Ночь без дна

Тарквиний хотел было сказать, что он вовсе ничего и не возражает… и вообще это его не касается… но не успел. На последнем прыжке господин Веккиль внезапно потерял равновесие; лицо его, давно багровое от бешеного прилива крови, стало вдруг синим, он неловко рухнул на край стола, свалился на дубовый пол и забился в жутких судорогах. Никто даже руки к нему не протянул! Тарквиний подскочил: это была падучая, тяжкий, долгий судорожный припадок, но трактирщик опустил ему на плечо тяжёлую руку:

– Сиди, уважаемый, это у них всех – вещь обычная: сейчас покорчится, похрипит, да и перестанет. Городские гоблины, особенно мужчины, – нынче все порченые. Одни бабы выживают кое-как, но те уже и на гоблинш-то непохожие – повыродились все. Сиди себе, с ними всеми вечно одно и то же. Пройдёт. Слышишь меня? Сиди!

…А пока овдовевший плясун бился, обливаясь кровавой пеной изо рта, обеденная зала вдруг поплыла. Перед глазами у Тарквиния всё странно сдвинулось, потеряло чёткие очертания, расслоилось и сплющилось. Ему стало очень жарко, но где-то в груди его пробрал опасный, острый, режущий холод. Он потянулся за остывшим вином, залпом выплеснул в рот его кислые остатки – хоть что-то… Но питьё не помогло. От него во рту возник неприятный, плесенью отдающий привкус, голова резко закружилась, а ноги, когда парень хотел встать, подломились, как ножки тряпичной игрушки. Наёмник обернулся на залу: в ней, кажется, вдвое прибавилось народу, но это не были копии компании Веккиля сотоварищи… Но никого из этих прибавившихся Тарквиний разглядеть уже не сумел. Перед глазами у него полностью почернело, в ушах словно загудел набат, зовущий на большой пожар. Он в последний раз попытался подняться, но уже не смог даже двинуть рукой. Он ещё, будто стоя сам рядом с собой, ощущал, как к нему подходят, оглядывают его, наклоняются и трогают настороженными руками. Но теперь он уже мог делать только одно: дышать…

…Он и сейчас решил сперва просто подышать. По запахам догадался, где находится: тюрьма, естественно, где же ещё так вонять безобразно может… Даже в чумной больничке так не пахнет небось!..

Он попробовал пошевелиться. И тут обнаружилась страннейшая вещь. Ему не было больно. Нигде. Он свободно дышал, у него прекрасно работали обе руки. Даже челюсть была в полном порядке – только что двух выбитых зубов на месте не было; а так – !

Это ж сколько я тут валяюсь, что выздороветь полностью умудрился?! – мелькнула ужасная мысль. Он-то знал, за какой срок без колдовства заживают такие раны, какие были у него: насмотрелся, да и на себе самом проверить успел! Но кто в тюрьме станет лечить колдовством такого арестанта, как он?! Да ну, бред. А значит…

И тут до него, наконец, дошло главное. Он судорожно вздохнул, рывком сел и обхлопал себя затрясшимися ладонями с головы до ног.

Бесполезно. У него больше не было ни оружия, ни подаренного командиром Валагрэйном амулета, ни того, ради чего весь его отряд остался в земле на проклятой лесной поляне, а он пришёл в этот мерзкий, подлый городишко…

Его обобрали от макушки до пяток. У Тарквиния вырвался судорожный вздох – почти стон, но хриплый, рычащий.

– Господин… что с тобой?.. – спросил в полной тишине и тьме чей-то слабый, испуганный голос. – Тебе опять плохо?..

– А?! – вскинулся наёмник, сам здорово испугавшись от неожиданности. – Кто здесь?!

– Это… я, господин… ты меня совсем не различаешь в темноте, да?.. – спросили из мрака в ответ.

Услышав этот голос, измученный до последней степени, похоже, едва живой, Тарквиний опустил тяжёлые кулаки: бить тут было явно некого.

– Ни фига я не различаю, – честно отозвался он. – Где ты тут, ну-ка, иди сюда, поближе!

– Зажмурься на секундочку, господин, – попросил его собеседник. Тарквиний мигом насторожился:

– Это зачем?

– Я свет зажгу, – пояснил собеседник. – Я… учился… и кое-что умею…

– Ну, валяй, – вдруг решился наёмник. – Зажигай. Готов!

Послышалась слабая возня совсем рядом: словно кто-то потёр руки, затем мягкий щелчок пальцами, и парень даже сквозь зажмуренные веки почувствовал, что вокруг стало заметно светлей. Он, осторожно щурясь, приоткрыл глаза: на высоте примерно в полсажени от пола, в паре локтей от стены прямо в воздухе повис шарик бледно-жёлтого, слабого света. В этом свете теперь наёмник разглядел своего соседа – в изумлении уставился на него…

Или… на неё?! Вот так себе вопрос! Тарквиний, прикрывая глаза ладонью якобы от яркого света (хоть ярким он казался только от полной тьмы, что царила тут только что), – Тарквиний прицельным, внимательнейшим взглядом обежал исхудавшую, нелепую фигуру напротив себя. Раньше он такого народа не встречал, но в отряде ему многие рассказывали про странную штуку, этакий насмешливый выверт природы: средний пол. Не мальчики, но и не девочки, дети от долгой череды смешения кровей самых разных рас, но обязательно хоть с одним предком-человеком. Всегда с какими-нибудь тяжёлыми болезнями – пороком сердца, недоразвитыми почками, слепые или с мягкими костями – бед до бесконечности! При этом отчего-то всегда с ясным разумом – говорят, среди них не бывает сумасшедших и помешанных – странное дело! У них что-то вроде своего течения времени… В том смысле, то есть, что есть же долгожители, есть короткожители, так? Вот, например, эльфы или демоны, которые тысячу лет прожить могут: они и взрослеют очень долго, у них считается год за 10 лет примерно. У орков и полуэльфов – год примерно за три-четыре; у гоблинов – южан и северян (чистокровных, естественно) – до трёх сотен лет год аж за 15 примерно, а потом время будто ускоряется: год за 6, кажется… Есть и другие расы долгожителей, конечно: гномы, бесы; чистокровные люди же живут год за год, и кто-то из волшебников в далёкой древности, когда ещё только создавались магические Гильдии, именно по ним придумал срок жизни отмерять и рассчитывать. Называется «по общему счёту», понимаете ли. Ну, так вот в чём штука со средним полом: им примерно в 25 лет отсчитывается «10-11 лет на общий счёт»; в 85 лет – «18 на общий счёт»; потом они живут ещё максимум лет до 125 лет… и в это время всегда умирают, причём кто-то непостижимым образом умудряется страшно состариться, а кто-то так и остаётся (внешне) совсем молодым…

…Вот основное, что запомнил Тарквиний из немалого количества жутковатых, но всегда приукрашенных рассказов и своих товарищей по отряду, и совсем чужого народа. Добавим пару деталей. Средний пол всегда отмечен богами Трёх Миров магической приметой: над левым ухом среди основного цвета волос выделяется прядь двух цветов, синего и светло-розового. Основной цвет показывает, к какому полу больше принадлежит носитель пряди. Больше синего – к мужскому, розоватого – к женскому; пополам (как и бывает почти всегда) – к обоим сразу. В силу различных причин одного из цветов может с годами прибавиться или убавиться: чего только в жизни не случается, поймите правильно! Но совсем отрезать прядку, выкрасить в другой цвет и даже скрыть чарами невозможно.

…У своего сокамерника Тарквиний увидел над левым ухом двухцветную прядь, в которой розовые волосы словно пронизывали тёмно-синюю половину. Да он и в самом деле был, скорее, не «он», а девчонка – лет (на общий счёт, конечно) 15 или 16. Женственные очертания всей фигуры в целом; однозначно женская грудь; мягкие черты некрасивого, но милого лица. Глаза были карие, взгляд ясный, умный, внимательный; однако в нём Тарквиний прочёл усталое отчаяние и застарелую, безнадёжную обречённость.

И, кроме того, сосед наёмника явно до смерти его боялся. Будто он на него вот сейчас кинется и съест с потрохами! Или…

Ах ты, мать мохнатую! Вот именно что «или».

– Тебя как зовут? – убавив голос и стараясь говорить как можно мягче, будто с маленьким ребёнком, спросил он.

Сосед его, вздрогнув, поднял опущенную под пристальным взглядом наёмника голову.

– Кит Калина, господин… – тихо и с таким выражением, словно в дурном проступке сознавался, ответил он. Тарквиний отметил и этот тон, и то, что сокамерник его считает, что у наёмника имеются все права задавать любые вопросы, а он обязан отвечать – и всё тут. Соседа явно кто-то крепко и давно приучил к полному и безоговорочному послушанию.

– А я – Тарквиний из Эрига, – назвался парень. Эригом именовалось предгорье, где нашли когда-то заживо похороненного мальчишку бойцы отряда Валагрэйна Низулутского; командир присоветовал «сыну полка» всегда называть место своего… ну, может, и не рождения, но… нового рождения, зомби покусай! Так он и делал.

– Я – Тарквиний из Эрига, наёмник. Слушай сюда, Кит Калина, – велел парень, протянув явно совершенно здоровую правую руку и беря в неё холодную широкую, но совсем маленькую ладонь соседа. – Я даю слово, а хочешь – могу и клятву дать: я тебе дурного не сделаю. Не ударю, не пристану, постараюсь ни словом не обидеть. Ты меня понимаешь, а? Вижу, понимаешь. Умница. Тебя как называть, поясни мне: Китом, Калиной, мальчиком или девочкой?

– Меня обычно Калиной зовут, господин… – вздохнул его сокамерник. – Потому что «кит» на южном орочьем, на котором тут большинство народу говорит, значит «мёртвый», «покойник»… Они считают, нельзя смерть дразнить, зовя кого-то «Мертвецом»… Но… если ты не боишься… – он просительно посмотрел на наёмника.

– Я не боюсь, – подтвердил тот с ухмылкой. – Значит, Кит. Хорошо. А второй вопрос?

Сосед слабо, болезненно улыбнулся.

– Тут таких, как я, называют «мальчик среднего пола», господин мой… Поэтому…

– Значит, мальчик, – кивнул ему наёмник. – А что, в Мелльте много… ну, то есть… – он остановился: ведь обещал не обижать, куда с такими вопросами суёшься, дурак?!

Но подросток на него не обиделся.

– Да, господин мой, – кивнул он совершенно спокойно. – Ведь здесь же Главный Храм Церкви Единого Бога. Или ты не знаешь?.. Ну, эта Церковь собирает таких детей у себя, воспитывает в… особом приюте, всему учит… и мы служим ей в Утешительных Заведениях. То есть храмовых публичных домах. Нас так и называют: «храмовые мальчики»… Вот, господин мой…

Тарквиний ошеломлённо помолчал. Он не знал, что сказать. Разговоры о чём-то таком он, было дело, как-то слышал, но ни одному слову тогда не поверил: показалось – бред ведь какой-то, чушь откровенная! Но сейчас он чувствовал, что его странный сокамерник его не обманывает. И что тут можно сказать?.. У него, однако, тут же возник вполне закономерный вопрос:

–Но как же ты тут-то оказался?!

Подросток слабо улыбнулся, но в этой улыбке наёмник увидел такую жгучую обречённую горечь, что чуть не подавился своим вопросом.

– Я больше не служитель Утешительного Заведения, господин Тарквиний… Почти уже семь лет назад один… господин… откупил меня у Церкви и взял к себе… В ученичество, господин, – внезапно задохнувшись, судорожно прижав руки к груди и хватая воздух ртом, выпалил мальчишка. – Я учился у волшебника… Я – ученик мага!.. – он прикусил себе указательный палец, заставляя себя болью прийти в себя. Тарквиний в недоумении почесал в затылке: это где такое видано, чтоб ученики магов в каталажках сидели?! Врёт… нет, не врёт: внутреннее чутьё в этом было уверено. Но, может, бредит? Может, всё-таки крыша поехала?..

– Ты мне не веришь, господин, – чуть слышно выговорил тот, видя выражение его лица. – Но всё ужасно просто… – он с трудом перевёл дыхание. – Просто… да… Я учился всего два месяца… А потом на моего… мастера напали. Прямо там, в его Волшебной Башне. Мы с ним сидели за столом, и он мне рассказывал, какие правила у заклинаний… И стал показывать одно… И вдруг взорвалась дверь… и вломились… Их было шесть… Они были там слугами… Но только оказались никакие не слуги… – мальчишка, ломая исхудавшие руки, шептал быстро и горячо, не замечая, что по бледным, как у мёртвого, щекам его льются слёзы. – Они что-то кинули в… мастера… Волшебство… А у него было в работе заклинание… сильное!.. – он резким движением кулаком обтёр лицо, шмыгнул носом. – Прости, господин мой…

– Ничего: ты говори… ну?! – потребовал Тарквиний в ответ. Кит покачал головой, скорбно улыбнулся сквозь слёзы.

– Понимаешь, господин… – развёл он руками. – Есть такая штука – «магическая отдача». Её суть в том, что если заклинание прочесть, но так и не использовать, его сила может обернуться против волшебника. Эту силу надо «погасить», это её обезвредит… Но мой мастер не успел этого сделать: ведь в него уже был направлен удар… а может, сразу несколько… не знаю… И он разбил своё заклятие, чтобы сделать… ну, заслон… щит… – он глубоко вздохнул; его трясло всем телом, и Тарквиний сообразил, что Кит заново всё перед собой видит – и снова всё это переживает. А тот продолжал: – Мастер закрыл меня собой и что-то выкрикнул… Я ещё не выучил язык магии и ничего не понял… Но это было что-то ужасное, господин. Их всех, мне показалось, облило огнём, они стали дико кричать, кинулись к нам… И тут ударил свет. Синий… Очень яркий… слишком. У меня эпилепсия… то есть падучая. Я пью лекарство… когда можно его добыть, – уточнил он с кривой улыбкой. – Но иногда бывает… От испуга, от резкого звука или света вдруг начинаются судороги… И тогда я, кажется, свалился… Больше я не видел моего мастера, господин Тарквиний… А когда в себя пришёл, я валялся прямо на мостовой, и меня кто-то пинал и говорил: вставай, дрянь припадочная! Я ничего не понимал… потом встал, куда-то отполз, забился в какой-то тупик и до ночи сидел и пытался понять, что со мной произошло… Мне казалось, я просто сошёл с ума… А может, так и есть, – со спокойствием полного, смирившегося со всем отчаяния тихо-тихо сказал он, чуть помолчав. – Может, я это всё выдумал… и сам в это поверил… Не знаю, господин Тарквиний. Я не знал, к кому обратиться за помощью… Я вдруг понял, что не могу ничего связно сказать, объясниться… Это я сейчас такой болтливый стал – уже год скоро… А сначала я вообще ничего припомнить не мог, потом, через несколько часов, вспомнилось… но я ни слова выговорить не сумел. Лепетал чего-то и ревел… Только через несколько дней пришёл в себя… осмотрелся… Я оказался в совсем чужом городе, никого не знал, но мне надо было что-то есть, где-то жить… Мне пять дней подряд из жалости куски хлеба сухого кидали, пока меня стража из того города за ворота не выбросила… И тогда я решил пойти обратно – то есть в этот город, где я родился и вырос, господин Тарквиний. Тут ведь всегда тепло – уже хорошо, если даже на улице ночевать, не пропадёшь… И я кое-как повыспросил, где я, вызнал дорогу… Мычал: «М-м-мельт, М-м-мельт?» Я чуть с ума не свихнулся, – усмехнулся он, – когда мне сказали, где я и сколько до Мелльты! Но я всё равно пошёл… Но меня не пускали в города, господин мой, – я выглядел, как больной бродяга, и меня отовсюду гнали… Я шёл дней восемь, выпрашивая хлеб на дороге… – он вздохнул. – А потом вдруг сообразил то, о чём совершенно забыл. Просто не было этого в голове – и всё тут… Я же могу собой торговать… и я это ого-го как умею! – Кит насмешливо, но невесело усмехнулся. – Я кое-как привёл себя в хоть какой-то вид, дополз до ближайшего трактира, повертелся там… и опаньки – десять грошей в кармане! Ну, и пошёл так дальше… Говорить я связно не мог – меня не понимал никто, – но как к себе мужское внимание привлечь, я хорошо знаю! Слова для этого мне ни к чему, господин мой… – он глубоко вздохнул, уже успокоившись полностью. – Прости, если я что-то не то говорю, ладно?.. Ты же первый, кто меня спрашивает, кто я и что я… Вот я тут и разболтался, замучил тебя уже, да?.. Прости меня, пожалуйста…

– Наоборот, Китюха, – возразил Тарквиний, увязывая свои растрёпанные донельзя тёмные волосы в относительно пристойный хвост на макушке. – Рассказывай! И ты сюда добрался, значит?

– Да… Через год. Но я не мог вернуться в своё Заведение, господин, – я понимаю, ты думаешь, это было бы в сто раз лучше, чем по улицам шляться… Но… Когда мой… мастер забрал меня к себе, он сказал, что мне, пока я не стану Младшим мастером, лучше бы вообще не появляться… ну, в поле зрения моих прежних единоверцев… Не могу сказать по-другому… – Кит страшно смутился, побледнел ещё сильнее. – В общем, я никак не мог туда пойти: я для них стал… как отступник… или ещё хуже даже… – он вздохнул с дрожью. – Я хотел по-другому сделать… Понимаешь, я вырос в церковном приюте, и монахи держали лазарет для бедных. Приютские дети болеют постоянно, нас туда всё время клали лечиться. А работников всегда ужасно не хватало, и нам велели помогать… Но мне нравилось, господин мой. И наш доктор решил меня учить медицине. Он со мной долго возился, но подготовил меня как следует, и я сдал экзамен в Ратуше, и мне дали первое сертификатное кольцо – милосердного брата… а через несколько лет – второе, фельдшерское… Вот, смотри, – он протянул поближе к свету свою маленькую руку, и наёмник увидел на дрожащих пальцах два каменных зачарованных кольца – тёмно-зелёное и синее, оба с золотистыми искрами. Такие носят в Трёх Мирах всё узаконенные медики. Их нельзя снять или скрыть даже с помощью магии, а потому не выйдет ни украсть, ни подделать. Тарквиний видел такие много раз в своём богатом на раны и боль ремесле, поэтому узнал сразу и понял, что мальчишка ни в чём ему не соврал… Впрочем, он в этом был уже абсолютно уверен, несмотря на, мягко сказать, бредовую историю.

– Поэтому я сначала хотел пойти работать в больницу… Но меня не брали. Я ничего не мог ни сказать, ни даже написать… словно не учился грамоте вовсе. Ни на одном языке, господин мой, понимаешь?.. Я головой об стены бился от отчаяния: меня понимали только клиенты… да ещё продавцы в лавках: я подходил и тыкал пальцем в товар, и всё… Я не мог себе даже лекарства купить, когда подцепил… ну, ты понимаешь, какую заразу… А из-за падучей я иногда в такой момент мог свалиться, что… в общем, меня несколько раз из-за этого чуть не насмерть избивали… – он вздохнул с бесконечной усталостью. – Только немного меньше года назад я вдруг заговорил внятно. И письмо вспомнил, как с детства знал: на всех четырёх языках!… – он улыбнулся; глаза у него запали, лицо осунулось ещё больше. Долгий рассказ измучил его до полусмерти. – Но только… Я не стал что-то менять, господин мой, – тихо сказал он, глядя наёмнику в глаза взглядом древнего старика. – Я не хочу уже ничего менять. Хватит с меня… У меня не хватило ума вовремя обновить лицензию на моё «ремесло»… и меня забрали в тюрьму и выпороли… А выпустить забыли, – хмыкнул он. – Но у меня тут есть угол, чтоб спать, и меня целых два раза в день кормят… утром и поздно вечером… и мне уже всё равно, что это несъедобно. Зато можно целый день лежать и молчать. А если кого-нибудь сюда приводят, и они ко мне руки… и ещё другое кое-что тянут, то… пусть. Я не могу с собой покончить, господин, – безразлично пожал он плечами. – На всех храмовых служителях с самого детства – наговор от самоубийства. Я даже обдумать этого не могу: мысли смешиваются, и всё… Но в тюрьме мне умереть проще, чем на улице, поэтому… – он снова улыбнулся с равнодушной насмешкой. – Я ответил на твой вопрос?..

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.