Зал ожидания (сборник)

"Так и докажи".

"Я не хочу ничего доказывать!"

"А себе?"

Господи!

Я вскакиваю на ноги. Утопающий во тьме зал вздыхает почти в унисон. Шатается под ногами сцена – точно палуба корабля в шторм.

Думай!

Это детективная пьеса. Все ответы либо в диалогах, либо в декорациях; только нужно быть внимательным.

Что я мог упустить? Авария, мастерская, дорога в горах… Еще раз осмотреть тела?

Иду к нарисованному "Ситроену": мятая картонка, муляжи. Плебейская чушь…

Нет, мне нужно видеть место, как наяву, я должен верить в происходящее!

Ну, же! Ну!

Потоки воды обрушиваются на меня сверху. Я оглядываюсь – зала нет, вокруг только ночь и беснуется стихия.

Тела!

Обыскиваю карманы. Курсель, Селли, Шове… ничего. Фантики, бумажки – я просматриваю их снова и снова вместе с царапинами на белом "Ситроене" и унылым "Фордом".

Спички "Помни", карта с отметкой, пансион "Утренний бриз", кольт 1911 года…

Бриз.

Бриз?!

"Пансион "Утренний бриз"

Шоссе Антампери, владение 4

(4 км. от мастерской мадам Дю Блессир)"

В голове вспыхивают строчки газеты:

"Сейчас знаменитый "Король", по словам родственников, проходит лечение в "краю морских ветров и солнца"…"

И расстояние совпадает! Вот куда переехал Дамюр! И вот кого хотели вернуть!

События резко встают на места.

Факт первый: Курсель имел опытного шофера, и тот вряд ли бы дал упасть машине. Значит, ему "помогли".

Факт второй: с возвращением Габриэля вернулась бы и единая империя. Курселю не было нужды следить за Селли – они хотели помириться.

Но зачем это тем, кто поднялся во время "раздробленности" – колобку, Растиньяку и другим "шишкам" местного разлива. Зачем им старая власть? Проще договориться и убрать старожилов.

Вот откуда карта у парней на "Форде"; откуда вмятина и вороные царапины на машине колобка – он просто столкнул шефа в пропасть. Затем позвонил мне – знал, что опустившийся алкоголик спустит все на тормозах, – и Растиньяку.

Только он с самого начала не собирался делиться властью.

Ха-ха!

Возня в муравейнике, честное слово. И все же Растиньяк своего добился.

Я сажусь на сцену и закрываю глаза. Сигарета в зубах; "чирк" спички.

Зрители молчат – то ли ждут продолжения, то ли расходятся. Впервые за карьеру мне на них плевать.

Вдруг понимаю, что молчат и часы в голове. Тишина. Тишина!

Жаль, что это лишь пьеса и зло, как всегда, восторжествует, и Седрик останется продажным алкоголиком в портовом городке.

Капли дождя скатываются за шиворот, ноги промокли – а ливень все долбит и долбит по изувеченной земле.

Сверкают молнии, визжит в горах полицейская сирена.

Надо только не открывать глаза – и тогда у Седрика Мироля появится шанс.

Один крохотный шанс.

И у меня тоже.

Ненужный персонаж

– Следующая! – кричит Юра, уныло рассматривая в зеркале свое свежевыбритое, но усталое лицо.

Дверь со скрипом открывается. В отражении появляется девушка лет двадцати пяти, которая хромает на правом сломанном каблуке. По кардигану рассыпались бурые пятнышки, короткие волосы взъерошены. Посетительница замирает на полпути к одинокому, но гордому из кокоболо, и приоткрывает губы.

– Простите, ох…

– Что это за раненая птица? Я надеюсь, у вас не кровь на кофте?

– Дружинина. Яна. Нет-нет, я испачкалась, наверное. Я… Я должна была быть к 7, но…

– А как это относится к шестидесяти девушкам в коридоре?

– Что? Я…

– Вы свободны, птица.

Яна хмурится и чуть разводит руками.

– Я же не по своей вине.

– Летите, дорогая моя, летите.

Она сглатывает, поднимает и опускает ладонь, будто не находит слов, и хромает прочь. Тянется к дверной ручке, но вдруг замирает.

– Пожалуйста.

– А?

– Ну почему я должна уйти? Я… я не виновата, что опоздала.

– Смотрите сами. Вы будете замечательно смотреться с конвоем из дронов охраны.

Юра доходит до стола, бухается в мягкое кресло. Яна настороженно смотрит на мужчину и все еще держится за ручку.

– Гуревич! – орет Юра. – Давай следующую! Опоздуниц гони в шею, достали уже!

– По-прежнему напоминаю, – раздается гнусавый голос из интеркома, – что мы живем в том тысячелетии, где можно пользоваться средствами связи.

– Пожалуйста. Я хорошая актриса.

Юра достаёт из стола лосьон: молча выливает на ладонь и растирает. Хлопает себя по щекам несколько раз – безуспешно пытается взбодриться. Яна принюхивается.

– Хорошие пти… актрисы не опаздывают. Да и вообще не ходят на пробы в такие фильмы.

Дверь за спиной Яны дёргается и чуть приоткрывается. Она от неожиданности вжимает голову в плечи, но в следующую секунду упирается ногами в пол – так, что войти в комнату можно лишь сдвинув Яну.

– Мне это снится, наверное, – шепчет она и добавляет громче: – Вам жалко пяти минут?

Раздаётся гудение, Юра подозрительно смотрит на девушку, она на него. Снаружи стучат в дверь, и тут же звучит детский голос:

– Мам! Это твой ребёнок, которого ты наверняка забыла забрать из садика. Мам! Это…

– Предлагаю поговорить с птенцами снаружи, – замечает Юра. – И, не мне судить, но вы бы чип коммуникационный поставили б, что ли.

Дверь за спиной Яны снова дёргается. Раздаётся настойчивый стук. Яна судорожно роется в сумочке, вытаскивает телефон и раз за разом промахивается по нужной кнопке.

– Вы эту штуку из музея украли? – интересуется Юра.

– Да что же это, – Яна наконец принимает вызов. – Алло? Малыш, я на пробах. Потерпи, пожалуйста… Что? Вечером погуляем, хорошо?

Дверь за спиной Яны беспрерывно дёргается.

– Малыш, я знаю, что тебе скучно. Ма…

Юре надоедает это концерт.

– Гуревич! Вызови дрона!

Яна с отчаянием смотрит на Юру, но все ещё держит сотовый у уха. В дверь стучат.

– Малыш, я перезвоню. Я… Я…

Яна сбрасывает вызов, облизывает губы и обеими рукам хватается за ручку сумочки.

– Ну? Улетаете сами?

Яна шагает к Юре, не отпуская сумочки.

– Почему вы не можете меня прослушать? Я хорошая актриса! Вы понимаете, сколько уже вот так выгоняли меня, будто я… будто…

Дверь за Яной приоткрывается, но тут она шагает назад и с грохотом, ладонью, её захлопывает. В лице Яны отчаяние. Юра не выдерживается и улыбается, сам не зная, почему.

– Птица с характером.

Яна прикусывает губу.

– Именно.

– Гуревич! – поразмыслив несколько секунд, орет Юра. – Железяк обратно! Красны девицы пусть ждут! Ломятся, как бараны, честное слово!

Юра расслабляется в кресле, а Яна, напряженная до предела, все стоит, будто не верит в удачу.

– Дружинина?

– Д-да. Яна Дружинина.

Юра переключается между проекционными мониторами. Яна неуверенно идёт к стулу посетителя и на полпути оглядывается на дверь. Та неподвижна.

– С… Г… М… Отсортировать по алфавиту.

– Дружинина, – повторяет Яна.

– Да помню, помню. Д… С… В… отсортировать по имени.

Юра находит анкету, скептически вытягивает губы, читает.

– Театральный кружок в школе… Дерматоморфинг… Это у каждого второго. А эта внешность настоящая?

Яна вжимает голову в плечи.

– Я не помню. На паспорте настоящая была.

Юра читает дальше, затем опускает монитор и внимательно, с неподдельным интересом смотрит на Яну. Та нервно разглаживает юбку на коленях.

– То есть вы снялись у шикарного режиссёра, но вашего персонажа вырезали?

Яна вежливо, но грустно улыбается.

– Я хорошая актриса.

Юра подпирает кулаком щеку и читает дальше, будто анекдот.

– Почему такой перерыв?

– Дети… Развод… Но я хорошая актриса.

Юра трёт глаза и поднимает взгляд к потолку.

– Гуревич! Сделай кофе, что ли! Тот, что обезьяны гадят! – Юра смотрит на Яну. – Ладно, дерзайте.

Яна вжимает голову в плечи.

– Ч-что?

– Начинайте, говорю.

Яна ещё больше сутулится.

– А больше никто?..

– А вам ещё кто нужен? Берлинский симфонический оркестр? Кроме меня в таком режиме никто не работает. Да и я уже… Вы пробоваться будете или нет?

Яна, не моргая, смотрит на Юру. Тот в нетерпении стучит пальцами по столу, и, чем дольше молчит Яна, тем громче Юра барабанит. Вдруг Яна меняется: улыбается открыто и счастливо, ногу закидывает на ногу и подаётся левым плечом вперёд. Лицо ее свежеет, округляется, вокруг носа проступают веснушки – Яна становится похожа на восторженную девочку-подростка.

– Ты не представляешь! Иду я, значит, мимо концертного зала, а там шум, свет, музыка. Ну, я и…

Юра машет руками.

– Стоп, машина.

Яна поникает, лицо ее меняется обратно, и только веснушки еще долго не сходят с кожи, будто звезды с рассветного неба. Юра трёт глаза.

– Вот… Вот как вы думаете, сколько из коридора так покажут?

Яна молча отстраняется.

– Все, – отвечает за нее Юра.

– А знаете, сколько людей мне так говорят с детства? Все! Но я хорошая актриса. Я… Я…

– Какая разница? Я дерматоморфинг один вижу, а мне характер нужен. Яркость. Типаж. Где это? Ой, все, летите.

Юра машет руками, Яна растерянно глядит на него.

– Пожалуйста… Ещё раз? Я не настроилась, я…

Он наклоняет голову вбок, как попугай.

– Серьёзно? Уходите. Я вас прошу. У-хо-ди-те.

Яна смотрит на него так, будто ей дали хлёсткую и незаслуженную пощёчину. Медленно встаёт и, хромая, втянув голову в плечи, идёт к двери. На полпути она останавливается.

– Да уйдёте вы или нет? – в раздражении бросает Юра.

Яна резко поворачивается с лицом немолодой, уверенной, довольной жизнью дамы и швыряет на стул сумку. Та переворачивается, содержимое веером разлетается по полу. Яна на секунду замирает, затем берет себя в руки и, виляя округляющимися бёдрами, идёт к столу. Красиво наклоняется влево и вправо, поочерёдно снимая туфли и бросая их вниз, переставая хромать. Из правой, сломанной, туфли на пол вытекает струйка крови.

– Ты? Ты не представляешь. Иду я, значит, мимо концертного зала, а там шум, свет, музыка. Ну, я и заглядываю внутрь. И все от сцены отворачиваются, и смотрят куда?

Яна лихо садится на стол, наклоняет голову и ее волосы растут, волной стекают вниз.

– На меня. Потому что я…

Волосы Яны светлеют, качаются перед лицом загипнотизированного Юры.

– Потому что я… я…

Раздаётся гудение снизу. Яна вздрагивает и смотрит на пол, где разбросаны ее вещи и где сотовый с жужжанием, кругами, ездит по паркету. Юра прокашливается, с трудом отводит взгляд от волос Яны.

– Мам! Это твой ребёнок…

Яна тихо слезает со стола и подбирает телефон. Организм ее возвращается к исходному состоянию с небольшим рассинхроном: правое бедро еще крупнее левого, правая половина волос еще светлее левой.

– Малыш, пожалуйста. Ма… Где? Ну я же тебя просила подождать! Ма… Иди домой. Какой ещё туман? Домой, сейчас же. Я скоро буду.

Яна заканчивает вызов и с раздражением, которое лично к Юре не относится, смотрит на мужчину.

– Угу, оценил, – кивает он. – Дерматоморфинг гениальный, быстрый. А все равно не то.

– Да почему?

Юру наклоняется вперёд, собирает пальцы в щепотку и приоткрывает рот. Тишина.

– У меня в голове вата, – Юра сглатывает и переключается на ор: – Гуревич! Где кофе?! Ты его дыханием варишь?! И давай следующую!

– Да почему не то? – с заметной обидой спрашивает Яна.

– Нарочито.

– Вы издеваетесь?

– Дамочка, полегче. Да, нарочито. Увы… Собирайтесь, прошу вас, мне надо посмотреть остальных.

– 'Дамочка'? 'Птица'? Вы себя-то видели, сударь?

Юра мрачнеет.

– Так, мне это уже надоедает. Хотите с дронами уйти?

– Жажду.

– Ок. 'Птица'. Будет вам дрон.

Юра поднимает глаза к потолку, собираясь заорать, но Яна вдруг хватает что-то с пола и швыряет в сторону мужчины. Дрязг, звон стекла. В спину Юры ощутимо дует.

– Да пошёл ты со своей охраной.

– Выкинуть вас лично?

В кабинет стучат, ручка поворачивается. Яна резко поднимает стул для посетителя и кидает в дверь. Грохот, испуганный крик снаружи. Яна, злая, страшная, но со своим обычным лицом, с обычной внешностью, поворачивается к Юре и коршуном нависает над ним.

– Выкинь. Попробуй.

Они пристально смотрят друг на друга. Дверь дёргается, в дверь колотят, но, видимо, на этот раз уже заело замок. Юра опускает взгляд, и лишь тогда Яна отворачивается. Она нарочито медленно собирает вещи и так же, медленно, преображается: делается спокойной и радостной, бросает весёлый взгляд на мужчину.

– А теперь как?

Юра фыркает. Поднимает руку и снова фыркает.

– Гуревич! Следующую пока не веди! Кофе только сделай уже! Как человека тебя прошу!

Яна добирается до туфель и с удивлением смотрит на правую, из которой натекла кровь. Юра этого не замечает, только озадаченно кивает самому себе, пока выводит проекцию договора и кидает на сторону посетителя.

– Условие одно: ехать сейчас. Актриса рассорилась с режиссёром, все стоит из-за одной дуры.

Яна замирает.

– Сейчас ехать и сниматься?

Он трёт глаза.

– Вам роль нужна или нет?

Яна сглатывает и пристально смотрит на договор, парящий неоновым призраком над столом из кокоболо. Она приближается, читает. Облизывает губы, приоткрывает рот. Поднимает указательный палец, чтобы поставить подпись – и тут раздается гудение.

– Мам! Это твой ребёнок…

Яна смотрит в сторону, затем обратно на договор. Убирает прядь волос за ухо, поднимает палец еще выше. Записанный голос не унимается.

– Господи!

Яна достаёт телефон и принимает вызов.

– Малыш, пять минут. Ма… Что? Ты что, серьёзно? Ты рядом с домом?

Яна с отчаянием взмахивает свободной рукой. Юра зевает и нетерпеливо постукивает по столу пальцами.

– Какие статуи, какой туман? Где это? Зачем ты вышла вообще?.. Что? Скучно. Тебе было скучно. Ма… Какая же ты у меня глупая. Сейчас буду!

Яна завершает звонок и виновато смотрит на Юру.

– Ребёнок заблудился. Я ей говорила, а… Я подпишу, найду её и быстро-быстро вернусь. Хорошо?

– Пока вы будете ездить, я буду искать другую.

Яна хмурится.

– Почему? Разве нельзя подождать?

Юра сцепляет руки в замок.

– Я похож на человека, который ждет? Все готово для съёмок, за каждый час простоя идут издержки. Нужна малоизвестная, без звёздных амбиций актриса, с характером.

Яна сглатывает и опускает взгляд на документы. Юра снова барабанит пальцами по столу.

– Я хорошая актриса?

– Дело в другом.

– Нет, я… То, как я играла, я…

– Хорошая.

Яна кивает, убирает прядь волос за ухо. Приоткрывает губы и смотрит на светящиеся линии договора.

– Я п-поеду за дочкой.

Юра молча разглядывает девушку несколько секунд, затем медленно, плавно убирает проекцию документа.

– Как знаете.

– Извините.

– Просто уйдите уже.

Яна торопливо собирается, платком вытирает лужицу крови на полу. Юра откидывается в кресле и трёт лицо. Сквозь пальцы он смотрит, как Яна закидывает в сумочку последнюю вещь и хромает к двери.

– До свидания, – Яна поворачивается к Юре.

Тот молчит, и она опускает взгляд, уходит. Через некоторое время раздаётся стук в дверь, появляется молодой человек лет двадцати, с претензией на что-то великое в лице, с чашкой кофе.

– Чего вы тут заперлись-то? Меня эти демоницы раздерут.

Гуревич ставит кофе на стол.

– Да, – добавляет он. – Дружинина, которая в семь должна была быть, не приедет. Её агент позвонил, она под машину попала. Вроде бы, на красный улицу перебегала.

Юра хмурится и смотрит на ассистента, как на идиота.

– Дружинину на семь, – терпеливо объясняет Гуревич, – с ребёнком машина сбила. На-смерть.

Овердрайв

– Тео, это было нечто!

– Да, особенно соло в "Черной песне". Как ты это делаешь?

Тео хлопают по плечам, обнимают, хвалят.

Он только улыбается – улыбается так, как сомнамбулы лунному свету, как звезды улыбаются исчезающим во тьме планетам, и правый глаз, как всегда, закрывает длиннющая челка; и Тео что-то отвечает невпопад.

"Где Джина?"

Мысленно он еще на сцене, вместе с группой. Руки дрожат и сжимают гитару, и ни черта непонятно, куда ее поставить.

Неужели это случилось? После стольких репетиций, ссор, записанных и переписанных песен?

"Где Джина?"

Они выступили.

Они выступили.

Клуб содрогался от их ритмов многоруким и многоглавым Богом, который явился прямиком из ночных кошмаров Говарда Лавкрафта. Клуб пел их песни и визжал, и только Джины там не было.

***

Тео сбегает по лестнице и видит ЕЕ в обнимку с каким-то парнем. В мыслях воцаряется тишина – гулкая и мертвая, как открытом ветрам склепе, – хотя всего минуту, секунду назад там была музыка.

– Эй? – Тео глупо зовет любимую; не к месту вспоминаются прошлое лето и китайские шарики. Она не слышит, только еще крепче всасывается в этого урода, будто какая-то морская гидра.

Тео хватает девушку за руку и отшвыривает в сторону.

– Ты какого хрена творишь? – виновник событий толкает Тео. Удар в ответ: нос урода ломается и проваливается внутрь черепа; противник кулем шлепается на асфальт.

Секунда. Две.

Джина начинает визжать, выбегают люди из клуба, а Тео смотрит на осколки зубов и костей в своем кулаке. И кулак, и жуткий труп без лица, и нежная когда-то шлюха – все становится гротескно-черно-белым.

Ранее

– Тео, у тебя все получится, – улыбается Илай. Старик с черной агонией в глазах, который играет соло из "My Friend of Misery" так, будто написал его он, а не Ньюстед, и сделал это еще в раннем младенчестве. – Ты всего, сколько там, месяц у меня занимаешься?

– Полгода.

– Да? Обалдеть. Видно, из-за химии и бухла у меня нелады с измерением времени, – пожимает плечами Илай. – В общем, все это неважно. Главное, что у тебя в сердце.

Нет, я не туда полез.

Гитара. Вот ты любишь свою гитару?

– Я? – Тео смотрит на зелено-белый "Fender" из набора "для начинающих". – Да, наверное. Да.

– Ни хрена ты ее не любишь! Не будь идиотом, это – кусок пластмассы. Швабра, мать ее. Поэтому иди к черту и купи нормальную бабу! Тьфу, гитару. Такую, чтобы, когда на нас свалится сраный Апокалипсис, ты бы первым делом жалел, что больше ЕЕ нет.

Сейчас

– Теодор де Витт, вы признаны виновным в непредумышленном убийстве Рона Уиллера…

Тео измучен до неузнаваемости. Он смотрит на родителей: ищет в их глазах надежду, прощение, хоть что-то. Но отец отворачивается, а мама снова начинает плакать.

Прощай гитара, музыка, прощай дом и Джина.

Прощай учеба и планы на будущее.

Слышишь, Тео, "пшик"? Это твой мир стремительно сужается до размеров каменной коробки.

***

– Эй, красавица, зайдешь вечером?

Тео идет по проходу между камерами. Взгляд в пол, пальцы вцепились в комплект тюремного белья. Молодой человек кажется совсем беспомощным. Раздавлен. Выжат. Обмяк внутрь себя, как лицо мертвого Рона.

У одной из камер охранник останавливается.

– Серхио, к тебе подружка.

Сосед – тощий латиноамериканец. Его голый торс покрыт цветными татуировками – тюльпаны и кресты, гербы, цитаты из Шекспира. Серхио без конца треплется о тачках, о жратве, об убитом брате – как какое-то мексиканское радио.

***

Укор в глазах родителей. Вина, одиночество, мерзость тюрьмы – словно дьявольский интервал "тритон" в голове Тео.

Ночью мысли захватывает тишина, и становится еще хуже. Вместо сна приходит невыносимая черно-белая картинка, этакий постер к фильмам Хичкока: девушка в ужасе кричит, на асфальте силуэт трупа, а Тео с мертвыми глазами курит одну за другой дешевые сигареты.

Каждую ночь.

***

– … а мой брат и говорит: "Пойду к Мэри Джейн". Надо с ним было, но… – Серхио трет подбородок и отрывает кусок булки.

В столовой душно, отвратно и от страха хочется забиться в угол. Тео словно утка, которой собираются вставить в задницу яблоко, вот только поваров несколько сотен.

Встанешь в очередь не перед тем – оттрахают или прибьют. Повысишь голос – оттрахают или прибьют. Посмотришь в глаза…

Даже странно, что Тео до сих пор цел.

– И прикинь – приходят ко мне копы, спрашивают о брате. Я им: "Вы бы лучше ту суку, что его убила, искали".

– Ты че, на меня смотришь?! – орет парень за соседним столом. – Голубок, а?!

Микки спешит уткнуться в тарелку с непонятной жижей. Вроде бы ее можно есть, но только совсем-совсем не хочется.

– У нас в районе – пройди по улице: слева травой торгуют, справа – курят! И что, фараоны не знают?

А все потому, что та сука белой была! Ничего личного, ты пойми, Тео, но сам подумай. Кто будет защищать латиноамериканцев?

Хотя справедливость есть – говорят, этого гада повязали. Вдруг сюда попадет? Ох!

***

– Привет, Тео.

– Привет, Кейли.

Басистка. Подруга Джины. Его единственная, кроме родителей, посетительница за месяц.

– Как ты тут?

"Замечательно! Что за идиотские вопросы?!"

– Как там ребята? – страшнее всего услышать, что они играли без него. "Только не это, только не это!"

– Ничего. Передают тебе "привет", – слабо улыбается девушка. – Тео. Такое дело. Из-за всего этого, ну, мы должны тебя уволить из группы. Ты… мы не можем ждать пять лет. Ты уволен.

Тео кажется, что к его голове приставили обрез и вышибли мозги, затем уложили обратно и снова жахнули – а вдруг во второй раз брызги будут красивее?

– Кейли, это же, – усмехается Тео. – Я вас собрал вместе. Научил. Ты даже играть толком не умела!

– Тео, я знаю. Но нам нужен гитарист.

– Я, – он откровенно не понимает, что сказать. – Мы могли бы как-нибудь придумать?

– Нет. Ты, – Кейли смущенно отводит взгляд, – ты, как бы, ну, немного достал всех. И… прости, Джина не придет.

– Да? – любимую "медузу" он не видел с вечера убийства. Ни звонка, ни письма, только ее незатихающий крик на той парковке. – Скажи, почему она сосалась с этим Роном?

– Тео…

– Нет, скажи! – он срывается на крик. – Я все пытаюсь понять и не могу! Почему Джина не придет?

– Тео очнись! Ты был весь в музыке, и ничего больше для тебя не существовало. И… ты убил человека! Помнишь?

В глазах Тео мелькает жуткая тень, и лицо становится белым-белым, как погребальный саван.

– Каждую ночь.

Ранее

– Робби, что ты делаешь? – спрашивает Илай. Ногой и чайной ложкой он продолжает отстукивать незамысловатый ритм.

– Я не Робби, он занимается после меня. Я – Тео.

– Вечно имена путаю, – виновато улыбнулся учитель. – Так какого хрена ты перестал играть?

– Я забыл рисунок. То есть…

– Какой, мать его рисунок! – орет Илай и прекращает стучать. Тео кажется, что учитель сейчас опять в него чем-нибудь запустит, и заранее отодвигается подальше. – Гребаная математика совсем вам мозги замусорила! Никогда не переставай играть! Для гитариста звук – это жизнь! Ты знаешь, что акулы должны постоянно двигаться или не смогут дышать?

– Да, я…

– Считай, у тебя – то же самое! Никогда не останавливайся! Ты же не будешь делать паузу во время выступления?! "Простите, дамы и господа, я вчера перебухал и забыл сраную ноту в пятом такте". Так что ли?

Ты должен чувствовать мелодию внутри себя. Жить ею. Забыл – да и хрен с ней! Играй то, что слышишь вот здесь, – Илай тычит заскорузлым пальцем в область сердца. – И отключи к черту свои угандошенные мозги! Понял? Давай еще раз.

Учитель начинает отстукивать ритм, и следом вступает Тео… невразумительным аккордом.

– Нет, так не пойдет, – Илай резко встает, направляется в соседнюю комнату и возвращается с мятым журналом для взрослых.