

V

Они нашли «островок» в нескольких верстах от места встречи с дриадами – не поляну, а просто место под корнями гигантского, полумертвого вяза, где земля была относительно сухой, а сплетенные корни создавали подобие низкого навеса. Безопасность здесь была иллюзорной, как дым. Каждый шорох в густой, почти черной листве над головой заставлял его пальцы непроизвольно сжимать рукоять тесака. Она сидела напротив, прислонившись спиной к другому сплетению корней, посох лежал поперек колен, дымчатый кристалл пульсировал ровным, тусклым светом – маяком в полумраке.

Привал был делом необходимости, а не отдыха. Сухари из грубой муки, жесткая вяленая оленина, глоток воды из фляги – пища солдата, идущего в самое пекло. Они ели молча, как всегда. Звуки – лишь хруст сухаря, скрип фляги и всплеск воды в ней же, далекие, непонятные шорохи леса.

Он отломил кусок мяса, машинально жуя, его стальные глаза скользили по темной чаше, образуемой корнями, по мшистым камням, по стволам деревьев-стражей. Но затем, как стрела, заряженная натянутой тетивой слишком долго, его взгляд соскользнул. На нее.

Она сидела, слегка наклонив голову, сосредоточенная на куске сухаря в своих тонких пальцах. Капюшон плаща был сдвинут, и тусклый свет кристалла, отраженный от светлых стенок корней, падал на ее лицо. На левую щеку.

И он увидел.

Не просто лицо, знакомое до каждой черточки, до каждой тени усталости под глазами. Увидел то, что всегда было там, но на что у него редко хватало времени, права или просто душевной тишины, чтобы разглядеть.

Созвездие.

Двенадцать маленьких, темно-коричневых точек на фоне бледной кожи. Не хаотичный узор, а изящное созвездие, россыпью разместившееся от виска до уголка губ. Одна родинка чуть крупнее, словно главная звезда, остальные – ее свита, рассыпанная с совершенной небрежностью, которая была прекраснее любого ювелирного расчета.

Он замер, кусок оленины забыт во рту. Дыхание замедлилось, почти остановилось. Весь гнет Чернолесья, ожидание засады, напряжение мышц – все это отступило на мгновение, смытое волной нежности, острой и неожиданной, как удар в солнечное сплетение.

«Она… невероятна.»

Мысль пронеслась, чистая и ясная, заглушая внутренний голос тревоги. Не просто красива – хотя в этом не было сомнений. А изящна. Хрупко-изящна, как тонкий инструмент, как вырезанная из светлого дерева фигурка. Эта изящность была в каждой линии ее лица – в овале, в острых гранях скул, в форме губ. В том, как она держала сухарь – не как он, сжимая в кулаке, а кончиками пальцев. В длинных ресницах, отбрасывающих тени на щеки. В самом этом созвездии родинок – маленьком шедевре.

Как он мог не видеть этого раньше? Или видел краем сознания, но не позволял себе ощутить? Она была целительницей, светом, щитом, его второй половиной в бою и в тишине. Но в этом мерцающем полумраке, под гнетущими корнями мертвого вяза, она была просто… женщиной. Невероятно, мучительно прекрасной, желанной в своей хрупкости и силе одновременно. Эта хрупкость не была слабостью – она была Сутью. Как тончайший клинок, который режет острее грубой секиры. Как ее магия – не грубая сила, а точное, изящное плетение света.

Он смотрел, завороженный этим крошечным украшением. Каждая точка казалась ему драгоценностью. Он вдруг представил, как его грубый, покрытый шрамами и мозолями палец коснется этой гладкой кожи, скользнет по узору этих звезд…

Она чуть повернула голову, возможно, почувствовав тяжесть его взгляда. Ее зеленые глаза, казалось, улавливали самый слабый свет, встретились с его стальными. Он не отвел взгляда, не смог. Но и не выдал бурю внутри, когда она отреагировала легким движением век, почти незаметным взмахом ресниц: «Все в порядке?»

Он кивнул в ответ, резко, по-солдатски, и снова уставился в сторону, на мшистый камень. Сердце бешено колотилось где-то в горле. Он сделал глоток воды, чтобы прогнать комок, и снова схватился за кусок вяленого мяса, жуя с преувеличенной тщательностью.

Но образ остался. Созвездие темных звезд на бледной щеке. Символ ее необъяснимой, хрупкой и вечной красоты. Это очарование горело теперь в его памяти ярче любого маяка в Чернолесье. Оно было его тайной картой, его личным оберегом против окружающего мрака. Пока он помнил эти звезды, пока он знал, что эта изящная хрупкость идет рядом, за его спиной – он мог идти хоть в самую пасть Ада. И выйти оттуда.

А волшебница… Волшебница старательно делала вид, что ничего не замечает, но внутри горячей волной счастья разливалось тепло и тихая улыбка.

Глава 6

VI

Долина встретила их оглушительной тишиной. Не мертвой тишиной Чернолесья, а звенящей, наполненной до краев гулом насекомых, щебетом невидимых птиц и шелестом бескрайнего моря травы под горным ветерком. Они вышли из-под черного свода леса, словно прорвавшись сквозь гнилую ткань в другой мир.

Игла Света

Воздух ударил в лицо, как хлыст, но не холодом и тленом, а буйством жизни. Солнце, настоящее, жаркое, нефильтрованное когтистыми ветвями, обрушилось на них, заставив щуриться. И запахи… Боги, эти запахи! Они обволакивали, опьяняли, сносили голову. Горьковатая свежесть полыни, пряный дурман чабреца, медовое благоухание клевера, освежающая волна мяты под ногами, терпкий шалфей, сладкий донник – все смешалось в головокружительный коктейль, от которого кружилась голова и щипало глаза. После удушающей вони гнили и скверны это было как нырок в чистый горный ручей.

Долина раскинулась гигантской чашей меж двух серых, суровых хребтов. И вся она была залита невероятным, ядовито-ярким ковром. Трава – не просто зеленая, а изумрудная, избыточная, сочная до хруста. Ее пронизывали миллионы цветов: алые маки, как брызги крови на изумруде, синие васильки, глубже неба, золотисто-желтые лютики, белоснежные ромашки, фиолетовые колокольчики. Казалось, сама земля здесь била ключом, изливаясь жизнью через каждую травинку, каждый лепесток.

Они остановились на краю леса, ослепленные, оглушенные. Он глубоко вдохнул, пытаясь вобрать в себя этот рай, прогнать остатки ледяного ужаса из легких. Рядом она стояла, запрокинув лицо к солнцу, глаза закрыты, губы чуть приоткрыты в беззвучном стоне облегчения. На миг ее лицо, обычно омраченное печалью или сосредоточенностью, стало почти детским, беззащитным перед этой красотой.

Но радость была горькой. Как сладкий глоток воды перед долгим переходом через солончак. Они знали – это лишь пауза. За долиной, за горами, их ждало продолжение Чернолесья, еще более мрачное и опасное. Этот взрыв жизни лишь подчеркивал ту мертвенную хмарь, в которую им предстояло вернуться.

Они двинулись вниз, в цветущее море. Трава по пояс цеплялась за плащ, оставляя на грубой ткани пыльцу и аромат. Он шел чуть впереди, прокладывая путь, но без привычной боевой готовности. Плечи были чуть расслаблены, арбалет опущен. Она шла следом, проводя ладонью по верхушкам цветов, словно касаясь чего-то хрупкого и бесконечно ценного. Молчание между ними было не боевым, а задумчивым, почти меланхоличным.

И в этом потоке света, красок и ароматов его мысль невольно унеслась назад. Не к ночи в заброшенном доме, не к первому поцелую под ледяным дождем. К самому началу. К тому, как они встретились

Конклав.

Душный зал, пропитанный запахом старого пергамента, пыли и амбиций. Он стоял у стены, как грозная, неотесанная глыба среди шелков и бархата магов. Его вызвали – не как равного, а как инструмент.

● 

Охотник. Есть задача. Грязная. Требует… специфических навыков.

Рядом с важным Старшим магом в расшитых звездами ризах стояла она. Стройная, в простом льняном одеянии целителя, с посохом из светлого дерева. Лицо – замкнутое, почти надменное. Глаза – большие, зеленые, но холодные, как зимнее озеро. Взгляд скользнул по нему – по грубому плащу, по арбалету за спиной, по шрамам на лице – и в них мелькнуло что-то… брезгливое? Страх? Непонимание.

«Еще одна изнеженная барышня Конклава», – подумал он тогда с привычной горечью. «Умрет в первый же день. Или сбежит.» Он кивнул Старшему магу, не глядя на нее. Формальности. Задание – уничтожить гнездо вурдалаков, оскверняющих старые гробницы у Ржавых Болот. Ей – прикрывать тылы, лечить, если что. «Как будто целители умеют что-то, кроме припарок», – язвительно подумал он.

Первые дни похода лишь укрепили это впечатление. Она шла молча, держалась особняком. Казалось, боялась испачкать свои чистые одежды о грязь мира, который он привык пачкать по локоть. Он видел, как она морщится от запаха болот, как ее пальцы брезгливо отдергиваются от мокрого мха. «Бесполезная ноша», – решил он. «Погибнем из-за нее.»

Перелом случился у гробниц. Вурдалаки выскочили неожиданно, из-под земли. Три твари, пахнущие разложением и злобой. Он рванул арбалет на взвод, но одна из тварей, хитрая и быстрая, обошла его, метнувшись к тому, что казалось самым слабым звеном – к ней.

Он увидел это краем глаза, сердце упало. Конец. Он уже видел, как когти впиваются в ее тонкую шею…

Но случилось невероятное. Она не вскрикнула, не побежала. Она шагнула навстречу. Посох взметнулся вверх, и кристалл на его навершии вспыхнул не золотым целительным светом, а ослепительно-белым молнией. Сноп энергии ударил в прыгающую тварь, отшвырнув ее назад с шипением и воем. Одновременно ее свободная рука описала в воздухе быстрый знак – и земля под ногами второго вурдалака превратилась в жидкую трясину, засасывая мерзкое создание.

Он успел прицелиться и выстрелить в третьего, серебряный наконечник нашел сердце. Бой закончился так же внезапно, как начался. Он стоял, тяжело дыша, арбалет дрожал в руках. Она стояла рядом, бледная, но твердая, посох еще дрожал от отдачи, кристалл дымился. На ее рукаве зиял разрез от когтя, кровь алела на льне.

Их взгляды встретились. В ее зеленых глазах не было и следа прежней холодности или брезгливости. Там была ярость. Ярость воина, защищающего свою жизнь. И решимость. Стальная решимость, которая заставила его сердце биться чаще уже по-другому.

«Ошибался», – пронеслось у него в голове с ошеломляющей ясностью. «Совсем ошибался.»

Потом была ее рука, легкая, но уверенная, на его плече – он не заметил глубокий порез на бедре. Потом – ее сосредоточенное лицо, пока она латала его рану, тепло ее магии, зашивающей плоть. Потом – их первый разговор у костра не о задании, а о чем-то большем. О боли мира. О долге. О цене света во тьме.

Он увидел не изнеженную барышню, а воина духа. Хрупкого внешне, но несгибаемого внутри. Она увидела не грубого головореза, а защитника, несущего непосильную ношу с молчаливой стойкостью. Шаг за шагом, бой за боем, ночь за ночью у костра… Каменная стена между ними дала трещину, а потом рухнула, открывая путь чему-то новому, невероятно хрупкому и сильному одновременно.

Он очнулся от воспоминаний. Они шли по середине долины, утопая в цветах. Солнце пекло. Она шла рядом, ее рука иногда касалась его руки. На ее щеке, освещенной солнцем, сияло то самое созвездие родинок. Он смотрел на нее, а не на горы впереди.

«Хрупкая. Сильная. Моя», – подумал он с той же ошеломляющей ясностью, что и тогда у гробниц. Грусть от предстоящего возвращения во мрак никуда не делась. Но теперь она была смешана с чем-то другим. С благодарностью за этот миг света. И с безусловной уверенностью: что бы ни ждало их за горами, в самой гуще новой тьмы, они пройдут это. Потому что прошлое – их первая встреча, первая ошибка, первое спасение – доказало: они сильнее вместе. Меч и Щит. Разрушение и Исцеление. Две половинки одной непобедимой силы, закаленной в самой глубине Чернолесья и расцветшей, пусть и ненадолго, в этой ослепительной долине света.

Глава 7

VII

Привал под мертвым вязом стал кошмаром. Не внешним – шипящие тени пока держались на расстоянии, отпугиваемые тусклым светом кристалла волшебницы и разложенными по кругу амулетами подавления. Кошмар был внутренним. Усталость, как свинцовая накипь, оседала на костях, смешиваясь с въевшейся в кожу скверной Чернолесья. Воздух, густой от запаха гнили и древней пыли, обволакивал, мешая дышать. Он сидел, прислонившись к холодным, шершавым корням, арбалет на коленях, пальцы автоматически проверяли натяжение тетивы. Веки наливались свинцом.

«Нельзя. Заснешь – проснешься мертвым или хуже.»

Но тело, изможденное переходами, ночными стражами и постоянным напряжением каждого нерва, восстало. Мышцы предательски расслабились, тяжелая голова склонилась на грудь. Свет кристалла чародейки, дежурившей рядом, расплылся в золотистую дымку… И охотник провалился в

Сон.

Тишина. Но не мертвая тишина леса. Это была звенящая, кристальная тишина высокогорья, наполненная лишь шепотом ветра и далеким плеском воды. Он открыл глаза.

Солнце. Настоящее, золотое, теплое, лилось с бездонного синего неба, лаская лицо. Под ним расстилалось озеро. Не просто водоем – гигантский сапфир, вправленный в оправу из скал. Вода была такой глубокой, пронзительно синей, что больно было смотреть. И в этой синей глади, как в безупречном зеркале, отражались вершины. Острые, вечные, увенчанные сверкающими шапками чистого снега. Воздух – хрустальный, ледяной на вдохе, но согреваемый солнцем. Пахло снегом, каменной пылью и дымком костра.

Костер. Он горел рядом, на плоском камне у самой воды. Небольшой, аккуратный, весело потрескивая сухими ветками можжевельника. И у костра… Она.

Сидела на разостланном плаще, поджав под себя ноги. Лучи солнца играли в ее медных волосах, рассыпанных по плечам без привычного капюшона. На ней было простое платье светлого цвета, не походная роба. Лицо повернуто к озеру, к отраженным вершинам. Спокойное. Без морщинки напряжения, без тени усталости или печали. Безмятежное.

Он смотрел на нее. И волна нежности, теплая и всепоглощающая, как само это горное солнце, накрыла его с головой. Мысли текли ясно, без суеты, наполненные простым, безоговорочным счастьем.

Она прекрасна. Не просто красива – а прекрасна, как эти заснеженные вершины, как само это синее озеро. Ее профиль на фоне гор был совершенством.

Она интересна. Каждая ее мысль, каждое наблюдение о мире, о магии, о травах – как ключик к потаенной двери. С ней никогда не было скучно, даже в молчании.

Она удивительна. Сила ее духа, ее целительный дар, ее способность видеть суть вещей – это был постоянный источник изумления. Как такой свет может жить в мире?

Она сильна. Не его грубой силой мышц и стали, а внутренней крепостью, несгибаемым стержнем. Она выстояла там, где сломались бы многие.

Она женственна. В каждом жесте, в повороте головы, в мягкой улыбке, которая вдруг тронула ее губы, когда она заметила его взгляд. Эта женственность не противоречила ее силе – она дополняла ее, делала цельной.

И тут его взгляд упал на небольшой, дымящийся предмет рядом с костром. Что-то… почерневшее и бесформенное. Обломок деревянной ложки торчал из этой массы, как мачта тонущего корабля. Пахло… горелым тестом.

Хоть и не умеет готовить, – подумал он с теплой усмешкой, в которой не было ни капли раздражения. Это было частью ее. Частью их. Ее магия могла зашить душу, но поджарить хлеб на костре… Это было выше ее сил. И в этом был свой шарм. Своя, человеческая слабость, которая делала ее еще дороже.

Она обернулась, поймав его взгляд. Зеленые глаза сияли, как вода озера под солнцем. Она что-то сказала, но слова растворились в ветре, в плеске воды, в треске костра. Неважно. Он видел смех в ее глазах, видел ответную нежность. Он протянул руку, и она вложила в нее свою ладонь – теплую, мягкую, живую. Они сидели так, у костра, на краю синего бездонного озера, под стражей вечных снегов. Счастье. Простое, немудреное, полное. Оно было здесь. Оно было их. И казалось, так будет всегда.

Пробуждение.

Удар. Не физический. Резкий, ледяной толчок реальности. Запах гнили и тлена ворвался в ноздри, вытесняя горный хрусталь воздуха. Тяжелый, влажный мрак сменил ослепительное солнце. Треск костра превратился в натужное потрескивание светящегося кристалла напарницы, едва отгоняющего сгущающиеся сумерки под мертвым вязом.

Он дернулся, чуть не опрокинув арбалет. Сердце колотилось, как бешеное, выпрыгивая из груди. Глаза, привыкшие к горному сиянию, с трудом фокусировались на мрачной картине Чернолесья: корявые стволы, липкий мох, тусклый свет амулетов на земле.

И… улыбка. Она еще жила на его лице, не смытая ужасом пробуждения. Непривычная, неуклюжая, но искренняя гримаса облегчения и счастья, застигнутая врасплох возвращением в ад.

Он встретил ее взгляд. Она сидела напротив, бодрствуя, ее зеленые глаза, обычно полные печали или сосредоточенности, были широко раскрыты от изумления. Она смотрела на него, точнее – на его улыбку, как на самое невероятное чудо в этом проклятом лесу. Ее брови поползли вверх, губы слегка приоткрылись.

Он поймал этот взгляд. Поймал немой вопрос: «Что? Почему? Откуда улыбка здесь, в этом месте?»

Улыбка медленно сползла с его лица, но не исчезла полностью. Осталось что-то в уголках глаз, в легком разглаживании морщин на лбу. Он не стал ничего объяснять. Не смог бы. Как описать синеву озера, отражение гор, запах можжевельника и горелый хлеб? Как передать то абсолютное, мирное счастье?

Он просто кивнул. Коротко, почти незаметно. Кивнул ей. И его взгляд, обычно стальной и холодный, на миг стал мягче. В нем было что-то от того горного солнца, что светило во сне.

Она не отвела глаз. Изумление в ее взгляде сменилось на понимание. Глубокое, без слов. Она не знала, что ему приснилось, но знала результат. Значит, там было что-то… светлое. Что-то, что заставило его, каменного стражника, улыбнуться во сне и сохранить отсвет этой улыбки здесь, в кромешной тьме. И этого было достаточно.

Она ответила ему. Не кивком. Легким, едва уловимым прикосновением своей мысли, теплой волной, коснувшейся его сознания. Не целительная сила, а просто… присутствие. Я здесь. Я вижу.

Он глубоко вдохнул. Запах гнили снова ударил в нос. Но где-то глубоко внутри, под слоями усталости, напряжения и скверны, тлел уголек. Маленький, горячий уголек из того сна. Уголек надежды. Надежды на синее озеро, на солнце, на вечные снега. На надежду на них – сильных, прекрасных, удивительных. Даже если один из них не умеет готовить на костре.

– Пора, – его голос прозвучал хрипло, но твердо. Он встал, отряхивая невидимую пыль с плаща. Арбалет лег в руку привычным весом. Предстоящий мрак Чернолесья казался еще гуще после сна о свете. Но теперь у него был тайный артефакт против него. Улыбка. И память о синем озере в ее глазах. Этого хватит, чтобы сделать еще один шаг. И еще один.