скачать книгу бесплатно
– Да семь уже, – вздохнула Ленка совершенно адекватно. Приятное свойство сильно пьющих людей – они очень адекватные и компанейские до определенной грани, определяемой количеством выпитого. – Пошел в школу. Умный, как будто не мой. Старший-то – просто я сама. И убить его иногда хочу, да не могу – вот точно я, и все. Он не виноват, что такой раздолбай.
Я помнила, что у Ленки – двое сыновей. С мужем она развелась давно, кажется, сразу после рождения второго. И как-то тянула их все время одна.
– Ты пианино продаешь?
– Отдаю, Лен. Хочешь – бери. Самовывозом только.
– Да что ты!.. – заволновалась Ленка. – Конечно, вывезем. Мне Лешка привезет… Я тебе про Лешку не рассказывала?
И не рассказывай – хотела сказать я. Могу себе представить и этот рассказ, и самого Лешку…
– Слушай, давай остановимся на минутку! Хоть по маленькой, а, Саш? Что ты прямо как не своя…
Вот тебе и адекватные себе и миру маргиналы!
– Я на работе, – по возможности строго сказала я, и вдруг Ленка меня поняла.
– Ну да, точно. Я забыла! – засмеялась она и очень непосредственно хлопнула себя большущей, совершенно окоченевшей рукой по лбу. – Ладно, со Степой выпьем, в больнице, ждет небось – заждался. Никто ведь не догадается водочки принести – кто тащит апельсины, кто конфеты. А самое главное – только Ленка.
– Слушай, Шабалкина, давай я дам тебе перчатки, что ли… Только тут вот одна прокушенная…
– Кто это тебя так – собака? – удивилась Ленка, тут же беря перчатку и пытаясь натянуть ее на руку. – Ничего себе зубки… А руку не порвала? Не-а, не лезет. А других нет?
– Других нет, – засмеялась я.
– А и ладно! – тоже хохотнула Ленка, и я машинально отметила, как много зубов у меня осталось во рту по сравнению с Ленкой. – Все равно на день. Я и покупать перестала. Напьюсь – потеряю. Не привязывать же на веревочку, как я пацанам привязывала.
Мы уже и вторую остановку за разговорами прошли. Мне надо было теперь сворачивать во двор.
– Я пришла, Лен. Спасибо за компанию.
– Ты подожди, подожди! Я сказать-то хотела…
Ленка попыталась приостановить меня на ходу, боялась, видно, что уйду, не дослушав, но, поскользнувшись, упала на одно колено и чуть не утащила за собой меня на землю. Я с трудом удержалась на ногах и помогла ей подняться.
– Вот лошадь какая, а? – засмеялась она. – Уже восемьдесят килограмм нажрала, представляешь? А в тебе-то небось и сорока нет?
– Да ладно. Пятьдесят пять уж точно.
– Сашка, ты знаешь чего… – Ленка прокашлялась. – Ийку свою назад не зови. Перетерпи. Пусть покусает там у мачехи камней-то, другого та не даст, уж точно. Я вот чувствую просто – сама придет обратно.
– Ох, не знаю… – Я покачала головой. – Придет, вся разочарованная, оплеванная, униженная… И зачем ей эти мачехины, как ты выражаешься, камни?
– Это не я выражаюсь, это в сериале одном, ну таком, знаешь… – Ленка пренебрежительно махнула рукой, – в бразильском! Я не смотрю его. Иногда только! Там мачеха одна, зверская тетка, красивая, но просто тварь, все в блюдо… как-то называется… забыла… мачача… мучача… ну, в общем, вроде лечо с колбасой – камешки подкладывала… А падчерица все зубы крошила – один за другим. Вот и твоя тоже… Нет, ну не по-настоящему, а… Понимаешь, да?
– Да понимаю я, Лен. Ухо бы свое дала отрезать, чтобы она ни камней, ни пирожков у Марины этой не ела… Падчерица! Да что за ерунда… Я жива, здорова, а дочь с мачехой живет…
– Ухо не надо! Лучше пианино мне отдай, а я что-нибудь придумаю, – авторитетно заявила Ленка и не удержалась-таки, достала свою бутылку водки. Умоляюще глядя на меня, быстро хлебнула из нее и, даже не охнув, проглотила, не запивая и не заедая ничем. – Кстати, ты не думай, я пианино не пропью, – добавила она, глубоко и с удовольствием вдыхая морозный влажный воздух.
– Нет? – переспросила я, видя, как с каждой секундой напряженное Ленкино лицо разглаживается, а в глазах появляется очень характерный чумоватый блеск.
Я помню до сих пор, как однажды Ленка, только еще начинавшая усиленно прикладываться к горькой, напилась на встрече класса и стала подбрасывать хрустальные стаканчики из хозяйского сервиза. Когда стаканчики у нее отобрали, Ленка стала подбрасывать хозяина, маленького Яшу Исайкина, высоко подбрасывать и ловко ловить… Года через два после встречи класса и Ленкиных крепких объятий Яша наконец-то получил разрешение уехать в сумрачную Германию. И как не побоялся, что возьмут и вернутся прежние времена, лет-то прошло – всего ничего… И за ним, талантливым, изящным, умным, побегут сильные смелые парни, побегут, не рассуждая, с одной-единственной надеждой: поймать Яшу и уничтожить, вместе с другими его головастыми сородичами, что-то другое знающими о жизни, что никак не дает покоя тем, кто не знает…
– Нет, не пропью, – подтвердила Ленка, еще глотнула, уже поменьше, громко выдохнула, закрутила бутылку и бросила ее в пакет. – Все!
– Напилась? – засмеялась я.
– Ты не смейся! Когда я говорю «Все!» – значит, все. Я норму свою знаю, на улице никогда не упаду.
Ой ли, подумала я. Тут процесс неконтролируемый. Сейчас не упадешь, а через два года… А младшему сыну только семь лет…
– Не упаду И пианино не пропью, – упрямо повторила Ленка. – Я ничего не пропиваю из дома. Я ж не запойная. Пью каждый день, но понемножку, понимаешь? Ну что ты прямо! Сама ж врачиха, должна знать – это разные вещи!
– Лен, я детский врач, – ответила я со вздохом. Я уже начала жалеть, что пустилась с ней в долгие разговоры. Нашла кому рассказывать… Молчала-молчала – и рассказала.
Я часто замечала – то ли некоторые мысли мои имеют четкую форму и материальную природу и тут же непостижимым образом залезают в чужую голову, то ли просто-напросто у меня все написано на лице. Вот и сейчас Ленка посмотрела на меня и спросила:
– Жалеешь, да, что поделилась со мной? Не жалей. Я – могила. Трепать не пойду. И помогу в случае чего. Ты зови, не стесняйся. Шкафы передвинуть, потолки помыть, да и вообще…
– Ладно… Ты беги. Автобус идет.
– Позвонишь насчет пианино?
Я кивнула и, услышав звонок, достала телефон. Звонила мама маленького Гриши, Лиля.
– Александра Витальевна…
– Да, здравствуйте, Лиля.
– Я хотела попросить вас… если можно… Вы Гришу к себе сегодня не сможете взять? А то соседи уехали. Надька, подружка моя, разболелась, и все у нее болеют… А у меня, понимаете, сейчас ремонт…
– Да, я понимаю, Лиля.
– У меня… – Лиля прокашлялась. – Ну, буквально на один день ремонт! Краской дышать нельзя…
– Конечно. А как Гриша себя чувствует, нормально?
– Да вроде хорошо.
– Вы на консультацию его в Филатовскую не свозили? Я вам направление давала.
– Н-нет пока. У нас же ремонт… Мне кроме вас некого попросить… – В Лилином голосе звучала такая искренняя надежда… Она замолчала, и я слышала в трубке ее быстрое дыхание.
– Я понимаю. Хорошо. Когда вы приведете его?
– А вы не можете его забрать? А то я не знаю, где вы живете…
Я вздохнула.
– Да, конечно. Я позвоню, когда закончу обход.
– А… а прямо сейчас не можете?
Вдруг снова вышло из-за облаков солнце и так ослепительно засияло, что смотреть широко открытыми глазами стало просто невозможно. Я чуть отвернулась от солнца и ответила Лиле:
– Я приду через час.
Глава 7
Я решила зайти к сильно болеющей девочке – как раз подошла к ее дому, и еще в пару квартир, что поближе. Потом взять Гришу и отвести его к себе домой, покормить – только надо подумать чем – и затем уже закончить обход. Денег на продукты у меня почти не осталось, но придумать что-то можно. Есть кое-что в морозильнике, есть всякие овощи, можно быстро сварить суп.
Купив в киоске свежий рижский хлеб, я сразу отломила мягкую ароматную горбушку и быстро ее съела. Кажется, я давно сама ничего не ела. Утром в кабинете я пила чай с конфетами из детского подарка, который остался с Нового года – кто-то принес мне в качестве новогоднего оброка. Хочешь не хочешь, а врачу и учителю тащи все, что есть, похожее на подарок…
Хлеб показался мне вкусным невероятно. Странно. Что-то, похоже, произошло в природе. Или во мне. Я не успела подумать, что именно, потому что снова раздался звонок телефона.
– Александра Витальевна! – быстро и, мне показалось, весело говорила Лиля. – Это Лиля. Гриша будет стоять внизу, с пакетом. Хорошо?
– Где внизу, Лиля? – Я даже остановилась.
– Ну… у подъезда… Просто сейчас начинают красить…
Я просто не могла представить себе того маляра, из-за которого Лиля так уж решительно расправлялась с Гришей. Наверно, стоящий маляр.
– Тогда лучше в подъезде, Лиля. Пусть ждет меня внизу, у почтовых ящиков.
– Хорошо! – очень обрадовалась Лиля и даже засмеялась. Смех у Лили был красивый, переливчатый. Редко кто сейчас так смеется – долго, громко и не обращая внимания, смеются ли остальные. Значит, она не рассчитывала на мое быстрое согласие? Может, и не надо было так сразу соглашаться? Что вдруг за срочная малярка-штукатурка такая… А если и правда дышать нечем в квартире и кроме меня некому позвонить? Разве так не может быть? Это мне хорошо было, мои родители всегда соглашались помочь с Ийкой, когда та была маленькая. А когда у тебя одна пара рук и ног, и надо все успеть, все сделать…
– Лиля, оденьте его потеплее и подстелите что-нибудь, хотя бы газету, чтобы он не сидел на голом полу. И дайте книжку какую-нибудь. Я скоро приду, не волнуйтесь.
Я уже заходила в подъезд к девочке с воспалением легких. И решила сразу после нее поспешить к дому незадачливой Гришиной мамы. Хотя… Кто знает, как жилось бы Грише, если она из-за него себе во всем бы отказывала, в самом для нее главном. Может, она бы орала на него, рыдала с утра до вечера, била бы…
Но я ведь точно не знаю, как живется ему сейчас. Почему он такой бледный и почему глохнет? Врожденных причин тому как будто нет.
Гриша ждал меня в подъезде. Сидел на сложенной вдвое газете «Северо-Западный округ» и смотрел на входную дверь. Могу сказать: хуже нет, когда ребенок не прыгает, не шалит, а может спокойно, ничего не делая, просидеть на одном месте десять минут. Это первый признак того, что с ним что-то не в порядке.
– Гришенька, здравствуй, малыш!
Он обрадовался, увидев меня, но с места не двинулся.
– Пойдем, пожалуйста! Я приглашаю тебя сегодня в гости. Посмотришь, как я живу. Я же была у тебя в гостях, а ты у меня – нет.
– Можно, вы отведете меня домой? – спросил Гриша и собрался плакать.
Даже для моего, более или менее привычного ко всему, что касается детских слез и страданий, сердца, это было слишком. Но как же так можно, в самом-то деле! Проявлю-ка я характер и посмотрю – что там за ремонт с размахом у Лили затеялся… Я поднялась пешком на четвертый этаж, постояла перед закрытой стеклянной дверью на площадку. Естественно, никаких мешков с цементной смесью или досок за дверью видно не было. Характерных звуков ремонта тоже не было слышно. Я подняла руку, чтобы нажать на звонок. Помедлила и спустилась обратно. Просто в другой раз она мне не позвонит. А не найдет, кому сбагрить Гришу, так возьмет и оставит его сидеть в подъезде на ночь – в принципе, там тепло, топят хорошо, можно и булочку ему с собой дать. Возмущаясь про себя, я спустилась на первый этаж и… Гришу не обнаружила.
– Гриша! – Я огляделась по сторонам.
Первым делом я решила, что он спрятался. Маленькая Ийка лет до восьми любила прятаться от меня под столом, за дверями, за шторой, могла спрятаться за машиной, которая собиралась отъезжать, и в шкафу, где хранятся стиральные порошки и домашние инструменты – молоток, пила – в той самой каморке, которую она потом всю жизнь боялась…
Я прислушалась – ни шороха. Странно. Большого пакета и сумки, с которой мальчик сидел, тоже не было. Я быстро заглянула во все закутки, где бы он мог спрятаться. Поднялась на второй, третий этаж… Господи, ну вот этого еще не хватало! Кто и как мог забрать его из закрытого подъезда? Это же не вокзал и не супермаркет, где детей воруют!
Я вдруг почувствовала, что в подъезде Гриши нет. Быстро выйдя на улицу, я огляделась. Нет. Около подъезда вообще никого не было, даже спросить не у кого. Я решила обойти дом, по дороге пытаясь сообразить – куда выходят окна Лилиной квартиры, и никак не могла вспомнить. Точно, что только на одну сторону, потому что квартира однокомнатная, совершенно типовая – ни спрятаться, ни укрыться, ни тайком от сына найти самого лучшего в мире мужчину… А что иное, кроме отчаянного и нереального желания срочно, немедленно прикрепить к себе некоего исключительного мужчину всеми имеющимися в арсенале средствами, может подвигнуть вполне вменяемую, на вид милую, непьющую женщину выставить сына в подъезд с пакетом и тут же ухватиться за чью-то вожделенную ширинку… Иначе чем мог помешать Гриша своей маме, вечной и горемычной невесте, уже наперед обманутой всеми женихами?
Я издалека увидела маленькую фигурку в темно-зеленой курточке и серой шапке, неподвижно стоящую под окном. Гриша нашел свое окно – конечно, мама же часто зовет его из этого окна, когда он, большой мальчик, гуляет один на площадке перед домом.
Я подошла к ребенку и молча встала рядом. Гриша все так же смотрел на окно. Я тоже посмотрела и разглядела какую-то небольшую игрушку, висящую на окне.
– Что это у тебя висит на окне, Гришенька?
– Журавлик… Мама мне вчера подарила, сама сделала из тетрадки… А я раскрасил его… Мама сказала, что журавлик приносит счастье. – Гриша говорил чуть замедленно, но очень хорошо для своих семи лет.
– Вы навсегда заберете меня от мамы? – спросил меня Гриша и посмотрел совершенно несчастными, тут же намокшими глазами.
– Знаешь что, давай-ка мы не будем плакать на улице, а? Сегодня смотри как холодно! А то придется потом сопли лечить. Навсегда я тебя не заберу. У меня же есть своя дочка, я тебе рассказывала, помнишь?
Гриша кивнул. Я приобняла мальчика, взяла у него тяжелый рюкзак и пакет с одеждой. Что-то Лиля с одеждой перестаралась – всю полку, что ли, не разбирая, вывалила в пакет? И как только мальчик дотащил его сюда…
– Вы приведете меня к маме обратно?
– Конечно, Гришенька.
– Сегодня? – не очень уверенно уточнил мальчик.
– Посмотрим, малыш. Когда у вас ремонт закончится.
– У нас нет ремонта, – ответил мне Гриша и, вздохнув, взял меня за руку. – А я сегодня звуки опять слышал… Мама что-то говорила по телефону, смеялась, я сначала слышал, что она говорит… А потом стало тихо… и я услышал звуки… как будто играет музыка… Потом опять стало тихо… и снова заиграла музыка…
– А ты помнишь эту музыку?
Гриша кивнул.
– Я ее часто слышу. Только она все время разная. Похожая, но разная… И как будто играет… я забыл как называется… дудочка, и еще с кнопками сверху… Флейта!
– Понятно. А ты не пробовал записать мелодию? Или наиграть ее?
– Да, я иногда потом ее играю…
– А учительнице в музыкальной школе показывал?
– Нет. Я же давно не ходил в музыкальную школу. Меня водить некому.
Конечно. Как же я забыла! Лиля мне рассказывала, что ее мама вышла замуж и не может пока сказать мужу, что у нее есть внук. Вероятно, любовь к противоположному полу передалась Лиле по наследству, и она ничего не может с этим поделать, точно так же как кто-то не может никак наесться – ест, ест, толстеет, сидит на диете, потом опять ест и ест – любит есть, и все тут. Любит вкус еды, запах, процесс поглощения. Когда еда во рту, когда она в тебе – так хорошо, так приятно, задействованы все клетки мозга, отвечающие за удовольствие и счастье. А если в тебе ее временно нет, ты думаешь только о ней, какая она будет, эта еда…
– Когда у тебя урок, ты не помнишь?
– Во вторник, кажется… Нет, я не знаю. У меня записано! – Гриша остановился и, совершенно по-детски поставив рюкзак прямо в лужу, стал что-то искать в нем. – А тетрадок из музыкальной школы нет…
– Ладно. Мы позвоним в школу и спросим, когда у тебя урок. Договорились? И я отведу тебя.
