Крылья Улефа

С безмерным уважением к вам, Кассий."

Скрутив пергамент тугой трубочкой и перевязав жёлтой лентой – символ запроса мирных переговоров, – Кассий положил его на колдовской ветер и позволил тому унести послание к адресату. Ветер разумен, он избежит столкновения с птицами и не даст перехватить драгоценное сообщение тем, кому оно не полагается. К счастью, на свете почти нет магов, способных сбить заклинание верховного жреца, и один из них – как раз Фрид.

Глава 23

– Как ты можешь настаивать после того, что случилось?! Ты видишь, как мы все изранены, и хочешь продолжать?!

– Именно поэтому и хочу! Это ты как можешь хотеть мириться или искать компромисс с ублюдками крылатыми после того, что они сделали с Таной, с Иммой, да и с тобой самим тоже?! Или ты теперь не мужчина, а изорванная тряпка?!

– Кровь… Тебе ещё мало крови?! Проливая её, чем ты отличаешься от них?!

Звук удара. Ли отпрянул, держась за челюсть и ощупывая её на предмет сломанных зубов, а Фрид, не разжимая кулаков, наступал на него, в его глазах явно читалась жажда продолжать, пока не превратит чужое лицо в месиво. Тем не менее, магию он не использовал, и это говорило о том, что он ещё как-то себя контролирует. По крайней мере, Сабре хотелось надеяться, что она поняла его правильно.

– Читай проповеди о смирении, прощении и человеколюбии, когда тебя унижают, а твоих близких насилуют! Целуй ноги хозяевам и пресмыкайся перед ними, ничтожество!

Фрид был страшен. Он шёл искалечить и возражений не принимал. Для него аргументом являлся бы лишь агрессивный отпор от Ли. Имма бы могла остановить его, но её здесь не было. С тех пор, как она пострадала, Фрид так и остался сам не свой, и, как мужчина как человек, считал себя в ответе за истребление Хранителей подчистую. Он хотел столкнуть их с пьедестала, как сталкивают в реку или пропасть каменных истуканов и сжигают на кострах деревянные тотемы идолопоклонников. Он и правда был готов рискнуть возвратиться в нижний мир, опуститься под облака, даже если там приходится жить, ежедневно травя себя выхлопными газами, фабричным дымом, токсичной травой, химикатами в пище и питье – всем тем, что они тут, наверху, знали только по книгам. Это вызывало у иных впечатлительных детишек кошмарные сны с пробуждениями в истерике посреди ночи, а у взрослых – нервный тик. Но чистый и благоустроенный рай загнил изнутри! Лучше уж видеть дрянь, которую можно устранить физически, поработав руками или, на худой конец, лопатой и мусоросборником, придумать очистители воздуха и фильтры для воды, чем смотреть в лица приличных и благовоспитанных с виду людей, не зная, насколько они испорчены и в какую сторону под привлекательной оболочкой.

– И с чего ты начинаешь переустройство жизни?! С того, что угрожаешь другу?!

– Какой ты мне друг, паразит избалованный?! Я не товарищ тем, кто не убивает Хранителей! Я думал, ты хочешь вытрясти из них побольше сведений, а потом свернуть шеи!

– Очнись! Ты себя-то слышишь?!

Ли пока что удавалось пятиться, отступать, не подпуская Фрида на дистанцию удара, однако, он вовсе не был уверен, насколько его хватит. Он не так вынослив, как Фрид, которого поддерживала в эту минуту ещё и непомерная злость, отнимая разум, зато прибавляя энергии. Если бы не приходилось защищать близнецов – Ли бы просто уступил и отдал себя на расправу, пока Фриду не надоело бы увечить его плоть. Но Фрид настаивал на их немедленной казни – не оставляя Ли выбора.

– И слышу, и вижу! Имму сломали, будто она кукла из тех, что стоят щепотку медной крупы и пригодны лишь на пять минут, а затем у них непременно что-то отваливается! Сломали человека так, словно это ерунда! Ясно же, что теперь или они – или мы!

– Если вопрос будет стоять именно так – то, скорее, обе стороны полягут!

– Ну и пусть! Я буду лишь рад умереть, если и они погибнут тоже! – Фрид свирепо сверкал глазами.

– А мы – нет! Оглядись, твоя месть разрушит больше, чем их расчёт и безразличие к нашим жизням!

Фрид остановился, тяжело дыша, с раздувающимися ноздрями, всклокоченными волосами и сползшими чуть ли не на самый кончик носа очками. Им вдруг завладели уныние и подавленность, словно что-то большое, безмерно важное, но такое, что невозможно облечь в слова, которые теряют силу и влияние сразу же, как отзвучат, даже если всего себя в них наизнанку вывернешь и выставишь на обозрение, застряло у него поперёк горла. Фрид не применял магию против Ли, хотя не мог не догадываться, что у Ли нет шансов отбить такой удар… Но обольщаться не следовало – Фрид не щадил его, а просто хотел чувствовать под руками живое тело, то, как оно сминается по твоей воле, сполна различая и смакуя все оттенки причинения боли другому. Магия этого не давала. Ли знал, что как минимум в эту минуту ничего от их прежнего друга во Фриде не было, и взывать к его здравому смыслу бесполезно – Фрид ослеплён и оглушён собственной правдой, упёрся в неё и гнёт эту линию.

– Ты правда будешь счастлив, если я умру? Это решит твои проблемы или снимет твою боль? – продолжал Ли, глядя Фриду зрачки в зрачки.

– А, если я скажу, что останавливаюсь, что дальше не пойду – за сколько ещё смертей и пыток я буду косвенно в ответе? – едва ли не прошептал Фрид.

Ли показалось, что он хочет упасть на колени и расплакаться, но тело отказывается. Держит его, будто привязанным к машине для пыток, растянутым на ней. Мир Фрида уже почти совсем развалился на кусочки с зазубренными кривыми краями, об которые только порезаться теперь можно, и тот уже не видел, за что ещё можно зацепиться, чтобы отсрочить падение хоть на день. Фрид настроился на смерть, не надо быть гением или уметь читать чужую мимику, чтобы это заметить. Уклад островов, полный размеренности, томной неги, роскоши, изысканности, хорошего вкуса и тона, сковывал его, Фрид не был предназначен для такого, ему бы туда и в тогда, где любой желающий мог без труда поучаствовать в какой-нибудь войне. Он бы выбился в вожди, а, даже если бы пал на поле брани – был бы счастлив. Внутренний шторм таких людей не соответствует внешнему штилю, и они стремятся привести окружающую среду в гармонию с собой, потому что успокоиться самим никому из них не дано. Фрид мог бы сполна наслаждаться жизнью и занять любой пост, включая правительственный – подай он заявку в Хранители, и ему бы не отказали. Но нет же, ему ничто не любо и не мило без блеска заклинаний и грохота от их столкновений! Фрид… Вечно себе на уме, непреклонный и упорный, как если бы скала могла ходить и говорить. Заметно, что учился у камней.

– Хорошо. Будь по-вашему. Катитесь куда хотите, а я вас с этого момента не знаю. И на глаза мне не попадайтесь. Мне не помогут ваши нотации, поэтому держитесь как можно дальше.

Фрид развернулся и ушёл прочь. Когда он скрылся за поворотом, Ли потёр ладонями лицо, провёл пальцами по чуть вспотевшему лбу. Туго сжатая пружина в груди никак не желала превращать свою потенциальную энергию в кинетическую.

– Ему было бы лучше, если бы Имма просто умерла, – задумчиво сказал он.

Да, с этим можно смириться, пережив все сопутствующие этапы утраты. Но теперь, в настолько подвешенном состоянии, Фрид каждый день буквально пылал на костре заживо, рассыпаясь, но не теряя сознание и даже не утрачивая чувствительность. И пытка эта всё не прекращалась, Фрид ждал того, что, может быть, никогда не наступит. Шансы Иммы были слишком малы, с Анви и Вилиттой могло произойти всё, что угодно, и… Что, если они не успеют?

– Он уронит весь остров и разнесёт вдребезги об землю внизу, если Имма не выкарабкается, – со вздохом встревоженно сказала Сабра.

Ли промолчал. Глупо констатировать очевидное.

***

Ничего святого в этом мире отныне и во веки веков не осталось, нечего и ворошить золу, в которую перегорели некогда милые сердцу безделушки, или перебирать старые, многолетней давности, записки, надеясь разыскать в них искры чего-то ещё живого и настоящего. Фрид понимал, что всё меняется, и ему там, к чему все и всё стремятся, места не приготовили. Душно, душно и тошно в этих проклятых городах, на островах – как в бессрочной ссылке. Красота – не гарантия счастья и не отражение таких же замечательных движений души, чаще всего она ширма, притворство, декорации, выстроенные вокруг груды кое-как наваленных, будто небрежно нарубленные ленивым работником дрова, трупов. Фрид ни в коем случае не назвал бы себя ни могущественным, ни отважным, более того – он последний дурак, если позволил своему духу и сердцу так распуститься. Он должен был знать положенное ему дело, а не стремиться столкнуть всё в пропасть, если Имма не выкарабкается. С другим настроением делают революции, вовсе не так мечтают о справедливом мире… Фрид ничего не хотел без Иммы, его ничего не заботило. Да и для чего продолжать? До сих пор каждый его поступок служил к вящей славе Хранителей. Повязать себе на глаза плотную розовую ленту, заниматься тем же самым как ни в чём не бывало Фриду претило. Ненависть к окружающему миру, ненависть к себе, само солнце – и то поблекло, будто на небеса просто налепили яркую круглую бляшку. Медали за выслугу лет – и те блестят ярче. Ну, свергнут они Хранителей – и что? Через десять, двадцать или сто лет тем на смену придут новые дутые, как мыльные пузыри, вожди. Мало ли история знала примеров… Всё в ней циклично, всё повторяется, замкнутое на себя, как заевшая игрушечная балерина, которая должна танцевать не хуже, чем живая, а сама лишь кружится, кружится и кружится, будто веретено или то насекомое, Фрид забыл название, которое ввинчивается под кожу, этакий маленький штопор. А он сбежал от товарищей, как мальшичка, который кричит, что его тонкое душевное устройство никто не способен понять, хотя на самом-то деле оно банальнее некуда, и вся его сомнительная личная заслуга – дурно слепленные стишки. Сбежал и возвращаться не собирается. Они полны жизни, у каждого из них есть планы на будущее и мечты… Фрид же ощущает, как сквозняк, которого нет на самом деле, продувает его насквозь. Смертельный холод.

Дыши, беги, споткнись, умри. Заколдованная цепочка одинаковых для всех действий, куда ни бросайся, чтобы разорвать её и улететь на свободу. И неважно, от старости или неловкости заплетутся и уронят тебя ноги – итог прежний. Агония? Да, вся жизнь – не игра, не театр, не прогулка и не развлечение, а лишь пустая агония.

Послание, оформленное точно так же, как обычно передавали свои приглашения Хранители, вдруг неторопливо спланировало, как бумажный самолётик или сухой древесный лист, впрямо в руки Фриду. Он едва удержался от того, чтобы уронить эту дрянь под ноги и наступить на неё, придавить всем весом, а то и несколько раз подряд. Пожалуй, есть резон ознакомиться с тем, что там ему тщатся предъявить – хотя бы смеха ради. Сардоническая ухмылка перекосила губы Фрида, когда он разворачивал свиток. Тут же, однако, она перешла в недоуменную и озадаченную гримасу. Это что же, подлог? Розыгрыш? Или же старый маразматик окончательно выжил из ума? Когда Фрид ещё не испортил отношения со жрецами – он слыхал, что Кассий заговариваться стал, право и лево путает… Не принял ли его верховный жрец за кого-то другого? А, может, вообще сочинил всю историю, чтобы заманить Фрида куда-то? Нет, глупо, жрецы же как собаки, ищейки и гончие, они бы взяли его след, вынюхали, куда бы он ни отправился, и напали всей вшивой и драной сворой. Так неужели правда? А, впрочем, разве Фрид так уж рискует? Он же не собирается становиться бессмертным. Рано или поздно стычка в любом случае будет, и незачем оттягивать. Вот только Кассий явно не обрадуется, когда он придёт – Фрид давненько не выносил верховного жреца, и не только потому что Кассий засиделся на посту, мешая выдвинуться молодым. Этот человек не лучше, а то и ещё хуже, чем Хранители! А ещё Кассий для Фрида был символом, буквально олицетворением слепого и рабского преклонения перед кем-то. Всё верно, сначала надо сокрушить именно его! Это и чисто стратегически выгодно – после такого удара жрецы ой как не быстро переорганизуются! Пусть Кассий и старый, дряхлый, гремящий костями, и песок из него сыплется – он их знамя!

Глава 24

Сад полыхал и сиял. Текло и переливалось в солнечных лучах расплавленное золото и серебро древесных крон, шелестели полупрозрачные и тонкие, будто слюдяные, голубые и белые листья бесчисленных кустов, аккуратно подстриженных и слишком опрятных – их декоративность бросалась в глаза, ни намёка на то, что подобное природа могла создать сама, а ведь, по мнению Фрида, именно так и должны выглядеть хорошие сады. Все знают, что за ними постоянно ухаживают специально предназначенные для этого люди, но придавать растительности такой облик, будто она сама выросла и приобрела такие приятные, ласкающие эстетические представления гуляющих, очертания, что к ней не прикасались, а чудо получилось само, считалось хорошим тоном. Здесь же будто специально подчеркнули – всё искусственное, рукотворное, покорное воле декораторов и никогда не перечащее ей даже в каких-то мелочах. Фрид аж зубами скрипнул – весьма подходит для личных владений вечного раба Хранителей!

И в центре всего этого великолепия витой ракушкой вздымалась к небесам башня. Висела безо всякой опоры, как в невесомости. Широкой светящейся лентой прямо по воздуху к ней поднималась широкая светло-лиловая дорога, чем-то похожая на аллею славы. Фрид знал, что по её краям наложена особая магия, благодаря которой никто не мог упасть вниз, даже если бы захотел спрыгнуть. Гравитацию и логику здесь вообще, кажется, похоронили, совершенно несочетаемые элементы чудом гармонировали между собой и смотрелись вполне безупречно. Ничего из этого не поддавалось здравому объяснению, но вместе производило такое впечатление, словно только так и надо, и ничто иное просто невозможно. Фрид дивился тому, как всё это соотносилось между собой. Архитектура несравнимо безумнее и сложнее, чем в несчастном поместье его брата, а он-то называл их скромные изыски там буйным помешательством! Ну, ещё бы, там колдовала лишь хозяйка дома, а здесь – множество лучших жрецов современности… Да уж, наигранная экзальтация и распушение павлиньих перьев как раз в их стиле. Парящий замок олицетворял оторванность от всех суетных увлечений и страстей, от всего, что застит взор простых смертных, мешая им как следует разглядеть небеса и устремиться помыслами в вечное. Большего двоедушия, цинизма под благообразной маской и фарисейства Фрид и вообразить себе не мог. Свиньи в мантиях, расфуфыренные, напудренные, напомаженные – младшие жрецы, уже привыкшие к тому, что им теперь всё дозволено, и ещё не умеющие скрывать свои грешки. Подчёркуто аскетичные, надутые и важные, что твои индюки, но делающие вид, что они преодолели все свои пороки и давно поднялись гораздо выше тех простых смертных, которыми когда-то были – старшие жрецы. И актёр из актёров, гороховый шут, изображающий из себя короля – верховный жрец. Прекрасно исполнено, достойно аплодисментов и требований выхода на бис! А приёмы и публичные церемонии! Ах, как же они стараются придать себе и своей шарлатанской конторе внешних лоска и изящества, купить народ дешёвыми фокусами и подарками! Фрида в детстве тоже впечатляло, он благоговел перед жрецами, восхищался пышными фейерверками и созданными магией драконами, фениксами, огромными бабочками, распускающимися высоко в ночных небесах цветами из разноцветного пламени.

Жрецы расступались перед ним – видимо, получили приказ пропустить. Однако, Фрид не мог не заметить их оценивающий прищур. Все они думали о том, как, в случае чего, нейтрализовать опасность от такого непредсказуемого гостя, как он. Их за это винить нельзя, конечно, он сам явился к ним и расхаживает, как у себя дома, и будь оно проклято – приглашение Кассия, что дело Фриду неприкосновеность. Им, разумеется, плевать на такие условности – но, увы, если его тут убьют, инцидент получит огласку, и сияние их непогрешимости исчезнуть не исчезнет, конечно, зато поубавится изрядно. На такое они не пойдут, и это их злит. Фрид заулыбался, дразня этих и без того нервных шавок, беспородных, набранных где ни попадя. Лояльность Хранителям стояла на первом месте, талант, задатки ума, уровень магической силы значительно отставали от неё. Отношение к простонародью вообще плелось в самом хвосте – даром что половина Хранителей оттуда и произошла. Правильно говорят, что, мол, никто не презирает плебеев сильнее, чем плебеи, которым удалось выбраться на верхушку – как насекомое на чистом и гладком столе может рассуждать свысока о точно таких же собратьях по виду, видя, что они вслепую ползают на полу. Вот только в следующую минуту в комнату может зайти хозяин и смахнуть несчастного жучка или муравьишку со стола к остальным. Вот только у этих маленьких созданий всё гораздо проще, а высланный в опалу вчерашний фаворит как будет оправдываться и извиняться перед семьёй, знакомыми и теми, кого он столь неосмотрительно унизил и оттолкнул?

Вот и лестница. Так и норовит указать всем, кто на неё ступит, до какой степени они в сравнении с ней, такой величественой и блестящей, ничтожны и малы! Кассий наверняка уже заждался его. Интересно, прислушивается ли к шагам, перебирает ли взволнованно сухими старческими пальцами, уже порой подводящими, немеющими по утрам и подверженными судорогам? Поделом ему, пусть изводится! Уважение к старшему? А Кассий разве заслужил это уважение? Его ведь глупо ожидать лишь за то, что много лет землю топтал и пищу переводил! Фрид от него ничего хорошего по своим меркам не помнил, ни для себя, ни для страны. Кассий – непротивленец, прилипала, и возраст делает его с такими качествами лишь противнее. Дряхлый лизоблюд – картина ещё более жалкая, чем юный подхалим.

Фрид остановился перед двумя высокими дверными створками, дугой смыкающимися на самом верху, и размеренно, солидно постучал три раза. Он специально соблюдал все приличия – в стане врага непозволительно ронять себя и поступать как неотёсанный примитивный варвар. Так что, даже если Фрида подмывало всё вокруг разнести в настолько мелкую труху, щепки и пыль, чтобы наверняка не поддавалось восстановлению – он останется вежливым и спокойным.

– Войдите!

Голос повелительный и строгий. Это, пожалуй, хорошо. Если бы Кассий показал, что, например, боится его, тошнота омерзения не позволила бы Фриду беседовать с ним. А теперь, возможно, он даже выслушает, что этот ходячий одр имеет ему сообщить или предложить.

Верховный жрец оказался внешне вполне приятным, опрятным и обаятельным, располагающим к себе. Фрид подрастерял часть своих предубеждений против него, но, естественно, для полноценного сближения этого не хватало. С другой стороны, начало было положено. Кассий добро и даже почти кротко улыбнулся ему, но ни капли ни заискивания, ни, наоборот, снисходительности или жалости Фрид от него не уловил.

– Спасибо, что пришли, – с явным облегчением и даже радостью сказал Кассий. – Вам не доставляли затруднений?

– Мне, знаете ли, не так-то легко воспрепятствовать сделать то, что я однажды решил, – ухмыльнулся Фрид.

Кассий вдруг тяжело выдохнул и ругнулся словечком весьма крепким, которое означало, если разбирать дословно, "перевёрнутый остров" и означал ситуацию, когда всё катится кувырком. Реплика эта входила в число святотатств. Фрид аж оторопел – белое стало чёрным, верх поменялся с низом!

– Давайте вышвырнем вон этот ненужный официальный тон! Я буду говорить начистоту, господин Эль'Винг! Вы суёте голову в петлю, но ваши умения и знания нужны острову! Не вычёркивайте себя так усердно из бытия!

Фрид оскалился.

– Вы уж простите меня, но осмелюсь спросить – ваше ли это дело?

– Моё. Я таких уже немало проводил на тот свет – молодых энтузиастов с горящими глазами. Кого-то я не успел спасти, кого-то не мог, а порой осудить их становилось, к моему величайшему сожалению и стыду, прямым долгом верховного жреца. Но вас я терять не хочу. Вы слишком хороши, а ведь ваши способности ещё не до конца раскрылись, и у вас ещё всё впереди.

– Я ненавижу Хранителей, – с вызовом выпалил Фрид.

– Это пройдёт. И, кроме того… Не желаете ли сами вступить в их ряды и показать всем что-то новенькое, влить свежую кровь, подарить другой взгляд на всё и всех?

Кассий не был наделён правом выбора в подобных ситуациях, он лишь рекомендацию-другую имел полномочия дать. Но, кажется, предлагал он всерьёз. Фрид застыл, не веря собственным ушам.

– Станьте следующим поколением Хранителей, исправьте всё, что вам заблагорассудится! Чем не выход… Для каждого из нас? Вы можете убить конкретных Хранителей, но вам не по плечу сокрушить всю социальную структуру нашего мира. Да и нельзя этого делать. Ради того, что вам взбрело на ум, вы готовы испортить жизнь тысячам людей, весьма далёких от любых идеалов и каких угодно великих целей? И среди них есть дети, для которых жизнь только начинается, есть художники и поэты, ничего не смыслящие в политике и витающие в своих фантазиях, есть пожилые люди, которые не смогут перестроиться, утратив все прежние ориентиры. Их-то всех вы за что обидеть хотите, господин Эль'Винг?

Фрид почувствовал, что мучительно краснеет – кровь жарко прилила к щекам, лицо его буквально пылало. Его отчитывают, будто нерадивого школяра или котёнка, что напрудил в неположенном месте. Ох, ну, почему нельзя просто выскочить отсюда стремглав, не оборачиваясь – а потом только в петлю от неизгладимого позора, что уже грызёт его нутро!

– Не давайте предрассудкам и прочему вашему персональному, что сидит только в вашем мозгу, сбивать вас. Вы прекрасный молодой человек, гордость и честь нашего острова. Не топите его в крови, не превращайтесь в того, чьё имя будут называть украдкой, шёпотом и в ужасе. Вы не станете их героем, вас зачислят в проклятые. Каждый, кого сломает учинённое вами смутное время, безначалие и безбожие, ляжет камнем на вашу совесть.

Фрид понурил голову под шквалом этой отповеди, он хотел бы провалиться сквозь землю, чтобы больше не видеть и не слышать Кассия, не ощущать себя так, словно его порют розгами, причём за дело. Кассий и правда верил во всё, что говорил, и это обезоруживало Фрида. Взялся осёл огород пахать, сорняков не осталось, овощей – тоже. Фрид привык считать себя если не наделённым выдающимся интеллектом, то уж, во всяком случае, сообразительным. За пару минут его с лёгкостью, изящно, как бы между прочим убедили в обратном.

– Что будет, если я, допустим, соглашусь? – тихо спросил он.

– Как что будет? – Кассий искренне изумился. – Вы станете Хранителем, и вам же предстоит решать, что будет и как! Осуждаете других – покажите, что можете вы!

Ему, значит, бросают вызов. Что же, наверно, Кассий прав. И тут Фриду сделалось страшно. Он ведь вовсе и не начинал даже думать о том, каким ему бы понравилось видеть будущее! Фрид знал, против чего он выступает, но ни малейшего понятия себе ещё не составил, за что борется. Альтернативы, их наверняка бесчисленно много впереди, но как выбрать? И что сделать, чтобы добиться запланированного результата?! Как часто выходило так, что из лучезарнейших, возвышеннейших и бескорыстнейших озарений получался пшик, а то и кошмар – просто потому что где-то ошиблись в реализации идей?! Фрид же никогда не пробовал, он не понимает даже, с какого конца браться и в какую сторону тянуть! А ведь вокруг такие же люди со своими критериями безупречности и всеобщего счастья, которое непременно достаётся каждому в равной степени!

– Ага, вот вам и трудно стало… Но вы справитесь. Вы ведь не один, – успокаивающе заверил Кассий.

Глава 25

Белое платье с лентами и крохотными розами, пышная причёска – крупные взбитые локоны, замысловато уложенные и подколотые миниатюрными шпильками из чистого жемчуга… Тана вертелась перед зеркалом, чувствуя себя как перед школьным выпускным балом. Правда, на сей раз волновалась она куда сильнее. В конце концов, не каждый день твоя наставница проходит посвящение в Хранители! Сабра сама вызвалась на роль второго Крыла для Фрида, ведь наличие представителя противоположного пола было необходимо для Хранителей, чтобы никто никогда не посмел забывать, что ни один не имеет никакого превосходства над вторым, но любое общение мужчин и женщин основано на взаимном уважении и признании в другом личности, которая во всём равна тебе. Прежде, незапамятно давно, хотя раны до сих пор не зажили и всё ещё видны на страницах учебников истории, не все мужчины даже понимали, что рядом с ними – другая личность со своими интересами и вкусами, что у неё своё мнение и свои увлечения, которые могут отнюдь не совпадать с их – и тогда надо либо учесть эти отличия, либо оставить человека в покое, не пытаясь навязать ему своё и перестроить его удобно под себя. Ещё хуже до них доходило, что, если ей нравятся такие же девушки, как она сама – это не потому что на неё не хватило парня, а потому что ей просто нравятся девушки, и это нормально, так тоже бывает. Тана чтила госпожу Сабру безмерно, а ведь та прежде была в паре со своей подругой. Это же вопрос не пола, а того, какой человек, достойный ли, чтобы ему доверять! Крылья были знаком свободы от любых притеснений, всё, что унижало человеческое достоинство по признаку пола, возраста, ориентации или расы, осталось в прошлом – поэтому в Хранители принимали всех, кто был способен выдержать экзамен и до конца, не дрогнув, без малейшего колебания, пройти обряд. В былые тысячелетия человечество совершало бесчисленное множество прискорбных, а то и откровенно возмутительных ошибок из-за предрассудков, и Крылья были обязаны напоминать каждому следующему поколению о том, что так, как прежде, ни в коем случае нельзя, чтобы народ не опустился снова на тот же примитивный уровень. Госпожа Сабра и Фрид вполне подходят, они как брат и сестра… Предчувствия в Тане на этот счет бурлили и смешивались в сплошную кашу, в которой уже не различить никакие ингредиенты, их набралось больше десятка, самых разных, но в целом положительных. Её абсолютная вера в госпожу Сабру и восхищение перед ней, граничащее с благоговением, успокаивали и едва ли не буквально приподнимали Тану над землёй, она не ходила, а словно бы летала, подобная невесомой пушинке. Она и подумать не могла, что всё окончится так замечательно, и жертв больше не будет! Хватит смертей, хватит переживаний и тревог о завтрашнем дне! Конечно, это не значило, что надо стать вовсе уж беззаботными, но огромный груз с плеч свалился. Получив обратно Ли, Тана, если сознаваться как на духу, не рвалась воевать дальше, её даже пугало до дрожи и холодного пота то кровопролитие, к которому они стремительно приближались. Она боялась, что выходка Фрида послужит тем самым спусковым механизмом, который и запустит резню. Но, к счастью, всё закончилось как в волшебной доброй сказке, где в заключительной главе торжествуют дружба и любовь. Да, это наивно и по-детски, возможно – вот только всё меняется, когда понимаешь, что погибли бы реальные люди, кто-то из тех, кого ты привык видеть каждый день, даже если это просто сосед или вообще посторонний человек, просто гуляющий со своим питомцем в парке или читающий книгу. Ты чувствуешь себя причастным, если видишь его изо дня в день месяц за месяцем, и, услышав однажды, что он умер, ощутишь пусть слабый, но укол потери – что-то в твоём мире уже никогда не станет таким же, как прежде. А если таких много? Если, идя по улице, на которой знаешь каждый булыжник и каждую вывеску, осознаёшь, что вокруг больше нет ни одного знакомого лица, и даже сами дома вроде бы прежние, но уже какие-то чужие? Ты помнишь, что там, где теперь пустырь, была кондитерская или булочная, а весёлая румяная продавщица оттуда превратилась в сморщенную и согбенную старуху, которая никого больше не различает ни в лица, ни по именам. А мужчина, который любил играть на скрипке на своём балконе, спился, и балкон завален пустыми бутылками… Да, иногда прошлое отправляется в могилу, а ты ещё не успел его отпустить. Хуже всего при этом, когда убийцы – те, кто тебе дорог. Это хуже, чем когда людей вокруг просто уносит время. Ты начинаешь видеть своих друзей и близких иначе, да и себя тоже. Выясняется, что ты ничего даже и близко не знал о тех, кого думал, что обожаешь и ценишь, как никого и ничто другое в мире. Тана была благодарна Фриду за то, что он не заставил их пройти через такое потрясение.