Кровь

Сергей Тягунов

Кровь

Первый укол

Капля 1

Меланхолия напоминает смерть.

Особенно, когда она длится месяцами.

Ноги двигаются, легкие работают, желудок переваривает, но то лишь внешние проявления. Внутри душа пустая, выгоревшая, разорванная, расплавленная – нужное подчеркнуть.

Больше ничего не задевает, больше ничего не интересует.

Даже если с небес сойдет Многоглазый Отец, только хмыкнешь, пожмешь плечами и двинешься дальше по делам.

По сути ты – ходячий мертвец.

Тот самый, который обитает за частоколом поселения.

Граница между здоровьем и могильной пустотой переходится незаметно.

Нельзя сказать, когда начинаются первые изменения.

Когда истлеваешь живьем.

Когда «ничего не хочу» преобладает над «столько интересного в жизни».

Ко всему прочему примешивается сплин. Хандра не покидает ни на миг, становится одновременно другом и врагом.

Сопровождает на работе, дома. Даже шепчет в часы покоя.

Тяжелое гнетущее чувство душевной боли. Бескрайняя тоска.

Будто внутри чего-то не хватает – чего-то важного. Очень давно я пытался лечить сплин вином, некоторое время даже действовало, но затем всё возвращалось с новой силой.

Радость взаймы не помогала, а потому бросил пить.

Зато всё чаще стала возникать желание повеситься на ближайшем суку.

Если бы не сестра, уже бы намыливал веревку.

Из мыслей меня вырвал голос госпожи Шелк:

– Он ведь серьезно болен, да?

Капля 2

– На самом деле нет, – ответил я. – Простыл.

– Но он так хрипит.

– Горло воспалено.

– Доктор, не надо жалеть мои чувства.

– Я говорю правду: он скоро поправится. Недельку полежит – и организм восстановится.

– Вчера он во сне бредил. А какой у него жар!

– Легкие чистые. Температура в его случае – это нормально. Он борется с болезнью.

Я вздохнул и в который раз огляделся.

В огромной двуспальной кровати лежит четырехлетка; его пухлые щечки краснеют от румянца, лоб покрывают бисеринки пота, губы приоткрыты, глаза блестят; все остальное тело спрятано за толстым пуховым одеялом.

Плотный балдахин распахнут с моей стороны, не отделаться от ощущения, будто сижу внутри ритуального савана. Сама кровать сделана из дорогого дуба, тяжелая и массивная; на каждом резном столбике красуются раззявленные в рёве львы, охраняют покой своего малолетнего хозяина.

При малейшем движении подо мной скрипит матрас – вещь непозволительно роскошная по нынешним временам.

– Ни к чему беречь мои чувства, – сказала госпожа Шелк. – Я ценю вашу учтивость, но на кону жизнь моего сына.

– Вы серьезно намерены продолжать эту полемику? – спросил я.

– Но я же вижу!

– Простуда – не более. Легкие чистые, повторяю.

– А восковой цвет лица? А покрасневшие веки?

– Если вы подхватите от него заразу, уверяю, выглядеть будете не лучше.

– Я, как мать, всё чувствую…

– Тогда зачем вы вызывали меня? – перебил её я.

Она замолчала, то открывая, то закрывая рот, точно рыба, выброшенная на берег.

Я намеренно не стал смотреть ей в глаза, сосредоточившись на окружающей роскоши.

Дом обставлен с вычурным богатством: пол из кленового шпона, дубовые панели на стенах, массивная резная мебель из вишневого дерева, мраморная лепнина под потолком. Всюду свисают обереги, сделанные из золота.

Ноздри трепещут от назойливых запахов благовоний, в горле стоит вязкий ком, глаза едва ли не слезятся.

Будто достаток – еще одна навязчивая болезнь.

Под подошвами сапог шуршит ковер с длинным ворсом, пальцы касаются шелка постельного белья. То и дело внимание приковывает к себе картина маслом во всю стену; на ней госпожа Шелк, еще совсем юная и цветущая, а не нынешняя бледная костистая стерва, стоит вместе с мужем – господином Клыком, худым, болезненным красавцем с мутным водянистым взглядом.

Жаль, он отдал Многоглазому Отцу душу – умер во фронтире два года назад после нападения сушеных.

Капля 3

– А можно вылечить ребенка быстрее? – первой нарушила тишину госпожа Шелк.

– В каком смысле? – деланно спросил я.

– Вы… обладаете необходимыми навыками…

– Не хотите ждать, пока пройдет само?

– Я устала от тревог.

– Удивлен вашей честности.

– Так сделаете или нет?

– Удовольствие не из дешевых, – сказал я, заметил её намечающийся протест и поднял ладони перед собой. – Но понимаю: у вас с достатком всё хорошо.

– Проведете ритуал? – В её голосе засквозили нотки раздражения.

– Да.

– Займет много времени?

– От силы десять минут. Я взял все инструменты и смеси.

Её красные точки зрачков уставились прямо на меня. В её обсидиановых глазах блеснул огонек довольства собой.

Пальцы привычно легли на саквояж, металлический замок громко щелкнул, распахнул кожаный зев.

На прикроватный стол я выложил алхимическую пузатую склянку, внутри которой засеребрилась серая соль. За ней последовали бронзовые четки, амулет из тонких ивовых веток, золотая монета прошлого мира, несколько игл да маленький клубок нитей.

В воздухе ощутимо повеяло кислым и тяжелым – даже благовония не в силах справиться с колдовским смрадом. Некоторые свечи в подставках потухли, погрузив всё в полумрак.

Капля 4

С губ сорвались слова заклинания, комната наполнилась шипящими согласными.

Я откупорил склянку – в ладони возникла горстка гранул – и принялся чертить на голой груди ребенка знак; указательный палец вывел круг, пусть и неидеальный; после по всей его длине возникли колдовские иероглифы, перемешанные с квадратами, треугольниками и волнистыми линиями.

Я нацепил на кисть четки, металл обжег кожу противоестественным холодом, разлилось онемение, как если бы конечность затекла.

Монетка легла в центр солевого знака, завитки дыма заплясали вокруг неё, спиралями устремились вверх.

Комната потеряла краски, остались лишь оттенки серого. Детали в помещении стали резкими, неестественно четкими.

Отовсюду – из столбиков кровати, пола, шкафов и тумб – полезли черные щупальца, принялись подрагивать в воздухе, словно пробуя его на вкус. Некоторые из них потянулись в мою сторону.

До ушей донеслось жужжание мух; темные точки облачками залетали под балдахином.

Я взял амулет и небрежно кинул его на кровать; теневые отростки дернулись от него.

Смрад усилился, заставил глаза слезиться.

Затем я воткнул иглы мальчонке в правое и левое плечо.

Именно тогда показалась тварь, совсем еще крошечная и скорее жалкая, чем пугающая.

Она напоминает темного головастика: вытянутое тонкое тельце, чешуйчатый хвост, большая круглая башка. На миниатюрном человеческом лице отражается боль – глазки-бусинки закрыты, рот распахнут в беззвучном крике, на толстых свисающих щеках поблескивают капельки слез.

Тварь летает над грудью мальчонки, пренебрегая законами мироздания.

Я тяжело вздохнул – как же надоело тратить силы на ерунду – и поднес клубок к ней.

За мгновение нити намокли, кожу обожгла ледяная вода, несколько капель упали на одеяло. Уродина распалась в воздухе на пепельные лепестки, оставив после себя запах могильной земли.

Была – и пропала.

Растворилась в небытие, как говорится.

Капля 5

Мир через некоторое время пришел в норму: исчезли щупальца, вернулись цвета, перестало тянуть смрадом.

Меня догнал откат, пусть и легкий.

В позвоночник будто воткнули ледяное копье, мышцы шеи сковало. Виски сдавило; вернулась моя старая извечная подруга – головная боль. Суставы скрутило, в них словно насыпали песка; каждое движение начало отдаваться в костях.

Я, точно старик, бросил мокрый клубок в бронзовый таз для справления нужды и двинулся к выходу.

Лишь в дверном проеме кинул последний взгляд на мальчонку: тот пришел в себя, стал недоуменно вертеть головой, исчезла пунцовая краска с лица – больше ни намека на болезнь.

Дело сделано.

Спускаться с лестницы мне пришлось продолжительное время – колени не желали сгибаться, а тошнота грозила перерасти в другое пренеприятнейшее занятие.

Впрочем, как только открыл дверь на улицу, свежий воздух и прохлада привели меня в чувство.

Я снова ощутил себя живым.

– Я так благодарна вам! – воскликнула за моей спиной госпожа Шелк. – Сыну стало лучше – и намного!

– Очень рад, – сказал, стараясь скрыть в голосе саркастические нотки.

– Позвольте отблагодарить вас!

– Позволяю.

Она выудила из кожаного кошелька десять серебряных монет прошлой эпохи – более, чем щедро.

Я взял деньги и довольно пренебрежительно кинул их в карман пальто. Те весело звякнули.

– Есть ли какие-то советы по уходу, доктор?

– Вы про клубок?

– Не только: вы оставили амулет на кровати, а иглы бросили в блюдце. Мне их выкинуть?

От её бесконечных вопросов боль перекинулась и на глазные яблоки.

– Они больше не имеют магической силы, – сказал. – Поступайте так, как пожелаете. Хотя лучше, конечно, от них избавиться. Выкинуть или сжечь в камине.

– У нас с сыном завтра важное мероприятие в доме магистра. Он будет в хорошем здравии?

– Кто? Магистр? Понятия не имею.

– Вы такой шутник, доктор! Я про…

Пришлось потратить еще время на объяснения.

Иссушенная стерва не пожелала меня отпускать, стала засыпать вопросами.

Я едва не нахамил в ответ, когда выяснил, что провел обряд ради завтрашней помпезной встречи.

Времена в поселении нынче и без того тяжелые, а приходится тратить силы на откровенные пустяки.

Стоило отказать в колдовстве.

Впрочем, деньги сейчас нужны как никогда ранее.

Капля 6

Госпожа Шелк попрощалась со мной, и ноги повели меня в сторону дома.

Кровавые камни освещают мой путь, фонари разгоняют на дороге мрак, превращая мир во все оттенки алого. Накрапывает дождь. Небо затянуто свинцовыми тучами, хотя, как обычно, есть свободный клочок, на котором поблескивают пять звезд.

Многоглазый Отец всегда наблюдает за своей паствой.

Под ботинками шуршат опавшие листья клена, их прелый запах разливается в воздухе, ощущается на языке чем-то приторно сладким, щекочет горло.

Взгляд выхватывает темные силуэты деревьев, чьи ветви напоминают пальцы старухи, кривые и тонкие.

Дом госпожи Шелк стоит на небольшом отдалении от поселения; вскоре дорога через маленькую аллею вывела на главную улицу.

Мимо меня потянулись унылые двух- и трехэтажные домики.

От дождя деревянные стены намокли и потемнели пятнами, отчего окружающая серость лишь сильнее бросилась в глаза. С крыш капает.

Во многих закрытых ставнях домов пробивается либо свет от кровавиков, либо – от свечей и газовых ламп.

Тут и там впереди посверкивают лужи.

Редкие прохожие кутаются в пальто, прячут лица в расправленных воротниках и смотрят себе под ноги, стараясь ни с кем не пересекаться взглядом.

Со стороны складов доносится кузнечный гул молотов о наковальни, шумит неподалеку лесопилка.

Внимание то и дело привлекают огромные темные силуэты за поселением. Если не присматриваться, покажется, будто рядом громоздятся горы. Однако я себя не обманываю – многочисленные кирпичные многоэтажки, точно древние стражи, устремляются к самим небесам, в их разбитых окнах течет чернильная тьма. Некоторые здания за давностью лет обвалились, торчат подобно сколотым зубам великана.

Целый город из прошлой эпохи раскидывается рядом с нами, следит, выжидает, греется в тепле людских душ.

И наступит момент, когда он заглотит их всех.

С одобрения Многоглазого Отца, конечно.

Я опустил руки в карманы, ежась от холодных порывов ветра.

Сколько ни старался, но мысли двинулись по привычной колее. Вновь пропадают люди: пару дней назад не вернулся домой старый Штырь, больше никто не видел Хохотушку-Птичку, начались брожения в квартале беспризорников.

И все события означают лишь одно: скоро жертвоприношения.

Охранители поселения – пусть их проберет кровавая диарея! – готовятся к скорой дани богу. Следовательно, следующим агнцем на заклание может стать любой или любая.

За себя я, разумеется, не переживаю – судьба такая.

Но сестру им не отдам. Они скорее удавятся, чем получат её.

Вот только какие у меня варианты?

Сбежать не удастся. Во-первых, ворота охраняют, на стенах всегда дежурят дозорные. Во-вторых, здесь вся моя жизнь – работа, дом, друзья.

Уходить за пределы владения Многоглазого Отца – большое безумие.

Тогда надо договориться.

Договориться с тем, кто знает Основателей и кто способен переубедить их.

Да, придется заплатить немалую сумму, но оно того стоит. Опять же: возникнут минимальные гарантии.

Деньги можно со временем возвратить, а вот вернуть близкого с того света не получится.

Значит, решено.

Чуть позже заскочу к одному человечку, который точно обладает заметным влиянием, и попробую намекнуть.

С другой стороны, я, возможно, излишне драматизирую.

Сестру могут не выбрать – и тогда все мои волнения напрасны.

Но подстраховаться стоит.

Ряд одноэтажных зданий сменился двухэтажными; деревянный настил, грязный и мокрый, под ногами перешел на каменную брусчатку, тоже плохенькую, но хотя бы без гарантий навернуться в лужу.

Вскоре показался родной дом.

От прочих невзрачных он отличается только березовым брусом, который тоже потемнел от вечной сырости, но напоминает по цвету скорее серую бумагу, чем задубевшую кожу мертвеца. С треугольного ската крыши стекает потоками вода. Флюгер в виде зигзага молнии уныло показывает в сторону Старого города.

Из этажа гостиной льется желтый свет, остальное здание погружено во тьму.

Капля 7

Я вошел в дом – петли двери привычно скрипнули – и поставил саквояж на пол.

Повесил пальто на крючок, снял сапоги.

После холода улицы жара в помещении показалась удушливой, кожа на лице стянулась, мочки ушей закололо. В нос ударил любимый запах шерсти и мыла.

Напряжение в теле спало – впрочем, сильно расслабляться не стоит, мне еще сегодня работать.

Хоть где-то ощущаю себя в безопасности.

– Это ты? – донесся из гостиной голос Слезы.

– Нет, грабители! – отозвался я, не скрывая иронии. – Явились за твоими баснословными богатствами.

– Заходи уже.

– Я ненадолго. Только проведать тебя пришел.

Дверь в гостиную приоткрыта, я отметил, как сестра увлечена вязанием.

Замер, любуясь ей.

В такие моменты сердце переполняют тепло.

Слеза прикусывает нижнюю губу – признак полного сосредоточения. Бровки нахмурены, взгляд не отрывается от заготовки шарфа. Под её ловкими пальцами спицы двигаются, точно живые; до ушей долетает легкий металлический стук.

Сестра то и дело ерзает на деревянном кресле, локтями поправляя на коленях мотки ниток.

Сегодня она заплела волосы – такие же каштановые, как у матери – в косу.

Стало понятно, почему в доме так натоплено: в привычной манере Слеза сидит босиком, её голые ступни привлекают внимание. Ну, хотя бы надела простое длинное платье до щиколоток, а не натянула на себя мужскую одежду – рубаху и штаны.

Добрый знак.

– Собираешься вечность торчать там? – спросила Слеза, продолжая смотреть на спицы и нити.

– Извини, – ответил я, входя в гостиную. – Знаю, как ты это не любишь.

– Ага, похож на сумасшедшего.

– Я пью кровь молоденьких девочек! – нарочито низким голосом пробасил я.

– А ты чего удостоил меня честью своим визитом?

– Решил немного отвлечься. Сегодня все случаи – тяжелые. Морально, имею ввиду.

– Пришел от госпожи Шелк?

– Как догадалась?

– От тебя пахнет колдовством.

– Применил силу, да. Ведь её сын подхватил аж простуду.

– Ей бы самой подлечиться. Мозги у нее скисли.

– Она потеряла мужа.

– Много лет назад. К тому же, знаешь ли, он не был идеальным семьянином.

– Может, ты и права…

Она оторвалась от мотка и спиц.

Посмотрела прямо на меня.

На губах заиграла озорная улыбка.

– Где мои манеры? – спросила Слеза. – Ты есть хочешь? Чаю или воды?

– Говорю же: я только проверить, как твое самочувствие. И обратно.

– Еще полно работы?

– Угу. Надо заскочить к Оружейнику отдать склянку с золотой солью. Потом к Хрому; у него сын захворал. Скорее всего, проведу непростой обряд. Затем заявлюсь к Колченогому, у него после вылазки нога покрылась черными волдырями…

– Избавь меня от подробностей.

– Она еще распухла, вены вздулись, точно сытые червяки. Из ран теперь течет густая сукровица.

– Фу! Болван!

– Шутки шутками, но с такими темпами ногу придется ампутировать, – сказал я. – И всё из-за одного укуса сушеного.

– Звучит печально.

Мой взгляд невольно упал на её округлившийся живот. Такой уже не спрячешь под пальто или платьем. Малыш растет не по дням, а по часам. И совсем скоро настанет момент, когда…

Я, едва сдерживаясь от гримасы разочарования, посмотрел на камин.

Пламя в нем танцует на деревянных брусках, плюется искрами и трещит.

– Седая Прядь пропала, – заявила Слеза.

– Ей уже восьмой десяток. Наверное, потеряла память и бродит где-то на задворках поселения.

– Ты и без меня знаешь, насколько она крепка. И всегда отличалась здравым рассудком. Правнук для неё был смыслом жизни.

– Был? – спросил я.

– Хватит игр, Шрам. Мы оба понимаем, что начались подношения Отцу. Слишком много людей за последние дни не вернулись домой.

Я провел ладонью по ежику волос.

На миг повисла неприятная тишина. Во рту разлилась горечь; язык, как и всегда, когда нервничаю, прошелся по нижнему ряду зубов.

– Откуда, кстати, ты узнала про Седую Прядь? – спросил. – Ты из дома практически не выходишь.

– От соседки. Она приносила свежие ягоды.

– От Рыжей?

– Нет, от демонов подземелья! – заявила Слеза. – Ну конечно! Она мой единственный друг. Особенно, когда ты целыми днями пропадаешь на работе.

– Надо бы укоротить её длинный язык, – заявил я.

– Ты уходишь от темы разговора.

Она демонстративно отложила мотки, иглы и недоделанный шарф на деревянный столик. Посмотрела на меня со злостью.

– Ты собираешься идти к Штырю, – сказала.

– Он мой учитель. И наш приемный отец, если ты забыла.

– Думаешь, он знает Основателей?

– Уверен, – ответил я. – Таким преимуществом следует воспользоваться.

– То есть ты решил его подкупить?

– Я не позволю, чтобы тебя обидели. И потому готов на многое.

– Ох, Шрам… – с горечью сказала Слеза. – Иногда ты ведешь себя как идиот.

Из моей глотки вырвался непроизвольный смешок.

– Потому что хочу тебя спасти? – спросил я.

– Рискуешь зазря. Если шег-стражи узнают…

– У меня есть связи.

– Это ты про своего безумного дружка? Да он первым тебя и сцапает.

– Я все решил.

– Именно. Поэтому я и не спорю. Я ценю твою заботу. Правда. Ты лучший брат на всем белом свете.

– Что, даже не будешь читать мне нотации?

– При самых негативных раскладах мы просто вдвоем окажемся перед Основателями. И нам пустят кровь. – Её губы растянулись в улыбке. – Я верю в тебя.

Её слова согрели мне сердце.

Капля 8

Во входную дверь настойчиво постучали.

Я направился в коридор, стараясь не выглядеть виновато после беседы с сестрой.

Внутри разгорелось раздражение к незваному гостю; возникло недовольство к простому факту – даже дома меня пытаются выцепить своими пустяковыми болячками.

За порогом оказался двенадцатилетний шкет, едва доходящий мне до пояса.

Грязный оборванец из квартала беспризорников.

– Добрый-господин-вас-вызывают-шег-стражи, – начал тараторить он. – Дело-очень-срочное-просили-вас-бросить-всё-и-незамедлительно-явиться-к-ним…

– Давай-ка помедленнее, – сказал я.

Осмотрел мальца.

Щеки впалые, кожа обтягивает рельефные скулы. Лицо бледное, цвета пуза тухлой рыбы. Голова кажется чрезмерно большой по сравнению с рахитичным телом. Оборванное пальтишко, усеянное жирными пятнами и грязью, несколько скрывает фигуру шкета, но не сильно.

Бесцветные брюки пузырятся на коленях, тут и там на них темнеют дырки. Сапоги просят каши: подошва на носках отделилась, перевязана тонкой бичевой.

Больше всего внимание притягивает фуражка с черным козырьком – древняя, еще из прошлой эпохи. За давностью лет она местами истерта, кое-где штопанные нитки.

Впрочем, в остальном она прекрасно сохранилась.

– Возле дома городничего нашли труп, – начал шкет, стараясь говорить медленно и внятно. Голос у него высокий и звонкий. – Там отчего-то шлындает не меньше десяти шег-стражей, все злющие, отгоняют зевак. Ну, я тоже поглазеть пришел. Подумал, обломится че-нибудь. А оно так и получилось – мне работку подкинули, отправили к вам.

– Ясно. А позвал меня кто?

– Господин Холодный. Даже пару монеток обещает мне дать и простить недавнюю неприятную ситуацию. – Он скривился, точно укусил кислый плод. Тут же решил сменить тему: – Пойдемте скорее. Нас там очень ждут.

– Да, сейчас.

Капля 9

Я попрощался с сестрой, надел пальто и прихватил саквояж.

После мы с мальцом направились к месту преступления.

В лицо подул ледяной ветер, красные опавшие листья взвились в воздух, запахло прелостью и гниением.

Дорога пошла мимо сгоревшего дома; в его провалах пустых окон плещется тьма; черные подпалины покрывают стены; местами кровля обвалена; территория вокруг пожарища зарастает колючим кустарником и высокой желтоватой травой.

Пару лет назад старик Кость узнал: его внучка станет очередным подношением для Многоглазого Отца.

И потому в свойственной для него манере решил проблему радикально: заколол всех родственников ножом, когда те спали, и поджег дом.

Здание планируют восстановить, но время идет, а желающих поселиться в проклятом месте нет.

Свернув за угол, мы наткнулись на трапперов.

Те, видимо, только явились в поселение из внешнего мира: возле старого склада толпится народ, стоят открытые повозки, доверху набитые дохлым зверьем. Царит шум и гам, в нос бьет тяжелый запах табака.

Меня со шкетом провожают взглядами охотники, больше похожие на дикарей, вылезших из леса: перепачканные грязью лица, сальные длинные волосы, всклокоченные бороды.

Тяжелая теплая одежда делает их и без того массивные тела еще больше. Многие трапперы вооружены настоящими пороховыми винтовками, созданными до катаклизма.

За огнестрелом они ухаживают куда серьезнее, чем за собой: ни пятнышка ржавчины, стволы блестят машинным маслом, приклады красуются тонкой искусной резьбой.

Мы с мальцом прошли мимо толпы, двинулись дальше по улице.

От моего внимания не ускользнуло, как поменялась обстановка за последнее время. На многих фасадах домов развешаны амулеты, отгоняющие злых духов: сделанные из тонких костей треугольники, фаланги человеческих пальцев на серебряных цепочках, синие ногти, нанизанные, точно монетки, на длинные спицы.

Бесполезная ерунда.

Возле некоторых порогов более респектабельных зданий валяются мешки. Кажется, будто внутри них лежит что-то круглое, окровавленное – например, голова.

Но на деле в мешках лишь камни, обмазанные кровью свиней. Якобы подобные штуки должны отгонять тех, кто пришел забрать человека для жертвоприношения.

Глупая ерунда.

Впрочем, повторяюсь.

Улица чуть сузилась, опавшие листья здесь образовали под ногами мягкий ковер. У входа в дом Оружейника мой взгляд упал на согбенную фигуру.

Старуха сидит на коленях, раскачиваясь; её губы непрестанно шевелятся, бормочут невнятную околесицу. Красные зрачки обсидиановых глаз смотрят в никуда. Тщедушное тельце спрятано под бесчисленными одеждами – свитерами, пальто.

Перед старухой на земле блестит пустая серебряная тарелка для подаяний.

Игнорируя сумасшедшую, я свернул к Оружейнику; вывеска на улице – стилизованная сабля, обрамленная металлическим кругом – заскрипела под очередным порывом ветра.

Шкет было попытался возмутиться, залепетал что-то про неотложное дело, но я лишь шикнул на него.

Подождут.

Мне надо заскочить на пару минут.

Капля 10

Внутри меня встретила духота, от которой бросило в пот.

В нос ударили запахи масла, каленого металла и выделанной кожи.

Взгляд сразу же заскользил по бесчисленным стеллажам, закрывающим место мастера.

Здесь красуются и длинные сабли, и полуторники, и ножи, и изящные штыки; в начищенном до блеска пистолетах и винтовках отражается пламя свечей.

На отдельных полках громоздятся сумки для выхода во внешний мир; пугают острыми зубьями все виды капканов – от огромных и тяжеловесных до миниатюрных и легких.