Россия в эпоху изменения климата

скачать книгу бесплатно


Конференция была созвана для того, чтобы впервые установить обязательные цели и механизмы сокращения выбросов парниковых газов. Но в своей почти цирковой атмосфере она выродилась в стычку между развитыми и развивающимися странами, а также между европейцами и американцами. Развитые страны хотели, чтобы лимиты выбросов были обязательными для всех; развивающиеся категорически отказывались соглашаться на это. Европейцы хотели значительно сократить выбросы CO

; американцы и слышать об этом не хотели. Итоговый протокол содержал столько изъянов, что администрация Клинтона даже не представила его в сенат, зная, что он не будет ратифицирован, и администрация Буша окончательно его похоронила. К 2004 году Киотский протокол ратифицировали 54 страны, но для его вступления в силу требовался еще один голос. Россия, которая также еще не ратифицировала его, теперь встала перед необходимостью принять решение. Как следовало проголосовать?

К этому времени международная известность Киотской конференции и последовавших за ней политических споров привлекли внимание высших должностных лиц в российском правительстве. Перспектива проектов в области экологически чистой энергии, вытекающая из соглашения, стимулировала конкуренцию между министерствами, особенно между Министерством экономического развития и торговли и Министерством природных ресурсов[39 - Министерство экономического развития несколько раз меняло свое название по мере перераспределения его различных функций. В период с 2000 по 2008 г. оно называлось Министерством экономического развития и торговли. В 2008 г. оно передало свою торговую часть вновь образованному Министерству торговли и промышленности и получило свое нынешнее название – Министерство экономического развития. Ради ясности на протяжении всей книги я использую его нынешнее название.].

Президент Путин до того времени не занимал никакой определенной позиции по вопросу изменения климата. Его случайные замечания по этому поводу наводили на мысль, что, по его представлениям, для России последствия изменения климата были скорее позитивными, чем негативными. (Одной из первых его реакций была шутка о том, что изменение климата позволит россиянам «сэкономить на шубах».) Тон раннего путинского Кремля был весьма скептичным. Его старший экономический советник того времени, Андрей Илларионов, был известным отрицателем глобального потепления, который вел единоличную кампанию против концепции изменения климата как в российских, так и в международных средствах массовой информации. Как широко известно, он называл Киотский протокол «тоталитаризмом», «ГУЛАГом» и «глобальным Освенцимом»[40 - См., например: Иван Костромин, «Климат: Киото разделил Путина и его советника», Новая газета, 27 мая 2004 г., с. 19. (Этот источник больше не доступен на сайте газеты, но его можно получить у автора через East View в Джорджтаунском университете.) Крайний либертарианец, Илларионов выступал за создание углеродного рынка как наилучшее средство сокращения выбросов, вне тех рамок в виде целевых показателей по выбросам, которые были установлены Киотским протоколом (см. также Алексей Шаповалов, «Глобализация: Киотский протокол мешает удвоению ВВП», Коммерсантъ, 4 октября 2003 г., с. 5, https://www.kommersant.ru/doc/416871). В этом отношении Илларионов значительно опередил российский консенсус. Интересно, однако, что его предложения по углеродному рынку были подхвачены советником Медведева по климату Александром Бедрицким; большая часть российской промышленности, однако, по-прежнему решительно противится этому.].

Однако в 2004 году Путин неожиданно решил поддержать ратификацию Киотского протокола. Путин, конечно, и не думал менять своих взглядов, но использовал Киото как козырную карту в дипломатическом торге, получив в обмен на ратификацию договора Россией одобрение Европейским союзом членства России во Всемирной торговой организации; кроме того, он считал, что престиж России вырастет, если она в последний момент спасет договор, отвергнутый Соединенными Штатами[41 - По крайней мере, так предполагали в то время многие на Западе. См., например, Peter Lavelle, «EU-Russia Trade Horses», UPI Defense News, May 21, 2004, https://www.upi.com/Defense-News/2004/05/21/Analysis-EU-Russia-trade-horses/86361085167739/.].

Россия могла подписать Киотский протокол, не опасаясь последствий для своей экономики, поскольку ориентир по выбросам, который она для себя установила, основывался на советском уровне 1990 года, когда выбросы были очень высокими. Однако с тех пор в результате падения промышленного производства в России после распада Советского Союза выбросы в России резко сократились. Другими словами, Россия могла быть добропорядочным членом мирового сообщества, ничего не делая в течение первых десятилетий, в то время как ее промышленное производство постепенно восстанавливалось, а ее выбросы возвращались к уровню 1990 года. (Как мы увидим, такова позиция российского правительства и сегодня.)

В оставшуюся часть второго срока Путина (2005–2008) об изменении климата в Кремле практически не вспоминали. Например, на встречах с канцлером Германии Герхардом Шредером и президентом Франции Жаком Шираком или с группой американских предпринимателей в области высоких технологий об изменении климата не упоминалось ни разу[42 - Сайт Кремля, 2005, в разных местах. На протяжении 2005 и 2006 гг. Путин много общался, лично или по телефону, как с Шираком, так и со Шредером (см., например, http://kremlin.ru/events/president/news/32976). К сожалению, информация об этих встречах, хотя они по-прежнему и упоминаются на сайте Кремля, больше не является общедоступной.]. То же самое относилось и к выступлениям Путина перед отечественной аудиторией, таким как его выступление на заседании Государственного совета в декабре 2005 года, посвященное мерам реализации приоритетных национальных проектов[43 - http://kremlin.ru/events/president/transcripts/23368. (К этой стенограмме это тоже относится.)]. Изменение климата не входило в их число. Так и продолжалось до конца второго срока Путина, пока в конце 2008 года он не передал свое президентское кресло – как оказалось, временно – Дмитрию Медведеву.

Недооцененное президентство: Дмитрий Медведев (2008–2012)

Дмитрий Медведев, протеже Путина еще со времен Санкт-Петербурга, стал президентом в рамках договоренности, согласно которой Медведев занимал президентское кресло, пока Путин отсиживал четыре года на посту премьер-министра, хотя по многим вопросам он продолжал использовать свою власть из-за кулис[44 - Конституция России 1996 г. предусматривает, что президент может занимать свой пост только два срока. Соответственно, в конце 2008 г. Путин ушел в отставку в пользу своего протеже Дмитрия Медведева и четыре года занимал должность премьер-министра. Но в 2012 г. Путин снова баллотировался в президенты на том основании, что конституция запрещает только два срока подряд. При таком чтении Путин, который затем выиграл четвертый срок в 2018 г., мог оставаться президентом. Наконец, в конце 2020 г. Путин провел поправки в конституцию, которые позволят ему сохранять свой пост бессрочно.]. Чтобы выразиться помягче, Медведев запомнится скорее своими инициативами, чем достижениями. При всем том за четыре года своего пребывания на посту президента он существенно изменил тональность разговора о проблеме изменения климата, что согласуется с его реформистскими взглядами по многим аспектам государственной политики. Для Медведева изменение климата давало шанс для проведения модернизации российской экономики за счет повышения энергоэффективности (что автоматически снизило бы выбросы парниковых газов) и продвижения возобновляемых источников энергии, хотя под последними Медведев все еще понимал в основном ядерную энергетику[45 - Медведев создал Комиссию по модернизации и технологическому развитию России, которая часто собиралась для обсуждения широкого круга тем. В июне 2011-го такой темой была экология (см. замечания Медведева на http://kremlin.ru/events/president/news/11755). Вскоре после возвращения Путина на пост президента комиссия прекратила свое существование.].

Именно во время президентства Медведева Россия приняла ряд важных политических документов, в том числе Климатическую доктрину в 2009 году. Медведев рассказывал о своих усилиях по климату в многочисленных сообщениях в видеоблогах и социальных сетях. Однако, как и с остальными его политическими начинаниями, все это большей частью оказалось лишь благими намерениями и редко доводилось до конца. Так, его указ 2009 года об энергоэффективности, направленный на снижение энергоемкости экономики на 40 % к 2020 году, в основном так и остался на бумаге[46 - К 2017 г. энергоемкость ВВП была всего на 10 % ниже, чем в 2007-м. I. Bashmakov, «What Happens to the Energy Intensity of Russia's GDP?» Ecological Bulletin of Russia 7, no. 8, cited in James Henderson and Tatiana Mitrova, «Implications of the Global Energy Transition on Russia,» in M. Hafner and S. Tagliapietra, eds., The Geopolitics of the Global Energy Transition, p. 106, Lecture Notes in Energy 73 (Cham, Switzerland: Springer, 2020). В 2018 г. целевой показатель был снижен до 9,4 %, и финансирование было прекращено. Ministry of Economic Development of the Russian Federation, «State Report on the State of Energy Savings and Energy Efficiency in the Russian Federation in 2017» (in Russian) (Moscow, 2018), cited in Henderson and Mitrova, «Implications of the Global Energy Transition on Russia,» p. 113. В 2021 г. в длинном и откровенном интервью (см. прим. 18 выше) Эдельгериев признал, что указ 2007-го провалился.].

Однако в этот период взгляды климатологов все чаще принимались официальной Москвой. Например, Росгидромет, который несколькими годами ранее, казалось, не признавал влияния человеческой активности[47 - В начале 2000-х, например, директор Росгидромета Роман Вильфанд заявил: «Человечество в этом процессе играет скромную роль ‹…›. Не в нашей власти остановить эти изменения». Elana Wilson Rowe, Russian Climate Politics: When Science Meets Policy (New York: Palgrave Macmillan, 2013), pp. 36, 45.], в 2008 году опубликовал свой первый всеобъемлющий обзор изменения климата в России и его последствий, обобщая состояние российских исследований и поддерживая антропогенную точку зрения МГЭИК[48 - Оценочный доклад об изменениях климата и их последствиях на территории Российской Федерации: в 2 т. (Москва: Росгидромет, 2008), т. 1, часть VI. Оба тома вместе с аннотацией на английском языке доступны на сайте Росгидромета, http://climate2008.igce.ru/v2008/htm/index00.htm. В 2014 г. Росгидромет издал второй подробный обзор, обобщающий работу, идущую на тот момент (Второй оценочный доклад Росгидромета об изменениях климата и их последствиях на территории Российской Федерации, http://downloads.igce.ru/publications/OD_2_2014/v2014/htm/). С 2008 г. Росгидромет последовательно придерживается того же мнения, что и МГЭИК. См. интервью с тогдашним директором Росгидрометцентра Романом Вильфандом в: Юлия Тутина и Роман Вильфанд, «Что творится с погодой?», Аргументы и факты, № 19 (2017). К этому времени публичные взгляды Вильфанда претерпели значительную эволюцию, и он стал выступать с громкими предостережениями о последствиях антропогенного изменения климата.]. Позже он лег в основу первого крупного политического заявления России по изменению климата – Климатической доктрины 2009 года, которая была одобрена президентом Медведевым и является с тех пор официальной политикой России[49 - Полный текст Климатической доктрины доступен на сайте президента России, http://www.kremlin.ru/events/president/ news/6365.].

Формулировки Климатической доктрины совершенно недвусмысленны. Она открывается словами: «Изменение климата является одной из важнейших международных проблем XXI века» и с самого начала исходит из человеческого происхождения глобального потепления, признавая, что основная причина накопления парниковых газов – антропогенные выбросы. Последствия изменения климата, говорится далее, крайне негативны как для мира, так и для России. Однако, несмотря на свою значимость как новаторского документа, Доктрина не предусматривала каких-либо конкретных мер и большую ее часть составляли общие указания по оснащению государства для мониторинга ситуации и обсуждения соответствующих вопросов.

При Медведеве Кремль начал институционализировать решение вопросов изменения климата, в основном с целью выработки позиций российского правительства на международных форумах и в таких органах, как «Большая двадцатка». Медведев назначил своим советником по климатическим вопросам видного климатолога Александра Бедрицкого, главу Росгидромета[50 - Ирина Граник, «У Дмитрия Медведева появился советник по погоде», Коммерсантъ, 28 ноября 2009 г., с. 3.]. Бедрицкий проявил себя как активный поборник решительных мер, давая многочисленные интервью средствам массовой информации об опасностях изменения климата для России. Несмотря на это, большая часть обсуждения изменения климата в период правления Медведева велась в рамках отдельных министерств и ведомств, каждое из которых имело свою собственную небольшую экологическую группу, без сколько-нибудь значительного взаимодействия между ними. Изменение климата появилось в официальной повестке дня, но оно по-прежнему находилось лишь на периферии внимания. Преобладающей позицией Администрации Президента и официальной Москвы был «климатический прагматизм», когда изменение климата рассматривалось как возможность повысить экономическую эффективность и «экологичность» российского экспорта, не проводя фундаментальных изменений в политике[51 - Marianna Poberezhskaya, Communicating Climate Change in Russia: State and Propaganda (New York: Routledge, 2016), pp. 80ff.].

В годы правления Медведева «изменение климата» вошло и в лексикон российского бизнеса. Компании обязали ежегодно сообщать о выбросах парниковых газов и других веществ, загрязняющих окружающую среду; и, как отмечалось ранее, они начали публиковать «отчеты об устойчивом развитии» на своих веб-сайтах. Но по большей части это были ритуальные фразы в сочетании с призывами к большей эффективности. (Интересно, однако, что промышленность, похоже, безоговорочно приняла идею антропогенного происхождения изменения климата.) Все российские нефтегазовые компании, например, начали регулярно ссылаться на изменение климата в корпоративных релизах, но из всех нефтяных компаний только ЛУКОЙЛ занял четкую позицию в пользу международных действий вследствие своего более активного участия в зарубежных проектах. Идея о том, что изменение климата может создавать определенный риск для самого существования нефтегазовой отрасли, вообще не рассматривалась и, вероятно, в то время даже не приходила в голову ее лидерам[52 - Ellie Martus, «Russian Industry Discourses on Climate Change,» in Poberezhskaya and Ashe, Climate Change Discourse, pp. 97-112. Напротив, Мартус отмечает, что металлургическая и горнодобывающая промышленность играли более активную роль в политических дебатах об изменении климата, выступая как за, так и против политики правительства. Видным сторонником международных инициатив по сокращению выбросов, включая введение углеродных цен, был «Русал». См. также: Василий Столбунов, «Бизнес осваивает безуглеродные технологии», Независимая газета, 18 декабря 2018 г., с. 4, https://www.ng.ru/economics/2018-12-17/4_7464_19451712.html.].

Однако по одной экологической проблеме, связанной с нефтью, правительство России действительно заняло твердую позицию. В 2005 году оно начало налагать высокие штрафы на нефтяные компании, сжигающие «попутный газ», то есть газ, поступающий из скважин в процессе добычи нефти. Первоначально этот шаг был мотивирован нехваткой на тот момент газа[53 - Нехватка «традиционного» газа в первой половине 2000-х гг. обсуждается в: Thane Gustafson, The Bridge: Natural Gas in a Redivided Europe (Cambridge MA: Harvard University Press, 2020). К 2006 г. это привело к решению начать разработку газоснабжения следующего поколения на полуострове Ямал. Но в начале 2000-х, когда Путин пришел к власти, ощущалась острая нехватка газа, хотя количество попутного газа, теряемого при сжигании на факелах, возможно, преувеличивалось.]. Но при Медведеве правительство ужесточило законодательство, направленное против сжигания, и наложило штрафы на тех, кто превышает установленные лимиты[54 - Этот вопрос обсуждается в главе 3.]. По мере того как сжигание попутного газа становится объектом растущего международного контроля, Россия присоединилась к международной группе под эгидой Всемирного банка, Глобальному партнерству по сокращению сжигания попутного газа, занимающейся мониторингом и сокращением сжигания попутного газа во всем мире. Эта политика оказала положительное влияние, хотя Россия все еще остается мировым лидером по сжиганию попутного газа[55 - Сайт Глобального партнерства по сокращению сжигания попутного газа (GFRP) доступен по адресу: https://www.worldbank.org/en/programs/gasflaringreduction. Политика была эффективной до определенного момента: в 2017 г. нефтяная промышленность извлекла более 85 млрд кубометров попутного газа, но продолжала сжигать на факелах около 13 млрд кубометров, по-прежнему не дотягивая до 95 % предела. В 2020 г. нефтяные компании подверглись усиленному давлению со стороны государства, когда штрафы снова были повышены. В феврале 2021 г. на встрече с Путиным в Кремле председатель «Роснефти» Игорь Сечин сообщил, что «Роснефть» достигла 83 % извлечения попутного газа и вскоре достигнет установленного уровня в 95 %. Из всех новых «зеленых» инициатив «Роснефти», о которых Сечин доложил президенту (включая план строительства ветряной электростанции на «Восток Ойл»), Путин проявил интерес именно к утилизации попутного газа. Предположительно, это связано с тем, что это наиболее заметная часть углеродного следа «Роснефти» и поэтому станет главной мишенью предлагаемого ЕС углеродного налога на экспорт. Частичную стенограмму встречи см. на: http://kremlin.ru/events/president/news/65000. Последний отчет Всемирного банка о сжигании попутного газа за апрель 2021 г. см. на: https://thedocs.worldbank.org/en/doc/1f7221545bf1b7c89b850dd85cb409b0-0400072021/original/WB-GGFR-Report-Design-05a.pdf. С 2012 г. GFRP отслеживает сжигание попутного газа с помощью спутников.].

В итоге президентство Медведева, с отчетом Росгидромета за 2008 год и Климатической доктриной 2009 года, ознаменовало собой первое недвусмысленное признание реальности антропогенного изменения климата и его возможных последствий для России. Мы впервые видим, что отчетливо оформляются группы интересов, описанные в начале этой главы, по мере того как правительство и деловой сектор начинают организовываться в ответ на климатические проблемы. Но годы правления Медведева стали свидетелями и первых признаков раскола, который характеризует реакцию России: в то время как научное и экологическое сообщества (через такие документы, как отчет Росгидромета) сосредоточены на прямых экологических последствиях внутри России и необходимых мерах противодействия им, другие игроки – компании, большинство министерств и консультативных групп – концентрируют свое внимание на разработке тактических оборонительных ответов на дипломатическое и финансовое давление, возникающее за пределами России.

Путин возвращается: Парижское соглашение и далее

В 2012 году, после в значительной степени символических выборов, Путин вернулся на пост президента, а Медведев стал премьер-министром. Тема изменения климата заметно отошла на второй план, уступив место более насущным политическим вопросам – в частности, украинскому кризису, аннексии Крыма и поддержанному Россией отделению Донбасса, за чем последовало введение санкций со стороны Запада. Лесные пожары, наводнения, неурожаи и периоды аномальной жары периодически появлялись в заголовках новостей, но не влияли сколько-нибудь значительно на российскую политику или общественное мнение.

Тем не менее три фактора привели к изменению тональности российского дискурса об изменении климата. Первый – это технологический прогресс, второй – эволюция глобальных подходов к изменению климата, третий – резкое ухудшение отношений России с Западом, особенно с Соединенными Штатами. Сочетание этих трех процессов начало менять характер высказываний об изменении климата со стороны российских политиков и в СМИ, включая публичные взгляды самого Путина.

Во-первых, десятилетие 2010-х годов ознаменовалось быстрым глобальным прогрессом в области возобновляемых источников энергии, в основном солнечной и ветряной. В 2010 году эти технологии все еще можно было сбрасывать со счетов как незрелые, не способные конкурировать с ископаемым топливом без государственных субсидий. Странам, сделавшим на них ставку на раннем этапе, особенно Германии, пришлось дорого платить за новаторские технологии, которые без субсидий еще не были рентабельными. Но на протяжении 2010-х годов стоимость солнечной и ветряной энергии стремительно падала. К концу десятилетия энергия из возобновляемых источников энергии стала дешевле, чем энергия из ископаемого топлива, и государственные субсидии постепенно сокращались в пользу аукционов[56 - Или, технически, «нормализованные затраты» на солнечную и ветряную энергию упали ниже «сетевого паритета». О резком снижении нормализованных затрат на ветряную и солнечную энергию в 2010-х гг. и его последствиях см., например, удобный обзор Брюса Ашера: Bruce Usher, Renewable Energy: A Primer for the Twenty-First Century (New York: Columbia University Press, 2019).]. Солнечная и ветряная энергия становились полностью конкурентоспособными, даже при сравнении с энергией от сжигания газа.

Другой важной технологической тенденцией в течение этого десятилетия был рост добычи нефти из низкопроницаемых коллекторов (иногда называемой сланцевой нефтью), что вместе с продолжающимся бумом добычи сланцевого газа внезапно сделало Соединенные Штаты ведущим производителем углеводородов в мире, когда они с 1970-х годов превзошли Россию и Саудовскую Аравию.

Общим результатом развития возобновляемых источников энергии и нефтяного бума стали серьезные изменения в мировом климатическом дискурсе, когда появилась перспектива, хотя пока еще весьма ненадежная, что возобновляемые источники энергии могут привести к снижению спроса на нефть, в то время как расширение предложения может привести к снижению цен на нефть. Последствия для России были тревожными. Российские институты и консалтинговые компании начали распространять эти идеи, и представление о «нефтяном пике» вскоре стало фигурировать в российских политических документах и отчетах. Консервативный лагерь, включая самого президента, по-прежнему все отрицал, но поразительно то, что сценарий пика в добыче нефти был быстро признан в российских компаниях и ключевых министерствах, таких как Министерство энергетики и Министерство экономического развития.

Третьим фактором, возникшим после возвращения Путина на пост президента, стало ухудшение отношений Кремля с Западом. Отношение Путина к Западу и особенно к Соединенным Штатам, которое уже резко ухудшилось после украинской «оранжевой революции» 2004 года и последовавшей за ней волны «цветных революций», стало еще более негативным после его возвращения к власти в 2013-м и событий на Украине в 2013–2014 годах. Это отразилось и в дискурсе Путина об изменении климата, когда он начал обвинять Соединенные Штаты в несправедливом использовании вопроса изменения климата в корыстных целях[57 - Текст выступления Путина размещен на сайте президента по адресу: http://kremlin.ru/events/president/news/60707.].

Тем не менее, когда Путин вернулся в Кремль, процесс институционализации – возможно, лучше сказать «бюрократизации» – механизмов формирования политики в отношении изменения климата, проводимой российским правительством, продолжился. В декабре 2012 года Путин подписал указ о создании Межведомственной рабочей группы по вопросам, связанным с изменением климата и обеспечением устойчивого развития[58 - С обязанностями и составом Рабочей группы можно ознакомиться на сайте Кремля по адресу: http://kremlin.ru/structure/administration/groups#institution-1003.]. В ней приняли участие министерства и государственные органы, парламент, научные учреждения и некоторые государственные компании, такие как Сбербанк, а также представители частного бизнеса. Создание Рабочей группы было инициировано в ответ на критику со стороны российских компаний по поводу отсутствия какого-либо места, где заинтересованные группы, особенно представители промышленности, могли бы встречаться, чтобы высказать свое мнение. За последнее десятилетие Рабочая группа выросла до неподъемного размера в пятьдесят членов, и большая часть ее фактической деятельности теперь протекает в «экспертных группах», посвященных конкретным вопросам, таким как подготовка речи президента о ратификации Парижского соглашения. Ее нельзя назвать важной силой, способной осуществлять перемены.

Тем временем правительственный аппарат стал разрабатывать все больше разнообразных планов и стратегий. Относительно этого потока документов следует отметить две вещи. Во-первых, это означает растущее официальное признание изменения климата как угрозы. Так, Стратегия экологической безопасности на период до 2025 года, принятая в 2017 году, впервые называет изменение климата одной из причин экологических проблем России и предписывает создание системы мониторинга уровня выбросов парниковых газов[59 - Текст «Стратегии» выложен на сайте Кремля по адресу: http://kremlin.ru/acts/bank/41879/page/2. «Стратегия» – очень полезный документ и содержит множество статистических данных о состоянии окружающей среды в России. Но в значительной степени он ограничивается традиционными экологическими проблемами, такими как переработка отходов и загрязнение окружающей среды, в связи с которыми он рисует довольно негативную картину. В нем есть лишь несколько мимолетных упоминаний об изменении климата.]. С тех пор внимание к изменению климата еще больше возросло, особенно с публикацией в январе 2020 года «Национального плана мероприятий первого этапа адаптации к изменениям климата». План фокусируется не только на отрицательных последствиях изменения климата, но и на потенциальных положительных. К ним относятся «сокращение расходов энергии в отопительный период; улучшение структуры и расширение зоны растениеводства… повышение эффективности животноводства», а также «повышение продуктивности бореальных лесов»[60 - Полностью документ доступен по адресу: http://static.government.ru/media/files/OTrFMr1Z1sORh5NIx4gLUsdgGHyWIAqy.pdf. Полезные комментарии см. в: Pavel Devyatkin, «Russia Unveils Climate Change Adaptation Plan,» High North News, January 8, 2020, https://www.highnorthnews.com/ru/russia-unveils-climate-change-adaptation-plan.]. Тем не менее в этом документе, как и в других, ссылки на положительные эффекты носят в основном формальный характер и основное внимание уделяется отрицательным.

Второй примечательный факт – повышенное внимание к Арктике[61 - Наиболее значимым из этих трех документов по Арктике является «Национальный план мероприятий первого этапа адаптации к изменению климата». Полный текст: http://static.government.ru/media/files/OTrFMr1Z1sORh5NIx4gLUsdgGHyWIAqy.pdf. Ведущую роль в подготовке этих документов сыграло Министерство экономического развития. Полезное руководство см. в: Elizabeth Buchanan, «The Overhaul of Russian Strategic Planning for the Arctic Zone to 2035,» NATO Defense College, Russian Studies Series 3 / 20, May 19, 2020, https://www.ndc.nato.int/research/research.php?icode=641; и Buchanan, «Russia's Updated Arctic Strategy,» High North News, October 28, 2020, https://www.highnorthnews.com/en/russias-updated-arctic-strategy-new-strategic-planning-document-approved. Элизабет Дикин – преподаватель Университета Дикина, входящего в состав Австралийского военного колледжа. Она специализируется на российской арктической политике.]. В конце 2019 и начале 2020 года правительство выпустило один за другим три важных документа, излагающих его арктическую стратегию. Если посмотреть на дело цинично, то, судя по времени публикации этих документов, они были призваны подготовить почву для председательства России в международной организации под названием «Арктический экономический совет». В этом отношении они являются частью дипломатических усилий России по продвижению ее имиджа как добропорядочного члена международного сообщества. Кроме того, они отражают высокий приоритет, придаваемый в Кремле Северному морскому пути (о нем подробно в главе 8). Но эти три документа интересны и тем, что они сфокусированы на внутренних социально-экономических последствиях изменения климата в Арктике, особенно в результате таяния вечной мерзлоты. По сообщениям, сам президент Путин после нескольких поездок на Крайний Север серьезно озаботился этой проблемой, хотя он продолжает преуменьшать ее значение перед внутренней аудиторией. Это подводит нас к сложной роли Путина в спорах об изменении климата.

Два Путина

Взгляды Путина на изменение климата, похоже, постепенно меняются с течением времени. Теперь он подчеркивает его отрицательные аспекты вместо положительных. Но в целом в вопросах климата он остается консервативной силой. Он настаивает на том, что Россия уже играет свою роль в международных действиях по контролю за выбросами, и ей не нужно ничего больше делать. Он продолжает преуменьшать негативные последствия изменения климата для России, и его конкретные внутриполитические рецепты в основном ограничиваются традиционными экологическими проблемами, такими как вывоз мусора и локальное загрязнение воздуха. Только в 2019 году Путин впервые признал, что глобальная роль нефти может начать снижаться в пользу газа и возобновляемых источников энергии, но он не рассчитывает, что это произойдет в ближайшее время; и, как мы увидим в главе 3, он по-прежнему видит большое будущее для углеводородов в форме газа, и особенно для СПГ. Идея «пикового спроса на нефть» теперь иногда проскальзывает в его словах, но он по-прежнему не хочет делать из нее никаких выводов[62 - См. выступление Путина в рамках Российской энергетической недели в октябре 2019 г., доступное на сайте Кремля по адресу: http://kremlin.ru/events/president/news/61704. Его речь имела особое значение, поскольку была произнесена перед группой, в которую входили руководители BP, ExxonMobil и OMV.].

Замечания Путина следует воспринимать с определенной осторожностью. Практически все комментарии Путина по поводу изменения климата адресованы международным группам. Напротив, как уже отмечалось, Путин почти не говорит об изменении климата перед внутренней аудиторией. Например, в ежегодном послании Путина Федеральному собранию в феврале 2019 года не было ни единого упоминания об изменении климата, если не считать слов о том, что российское производство должно быть «экологически чистым». Точно так же в ежегодной прямой линии Путина, в ходе которой он в прямом эфире отвечает на вопросы по широкому кругу тем, Путин практически не уделял внимания проблемам окружающей среды. На июньской прямой линии 2019 года, которая длилась более четырех часов, Путин лишь дважды мимоходом упомянул «климат» и в то же время подробно говорил о проблемах, связанных с переработкой мусора[63 - Полная стенограмма сессии вопросов и ответов опубликована на президентском веб-сайте, http://kremlin.ru/events/president/news/60795, 20 июня 2019 г. В только что упомянутой прямой линии твердые отходы были единственным экологическим вопросом, поднятым его аудиторией. В 2020 г. отдельной прямой линии не было, но она была включена в ежегодную пресс-конференцию Путина в декабре 2020 г.]. Наконец, в декабре 2020 года на своей ежегодной пресс-конференции о состоянии нации, которая в том году была совмещена с прямой линией, Путин, снова перед преимущественно внутренней аудиторией, остановился только на конкретных «экологических событиях», таких как разлив нефти в Норильске (о нем будет сказано в главе 8), но без привязки к изменению климата[64 - Полный текст сессии вопросов и ответов опубликован на сайте президента по адресу: http://kremlin.ru/events/president/news/64671.].

Это несоответствие выглядит загадочно. Чем оно объясняется? Одна из возможностей состоит в том, что Путин не чувствует особого давления изнутри страны, чтобы обратиться к этой более широкой теме. Как мы увидим ниже, российское общественное мнение по-прежнему сосредоточено в основном на традиционных экологических проблемах, таких как загрязнение среды и отходы, а не на более широком вопросе изменения климата. Напротив, перед международной аудиторией вопроса изменения климата избежать невозможно, но Путин стремится найти тактический баланс между признанием проблемы и заверениями в том, что Россия не сидит сложа руки. Однако, даже если отложить в сторону политическую тактику, взгляды Путина, похоже, все больше раздваиваются.

Чем более актуальной становится глобальная проблема изменения климата, тем более амбивалентным кажется Путин. Эта странная смесь чувств сполна проявилась в большом выступлении перед международной аудиторией в Екатеринбурге в 2019 году[65 - Полный текст выступления Путина опубликован на сайте президента по адресу: http://kremlin.ru/events/president/news/60961.]. В нем были затронуты несколько тем, о которых Путин никогда раньше не высказывался публично. Путин впервые признал, что участившиеся проблемы, связанные с изменением климата, – засухи, неурожаи, стихийные бедствия – имеют антропогенное происхождение. Кроме того, Путин впервые поставил в центр своего выступления последствия изменения климата для России: «В России мы это чувствуем наиболее остро, – сказал он. – Температура в России растет в два с половиной раза быстрее, чем в целом на планете».

Но в этот момент своего выступления Путин пустился в резкие нападки на состояние глобального диалога об изменении климата, и особенно о возобновляемых источниках энергии:

Вместо разговора по существу ‹…› мы часто ‹…› наблюдаем откровенный популизм, спекуляции, ‹…› мракобесие. Доходит до того, что мир призывают отказаться от прогресса, что в лучшем случае позволит законсервировать ситуацию, создать локальное благополучие для избранных ‹…› Такая архаика, конечно, это путь в никуда, это путь только к новым конфликтам ‹…› это миграционный кризис в Европе, да и в Штатах то же самое.

Однако практически в это же самое время Дума подавляющим большинством голосов приняла в первом чтении новый закон о климате. Трудно представить себе более минималистские меры. Например, закон требует, чтобы крупные загрязнители (более 150 000 тонн CO

в год) начали выпускать отчеты о своих выбросах, но не предусматривает никаких механизмов проверки. Компании «вправе реализовывать климатические проекты» по сокращению выбросов углекислого газа, но на чисто добровольной основе. В ходе дебатов в зале заседаний Думы некоторые депутаты по-прежнему заявляли, что изменение климата – вымысел враждебных западных интересов, что это «афера века». Фактически проект закона о климате обсуждался с 2017 года, но в течение четырех лет процесс находился в тупике по вине консервативной оппозиции, в основном со стороны промышленности. Более ранние версии, выпущенные Министерством экономического развития, включали в себя квоты на выбросы, торговлю квотами и штрафы за выбросы сверх квоты. Но все эти положения были исключены из нового проекта закона о климате, осталось лишь расплывчатое упоминание об обращении «углеродных единиц». Иными словами, в целом российское правительство и большая часть промышленности по-прежнему категорически против каких-либо значимых действий по сокращению выбросов[66 - Сайт Думы, https://sozd.duma.gov.ru/bill/1116605-7.].

В качестве яркого примера неправильного подхода Путин привел отказ от ядерной энергетики и углеводородного топлива, а также «абсолютизацию» возобновляемых источников энергии, которую он уподобил «заметанию мусора под ковер». Признав, что «ветровая генерация хороша», он стал описывать ее негативное воздействие на окружающую среду: «Про птиц разве вспоминают в этом случае? Сколько птиц гибнет? Они так трясутся, что червяки вылезают из земли»[67 - Выступление Путина на Глобальном саммите по производству и индустриализации, 10 июля 2019 г. Полную стенограмму можно найти на сайте президента по адресу: http://kremlin.ru/events/president/news/60961.]. Комфортно ли будет жить на планете, вопрошал он, «уставленной частоколом ветряков и покрытой несколькими слоями солнечных батарей?»[68 - Полная стенограмма на: http://kremlin.ru/events/president/news/60961.]

На другой международной конференции, в апреле 2019 года, Путин заявил, что относительные доли источников энергии в мировой экономике в будущем останутся примерно неизменными. «Перехода мы не видим ‹…› пока критического перехода от углеводородов к возобновляемым источникам нет. Критического с точки зрения тех, кто добывает нефть, газ и уголь». Он допускал, что нас могут ждать более низкие цены на нефть, но настаивал на том, что российская нефть останется прибыльной при продаже за 30 или 35 долларов за баррель. «Я здесь не вижу вообще никаких угроз по большому счету ‹…› Никаких угроз для нас просто не вижу, их не существует»[69 - Стенограмма выступления Путина доступна на сайте президента по адресу: http://kremlin.ru/events/president/news/ 60250.].

В качестве альтернативы, продолжал Путин, существуют «природоподобные технологии, которые воспроизводят естественные процессы и системы». Один из них – ядерный синтез, который «фактически является подобием производства тепла и света в недрах нашей звезды – в недрах Солнца». Таким образом, утверждал он, единственный путь вперед – это использовать еще больше высоких технологий, чтобы обеспечить чистую электроэнергию и другие решения, которые потребуются. Прогресс и рост остаются высшим благом.

Несмотря на эти резкие слова, Путин все больше осознает необходимость оборонительных действий, по крайней мере в том, что касается зависимости России от нефти. На встрече с международными инвесторами в октябре 2020 года Путин заявил, что Россия уже приняла необходимые фискальные меры для уменьшения зависимости бюджета от нефтяных доходов. «Структура потребления будет меняться, – сказал он, – но она будет меняться медленно»[70 - «Россия зовет», октябрь 2020 г., http://kremlin.ru/events/president/news/64296.].

К осени 2020 года процесс обращения Путина в климатическую веру, казалось, наконец завершился – но опять же, только перед международной аудиторией. Выступая на ежегодной конференции на Валдае, Путин дал самую наглядную из своих характеристик «крайне негативных» последствий, с которыми могут столкнуться российская экономика и население, особенно от таяния вечной мерзлоты. По его словам, таяние вечной мерзлоты не только угрожает трубопроводам и зданиям, но и грозит выбросом огромного количества метана, вызвав тем самым эффект позитивной обратной связи – чем выше температура, тем больше метана, – которая может выйти из-под контроля, и если этот процесс будет развиваться, то на Земле в конечном итоге станет так же жарко, как на Венере[71 - См. сайт Кремля, http://kremlin.ru/events/president/news/64261, октябрь 2020 г. Как отмечалось ранее, эту точку зрения оспаривают некоторые российские климатологи, в частности Олег Анисимов. См. прим. 2 выше.].

Откуда Путин берет свои идеи об изменении климата? По-видимому, не от самих климатологов. Скорее всего, более важное влияние на представления Путина оказывает Сергей Иванов, давний союзник Путина еще со времен Санкт-Петербурга, о котором Путин однажды сказал, что с ним у него есть «чувство локтя». Проработав во время правления Путина на различных руководящих должностях, Иванов в настоящее время является членом Совета безопасности и назначен специальным представителем президента по охране окружающей среды, экологии и транспорту. Но Иванов скептически относится к изменению климата и мало интересуется вопросами окружающей среды, за исключением, что любопытно, защиты восточносибирских леопардов и тихоокеанских дельфинов. В телеинтервью в 2017 году Иванов сказал: «Для того чтобы делать далеко идущие выводы, нужны научные данные за период по крайней мере в тысячу лет. У человечества же пока что есть данные только лет за сто. А это – ничего, просто ничего». Как и с путинским упоминанием Венеры, источник этого утверждения неизвестен[72 - Интервью Иванова телеканалу Russia Today: «Хотите, раскрою государственную тайну?», 26 апреля 2017 г., https://russian.rt.com/russia/article/382903-sergei-ivanov-intervju. Благодарю профессора Вадима Гришина за то, что он обратил мое внимание на нынешнюю роль Иванова.].

В целом, что бы он ни говорил перед международной аудиторией, Путин по-прежнему не проявляет большого энтузиазма в качестве борца с изменением климата. Это, в свою очередь, воодушевляет консервативный лагерь. Даже в ближайшем окружении Путина существует сильная консервативная оппозиция всему, что может ограничить свободу действий российских компаний. Это отчетливо проявилось в ходе развернувшейся в 2015 году борьбы по поводу ратификации Парижского соглашения.

Битва за Парижское соглашение

В 2015 году, на третий год третьего срока Путина, на крупной международной конференции в Париже, после долгих переговоров было подписано международное соглашение, в соответствии с которым стороны обязались проводить политику, которая к 2050 году ограничила бы потепление атмосферы двумя градусами Цельсия по сравнению с доиндустриальным уровнем. Парижское соглашение не налагало никаких новых юридических обязательств и, таким образом, было, по сути, добровольным.

Но участие России в соглашении требовало ратификации правительством, и это вызвало сильное сопротивление со стороны российского делового сектора. РСПП решительно выступил против ратификации, направив Путину несколько писем с предупреждением об ущербе для российской экономики в случае введения в России каких-либо мер, обсуждавшихся в Париже, в частности налога на выбросы углерода[73 - Ангелина Давыдова и Евгения Крючкова, «Климат – это не страшно», Коммерсантъ, 14 июля 2016 г., https://www.kommersant.ru/doc/3037549.]. Столкнувшись с этим сопротивлением, Путин заколебался. Хотя в Париже он высказался в пользу соглашения, теперь он отложил его ратификацию более чем на три года.

Примерно до 2019 года российские политики редко принимали публичное участие в обсуждении вопросов изменения климата. Но весной 2019-го, когда Дума подняла наконец вопрос о ратификации Россией Парижского соглашения, консервативные депутаты начали выступать против него. В Париже Путин поддержал итоговую декларацию Парижской конференции и пообещал, что Россия ратифицирует ее. Но когда текст соглашения был внесен в Думу, он вызвал неожиданно резкое сопротивление, в ходе которого представители промышленности во главе с руководителем фракции оппозиционной партии «Справедливая Россия» Сергеем Мироновым энергично выступили против ратификации[74 - Олег Никифоров, «Теория влияния человека на температуру Земли как возможная статистическая ошибка», Независимая газета, 9 апреля 2019 г., с. 12, https://www.ng.ru/energy/2019-04-08/12_7551_teoria.html.]. Ратификация – это лишь верхушка айсберга, сказал Миронов. Настоящая проблема – предстоящая реализация соглашения. Он осудил давление со стороны администрации президента с требованием ратифицировать соглашение до конца года. Миронов возражал против поспешности в вынесении решения о подписании, которая не оставляла времени для публичного обсуждения.

В ходе дебатов в Думе несколько депутатов продолжали отрицать, что изменение климата вызвано деятельностью человека. «От деятельности человека возникает чуть более 5 % парниковых газов», – заявил Игорь Ананских, заместитель главы комитета Госдумы по энергетике, а также член фракции «Справедливая Россия». По его словам, Парижское соглашение – это очевидная попытка наложить ограничения на производство энергии в России[75 - Ананских продолжает выступать против планов Минэкономразвития ввести ограничения на выбросы парниковых газов со стороны предприятий энергетического комплекса. См.: Парламентская газета, 3 октября 2019 г., https://www.pnp.ru/social/biznes-mogut-zastavit-poschitat-vybrosy-parnikovykh-gazov.html.]. Были озвучены все старые теории о неантропогенном происхождении потепления, выдвигавшиеся, в частности, неклиматологами, такими как Валерий Федоров с географического факультета МГУ, который связывал потепление с изменениями в орбите Земли. Другой депутат назвал Парижское соглашение «мошенничеством», основанным на манипулировании данными, и заявил, что площадь арктических льдов не сокращается, а растет. По его словам, следствием ратификации станет 10-процентное снижение ВВП; все отрасли экономики станут убыточными, и 10 миллионов россиян останутся без работы. Дискуссия настолько накалилась, что представитель Министерства экономического развития ушел с заседания, оставив представителя Министерства природных ресурсов противостоять буре в одиночестве.

В конце концов правительство отозвало свой законопроект и ратифицировало Парижское соглашение простым исполнительным указом тогдашнего премьер-министра Дмитрия Медведева. Эту процедуру защищали как юридический эквивалент ратификации, на том основании, что Парижское соглашение было «рамочным соглашением», которое не требовало каких-либо изменений в существующем российском законодательстве и, следовательно, не требовало голосования в Думе. Технически правительство было право, но сопротивление ратификации было настолько сильным, что правительство, видимо, сомневалось, что соглашение будет одобрено[76 - Олег Никифоров, «Россия лишь присоединилась к Парижскому согласию, но не ратифицировала», Независимая газета, 8 октября 2019 г., с. 9–10. https://www.ng.ru/energy/2019-10-07/9_7695_agreement.html.].

В октябре 2019 года Минэкономразвития внесло в правительство законопроект «О государственном регулировании выбросов и поглощений парниковых газов», который явно был существенно смягчен по сравнению с более ранней версией, подготовленной весной. Первоначальная версия следовала модели, принятой в нескольких европейских странах: она предусматривала государственный мониторинг выбросов, ограничения для каждой отдельной компании на выбросы парниковых газов и штрафы за их превышение, а также предусматривала создание рынка углеродных квот. Но проект вызвал резкое противодействие со стороны промышленности в лице РСПП, Минпромторга и Минэнерго. В окончательной версии ограничения и штрафы были удалены, заменены добровольными квотами, а рынок углеродных квот больше не упоминался. Кроме того, больше не было речи об участии в финансовой помощи для проведения климатических мер в развивающихся странах, которая была одним из ключевых особенностей Парижского соглашения. По сути, как отмечала российская ежедневная газета «Коммерсантъ», ослабленный законопроект равносилен присоединению к Парижскому соглашению без активного участия в нем. Все проблематичные положения были заметены под ковер[77 - Дмитрий Бутрин и Алексей Шаповалов, «Углеродные налоги пошли на выброс», Коммерсантъ, 17 октября 2019 г., с. 1, https://www.kommersant.ru/doc/4127113.].

Аналогичная борьба разгорелась весной 2020 года вокруг другого законопроекта, также подготовленного Минэкономразвития и посвященного долгосрочному развитию российской экономики до 2050 года. В первоначальном варианте министерство предлагало обязать предприятия платить за выбросы парниковых газов и снизить выбросы в России до 67 % от уровня 1990 года к 2030 году[78 - Ангелина Давыдова и Алексей Шаповалов, «России прописали низкоуглеродное будущее», Коммерсантъ, 23 марта 2020 г., https://www.kommersant.ru/doc/4299377. См. также: Алина Фадеева, «У России появился план по снижению выбросов парниковых газов до 2050 года», РБК, 23 марта 2020 г., https://www.rbc.ru/business/23/03/2020/5e73c8739a7947f53f4f3a06. Другое подробное описание см. в: Ангелина Давыдова, «Безуглеродное будущее России выглядит спорным», Коммерсантъ, 17 апреля 2020 г., https://www.kommersant.ru/doc/4323585.]. Это вызвало немедленную реакцию со стороны РСПП, который заявил о «существенном повышении амбициозности» министерства и о «рисках дополнительной финансовой нагрузки для промышленности [и] инвесторов». Он потребовал повысить целевой показатель на 2030 год до 70 % от уровня 1990-х годов и ограничиться лишь добровольными мерами. Борьба продолжалась в течение всего лета. Наконец, в ноябре 2020 года Путин встал на сторону промышленников, издав указ, в котором утвердил менее обременительный – 70 % – показатель, которого добивался РСПП, и не упоминал о плате за выбросы углерода[79 - https://tass.ru/ekonomika/9915107.].

Новое поле битвы: пограничный углеродный налог

За последние два года новая цепочка событий резко повысила актуальность и остроту проблемы изменения климата для российской элиты. В 2019 году в рамках своего нового «зеленого курса» Еврокомиссия предложила взимать специальный налог с любого импорта, который не соответствует стандартам ЕС по выбросам углерода. Эта новая мера, получившая название «механизм пограничной углеродной корректировки» (carbon border adjustment mechanism, CBAM), была призвана уравнять правила игры для европейских производителей, которые платят налоги на выбросы углерода, и иностранных, которые их не платят. CBAM будет приносить от 5 до 14 миллиардов евро в год и должен помочь финансировать программы ЕС по противодействию изменению климата[80 - European Commission, «Financing the Recovery Plan for Europe,» https://euagenda.eu/publications/financing-the-recovery-plan-for-europe. Дополнительную информацию можно найти здесь: Andrei Marci et al., «REPORT: Border Carbon Adjustments in the EU: Issues and Options,» European Roundtable on Climate Change and Sustainable Transition (ECRST), September 30, 2020, https://ercst.org/border-carbon-adjustments-in-the-eu-issues-and-options/.].

Россия внезапно оказалась на линии огня, в результате чего для российских компаний и правительственных чиновников проблема изменения климата стала гораздо более актуальной и острой. До этого даже сторонники более жестких мер по борьбе с изменением климата думали, что пограничные налоги, если они вообще будут введены, появятся лишь в отдаленном будущем и что у России будет достаточно времени для подготовки. Но внезапно Россия столкнулась с непосредственной угрозой для своего основного экспортного рынка, который в 2019 году принес 189 миллиардов долларов, или почти половину ее суммарных экспортных доходов. Россия была застигнута врасплох. Как отметил Руслан Эдельгериев в подписанной его именем статье от июня 2020 года, в России не существует ни готовых механизмов для расчета выбросов углерода отдельными экспортерами, ни корпоративных низкоуглеродных стратегий, ни способов установления контрольных цифр по снижению выбросов[81 - Руслан Эдельгериев, «Цена на углерод как инструмент экономической и экологической политики», Коммерсантъ, 6 июня 2020 г., https://www.kommersant.ru/doc/ 4377361?from=doc_vrez.]. Консультанты и аналитические центры немедленно принялись подсчитывать, сколько российские экспортеры должны будут платить ЕС. Англо-голландская группа KPMG, одна из «большой четверки» бухгалтерских фирм, предложила три сценария; в базовом случае пограничные налоги обойдутся России в 33 миллиарда долларов в период с 2025 по 2030 год[82 - Анна Фадеева, «KPMG оценила ущерб для России от введения углеродного налога в ЕС», РБК, 7 июля 2020 г., https://www.rbc.ru/business/07/07/2020/5f0339a39a79470b2fdb51be.]. Основными жертвами станут российские экспортеры газа, меди и никеля; напротив, экспорт российской нефти не пострадает. Но и другие экспортеры увидели в этом опасность для себя; так, российская сталелитейная промышленность, которая в основном полагается на уголь, заявила, что она будет нести убытки в размере 800 миллионов долларов в год из-за налога ЕС. РСПП предсказуемо выступил против любых уступок и быстро мобилизовался, потребовав от правительства России занять твердую позицию в отношении любых пограничных налогов на выбросы углерода, не исключая апелляции во Всемирную торговую организацию и судебных исков в европейских судах. Но прежде нерушимое единство РСПП начало давать трещины, когда нефтяные компании дистанцировались от угольных и металлургических[83 - Ангелина Давыдова и Алексей Шаповалов, «России прописали низкоуглеродное будущее», Коммерсантъ, 23 марта 2020 г., https://www.kommersant.ru/doc/4299377.].

Предлагаемый ЕС углеродный налог на импорт стимулировал широкий спектр встречных предложений, от призывов «пересчитать деревья» и пересмотреть в сторону повышения их предполагаемую абсорбционную способность[84 - Это предложение исходит от заместителя председателя правительства Виктории Абрамченко, чей основной опыт, как отмечалось ранее, лежит в сфере создания земельных кадастров. См. интервью, данное ею Алексею Шаповалову: «Я за хороший советский Госплан», Коммерсантъ, 12 января 2021 г., https://www.kommersant.ru/doc/4640076. В Думу внесен новый законопроект о лесах, воплощающий эти идеи. Эдельгериев, не выступая открыто против таких предложений, признает скептицизм европейцев в отношении продвижения Россией своих лесов.] до идеи использовать удаленный остров Сахалин на тихоокеанском побережье России в качестве «полигона» для экспериментов со схемой торговли квотами на выбросы углерода[85 - Ангелина Давыдова, «На Сахалине экспериментируют с углеродом», Коммерсантъ, 2 марта 2021 г., https://www.kommersant.ru/doc/4711442.].

В конечном счете предложенная ЕС схема усилила голоса тех россиян – до тех пор находившихся в явном меньшинстве, – которые призывали к введению налога на выбросы углерода или торговли квотами. Гораздо лучше самостоятельно взимать углеродный налог, чем позволять ЕС делать это, говорит Алексей Кокорин из Всемирного фонда дикой природы (WWF). Но пока что российское правительство, похоже, склоняется к тому, чтобы компенсировать российским компаниям убытки в виде налоговых льгот и «преференций». Александр Широв из Российско-Европейского центра экономической политики утверждает, что это было бы дешевле, чем вводить налог на все российские компании, создающие выбросы углерода[86 - Фадеева, «KPMG оценила ущерб для России».].

Перспектива введения налогов на экспорт углерода, похоже, отразилась на одном важном событии в апреле 2021 года – ежегодном послании Путина Федеральному собранию, которое транслировалось по общенациональному телевидению. В нем Путин заявил: «Мы должны ответить на вызовы изменений климата, адаптировать к ним сельское хозяйство, промышленность, ЖКХ, всю инфраструктуру, создать отрасль по утилизации углеродных выбросов, добиться снижения их объемов и ввести здесь жесткий контроль и мониторинг. За предстоящие 30 лет накопленный объем чистой эмиссии парниковых газов в России должен быть меньше, чем в Евросоюзе»[87 - «Послание Президента Федеральному собранию», 21 апреля 2021 г.].

Между тем остается далеко не ясным, когда и как ЕС фактически введет углеродный налог на импорт. Но одной угрозы оказалось достаточно, чтобы вопрос об изменении климата встал на повестке дня российского правительства, как никогда раньше. Однако, опять же, ясно, что для большинства российских игроков внешняя торговля остается более мощным мотиватором, чем само по себе изменение климата. Но угроза пограничного налога на выбросы углерода также усиливает позиции тех, кто, как Анатолий Чубайс, призывает ввести российский налог на выбросы углерода. Это станет ключевым испытанием сравнительного влияния различных слоев российской элиты по вопросу изменения климата, а также до сих пор твердой приверженности Путина консервативной позиции.

Изменение климата в российском общественном мнении

Общественное мнение в основном не принимало участия в российских дебатах об изменении климата. Может ли изменение климата стать предметом протеста молодого поколения против истеблишмента в России, как оно внезапно стало на Западе? Пока признаков этого не видно[88 - Мнение московского корреспондента Deutsche Welle, основанное на его непосредственном опыте, см. в: Andrey Gurkov, «Russia Frozen on Climate Change,» Deutsche Welle Online, July 6, 2019, https://www.dw.com/en/opinion-russia-frozen-on-climate-change/a-49499528.]. Единственные проблемы, толкавшие людей на улицы, – это вывоз мусора и временами противодействие проектам, связанным с вырубкой лесов или использованием охраняемых территорий.

Неправительственные организации (НПО), такие как Гринпис и Всемирный фонд дикой природы (WWF), присутствуют в России, и их взгляды регулярно освещаются в прессе, а также в социальных сетях, но трудно понять, какова их аудитория и какое влияние они могут иметь. За последнее десятилетие правительство закрыло многие НПО, особенно с иностранным финансированием, поэтому тот факт, что экологические НПО до сих пор сохраняются, говорит о том, что они могут пользоваться негласной поддержкой со стороны определенных правительственных кругов. WWF выступил с интересной инициативой проведения ежегодной оценки «экологической прозрачности» российских энергетических компаний, и результаты этой оценки широко освещаются в СМИ. Компании идут навстречу, по-видимому, в основном с оглядкой на международных инвесторов, но практическое влияние всего этого на внутреннюю политику сомнительно.

Большинство россиян по-прежнему мало осведомлены об изменении климата, хотя информированность постепенно растет. Одна из еще оставшихся в России независимых организаций, занимающаяся опросами общественного мнения, «Левада-Центр», проводит опросы мнения россиян об изменении климата с 2007 года. Последний опрос «Левада-Центра», проведенный в декабре 2019 года, показал, что «загрязнение окружающей среды» с большим отрывом опережает все остальные источники обеспокоенности респондентов: 48 % против 42 % для «международного терроризма». «Изменение климата» также вверху списка, на четвертом месте с 34 % респондентов, назвавших его основным предметом озабоченности[89 - Анкета допускала несколько ответов, поэтому сумма процентов не равна 100. См.: https://www.levada.ru/2020/01/23/problemy-okruzha yushhej-sredy/. Последний опрос «Левада-Центра» появился в сентябре 2020 года.]. Но разница в оценках между этими двумя явлениями показывает, что для большинства респондентов традиционная категория загрязнения все еще затмевает категорию изменения климата, которое остается чем-то абстрактным. Более того, сравнение результатов 2019 года с результатами десятилетней давности, от 2010 года, показывает, что изменение климата не сильно поднялось в списке проблем, в то время как категория утилизации отходов удвоила свой результат[90 - «Изменение климата и как с ним бороться», Левада-Центр, сентябрь 2020 г.].

Последующий опрос «Левада-Центра» в сентябре 2020 года, посвященный исключительно изменению климата, показал, что подавляющее большинство россиян (93 %) согласны с тем, что климат изменился, но в том, что касается серьезности этой проблемы, мнения резко разделились: 52 % назвали ее «значительной», но 40 % сочли ее «преувеличенной и надуманной». Однако от двух третей до трех четвертей заявили, что они не станут платить больше за альтернативные источники энергии, а 94 % поддержали вместо этого посадку деревьев. Две трети считают, что предложенный ЕС углеродный налог на экспорт является не более чем уловкой для введения дополнительных поборов[91 - Там же.].

Эти данные говорят о том, что в отсутствие широкого общественного внимания или озабоченности власти не испытывают никакого внутриполитического давления, связанного с проблемой изменения климата[92 - По этому вопросу см. статью Игоря Башмакова, исполнительного директора Центра энергоэффективности – XXI век, в: Игорь Башмаков, «Стратегия низкоуглеродного развития российской экономики», Вопросы экономики 7 (2020), с. 52 со ссылкой на опрос «Левада-Центра» 2019 года.]. В России нет ничего подобного тому всплеску общественной озабоченности, который привел к взятию обязательств по нулевым выбросам углерода в других странах мира и в отдельных штатах США. Изменение климата еще не слилось с другими политическими и социальными проблемами, как в «зеленом новом курсе» в Соединенных Штатах, и не выросло в «крестовый поход детей», как в Европе. Протесты по поводу экологических проблем время от времени возникают, но они сосредоточены на местных вопросах, таких как вывоз отходов. Изменение климата как таковое в России еще не стало политической проблемой[93 - Alla Baranovsky-Dewey, «Why Russia's Garbage Protests Turned Violent,» Washington Post, August 19, 2019, https://www.washingtonpost.com/politics/2019/08/19/russias-garbage-protests-turned-violent-what-happened-lebanon-helps-explain-these-demonstrations/.].

Частичным исключением из преобладающего безразличия публики – которое только подчеркивает правило – стали лесные пожары. В 2019 году имели место серьезные пожары в Восточной Сибири и Республике Саха, в результате которых сгорело почти 20 миллионов гектаров (200 000 квадратных километров) леса, что стало новым рекордом[94 - Дина Непомнящая, «В пожарах в России сгорело более 2,5 млн гектаров леса», Российская газета, 9 августа 2016 г., https://rg.ru/2019/08/09/reg-sibfo/v-pozharah-v-rossii-sgorelo-bolshe-25-mln-ga-lesa.html.]. На короткое время пожары вызвали возмущение по всему востоку страны, которое передалось через интернет в Москву. В Instagram хештег #Сибирь в одночасье стал одним из самых популярных в России. Вовлечены оказались даже московские звезды шоу-бизнеса, когда певцы и актеры запустили флешмоб «Сибирь горит»[95 - «Сибирские пожары до Ди Каприо довели: соцсети горят, власть тушуется», BBC News Русская служба, 31 июля 2019 г., https://www.bbc.com/russian/other-news-49181994.].

К концу июля шум поднялся в официальной Москве; в зале заседаний Совета Федерации (верхней палаты российского парламента) разгорелись горячие споры о том, кто виноват или что виновато. Путин отправил в Сибирь воинские части, а тогдашнему премьер-министру Медведеву поручил координировать усилия. Но к середине августа в Восточной Сибири начались ежегодные дожди, и пожары пошли на убыль. По мере затухания пожаров внимание СМИ и общественный интерес к ним быстро ослабевали. Политики занялись другими делами, и всё вернулось в привычное русло. В следующем году повторилась практически та же история, хотя из-за пандемии COVID-19 реакция СМИ и общественности была менее интенсивной. Действия Путина в ответ на лесные пожары свидетельствуют, что он серьезно относится к возможности того, что возмущение по поводу пожаров сольется с другими проблемами и станет устойчивой общественной проблемой. Но пока этого не произошло.

Другой подобный эпизод – крупный разлив нефти, произошедший на одном из предприятий «Норникеля» в Норильске весной 2020 года, – иллюстрирует примерно ту же мысль. В течение нескольких недель как обычные СМИ, так и социальные сети внимательно следили за событиями. Президент Путин вмешался лично, и основному владельцу «Норникеля» Владимиру Потанину пришлось выслушивать жесткие слова и выплачивать крупные штрафы. Но, как мы увидим в главе 8, посвященной возобновляемым источникам энергии, более серьезная проблема, а именно ускорение таяния вечной мерзлоты в результате изменения климата, даже не была упомянута, уж тем более президентом. Словом, в центре внимания российской общественности остается загрязнение среды, а не изменение климата.

Таким образом, за последние два десятилетия представления россиян об изменении климата медленно эволюционировали: от абстрактного вопроса, который изначально интересовал лишь климатологов, до проблемы, активно обсуждаемой в правительственных и деловых кругах, в СМИ, и, хотя и в гораздо меньшей степени, более широкой публикой. Тем не менее погоду в российской климатической политике определяет нефть и, во вторую очередь, газ. Как решительно заключает Татьяна Митрова, влиятельный научный руководитель Центра энергетики «Сколково»: «Будем откровенны: российская экономика и система управления в целом не готовы к декарбонизации и энергопереходу»[96 - Татьяна Митрова, «Энергопереход и риски для России», Нефтегазовая вертикаль 6, 2021, http://www.ngv.ru/magazines/article/energoperekhod-i-riski-dlya-rossii/.]. В настоящее время в стране нет ничего, что могло бы заставить российское руководство и элитные группы изменить их традиционный подход, который по-прежнему основан на добыче и экспорте углеводородов. Но эта модель становится все более уязвимой, в первую очередь, перед лицом процессов, идущих за пределами России. В следующей главе мы обратимся к источнику уязвимости номер один: нефти.

2. Сумерки российской нефти?

Игорь Сечин, генеральный директор и председатель правления «Роснефти», российской государственной нефтяной компании – на сегодняшний день самый могущественный человек в российской нефтяной отрасли[97 - Я в долгу перед Кристофером Уифером, Китом Кингом, Джоном Уэббом, Вадимом Гришиным и многими другими друзьями и коллегами за их великодушные комментарии к черновым вариантам этой главы.]. Тем не менее по образованию он не нефтяник, а лингвист. В Ленинградском государственном университете (как он тогда назывался) Сечин изучал португальский и французский языки, на которых он свободно говорит. Отслужив в португальской Африке в 1980-х годах, Сечин вернулся в Ленинград, где встретился с Владимиром Путиным. Рассказывают, что, когда Путин в 1990 году в составе делегации ленинградских властей посещал с дружеским визитом Бразилию, Сечин был переводчиком. Они быстро нашли общий язык и, по возвращении домой, Путин предложил Сечину работу. Остальное уже история. В течение следующих тридцати лет Игорь Сечин был ближайшим помощником и соратником Путина, и связь между ними, хотя и омрачалась иногда различными трениями, уже не разрывалась[98 - Красочное, но не вполне достоверное описание роли Сечина и отношений между Путиным и Сечиным можно найти в биографии Сечина в архиве «Ленты» (читать критически): https://lenta.ru/lib/14160890/full.htm#108. Есть основания полагать, что Сечин сумел успешно противостоять планам Путина включить «Роснефть» в состав Газпрома. Этот эпизод обсуждается в: Thane Gustafson, The Bridge: Natural Gas in a Redivided Europe (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2020), pp. 287–288.]. В конце 1990-х оба изучали экономику энергетического сектора, защитив кандидатские диссертации (эквивалент PhD в США) в Санкт-Петербургском горном институте[99 - На протяжении многих лет ведутся оживленные споры (по крайней мере на Западе) о том, действительно ли Путин и Сечин писали свои собственные диссертации. Оставив этот вопрос в стороне, мы могли бы, пожалуй, просто отметить, что, по сообщениям, и Путин, и Сечин присутствовали на регулярном круглом столе по энергетическим вопросам, который проводил Владимир Литвиненко из Санкт-Петербургского горного института, где они, предположительно, имели возможность почерпнуть познания по широкому кругу энергетических вопросов. Литвиненко по сей день входит в круг избранных петербуржцев, сложившийся вокруг них обоих много лет назад.]. Таким образом, Сечин достаточно осведомлен в вопросах энергетики и за время своего пребывания в Кремле отвечал за различные аспекты энергетической политики Путина.

Голос Сечина – один из самых влиятельных и в российской климатической политике. Взгляды Сечина на нефть и изменение климата в высшей степени консервативны и в целом совпадают с позицией самого Путина, анализируемой в главе 1. Мировой спрос на нефть, утверждает Сечин, будет оставаться стабильным в течение долгого времени; несмотря на то что доля нефти в спросе на первичную энергию может снизиться, абсолютное потребление нефти увеличится к 2040 году на 10 %, а в Азии – на 20 %, особенно за счет Индии, благодаря росту населения и повышению уровня жизни. Принудительное «позеленение» энергетики, предупреждает Сечин, дорого обойдется миру, и, хотя он призывает к сбалансированному подходу, очевидно, что для него «баланс» означает прежде всего то, что «Роснефти» не нужно торопиться отказываться от углеводородного сырья в рамках усилий по осуществлению энергетического перехода. Лучшая защита – это монетизация ее огромных резервов; на практике это означает «полный вперед» для нефти[100 - Наиболее полное изложение взглядов Сечина содержится в статье за его подписью, озаглавленной «Цена нестабильности», Эксперт, № 45–46 (ноябрь 2019): 26–31. Сечин особенно критически относится к электромобилям. Он пишет, что углеродный след электромобилей на 20–60 % выше, чем у обычных автомобилей. Полный переход на электромобили приведет к 30 % увеличению спроса на электроэнергию во всем мире, большая часть которого должна будет удовлетворяться за счет энергии с угольных электростанций. Не стоит делать ставку и на возобновляемые источники энергии: их преимущества чрезмерно идеализируются, утверждает Сечин, а преимущества традиционных видов топлива игнорируются.].

Взгляды Сечина ставят его на противоположный полюс по отношению ко все более «зеленеющим» международным нефтяным компаниям, в особенности к партнеру и миноритарному акционеру «Роснефти», компании BP. При новом генеральном директоре Бернарде Луни ВР решительно придерживается концепции «быстрого перехода» и основывает свою долгосрочную стратегию на радикальном отказе от углеводородов в пользу возобновляемых источников энергии[101 - Последние энергетические сценарии BP и аналогичные прогнозы Equinor (осень 2020 г.) доступны на сайте Центра стратегических и международных исследований (CSIS). Относительно ВР см. презентацию Спенсера Дейла, главного экономиста ВР, https://www.csis.org/events/online-event-bp-energy-outlook-2020. Относительно Equinor см. презентацию Эйрика Вернесса, главного экономиста Equinor, https://www.csis.org/events/online-event-equinor-energy-perspectives-2020.]. Ни у Сечина, ни у Путина нет таких планов.

Однако между двумя этими людьми существует важное различие в тактике, и оно ярко проявилось в решении России в 2016 году порвать со своей давней политикой и сформировать альянс с Саудовской Аравией и ее партнерами по ОПЕК, так называемой группой ОПЕК+, чтобы ограничить добычу и сохранить высокие цены на нефть[102 - См.: US Energy Information Administration, «OPEC+ Agreement to Reduce Production Contributes to Global Oil Market Rebalacing,» September 23, 2020, https://www.eia.gov/todayinenergy/detail.php?id=45236.]. Сечин, напротив, неоднократно публично выступал против любых ограничений на добычу нефти в России и вместо этого призывал к наращиванию экспорта даже за счет более низких цен на нефть[103 - Оппозиция Сечина была настолько публичной, что некоторые российские СМИ в шутку задались вопросом, не стал ли Сечин чем-то вроде «нефтяного диссидента». См.: Олег Кашин, «Государство и олигархия: Превратился ли Сечин в Ходорковского?», Republic (Slon), 20 марта 2020 г., https://republic.ru/posts/96205. Попутно отметим, что окончательно согласованные квоты относятся только к добыче, хотя, как это ни парадоксально, именно экспорт напрямую влияет на фундаментальные показатели и цены на мировом рынке нефти. Так что до тех пор, пока Россия не превышает свою квоту по добыче, она может экспортировать столько нефти, сколько захочет. Экспорт же нефтепродуктов вообще не затрагивается сделкой ОПЕК+. (Спасибо Виталию Ермакову из Оксфордского института энергетических исследований и Института энергетики российской Высшей школы экономики за то, что он напомнил мне об этих моментах. Я благодарю доктора Ермакова за его критику чернового варианта этой главы.)]. Однако, несмотря на недовольство Сечина, Россия до сих пор сохраняет этот альянс. Ниже мы рассмотрим это подробнее.

В этой главе я исследую будущее российской нефти и российской нефтяной промышленности в эпоху изменения климата. Это самый важный вопрос, который нужно задать, размышляя о будущем развитии России в целом. Погоду в России делает нефть. Но что сделает погода – изменение климата – с будущим нефти?

Энергетический переход – быстрый или медленный?

Накануне пандемии COVID-19 будущее нефти стало предметом все более горячих споров по всему миру. По сути, это была битва между двумя нарративами. Как говорилось во введении, первый нарратив – это медленный энергетический переход; второй предусматривает намного более быстрые действия. Нарратив медленного перехода был общепринятой точкой зрения, обоснование которой строилось главным образом вокруг экономических факторов. Что касается конкретно нефти, то западные энергетические компании и большинство консалтинговых фирм сходились на одной и той же базовой картине: спрос на нефть, после периода сильного роста в течение следующих двух десятилетий, достигнет пика в 2030-х или начале 2040-х годов, а затем начнется долгое, но медленное снижение. Тем не менее на нефть и газ вместе к середине века будет приходиться примерно половина общего спроса на энергию. Использование возобновляемых источников энергии резко возрастет, но их доля в мировом спросе по-прежнему будет составлять в лучшем случае лишь 15 %. Крупным победителем станет газ (см. главу 3); к 2050 году его доля либо превзойдет долю нефти, либо приблизится к ней. Крупным проигравшим будет, по общему мнению, уголь.

Первый нарратив нес с собой две ключевые идеи. Первая состояла в том, что пик спроса на нефть приближается, что само по себе было важным изменением отраслевого подхода по сравнению с тем, что было десятью годами ранее. Но второй момент заключался в том, что абсолютный объем нефти, который будет потреблен в мире в середине века, будет даже больше, чем сегодня; только в последующие десятилетия он начнет медленно опускаться ниже нынешнего уровня. К 2030 году спрос на нефть и ее добыча могут возрасти до 114–117 миллионов баррелей в сутки по сравнению с примерно 98 миллионами баррелей в сутки в 2019 году, что означает чистый прирост почти на 20 миллионов баррелей в сутки[104 - В основу этих оценок положены «эталонные» сценарии BP и Exxon-Mobil; они находятся на верхней границе диапазона оценок нефтяной отрасли.]. Иными словами, казалось, что век нефти начинает закатываться, но сумерки ожидались долгие[105 - Spencer Dale and Bassam Fattouh, «Peak Oil Demand and Long-Run Oil Prices,» Oxford Institute for Energy Studies (OIES), Energy Insight, no. 25, January 2018, https://www.oxfordenergy.org/publications/peak-oil-demand-long-run-oil-prices/. Спенсер Дейл – главный экономист BP; Бассам Фатту – директор OIES.].

Сценарии планирования нефтяных компаний указывали на два основных источника роста спроса на жидкие углеводороды: транспорт и нефтехимия. В 2019 году BP подсчитала, что, несмотря на повышение эффективности и численности электромобилей, потребность в энергии для транспорта, большая часть которой удовлетворяется за счет нефти, к 2040 году вырастет на 20 %; ExxonMobil оценивал рост в 25 %. Но транспорт больше не будет основным драйвером этого роста. И BP, и ExxonMobil прогнозировали, что около половины чистого прироста мирового спроса на жидкие углеводороды будет приходиться на нефтехимический сектор. И будущее этого спроса будет все больше за пластмассами[106 - Это не обязательно хорошая новость для нефти. Большая часть спроса на сырье для химической промышленности – это спрос на легкие фракции, особенно так называемые газоконденсатные жидкости, побочный продукт добычи газа. На этом рынке хорошие позиции занимают Соединенные Штаты благодаря изобилию дешевого «сланцевого газа» и развитой инфраструктуре по переработке газоконденсатных жидкостей в пластик. Россия исторически мало внимания уделяла газоконденсатным жидкостям, в основном экспортируя их на европейские заводы вместо внутренней переработки.].

Но второй нарратив, в котором экономические факторы затмеваются тревогой по поводу изменения климата и связанными с ней политическими амбициями, в последние несколько лет становится все более влиятельным даже в некоторых нефтяных компаниях. В этой версии отказ от ископаемого топлива произойдет намного быстрее и раньше, чем это предусматривалось первым нарративом. Сценарии быстрого перехода указывают на мощные силы перемен – прежде всего технологические, но также финансовые и политические, – которые определяют беспрецедентную в человеческой истории скорость внедрения новых энергетических технологий[107 - О сравнительной скорости энергетических переходов см. глубокую статью: Reda Cherif et al., «Riding the Energy Transition: Oil beyond 2040,» International Monetary Fund, Working Paper 17 / 120, May 22, 2017, https://www.imf.org/en/ Publications/WP/Issues/2017/05/22/Riding-the-Energy-Transition-Oil-Beyond-2040-44932.]. Нарратив медленного перехода фокусируется на накопленных мощностях существующих энергетических структур и тем самым на их инерции и сопротивлении изменениям, тогда как второй сосредоточивает внимание на пограничной динамике, в частности на меняющемся поведении игроков, особенно инвесторов. Неудивительно, что энергетическая отрасль тяготеет к первому, в то время как финансовые аналитики и инвестиционный сектор, включая растущее число таких организаций, как пенсионные фонды, склоняются ко второму[108 - Самые развернутые формулировки быстрого перехода исходят от Climate Tracker и Bloomberg New Energy Finance (BNEF), группы аналитиков, внимание которых сосредоточено на финансовых тенденциях и на экономике энергетического сектора. См., в частности, два отчета: Kingsmill Bond et al., «The Speed of the Energy Transition: Gradual or Rapid Change?» White Paper prepared for the 2020 World Economic Forum, September 2019, http://www3.weforum.org/docs/WEF_the_speed_of_the_energy_transition.pdf; и Bond et al., «Decline and Fall: The Size and Vulnerability of the Fossil Fuel System,» Carbon Tracker, June 2020, https://carbontracker.org/reports/decline-and-fall/.].

В этой дискуссии изменение климата является лишь одним из множества вопросов. В Азии противодействие ископаемому топливу вызывается в первую очередь озабоченностью загрязнением и его влиянием на здоровье населения, а не выбросами CO

или идеями об изменении климата. В Европе, однако, тревога по поводу изменения климата все чаще становится самой сильной движущей силой энергетической политики и ведет к ужесточению государственной политики под лозунгом декарбонизации. В США ключевые штаты, такие как Калифорния, также продвигали декарбонизацию, в то время как федеральное правительство при Трампе отступало. Но ключевым изменением стало отношение финансового сообщества. Изменение климата стало частью комплекса лозунгов, именуемого ESG – экология, общество, управление, – к которому взывают инвестиционные институты и активные акционеры в ширящейся войне нервов с менеджерами корпораций. Даже сейчас, в разгар пандемии, на собраниях акционеров и в правлениях корпораций продолжается битва между первым и вторым нарративами. Многие энергетические компании меняют свои инвестиционные стратегии, в основном в сторону второго нарратива, хотя трудно сказать, в какой степени это подлинное изменение взглядов, а в какой – вынужденная реакция на растущие убытки и падение цен акций[109 - Последующее обсуждение основано главным образом на трех наборах сценариев. Первый исходит от Международного энергетического агентства и содержится в его ежегодных обзорах мировой экономики World Economic Outlooks. Второй – различные сценарии, публикуемые крупными нефтяными компаниями; я полагался главным образом на публикации BP, ExxonMobil, Shell и Equinor. Третий – сценарии быстрого перехода, разработанные различными консультативными агентствами, такими как BNEF и Carbon Tracker. Все три построены, по сути, на одной и той же методологии и пытаются учитывать тенденции роста населения, технического прогресса и политического регулирования. Каждая группа сценариев содержит три широкие «истории будущего», под разными названиями, но в каждом случае имеется сценарий «бизнеса как обычно», сценарий «быстрого перехода» и «эталонный» сценарий, что можно вольно перевести как «самый вероятный ход событий».].

Что может произойти с этими двумя нарративами в последующие годы, после завершения пандемии COVID-19? Оба нарратива будут ослаблены, и возможно появление третьего нарратива, который можно было бы назвать «медленнее и дольше». Сейчас, когда я пишу эти строки, пандемия грозит свести на нет прирост ВВП, полученный за последние десять лет. Международная торговля и инвестиции, которые так по-настоящему и не восстановились до уровня, достигнутого перед Великой рецессией 2008–2009 годов, вполне могут стагнировать все 2020-е годы и, возможно, позже. В энергетическом секторе общий эффект будет заключаться в замедлении энергетического перехода от ископаемых видов топлива, особенно от нефти и угля. Силы, которые подталкивали к изменениям на передовом крае (такие как инвестиции в производство электромобилей или в возобновляемые источники энергии), могут ослабнуть, в то время как срок службы существующих капитальных ресурсов может быть продлен (например, при замене старых автомобилей или инвестициях в новые здания). Опасения по поводу энергетической безопасности могут усилить тенденцию к инвестированию во внутренние ресурсы. В частности, новую жизнь может получить уголь. Тем не менее, как это ни парадоксально, сценарий «медленнее и дольше» может также привести к снижению спроса на нефть из-за общего замедления роста ВВП и общего снижения благосостояния, которые являются двумя основными движущими силами в первом нарративе. Кроме того, изменения в характере труда могут привести к снижению потребления нефти транспортом, ее самым большим потребителем. Более того, последние сценарии нефтяных компаний, особенно в Европе, предполагают, что пик спроса на нефть наступит раньше. По данным BP, пик спроса на нефть, возможно, уже наступил[110 - См. презентацию Спенсера Дейла, главного экономиста BP, в CSIS, сентябрь 2020 г., https://www.csis.org/events/online-event-bp-energy-outlook-2020. Новые сценарии BP доступны по адресу: https://www.bp.com/en/global/corporate/energy-economics/energy-outlook.html. Корпоративная стратегия BP, как и стратегии Equinor, радикально изменилась в пользу возобновляемых источников энергии; эти две компании недавно даже сформировали партнерство для ускоренной разработки возобновляемых источников энергии. См.: https://www.bp.com/en/global/corporate/news-and-insights/reimagining-energy/bp-makes-first-move-into-offshore-wind.html. Но Shell и Total в своих последних прогнозах также предсказывают более ранний пик спроса на нефть.].

Сегодня в мире стали с подозрением относиться к разговорам о «пике нефти». Не так давно «пик нефти» означал «пик предложения нефти». Мировой рынок нефти раздулся в пузырь высоких цен, который просуществовал десять лет, пока не лопнул в 2007–2008 годах и снова не сдулся в 2013–2014 и 2020–2021 годах. Это важный урок: все «аксиомы», лежащие в основе идеи о пиковом предложении нефти, снова присутствуют в истории о «пиковом спросе на нефть», только с обратным знаком. Нефть не заканчивается; она (предположительно) находится в постоянном переизбытке. Китай больше не будет толкать рынок вверх; его рост замедляется. Саудовская Аравия имеет незаявленные избыточные мощности и не может позволить себе надолго сокращать добычу. Но главное, завтра мир больше не будет нуждаться в таком количестве нефти, как сегодня, благодаря электромобилям и обещаниям политиков, что они сведут чистую эмиссию углерода к нулю. Завтрашняя нефть останется в земле.

В этой главе я не буду пытаться предсказать, какие из этих многочисленных прогнозов сбудутся и в какой степени. Для этого пришлось бы проводить полномасштабный анализ всех сценариев, а это задача, которая выходит за рамки книги и которая в любом случае была бы преждевременной. Вместо этого я намереваюсь сосредоточиться здесь на том, как эти глобальные нарративы взаимодействуют с российской нефтяной политикой и работой нефтяной отрасли. Как мы увидим, стратеги в российских компаниях и министерствах, так же как и растущее число российских аналитических центров, в курсе этих нарративов и их возможных последствий для России. Это растущее осознание приходит на фоне все более серьезных споров по поводу тревожных тенденций в самом российском нефтяном секторе. Что принесет «пиковый спрос на нефть» России?

Сначала несколько слов о том, что поставлено на карту. Экспорт нефти, с огромным отрывом, является крупнейшим источником экспортных доходов России, которые, в свою очередь, составляют основу доходов российского правительства. В 2019 году, последнем «нормальном» году перед пандемией, доходы от экспорта нефти в размере около 188 миллиардов долларов составили 44 % всего российского экспорта[111 - Федеральная таможенная служба, http://customs.ru/folder/513. Итоговые цифры по нефти включают сырую нефть, конденсат и продукты переработки; газ включает в себя как трубопроводный, так и сжиженный природный газ.], намного опережая другие виды экспорта. Вместе с экспортом газа, который принес в том же году еще 49,5 миллиарда долларов, экспорт углеводородов составил в сумме 237,8 миллиарда долларов, или 56 % экспортных доходов России. Доходы от нефти и газа (включая небольшую часть внутренних налогов) составили 39 % федерального бюджета[112 - См. годовой отчет Министерства финансов, https://minfin.gov.ru/ru/statistics/fedbud/execute/?id_65=80041-yezhegodnaya_informatsiya_ob_ispolnenii_federalnogo_byudzhetadannye_s_1_yanvarya_2006_g. Эта цифра относится к суммарным федеральным доходам от нефти и газа, что предположительно включает в себя внутренние налоги и доходы от экспорта.]. Эти цифры крайне чувствительны к мировым ценам. Так, в 2016-м, когда мировые цены на нефть и газ резко упали, доходы от углеводородов в федеральный бюджет сократились на две трети по сравнению с тем, что было двумя годами ранее[113 - Министерство финансов, годовой отчет. В 2016 г. нефтегазовые доходы в федеральном бюджете составили 4,8 трлн руб.]. В 2020 году, когда цены снова упали, удар по федеральным доходам был еще более серьезным[114 - По этой причине я основываю этот анализ на 2019 г. (последнем «нормальном годе»), а не на 2020-м. Но данные за 2020-й доступны на сайте: https://customs.gov.ru/statistic. Цифры по федеральному бюджету на 2020 г.: https://minfin.gov.ru/ru/statistics/fedbud/oil/ и https://minfin.gov.ru/ru/statistics/fedbud/execute/. В 2020 г. экспорт нефти принес 72,4 млрд долларов США, экспорт нефтепродуктов – 45,3 млрд долларов США, экспорт трубопроводного природного газа – 25,2 млрд долларов США и экспорт СПГ – 6,7 млрд долларов США (21 %, 13 %, 7 % и 2 %, что дает 43 % всего российского экспорта).].

Отсюда ясно, что самым важным вопросом для будущего России в эпоху изменения климата являются перспективы добычи и экспорта углеводородов. В этой главе мы посмотрим на то, как обстоят дела с нефтью; в главе 3 займемся газом.

Состояние российской нефтяной промышленности

Нефть была одним из главных приоритетов советской административно-командной экономики с 1960-х годов, а к середине 1980-х годов, накануне распада, СССР стал крупнейшим производителем нефти в мире[115 - US Central Intelligence Agency, Soviet Energy Atlas (Washington, DC, 1985), https://www.cia.gov/library/readingroom/docs/DOC_0000292326.pdf.]. Но он также был одним из самых расточительных и неэффективных производителей, а постсоветская нефтяная промышленность получила в наследство находящиеся в плохом состоянии месторождения и разрушительные методы добычи. Эти проблемы в сочетании с хаосом постсоветской приватизации привели в 1990-е годы к падению добычи нефти вдвое. Однако эта ситуация открывала и новые возможности, поскольку советская эпоха оставила большое количество разведанных, но неразработанных запасов. По мере стабилизации страны и отрасли в начале 2000-х годов последовало быстрое восстановление нефтедобычи, и добыча продолжала неуклонно расти в течение следующих двух десятилетий. В 2018 году добыча нефти в России, наконец, побила исторический рекорд, установленный в советское время, достигнув 556 миллионов тонн, или 11,1 миллионов баррелей в сутки[116 - Базовую информацию о советской эпохе см. в: Thane Gustafson, Crisis amid Plenty: The Politics of Soviet Energy under Brezhnev and Gorbachev (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1989).].

В 1990-х годах советская нефтяная промышленность рассыпалась на части, которые оказались брошены на произвол судьбы. Они быстро стали объектами ожесточенной борьбы между инсайдерами и аутсайдерами. В результате образовался совершенно новый расклад. Самые лакомые куски были приватизированы под именами, которые в то время ненадолго стали общеизвестными, такими как ЮКОС, «Сибнефть», ЛУКОЙЛ и «Сургутнефтегаз». Российское правительство получило наименее привлекательные остатки, по сути, шлюпки с затонувшего советского корабля, которые оно собрало в государственную компанию под названием «Роснефть». При Путине последовали новые сражения, поскольку Путин перешел к повторной централизации отрасли под контролем государства. «Сибнефть» была приобретена Газпромом, хотя внутри газового гиганта остается в значительной степени автономной структурой. ЮКОС после посадки его генерального директора Михаила Ходорковского, был поглощен «Роснефтью». ЛУКОЙЛ и «Сургутнефтегаз», приватизированные инсайдерами советских времен, являются крупнейшими оставшимися частными компаниями, наряду с горсткой преимущественно региональных производителей, таких как «Татнефть», базирующаяся в Татарстане. В целом с большим отрывом доминирует возглавляемая Сечиным и имеющая твердую поддержку Путина «Роснефть», на долю которой приходится 38 % общего объема добычи[117 - В 2020 г. «Роснефть» добыла 180 млн т сырой нефти и конденсата плюс еще 12,9 млн т, добытых ее дочерней компанией, «Башнефтью», из общего объема добычи в России, составившего 512,8 млн т.]. На сегодняшний день российская нефтяная сцена в значительной степени установилась, хотя впереди могут ждать дальнейшие битвы, когда основатели оставшихся частных компаний отойдут от дел или когда в итоге уйдет Путин[118 - Описание схватки за нефтяную промышленность в течение первых двух десятилетий постсоветского периода см. в: Thane Gustafson, Wheel of Fortune: The Battle for Oil and Power in Russia (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2012).].

Однако, несмотря на все перемены, произошедшие за последние тридцать лет, российская нефтяная промышленность по-прежнему в значительной степени опирается на инфраструктуру и ресурсы советской эпохи, прежде всего на обширные нефтяные месторождения Западной Сибири. Сегодня Западная Сибирь остается основной опорой российской нефтедобычи, обеспечив в 2017 году 57 % объема добычи нефти в России[119 - Более подробно о первоначальном освоении и истории западносибирской нефти до 2004 г., а также о последующем упадке см. в: John D. Grace, Russian Oil Supply: Performance and Prospects, Oxford Institute for Energy Studies (Oxford: Oxford University Press, 2005), pp. 34–64; Matthew J. Sagers, «Developments in Russian Crude Oil Production in 2000,» Post-Soviet Geography and Economics 42, no. 3 (April-May 2001): 153–201; Sagers, «West Siberian Oil Production in the Mid-1990s,» International Geology Review 36, no. 11 (November 1994): 997-1018.].

Но основные западносибирские месторождения сокращают добычу в течение уже десяти лет[120 - Наибольшая часть добычи нефти в Западной Сибири приходится на Ханты-Мансийский автономный округ, меньшие объемы – на Ямало-Ненецкий автономный округ и Красноярский край. Добыча в Ханты-Мансийском автономном округе, традиционном ядре западносибирской нефтегазоносной провинции, снижается, что лишь частично компенсируется новой добычей в Ямало-Ненецком округе и Красноярском крае.]. Наступление изменения климата пришлось на то время, когда российская нефтяная промышленность стоит на пороге окончания долгой эры Западной Сибири. Но новых крупных нефтегазоносных провинций, которые могли бы занять ее место в хотя бы отдаленно тех же масштабах, пока не обнаружено, и никаких фундаментальных технологических прорывов, таких как нетрадиционная трудноизвлекаемая нефть, которые изменили бы картину, не произошло. Шельфовая арктическая нефть слишком дорога, чтобы инвестировать в нее при нынешних ценах, и в любом случае у российской промышленности нет технологий для ее разведки или разработки. Большая часть иностранных технологий, которые могли бы использоваться на арктических шельфах, в настоящее время находится под западными санкциями, конца которым не видно. По крайней мере в течение следующих двух десятилетий у нефтяной промышленности не будет другого выбора, кроме как интенсифицировать свои усилия в Западной Сибири, делая все возможное, чтобы сдержать тамошний спад. Но к середине века западносибирская нефть будет быстро сходить на нет.

Три цвета нефти

В моей предыдущей книге о российской нефти, «Колесо фортуны»[121 - Gustafson, Wheel of Fortune, pp. 460–473.], я предложил различать «три цвета» нефти в качестве удобного способа осмысления архитектуры российской нефти. «Бурая» нефть – это нефть из действующих месторождений, в основном из Западной Сибири и, во вторую очередь, из Волго-Уральского и Тимано-Печорского регионов. «Зеленая» нефть добывается с новых месторождений, как на периферии освоенных территорий, так и в новых нефтегазоносных провинциях, таких как Восточная Сибирь. «Голубая» нефть – это шельфовая нефть, в первую очередь из глубоководных месторождений в Арктике, но также из мелководных шельфовых районов вдоль береговой линии Северного Ледовитого океана.

Десять лет спустя эта схема остается полезной, особенно для отслеживания изменений, которые произошли за это десятилетие. «Бурая» нефть поступает в основном из так называемых зрелых месторождений, на которых уже выработана половина первоначальных запасов. Многие из них действовали еще в советский период; в 2008 году на долю таких «унаследованных» месторождений по-прежнему приходилось 60 % российской добычи нефти. Но уже тогда добыча на них снижалась, и падение продолжается, несмотря на интенсивные усилия отрасли по поддержанию прежнего уровня. Это означает более высокие затраты. Например, каждый год, чтобы поддерживать давление в скважинах, операторы закачивают в месторождения «бурой» нефти целую сибирскую реку воды – метод, известный как «заводнение пластов» (известная шутка состоит в том, что российские нефтяные компании являются крупнейшими водоснабжающими организациями в Европе). Это означает, что они также являются одними из основных потребителей электроэнергии, необходимой для перекачки воды. Тем не менее это отступление неумолимо; с каждым годом так называемая обводненность (отношение воды к нефти в жидкости, поднимающейся из скважины) увеличивается, а количество потребляемой электроэнергии на тонну нефти неуклонно растет. Но даже с учетом этого российские зрелые месторождения представляют собой одни из самых дешевых источников нефти в мире за пределами Саудовской Аравии, и они остаются опорой российской промышленности.

Новое происходит на периферии. Большая часть чистого прироста добычи нефти за последнее десятилетие была обеспечена за счет «зеленых» месторождений – новых месторождений, разработанных уже в постсоветское время. Особенно ярко это проявилось в 2014–2016 годах, когда нефтяная отрасль пострадала от санкций и снижения цен на нефть. За этот период добыча нефти с новых месторождений увеличилась примерно на три четверти, компенсировав спад на старых[122 - Источник: сайты российских компаний.]. Однако большая часть прироста была результатом инвестиций, сделанных до 2012 года, когда цены были высокими, капитал – в изобилии, а санкции еще не были наложены.

Сегодня инвестиционная среда намного сложнее: цены на нефть ниже, капитала меньше, а санкции бьют по ключевым видам деятельности. В ближайшие годы эти сложности лишь усилятся. Перед российской нефтяной отраслью будет стоять двоякая задача: поддержать уровень добычи на старых месторождениях и одновременно наращивать добычу на новых, несмотря на их более высокую стоимость. Новые месторождения внесут свой скромный вклад, но общую тенденцию будет определять арьергардная битва на старых. Между тем вклад «голубых» месторождений будет незначительным или нулевым[123 - Для целей данной книги комплекс «Восток Ойл», принадлежащий «Роснефти», будет считаться «зеленым» месторождением, поскольку в основном он находится на суше и лишь в небольшой части – на «мелководном шельфе». (Мы еще вернемся к этому вопросу.)].

В какой мере российское правительство и нефтяные компании разделяют этот взгляд и какие меры принимают в ответ? Как мы увидим в оставшейся части этой главы, российская нефтяная политика парализована противоречиями. Яркой иллюстрацией является запутанная история проекта «Энергетической стратегии до 2035 года», в конечном счете одобренного правительством в июне 2020 года, после пятилетней задержки, вызванной многочисленными разногласиями между министерствами и сопротивлением со стороны нефтяных компаний[124 - Предыдущая версия, «Энергетическая стратегия до 2030 года», была одобрена Думой без существенного обсуждения в 2009 г. Однако в ней заложено требование о регулярном обновлении каждые пять лет, то есть начиная с 2014 г. Но обновление зашло в бюрократический тупик из-за разногласий между различными ведомствами, и прошло еще пять лет, прежде чем в октябре 2019 г. наконец появился новый проект. Окончательный вариант «Энергетической стратегии» был утвержден правительством в июне 2020 г. Полный текст: http://static.government.ru/media/files/w4sigFOiDjGVDYT4IgsApssm6mZRb7wx.pdf.]. В документе отражены взгляды тогдашнего министра Александра Новака, бывшего заместителя министра финансов, и его заместителя Павла Сорокина, специалиста по международным энергетическим финансам. Через таких игроков – специалистов по финансам, а не обычных нефтяников – новые взгляды начали понемногу проникать в мир российской нефти, но столкнулись с резким противодействием[125 - В конце 2020 г. Новак, как сказано в главе 1, был повышен до вице-премьера (одного из десяти). На момент написания этой книги Павел Сорокин остается заместителем министра энергетики и его идеи по существу совпадают с идеологией «Энергетической стратегии». На смену Новаку пришел давний ветеран гидроэнергетики Николай Шульгинов; последствия этой перестановки для позиции и роли Министерства энергетики пока неясны. На расстоянии трудно сказать, какую конкретно роль сыграли Новак и Сорокин в разработке и обсуждении «Энергетической стратегии», но судя по заметному участию, которое Сорокин принимал в защите «Стратегии» в СМИ, и учитывая очевидно близкие отношения между Сорокиным и Новаком, а также разногласия, окружавшие различные версии «Стратегии», я склонен полагать, что эти двое сыграли значительную личную роль во всей этой затее.].

Сигнал тревоги: «Энергетическая стратегия до 2035 года»

«Энергетическая стратегия» была сигналом тревоги, исходящим от Министерства энергетики и адресованным правительству и отрасли. Явно задуманная как предупреждение об опасности, «Энергетическая стратегия» примечательна своим пессимизмом. В частности, она исходит из нарратива о «пике глобального спроса на нефть»; в ней прогнозируется, что рост спроса на нефть замедлится после 2025 года и достигнет пика до 2030 года, отчасти из-за распространения возобновляемых источников энергии, но также из-за повышения эффективности потребления нефти в мире. В результате Россия столкнется с гораздо более сложной экспортной конъюнктурой.

Но главная ее идея касается добычи нефти в самой России[126 - «Энергетическая стратегия» содержит большие разделы, посвященные другим ископаемым видам топлива, а также анализ вопросов качества и перспектив производства нефтепродуктов. Но последующее обсуждение сосредоточено исключительно на перспективах добычи, учитывая, что это самый важный вопрос, определяющий экспортную выручку.]. По данным министерства, нефтяная отрасль в России стоит перед реальной угрозой снижения добычи. Основных проблем две: низкий уровень финансирования геологоразведки, в результате чего в последние десять лет разведочное бурение сократилось; и недостаточный технологический уровень, что отчасти является следствием санкций, но также и давней сильной зависимости нефтяной промышленности от импортного оборудования и сервисов[127 - См.: Tatiana Mitrova et al., The Future of Oil Production in Russia: Life under Sanctions, Skolkovo School of Management Energy Program, March 2018, https://energy.skolkovo.ru/downloads/documents/SEneC/research04-en.pdf.]. Если эти проблемы не будут решены, к 2035 году добыча нефти может упасть с нынешнего уровня 560 миллионов тонн (11 миллионов баррелей в сутки) до 490 миллионов тонн (9,8 миллиона баррелей в сутки).

За этими цифрами стоит неуклонное ухудшение состояния российских скважин и снижение качества запасов. Перспективы на будущее выглядят крайне малообещающе: «практически» не предвидится новых крупных открытий и «чрезвычайно мало» – более мелких рентабельных месторождений. Качество существующих запасов также снизилось; большую часть доступного для освоения фонда составляют так называемые ТРИЗ – трудноизвлекаемые запасы – с высокими затратами на разработку и низкой доходностью. Доля ТРИЗ быстро растет, но крупные компании, как правило, уделяют этим месторождениям меньше внимания, и в результате за последнее десятилетие объем добычи ТРИЗ вырос всего на 6 миллионов тонн, достигнув 38 миллионов тонн в 2018 году, или менее 7 % от общего объема производства.