Вельвет

О Софи.

«На фоне продолжающихся волнений в Центральном медоперерабатывающем комбинате им. Ферзева выплыла ещё одна неприятная история с главой предприятия, гражданином Зубовым. Как сообщил наш источник в Комитете безопасности Плюшедара, Зубова и его жену в настоящее время преследует бывшая невеста директора. Долгое время милиция не имела законных оснований для ее ареста, но после попытки похищения Анжелы Зубовой, находящейся на третьем месяце беременности, дело сдвинулось с мертвой точки. В настоящее время бывшая невеста Зубова, София Белова, объявлена в розыск. Учитывая их общее имущество с Зубовым, архив судебных дел скоро пополнит ещё очередной десяточек томов о «недостойном владельце».

Михалыч нахмурился и перечитал последнюю фразу. Ему показалось, что он раньше слышал это выражение. Но где? При каких обстоятельствах?

Ещё один глоток горячего мёда подогрел сомнения Михалыча до предела.

– «Недостойный владелец», – повторил он, бросил на стол Зубовскую банкноту и пошел к выходу.

– Эй, молодняк! – крикнул Михалыч единорогу и обезьяне, и те недоуменно воззрились на него. – Через пару лет вы разведётесь и будете друг друга ненавидеть. Не благодарите!

Он вышел и, щурясь от солнца, направился к телефонной будке у светофора. Там медведь отыскал в адресной книге редакцию «Плюшедарского телеграфа». Пару бесед и монет спустя его соединили с автором заметки о Софи.

– «Недостойный владелец»? – повторил журналист, громко жуя что-то. – Вы что, на необитаемом острове живете? Робинзон, хо-хо?

– В офисе.

– И как там?

– Стены. Крыша.

В трубке помолчали, пожевали. У Михалыча заурчало в животе.

– Это относительно новый термин, – сказал журналист. – Появился после судебного процесса братьев Коробко. Слышали?

– Слышал, кого-то посадили. Кажется?..

– Не совсем. Суть в том… суд принял решение… – журналист помычал, собираясь с мыслями, – если имеется имущественный спор, он решается не в пользу нарушившего закон.

– В самом деле?

– Честное слово. Будешь лапочкой – будешь на коне. Теперь весь город это знает. И я это знаю. И вы это знаете. Пользуйтесь с моим благословением.

– Может, вы знаете и что именно делят Зубов с Беловой?

– Угадайте с трёх раз.

– Сейчас-сейчас. Я так обожаю загадки.

– Да бросьте, хо-хо! Ну это же легче легкого.

Михалыч задумался и посмотрел из телефонной будки на соседнюю ночлежку.

– Квартира?.. Дом?..

– В яблочко.

– В «генеральских» дачах?

– Да вы схватываете на лету, хо-хо! Куплен в общую собственность с Беловой, когда они жили вместе. Ещё загадку хотите?

– Ну?

– Кто заплатил большую часть суммы?

Михалыч почесал лапой затылок и тяжело вздохнул.

– Ага, – согласился журналист и смачно отхлебнул чего-то. – На ее месте я бы тоже задал этой семейке.

***

Когда в четыре утра Михалыч приехал к Подкове, вход сторожила милицейская «Победа». Выла метель, кружились снежные вихри. В салоне «Победы» дремал двухцветный (зелено-фиолетовый) осьминог, обняв руль всеми восемью плюшевыми щупальцами.

– Долго вы ее так будете ловить, – сказал Михалыч осьминогу. Тот помычал в ответ, не просыпаясь, и пустил слюнку. Медведь не стал продолжать увлекательный разговор и похрустел по сугробам к двустворчатым дверям «Подковы».

Внутри здания оказалось темно и засасывающе тихо. Михалыч мягко, едва касаясь старого ковра, прошёл мимо храпящего консьержа к лестнице и направился наверх.

Это было ошибкой.

Поскольку лестницы строил Высокий народ, на каждую ступеньку приходилось карабкаться, как на гору. К третьему этажу сбилось дыхание, к пятому – плюшевое сердце едва не выпрыгивало из груди. К четырнадцатому у Михалыча сводило нижние лапы. Минут пять медведь приходил в себя после подъема и лишь потом двинулся к квартире Софи.

На стук никто не отозвался.

Михалыч встал на цыпочки, осмотрел замок и вытащил связку ключей-отмычек.

– Первый поросёнок пошёл в бар, второй поросёнок остался дома. Третий поросёнок в покер играл. Четвёртый сторожил второго…

Запор щёлкнул, и дверь с легким скрипом отворилась в темноту квартиры.

Михалыч убрал связку в карман и включил фонарик. Круг света лизнул стол, задёрнутую штору, пробежал по кровати. Нижние лапы потянули медведя вперёд, за порог. Ноздрей коснулся застоялый запах табака и чего-то милого, сладкого, кошачьего.

Движение слева – затылок взорвался болью. Свет фонарика потускнел, пол бросился навстречу. Перед глазами полетели синие птички, и в их облаке возникла Софи: элегантная, нарядная, с аккуратно причесанной шерсткой на ушах и мордочке.

– А ну лежать! – прошипели сзади.

Михалыч с трудом вынырнул из грез и с ещё большим трудом сообразил, что почти отправился в нокаут.

– С-Софи? Ну и ударчик.

– Молчать! – прошипели снова.

– Софи, я, кажется… я п-пытаюсь тебе помочь?..

Сзади помолчали, затем Михалыча дёрнули и перевернули на спину. В свете фонарика возвышался кот: вельветовый, трехцветный, с прической плохиша и повязкой «Профсоюзы – дадим отпор казнокрадам!». В правой его лапе угрожающе покачивался чемодан Софи. Самой кошечки – ни элегантной ее версии, ни обычной, прокуренной – нигде не виднелось.

– Кто ты и с чего тебе помогать моей сестре?

Михалыч сопоставил два и два, затем коротко все пересказал – со звонка Зубова до разговора с журналюгой. Птички продолжали остервенело летать перед глазами, голова раскалывалась.

– Так что моя интуиция стала говорить мне «Эй, да здесь что-то не так», и вот ты огреваешь меня… чемоданом?..

– Короче говоря, шпик.

– Ну, как сказать?.. – Михалыч недобро посмотрел на птичек, и те наконец полетели прочь. – Предпочитаю считать себя пограничником, который следит за балансом закона и преступности.

– Почем мне знать, что сейчас ты не работаешь на Зубова?

– Почем мне знать, что ты ее брат? Зачем вообще Зубову посылать меня сюда?

– Не знаю. – Уши кота повернулись к двери, будто он что-то услышал в коридоре. – Может, за доказательством, что «недостойный владелец» – он сам?

– Ты о чем? – удивился Михалыч.

– Дерьмовый ты шпик, если спрашиваешь.

– Твоя сестра живет в трущобах. Получает зарплату бумагой. Похитила и ранила беременную. Если думаешь, что, оскорбляя и колотя меня мебелью, ты ей помогаешь… – ну, вперёд. Я давно не ходил на косметический массаж.

Кот долго молчал, затем поставил чемодан на пол и открыл. На грудь Михалычу шлёпнулось что-то бумажное.

– Почитай на досуге. Шпик.

***

«Мне казалось, это нормально. Юная кошечка и опытный заяц – конечно, он лучше знает, как быть. То есть, сейчас я так не думаю, но тогда выглядело… он будто так сильно любил меня… ну какой зверь не мечтает, чтобы его ТАК любили? Ну только это не любовь, это что-то… что-то…»

Михалыч закрыл дневник Софи и потёр уставшие глаза. Правый немного болтался на петельке, и Михалыч пообещал себе при первой же возможности сходить к окулисту, а заодно к ортопеду и таксидермисту, и к тому специалисту по питанию…

И выспаться.

Была ночь. Или утро? Михалыч потерял счёт времени. Живот поскуливал от голода, но зубовские деньги закончились. На дне бутылки янтарем блестела тоненькая-тоненькая лужица коньяка – ни туда, ни сюда. Печка потухла, чайник больше не пел. Из углов надвигалась темнота. С косяков входной двери свисали культи оградительной пломбы с надписью «опечатано до возмещения уплаты».

Медведь скорчил пломбе рожу и вновь посмотрел на тетрадь, на отпечаток кошачьей лапки в углу обложки. Сердце сжалось от бессилия. Это был уже четвёртый дневник, который брат Софи передал Михалычу. Она писала красивым секретарским почерком, жестким карандашом, что оставлял в бумаге борозды навроде гравировки. Страницы пахли дешевой пудрой и чем-то еще, неуловимым, приятным, воскрешающим в памяти усталые зеленые глаза и белое пятнышко, похожее на елочную игрушку.

Из записей получалось, что Зубов познакомился с Софи года четыре назад – через раздел брачных объявлений. Она работала по семьдесят часов в неделю где-то в торговле, он значился замом какого-то зама на медоперерабатывающем комбинате. «Внимательный, заботливый, уверенный в себе» – уже на втором свидании Зубов предложил ей лапу и сердце. Софи согласилась, ей это казалось сказкой, но дальше… дальше пошла суровая реальность.

«Естественно, я отдала почти все свои сбережения, чтобы мы купили наш дом. Наш общий дом…

И теперь он почему-то говорит, что я его позорю своей работой. И как одеваться, чтобы я его не позорила. И куда ходить, и что говорить – когда мы встречаемся с его «директорами». Опять же – чтобы я его не опозорила».

С самого начала Зубов критиковал встречи Софи с ее друзьями и родными – под разными, часто надуманными предлогами. Забирал Софи с посиделок, провожал от дома до работы и обратно. Лишь в универмаге ей удавалось побыть одной, но потом стало ещё хуже.

«Вот он и уговорил меня уйти из «Меркурия». Он долго твердил, что работать там недостойно его жены, и я наконец согласилась, хотя искренне не понимаю, что тут плохого. Не руководство заводом, конечно, но зато деньги приносит.

Теперь целыми днями я сижу дома и, кажется, должна включить свои детородные функции на полную. Прямо он так, конечно, не говорит, но намекает достаточно.

Что-то в этом удушающее…»

Чувствуя свою власть, Зубов вскоре забрал у Софи все деньги и ввёл четкий расход средств, будто в заводской бухгалтерии. Если Софи не слушалась, он ее допрашивал, как провинившуюся секретаршу; если ошибка повторялась – отнимал машину и запирал дома. Еще через пару месяцев кошечка поняла, что Зубов наблюдает за каждым ее шагом. Его чёрный «ЗИЛ», похожий на металлического ворона, следовал за ней всюду, куда она бы не пошла; в телефоне звучали посторонние звуки, как если бы разговоры подслушивали.

«В какой-то момент – кажется, это было мартовское утро… он сказал мне приготовить ужин для вечерней встречи с директорами городских предприятий. У меня был приступ пуховой лихорадки, я долго лежала в постели, не в силах подняться и включить плиту… время шло, часы неумолимо приближались к приходу гостей, и я представляла, что будет, если я опять его «опозорю» – в лучшем случае очередной допрос, в худшем…

Часы пробили пять вечера, шесть… зажглись вечерние фонари… я все лежала и глядела в поток, и только минут за десять до его прихода я вдруг поднялась, накинула первую попавшуюся одежду и вышла из дома… я шла дворами, лесом, берегом реки – там, где он искал бы меня в последнюю очередь».

Сперва Софи обосновалась у брата, затем устроилась в «Телеграф» и сняла небольшую квартирку в Подкове. Все это время Зубов твердил друзьям и коллегам, что сам выгнал Софи, а теперь она мольбами, угрозами и любовными письмами пытается вернуться обратно. Потом угрозы посыпались градом, потом Софи подожгла подвал своего бывшего дома, а теперь едва не похитила Анжелу.

Или нет?

Казалось, правда и ложь в какой-то момент слились в этой истории в одну мутную бурлящую реку, выбраться из которой уже было невозможно.

– Один поросёнок сел в тюрьму, другой поросёнок повесился…

Михалыч с тяжелым сердцем вышел из офиса, из здания и направился к мусорке во дворах. Оказалось, что наступил день. С крыш капало, в лужах талой воды блестели стеклышки льда. Иногда выглядывало тусклое солнце, и Михалычу вспоминалась далекая весна: синее небо, теплый ветерок в окне, и бывшая жена – еще не сварливая дрянь.

Медведь покопался в мусорном баке и обнаружил пакет с плесневелым хлебом.

– Ты – то, что ты ешь, – напомнил он себе, зажал нос и принялась грызть твёрдую, как бетон, корочку.

В животе урчало. Живот возмущался, живот протестовал, живот требовал коньяка и калорийных булочек с изюмом, но мысли витали вокруг записей Софи.

Можно ли верить дневникам обиженной кошки? Пускай, и хорошенькой.

Можно ли верить обиженному зайцу?

Если кто и знал ответ, то один-единственный… овощ.

***

Из Четвертой градской Анжелу забрали – о чем Михалычу сообщил замшевый врач-бегемот. Он стоял у поста медсестры и подписывал бумаги с таким видом, будто это были фотокарточки для фанаток. Светилась гирляндой маленькая елочка, на стойке рядом блестел медицинский степлер.

– Муж увез ее домой сегодня утром, – добавил бегемот. – Там и ищите.

Михалыч снял шляпу и помахал на себя, как веером. За окнами тучи быстро мчались по небу от сильного ветра, но в больнице царила жара – топили от души, до вспотевших лап и ручейков пота под шерсткой. Резко пахло медицинским наполнителем, повсюду висели бумажные звёзды и снежинки. Медсестричка-коровка в палате напротив ставила клеевую капельницу нейлоновому жирафу. В процедурной хирург-кабан зашивал пьяного лиса, и тот напевал: «Ещё стежок, родная! Ещё стежок!».

– Вы ее все-таки осмотрели? – спросил Михалыч, собравшись с мыслями.

– Смеётесь?

– Как-никак, вы ее лечащий врач.

Бегемот убрал бумаги под мышку и склонил голову набок.

– Да ну? Что ещё расскажете?

– Я хочу понять: заметили вы что-то или нет?

– Тогда спросите того пердуна, которого она называет своим врачом. Потому что меня она к себе не подпустила.

Михалыч без особых усилий изобразил непонимание. Бегемот закатил глаза, и они пару раз повторили эту пантомиму, пока врач не прошептал под нос что-то похожее на ругательство.

– Сморогдин. Кажется, такая фамилия. Голубь с каким-то сыпучим наполнителем. Семейный врач. Шуршит децибел на двадцать при каждом движении.

Фамилия была Михалычу незнакомой. Он записал ее в блокнот, старательно выводя печатные буквы, и просяще посмотрел на врача.

– Ну хоть что-нибудь осмотрели? Заметили? Да-да? Нет-нет?

Бегемот засопел, махнул бумагами и пошёл прочь, забыв на стойке медицинский степлер.

– Да я же пытаюсь ей помочь! – без особой надежды крикнул Михалыч и, пока никто не видел, уронил степлер к себе в карман.

– Ушибы наполнителя, – бросил врач, не оборачиваясь. – Получены неделю или две назад. Похоже на домашнее насилие.

***

Омерзительно-розовое здание, где вел прием Сморогдин, находилось по соседству с Госбанком и Первым художественным электротеатром. Типичная местечко, в котором двери открывает фотоэлемент, а обычный зверь чувствует себя лишним на празднике жизни.

На первом этаже располагался ресторан, и играло что-то новогоднее; со второго по четвертый тянулись офисы известных юристов, психологов, предпринимателей и других общественных паразитов.

Михалыч поднялся на третий этаж и прошел по тихим коридорам. Его ждала серая дверь с электронным замком и металлическими буквами.

СМОРОГДИН В.В.

ДМН.

ПН-ВТ

Был вторник, но на стук никто не ответил. Соседи по этажу заявили, что видели Сморогдина за последние полгода пару раз да и то лишь с зайцем и авокадо.

Михалыч побродил туда-сюда, постучал снова. Подождал еще, а потом яростно потер лапы друг об друга.

– Один поросёнок разжег костёр, второй запустил атомную станцию. Третий плотину купил на реке, а четвёртый…

Медведь коснулся замка и содрогнулся от статического разряда. Голубая молния забегала между лапой и дверью, пошел дымок, где-то щелкнуло.

– Тоже мне, прогресс.

Приемная врача оказалась крохотной, как тюремный карцер, но занятно обставленной: ярко-красная мебель, полированный столик с пачкой прошлогодних журналов, бюст уродливой обезьяны в медицинской шапке. Пахло натуральной кожей, пылью. Полы застилал двухцветный линолеум, серебристо-зеленый, на котором можно было играть в шахматы. Казалось, владельцы очень хотели произвести впечатление, но плохо понимали, как это сделать и где найти деньги.

В барочном зеркале обнаружился медведь с вставшей дыбом шерстью, как и следовало после удара током. Михалыч причесался, потом вытряхнул мусорную корзину: в ней нашёлся только порванный договор на оплату медицинских услуг, подписанный Зубовым. Несколько строк в договоре подчеркнули. Приглядевшись, Михалыч обнаружил в подчёркнутых предложениях пару орфографических и пару грамматических ошибок и живо представил высокомерную заячью морду, владелец которой отказывается заверять документы, пока все запятые не будут расставлены по местам.

Больше ничего интересного в кабинете не виднелось, в том числе и обычных примет врачебного приема: стетоскопа, запаха хлорки, медицинского наполнителя, застиранного белого халата.

Если тут и осматривали пациентов, то как-то поверхностно, на отвали.

Михалыч посидел в истерически-красном кресле, полистал журнал, поднял тяжелённый бюст и обнаружил под ним отверстие с микрофоном.

– Здрасьте.

Вернув обезьяну на место, Михалыч еще раз обошел кабинет. Посмотрел в окно. За стеклом беззвучно ехала молочная цистерна, а на подоконнике лежал угол книжной страницы: с окончаниями нескольких строк и куском библиотечного штампа. На месте номера страницы чернел знак, вроде подсвечника на три свечи.

***

Уже час Михалыч изучал в библиотеке «Большой академический словарь», но, кроме головной боли, тот ничего не приносил. Не помогла и «Энциклопедия всего на свете», и поиск в картотеке, и разговор с седым, как плесень, библиотекарем-орангутангом.

Почувствовав, что его мутит от голода и чтения, Михалыч встал из-за стола и прошёлся промеж книжных полок. За окном мел снег, и деревья гнулись от невидимого и неслышного ветра едва не до земли. По улице спешили редкие прохожие, высоко подняв воротники и прикрывшись зонтами; за библиотечными столами тихонько шуршали посетители: два пожилых енота, велюровый барсук и худенький студент-слон.

Гуляя так, Михалыч забрел в отдел, посвященный Высокому народу. В углу стояла карликовая сосна, украшенная к Новому году вместо елки. Со всех сторон смотрели книжные призраки ушедшей цивилизации.

М… Н… О… П… Р… С…

Михалыч, к своему удивлению, увидел знак-подсвечник – на соседней полке снизу, у левой стенки шкафа. Он вытащил увесистый том и осмотрел.

БЕЛОЯНОВА В.М., МАРТЫНОВ А.К., СЫРОВ С.А.

ОБРЯДЫ И ТРАДИЦИИ ВЫСОКОГО НАРОДА, ПЕРЕШЕДШИЕ В СОВРЕМЕННОСТЬ В 2-Х ТОМАХ. ТОМ 1.

Медведь полистал страницы, желтые, со сладким запахом небытия, и вскоре нашел место, откуда выдрали кусок из Сморогдиновского кабинета.

… обереги Высокого народа. Некоторые из них дошли до наших дней в тех или иных элементах рождественской службы, но куда больше сохранилось в обычном быту. Дабы увидеть их, достаточно взглянуть на любую новогоднюю елку: большинство игрушек либо до сих пор производятся по лекалам Высокого народа, либо и вовсе перешли в прямое наследство, как наши с вами имена и фамилии. Наиболее значительные коллекции сохранились у потомков торговых династий: Геллер, Карисаловы, Зубовы, Нехорошевы, Тропинины. Большинство владельцев и не подозревает об их истинной ценности».

Михалыч бегло зашелестел страницами. Раздел книги назывался «Наследие ценой в миллионы»; на странице оглавления шел перечень зверей, которые брали книгу.

Он несколько раз проглядел фамилии и почувствовал, что уши его поднимаются от удивления. Уже через час он штудировал в Комитете безопасности картотеку фотографий и фотороботов самых разыскиваемых преступников. Через два часа медведь добрался до «генеральских» дач, заправился в «БЕНЗИИИИН!» и доехал сначала до ближайшего продуктового, а потом – по А24 – до места, где нашел с милиционером Анжелу Зубову. Как Михалыч и думал, бензобак опустел лишь на пятую часть.

***

Зубова сидела в своей гостиной, в кресле у газового камина. На полке рядом лежала сумочка, горела свеча. За ними висело огромное, как транспарант, зеркало; над зеркалом – серебристая мишура. В углу комнаты щеголяла золочеными игрушками и живыми мандаринами сказочная елка. Все это блестело, сверкало и манило так, что Михалыча подташнивало.

– Это не вредно для ребенка? – поинтересовался Михалыч и постучал шляпой по колену. Диван под ним жалобно скрипнул.

Зубова подняла левую лапу и задумчиво подвигала стакан по журнальному столику. В стакане колыхнулось что-то золотистое, вкусное на вид. Зубова встретила гостя в черном боа и красном платье. В правой лапе дымилась сигарета в белом мундштуке, таком длинном, что его можно было метать вместо копья. В черных глазах томилась скука. Трещали поленья, пахло женской косметикой и едва заметно – недавним пожаром.

– Пусть это будет наш секрет, – сказал Зубова своим медовым голосом.

Михалыч посмотрел ей в глаза. Несмотря на овощное происхождение, проступало в Зубовой что-то хищное, из-за чего выдерживать ее скучающий, томный взгляд стоило немалых усилий.

– Понимаете, почему я здесь?

– Не очень. Муж вам заплатил. Разве нет?

Она оставила в покое стакан и теперь, как ребеночек, водила пальцем по столику. Михалыч помахал на себя шляпой, прочистил горло.

– Иногда дело в другом, Анжела Сергеевна, – заметил медведь. – Скажем, мне важнее прийти в согласие со своей совестью… Скажем, увидеть некий баланс хороших и плохих событий.

Зубова затянулась сигаретой и кивнула.

– Так вот, мне не нравится баланс в истории с Софи.

– Милиция ее ищет.

– Разве?

– Разве нет? За мое похищение.

Михалыч повертел в лапах шляпу. Посмотрел на Зубову.

– Ну, в том и проблема.

– Что-то я вас не понимаю.

– Милиция верно определила преступление, но неверно поставила стрелочку между преступником и пострадавшим.

Скука в бусинах Зубовой сменилась веселым удивлением.

– По-вашему, я сама себе аварию устроила?

– На заправке видели, как вы заправлялись перед «похищением». Когда мы вас нашли, бензобак вашей машины был почти пуст. Что-то я плохо представляю, чтобы Софи искатала с вами весь бак по А24, а потом вернулась по трассе, перестроилась на соседнюю полосу и врезалась в дерево. Думаю, я выбил Софи из колеи своим визитом, и она поехала к вам, чтобы разобраться с этими лживыми обвинениями. Ну, а вы… вы воспользовались ситуацией.

Зубова улыбнулась и постучала пальчиком по мундштуку, чтобы стряхнуть пепел в стакан.

– Экий вы выдумщик.

Они помолчали. Михалыч накинул шляпу на лапу и покрутил.

– А следы? А шерсть? – весело спросила Зубова.

– Ну, вы явно ее чем-то огрели. Потом порезали. В самом конце порезали себя. Это несложно, если ваш противник считает птичек. Со следами… мне сразу показалось, что они слишком глубокие. Вес? Нести ей было нечего. А вот, если следы оставляли вы, вам нужно было бы пройти по своим же следам обратно.

– Вам не кажется, что устранять так сложно бывшую любовницу мужа – чересчур?

– Вот это интересный вопрос. – Медведь встал и прошелся по комнате туда-сюда, потянул с елки золотой треугольник. – Признаюсь, сперва я грешил на вашего мужа. Все-таки эта история с совместным имуществом, «недостойным владельцем», характер его… впрочем вы наверняка и сами поняли, что за характер. – Михалыч подкинул треугольник. – На своей шкуре, так сказать. В общем я думал-думал, а потом нашел в одной книжице список читателей.

Михалыч посмотрел в черные бусины Зубовой, но она и бровью не повела. Только скука в глазах чуть подернулась рябью.

– Мне продолжать? – спросил медведь.

Зубова плотоядно улыбнулась.

– Что вы, конечно. Вы так занятно говорите.

– Вы с вашим недодоктором в одной и той же книге. В списке читателей. В книге, в том числе, о наследии Высокого народа. А еще вы оба в списках розыска четырех городов. За подделку зарплатных ведомостей, за подделку адвокатских лицензий, медицинских документов и черт еще знает чего.

Зубова подняла лапку и медленно-медленно погладила левую бровь.

– Исправьте меня, если ошибаюсь. – предложил Михалыч, – Думаю, поначалу вы хотели развести Зубова на фальшивую беременность. Ну знаете, медицинские счета, анализы, исследования. Потом был бы выкидыш или еще что-то в этом роде. Потом вы бы развелись и уехали в другой город, как вы обычно и делаете со своим подельником. Но тут неожиданно всплыла история Зубова и Софи, и елочные игрушки стоимостью в несколько миллионов.

Авокадо со стуком опустило мундштук в стакан и взяло с каминной полки сумочку, достало зеркальце. Михалыч остановился у окна и поглядел на дорогу, по которой медленно катил чей-то «ЗИС».

– Грех был не воспользоваться его же враньем и начать изображать преследование. Сначала письма, потом угрозы… потом пожар.

– А, и дом тоже я подожгла? – спросила с таким искренним удивлением Зубова, что Михалыч на секунду засомневался в своих выводах.

– Мне показалось странным, что место возгорания было четко на ящике под вентиляционной решеткой.