Любовные чары

Не знало сердце боли,В оковах страсть дремала,Но сила злобной волиБезумье расковала.Спасти из плена хочет;Литавры загремели,И слышно, как хохочетЗвук трубный и грохочет,И флейты вдруг запели,И звуки запестрели,Пронзительно свистя,Под переливные скрипок трелиВ вихре безумном летя,Дикой волной прошумелиИ дерзким насильем своим тишину одолели.Куда мы полетели?Зачем хороводом маскиНесутся в буйной пляске?Мчит мимо. Сверкает зала,Уносит нас шум карнавалаИ сердца робкого полет;О! звонче звените,О! громче гремите,Цимбалы и дудки! Пусть боль замрет,Все смех захлестнет!Твой нежный лик зовет меня,Улыбкой, блеском глаз маня,Ко мне! тебя схвачу я,Умчу и отпущу я:Я знаю, сгинет красота,Замолкнут милые уста.Ты жертва смерти злой.Зачем, скелет, меня зовешь?Не плачу с дрожью и с тоской,Что нынче, завтра ты умрешь.В земной юдолиЧто значат боли?Я живу и парю в хороводе – ты мимо плывешь.Глядишь, любя! Люблю тебя!Ах! Скорбь и страх изменыКрадутся к нам за стены,И боль в слезах, а горький стонСо всех сторонТебя сковали.Мы без печалиВстречаем смерть и гнет тревог.Что значит страх? Что значит рок?Пожали мы руки, спеша,Как ты хороша!Я бросился вспять, ты мчишься вперед —И отчаянье сладость дает.Где мы ликовали,Где все – упоенье,Родилось презреньеИ горечи яд;О, время услад!Тебя презираюИ ту выбираюНевестой своей;Другая ж смелейГлядит на меня:«Так это твоя?»Мы все ураганомНесемся и канемИз жизни в туман;Нет жизни, нет счастья,Нет в мире участья,Все – смерть и обман.Внизу ж на просторе,Под цветом полей,Мучительней горе,Тоска тяжелей.Так громче, цимбалы! Литавры, пьяней!Гудите, ревите, рожки, веселей!Шумите, гремите бодрей, горячей!Нет жизни, нет счастья,Нет в сердце участья,Ликуя, уносимся в бездну теней!

Он умолк и встал у окошка. И вот напротив появилась она – такая прекрасная, какой он еще никогда не видал ее; распущенные каштановые волосы рассыпались волнами, игриво и своенравно завиваясь в локоны вокруг белоснежной шеи; она была почти раздета и, казалось, перед отходом ко сну в позднее ночное время хотела еще исполнить какие-то домашние работы, ибо она поставила по свече в двух углах комнаты, поправила скатерть на столе и удалилась. Эмиль был еще погружен в сладкие грезы и возвращался мыслями к образу своей возлюбленной, когда по комнате, к его ужасу, прошла отвратительная красная старуха; на ее голове и груди жутко поблескивало золото, отражая огни свечей. Через миг она исчезла. Мог ли он верить своим глазам? Не было ли то ночное наважденье, которое призрачно промелькнуло перед ним, порождением собственной его фантазии?

Но нет, старуха вернулась, еще более ужасная, чем раньше: длинные седые и черные космы буйно и беспорядочно развевались по ее груди и спине. Прекрасная девушка следовала за нею бледная, с искаженными чертами, с обнаженной чу́дною грудью, всем обликом своим подобная мраморной статуе. Между ними шла прелестная малютка, которая плакала и умоляюще прижималась к красавице, не глядевшей на нее. Крошка просительно подымала ручонки, гладила бледную красавицу по шее и по щекам. Но та крепко держала ее за волосы, а в другой руке несла серебряную чашу; бормоча какие-то слова, старуха вытащила нож и перерезала белую шею ребенка. Тут за ними взвилось что-то, чего обе, по-видимому, не замечали, иначе они бы так же глубоко содрогнулись, как Эмиль. Отвратительная шея дракона, вытягиваясь все более и более, вся в чешуях, выползла из темноты, склонилась над ребенком, который с безжизненно повисшими членами лежал на руках старухи, черный язык стал лизать бившую ключом алую кровь, и зеленый сверкающий глаз пронзил через щель взгляд, и мозг, и сердце Эмиля, который в то же мгновенье грянулся оземь.

Бездыханным нашел его Родерих через несколько часов.

Радостным летним утром общество друзей собралось в зеленой беседке за вкусным завтраком. Раздавались смех и шутки, все весело и дружно чокались за здоровье молодой четы и желали ей счастья и благополучия. Жених и невеста отсутствовали, так как красавица была еще занята своим нарядом, а молодой жених одиноко прогуливался в отдаленной аллее, размышляя о своем счастье.

– Жаль, – сказал Андерсон, – что мы должны обойтись без музыки; все наши дамы недовольны и никогда еще так не стремились танцевать, как сегодня, когда это невозможно; но это слишком ему неприятно.

– Могу вам открыть, – сказал один молодой офицер, – что у нас все-таки будет бал, да еще самый оживленный и шумный; все уже приготовлено, и музыканты уже тайком прибыли и незаметно размещены. Все эти приготовления сделал Родерих, говоря, что ему не надо слишком уступать и сегодня менее чем когда-либо следует считаться с его чудачествами.

– Он стал теперь гораздо мягче и обходительней, чем раньше, – сказал другой молодой человек, – и потому я думаю, что эти изменения даже не покажутся ему неприятными. Ведь вся эта женитьба произошла так внезапно, против всех наших ожиданий.

– Вся его жизнь так же полна странностей, как его характер, – продолжал Андерсон. – Все вы, наверно, знаете, как он прошлой осенью во время затеянного им путешествия приехал в наш город, задержался здесь на зиму, жил как меланхолик, почти не выходя из своей комнаты и не обращая внимания ни на наш театр, ни на другие увеселения. Он почти порвал с Родерихом, своим самым задушевным другом, из-за того, что тот старался его развлечь и не хотел потакать всем его мрачным настроениям. В сущности, его преувеличенная раздражительность и уныние были не чем иным, как зарождавшейся в его организме болезнью; вам небезызвестно, что четыре месяца тому назад он так тяжело заболел нервной горячкой, что мы все уже потеряли надежду на его выздоровление. Когда его бредовые фантазии отбушевали и он пришел в себя, оказалось, что он почти совершенно лишился памяти, представлял себе только свои ранние детские и юношеские годы и совсем не мог вспомнить того, что случилось с ним во время путешествия или перед болезнью. Ему пришлось вновь знакомиться со всеми своими друзьями, даже с Родерихом; лишь постепенно прояснялось его сознание и события прошлого, хотя еще и тускло, восстанавливались в его памяти. Дядя взял его к себе в дом, чтобы лучше за ним ухаживать; он же был как ребенок и предоставлял делать с собою все, что угодно. Когда он выехал в первый раз и посетил парк, овеянный весенним теплом, он увидел девушку, сидевшую, глубоко задумавшись, в стороне от дороги. Она подняла глаза, их взоры встретились, и, точно охваченный необъяснимым вдохновением, он приказал остановиться, вышел из экипажа, сел рядом с нею, схватил ее руки, и чувства его вылились в потоке слез. Снова начали опасаться за его рассудок; но он стал спокоен, весел и разговорчив, заставил себя представить родителям девушки и при первом же посещении попросил ее руки, которую и получил, так как родители не противились ее согласию. Он был счастлив, новая жизнь расцветала в нем, с каждым днем становился он здоровее и веселее. Восемь дней тому назад он приехал ко мне сюда, в мое поместье; оно понравилось ему чрезвычайно, до такой степени, что он не успокоился, пока я не продал ему его. Вполне зависело от меня использовать его страстность к своей выгоде, ибо чего желает он, желает горячо и без промедления. Он сделал сейчас же необходимые распоряжения, велел привезти обстановку, чтобы уже на летние месяцы поселиться тут, и вот почему все мы собрались сегодня на его свадьбу в моем прежнем жилище.

Дом был обширен и находился в очаровательной местности. Одна сторона была обращена к реке и прелестным холмам, круглым и обрамленным разнообразными кустами и деревьями; непосредственно перед домом был разбит сад с душистыми цветами. Тут апельсиновые и лимонные деревья стояли в большом открытом зале, и маленькие двери вели в кладовые, погреба и подвалы для провизии. С другой стороны расстилалась зеленеющая лужайка, к которой примыкал парк; здесь оба длинных крыла дома охватывали просторный двор и широкие открытые переходы, образованные колоннадами, протянувшимися в три ряда одна над другой, соединяли все покои и залы дома, отчего здание с этой стороны приобретало какой-то пленительный, даже фантастический вид, ибо здесь по просторным галереям между колоннами непрестанно за тем или иным делом сновали люди и из каждой комнаты выходили все новые лица и появлялись то вверху, то снова внизу, чтобы скрыться в других дверях; сюда же сходилось общество для чая или игр, и потому снизу все принимало вид театра, перед которым каждый останавливался с удовольствием и мысленно ожидал вверху каких-то необычайных и привлекательных происшествий.

Компания молодых людей как раз собиралась встать из-за стола, когда через сад прошла наряженная невеста и приблизилась к ним. Она была одета в фиолетовый бархат; сверкающее ожерелье колыхалось на блистательной шее, сквозь драгоценные кружева просвечивала белая пышная грудь, венок из мирт и цветов дивно оттенял ее каштановые кудри. Она приветливо поздоровалась со всеми, и юноши были поражены ее совершенной красотой. Она нарвала цветов в саду и теперь направлялась во внутренние покои, чтобы присмотреть за устройством пиршества. В нижней открытой галерее были расставлены столы, на них ослепительно сверкали белые скатерти и хрусталь, разнообразные цветы, в изобилии свисая из изящных сосудов, горели всеми красками, благоухающие зеленые и пестрые гирлянды обвивали колонны; и венцом этого очаровательного зрелища была невеста, которая с прелестной легкостью проходила теперь среди сверкания цветов между столами и колоннами, внимательно все оглядывая, и затем исчезла, и снова появилась наверху, чтобы войти в свою комнату.

– В жизни не видал девушки милее и красивее! – воскликнул Андерсон. – Наш друг – счастливец!

– Даже бледность, – вставил офицер, – добавляет ей красоты. Карие глаза над бледными ланитами, под темными волосами, блистают еще ярче, и эта почти жгучая алость губ превращает ее лицо в поистине волшебный образ.

– Сияние тихой меланхолии, – сказал Андерсон, – каким она окружена, озаряет ее словно бы ореолом величия.

К ним подошел жених и спросил о Родерихе; они уже давно заметили его отсутствие и сами недоумевали, где он находится. Все направились разыскивать его.

– Он внизу в зале, – сказал наконец какой-то молодой человек, которого они тоже спросили, – среди лакеев и конюхов, и показывает им фокусы на картах, а те никак не могут надивиться.

Все пошли вниз и нарушили бурный восторг челяди, между тем как Родерих как ни в чем не бывало продолжал свои магические фокусы. Окончив, он вышел с остальными в сад и сказал:

– Я делаю это только затем, чтобы укрепить в этих людях веру, потому что эти фокусы надолго наносят удар их кучерскому вольнодумству и способствуют их обращению.

– Как вижу, – сказал жених, – мой друг среди прочих своих талантов не пренебрегает также и шарлатанством, чтобы совершенствоваться в нем.

– Мы живем в удивительное время, – ответил Родерих. – В наши дни не следует ничем гнушаться, ведь неизвестно, что к чему еще может пригодиться.

Когда оба друга остались вдвоем, Эмиль снова завернул в темную аллею и сказал: