Костя в школе. Началка

Но перед сном мама по-секретному спросила:

– А ты бы хотел отправить валентинку?

Я, честно говоря, об этом не думал, но почему бы и нет…

– Да, – сказал я в полудрёме, – Марусе.

– Хорошо, – обрадовалась мама. – Завтра сделаем, я тебя научу.

Назавтра я уже обо всём забыл. Но мама напомнила:

– Ну что, Кость, помочь тебе с валентинкой?

– Что? А-а, да нет, спасибо, я сам.

Начал вырезать из бумаги сердечко, а оно кривенькое выходит. Наконец получилось ровное, но размером с клубнику. И тут подоспела мама. С коробкой конфет.

– Что, ещё и конфеты дарить? – испугался я.

– Да нет, просто коробка красивая, нам пригодится.

Коробка действительно была красивая – с золотыми на красном фоне цветочками. Мама решительно её вскрыла и отрезала крышку. Я тут же потянулся за конфетой, а мама даже бровью не повела. Она пододвинула стул к моему столику, нарисовала сердце, сложила картонку пополам и принялась вырезать. Получилась настоящая открытка – внутри белая, а снаружи цветная. Покрутив её в руках, мама убежала в другую комнату. Вернулась с белыми кружавчиками и тут же начала приклеивать их по краю. Пока подсыхал клей, маму осенило, что у неё в книжке есть засушенные лепестки роз и они давно ждут своего часа. Я тем временем слопал третью конфету. Тут пришёл с работы папа и спросил, когда будет ужин.

– Скоро, скоро, потерпи, – сказала мама и продолжила колдовать над валентинкой.

– Я сейчас весь хлеб и весь сыр съем, – пригрозил папа.

– Я десять лет мечтала получить такое сердечко, – сказала мама, как будто не слыша папиной угрозы. И он, покачав головой, удалился.

Прилепив внутрь два гербария из серо-жёлтых и бурых лепестков, мама проделала с краю дырочки и завязала открытку красной ленточкой. А потом ещё спрыснула её папиным одеколоном, которому, видимо, тоже не нашлось иного применения.

– А где же подписать? – спросил я в надежде, что эту валентинку мечты мама оставит себе.

– Мы подпишем конверт, – ответила мама. – Давай лучше я, чтоб твой почерк не узнали. Таинственность очень важна в таких делах.

И мама своим ровным почерком, с длинными завитушками вывела на конверте: «Марусе Скворцовой 2-й Б от тайного поклонника». Я вздрогнул, но виду не подал.

Вот наконец весь комплект готов. Жаль только, хлеба на завтрак, небось, не осталось.

Как только довольная мама ушла на кухню спасать остатки сыра, я завернул конверт в целлофановый пакет – иначе бы у меня весь рюкзак пропах одеколоном.

«Вообще, с мамой нужно быть осмотрительней, – размышлял я по дороге в школу 14 февраля. – Денёк такой прекрасный, а этот пахучий конверт оттягивает рюкзак, как кирпич. Надо поскорее от него избавиться».

– Ну, не волнуйся, – как обычно, подбодрила меня мама, – всё будет хорошо.

Я вошёл в школу и сразу почуял: что-то не то. В вестибюле больше народа, чем обычно. Девочки хихикают, перешёптываются. А вот и почтовый ящик для валентинок, весь такой розовый и в сердечках, пронзённых стрелами. И что ж, класть туда свой конверт при всём честном народе? Нет уж, дудки! И я отправился в класс.

Маруся, как всегда, пришла одной из первых. На её парте лежал рюкзак с приоткрытым передним отделением. Самой Маруси не было. Была только Вергилия Спицына, дочка поэтессы. Она стояла у окна и щурилась на утреннее солнце. Скорее всего, сочиняла. «Такой момент нельзя упустить», – решил я. Раз уж услуги почтальона не понадобятся, то можно обойтись и без конверта с кучерявой подписью. Я быстро извлёк конверт из пакета, из конверта открытку и мимоходом сунул её в карман Марусиного рюкзака. А сам побежал из класса, пока она не вернулась, и в дверях налетел на Марусю, за спиной у которой был рюкзак!

– Костя, не проснулся, что ли? – строго спросила она.

И, пройдя в класс, обратилась к Вергилии:

– Привет, это твой рюкзак?

– Да-да, – рассеянно ответила Вергилия и продолжила сочинять, а Маруся отнесла его на место.

Сердце моё забилось часто-часто, я вспотел и разозлился на маму. «Всё будет хорошо, всё будет хорошо», – мысленно передразнил я её и сам же ответил любимой присказкой бабани: «Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего».

Подтянувшиеся в класс ребята начали готовиться к урокам. Предчувствуя катастрофу, я краем глаза наблюдал за тем, как Вергилия достаёт пенал… Конечно, вслед за ним на парту выпорхнуло сердечко в белых рюшах. Вергилия отшатнулась, как будто на стол выпала граната.

– Ах, девочки, что это! – воскликнула она.

Девочки тут же сбежались. Стали выхватывать сердечко друг у друга, ахать, охать, нюхать. Мне хотелось провалиться на этаж ниже, но тут прозвенел звонок, и в класс вошла Наталья Сергеевна.

Надо сказать, что Вергилия, в отличие от меня, до сих пор не приняла бой от математики, ну а уж получив сердечко, любовалась им, забыв обо всём на свете, только пару раз украдкой глянула на нас с Никитой – с чего бы, спрашивается?

Наталья Сергеевна вызвала её к доске. Вергилия услышала с третьего раза и пошла отвечать, не выпуская из рук валентинку.

– Вергилия, что это? – спросила Наталья Сергеевна, а я зачем-то покраснел.

– Любовное послание, – ответила Вергилия таким тоном, как будто она каждый день ходит к доске с валентинками.

– Можно посмотреть? – не без любопытства попросила Наталья Сергеевна. – Я не буду открывать.

– Конечно, там ничего не написано.

– Какая прелесть! – восхитилась Наталья Сергеевна, открыв это чудо маминого рукоделия. Наверное, она тоже одиннадцать лет мечтала получить такую. – Ладно, вижу, тебе сегодня не до математики. Садись. Куликов, к доске!

Я покраснел ещё гуще, но быстро взял себя в руки. Стою у доски, готовлюсь слушать условия задачи и вдруг замечаю, что из кармана моего рюкзака торчит тот самый пакет, а Никитка водит носом, как будто унюхал что-то. Кажется, Наталья Сергеевна в этот момент что-то говорила.

– Да что ж с вами сегодня творится, – донеслось до меня издалека. – Никакого учебного процесса с этими праздниками. Маруся, выручай, пожалуйста. Куликов, садись.

Вернувшись на место, я первым делом запихнул пакет поглубже. Холодный пот снова прошиб меня при мысли о том, что было бы, если б Никита потянул за этот пакет и нашёл конверт, подписанный тайным поклонником Маруси Скворцовой… «Ну мама, ну погоди!»

– Это ты, что ли, валентинку подложил? – шепнул Никита.

– С ума сошёл?

– А чего ты такой?

– Какой?

– Красный, мокрый.

– Домашнее задание не сделал, – удачно соврал я.

Я потихоньку пришёл в себя. Ведь ничего страшного не произошло, только Маруся осталась без валентинки. Ну и что? Все, кроме Вергилии, без открыток. И тут у меня родился план.

– Никита, – сказал я другу на перемене, – все девчонки мечтают о валентинках, давай для всех сделаем.

– Ты что, спятил? Зачем?

– Им обидно, что Вергилия получила, а они нет.

– Ну и что?

– Ты мне поможешь или нет?

– Ты точно с ума сошёл.

И мы побежали к учительнице ИЗО, выпросили у неё несколько листов цветной бумаги, ножницы и пошли в туалет вырезать сердечки. Всего-то нужно было двенадцать штук. На первой перемене мы вырезáли, а на второй подписывали.

В туалет зашли мальчики из старших классов.

– Ишь какие романтичные! – указал на нас один из них.

– Зря смеётесь, – ответил я. – У нас бумага остаётся – сделайте для своих девочек: увидите, какие они будут счастливые.

– А урок короткий, – добавил Никитка.

Мальчики переглянулись и забрали у нас остатки бумаги. А мы побежали вниз и вывалили свои сердца в почтовый ящик.

На четвёртом уроке в класс бесцеремонно ворвался парнишка с бумажным венком на голове.

– С днём святого Валентина! – провозгласил он. – У меня есть письма для прекрасных дам.

И он начал выкрикивать имена девчонок, а они вскакивали как ошпаренные и бросались за нашими неумелыми сердцами.

– И последнее, для Н. С., – объявил почтальон.

– Нет у нас никаких Инесс, – отрезала Наталья Сергеевна таким голосом, что почтальон попятился к двери.

– Нет так нет, ошибочка, значит…

– Так это, наверное, вы, Наталья Сергеевна, – подсказал Никитка. И молодец, что подсказал.

Учительница смущённо улыбнулась, и почтальон торжественно вручил ей самое большое сердце.

Вот и закончился последний урок. Девочки бережно паковали свои валентинки, а я заметил, что Маруся как будто хочет мне что-то сказать, но не решается. Небось вычислила нас с Никиткой и хочет удостовериться. Я собрал рюкзак, попрощался. Спускаюсь по лестнице, а Маруся за мной. И вдруг такое вдохновение на меня нашло… Оторвался я от неё на один пролёт, выбросил пакет с конвертом прямо на лестницу, а сам за дверью в коридор спрятался и подглядываю в щёлочку. Маруся пакетик подняла, конверт достала, надпись «от тайного поклонника» прочла, понюхала и сморщила заборчик между бровей – соображает, значит. «Ну, – думаю, – такая задачка ей, конечно, раз плюнуть: что было в пустом конверте, кто тайный поклонник, ну… ну…» И тут она так улыбнулась, так улыбнулась – эту улыбку я уже никогда в жизни не забуду. И потихоньку пошла дальше, а я стрелой по коридору и в раздевалку, куртку со сменкой схватил и был таков.

Оделся на улице.

– Ты чего это? – удивился папа.

Я очень обрадовался, что сегодня он меня встречает. Я рассказал всё по порядку, папа весело смеялся.

– Папа, – сказал я в заключение, – сделай маме валентинку.

– Ну ты выдумал, – покачал он головой.

– Пап, ну пожалуйста. Увидишь, как она обрадуется.

Папа молчал.

– Вон магазин, купим конфеты, а из коробки вырежем сердце.

Папа вздохнул, но последовал за мной.

Мы нашли удачную коробку – с двойной крышкой. Одну мы сняли, сохранив приличный вид. Тут же купили ножницы и вырезали сердце. У папы оно тоже никак не выходило ровным, он кромсал и кромсал, пока я не остановил его, а то бы пришлось покупать ещё одну коробку.

– Напиши что-нибудь, – подсказал я, когда мы ехали в троллейбусе, и достал свой пенал.

Папа отвернулся и что-то написал. А я, между прочим, и не собирался подглядывать.

– Это тебе, – сказал папа маме, протягивая конфеты и сердце.

Мама сделала такие большие глаза. Но когда она открыла сердечную открытку, они стали ещё больше. Жаль, что папа в это время возился со шнурками.

– Ну, давайте скорей, – как обычно, поторопила мама, только не таким голосом, как обычно, – обед стынет.

К обеду прилагался большой вишнёвый пирог.

– Ой, а что за повод? – удивился папа.

Мама ничего не ответила, а я секретно показал папе на сердце. Папа шлёпнул себя по лбу. И я тоже себя шлёпнул: «Как же я мог забыть про бабаню! Готов спорить, она тоже мечтала о валентинке одиннадцать лет, а то и двадцать, или тридцать, или даже все семьдесят!»

Диспансеризация

Диспансеризацию мы всегда очень ждём. Мало того, что отменяются уроки, так ещё столько веселья! Прямо настоящий «Форт Боярд», только надо собрать не подсказки, а печатки разных докторов. Удачно занять очередь, рассчитать, проскочить, везде успеть… это ж целая наука. «А ты прошёл невролога? А ты уже был у ортопеда? А какой у тебя рост?» Разведал и бегом дальше по коридорам. А поликлиника длинная, два этажа – есть, где разогнаться.

Во втором классе самым страшным врачом оказался психиатр – дядечка в узких очках со стрижкой-ёжиком. Даже Наталья Сергеевна понижала голос, когда проходила мимо его кабинета. Вместо того чтоб выведывать про семью, возраст и день недели, он вдруг начал спрашивать смысл пословиц, причём задавал всем разные! И пока ты соображаешь, он делает такой пристальный взгляд, как будто хочет заглянуть тебе в мозг. Мне досталась поговорка «работа не волк – в лес не убежит», и я выдохнул с облегчением – папа часто её употребляет, когда мама его с чем-нибудь торопит.

– А-а, – говорю я, – это запросто. И в ту же секунду осознаю, что никогда не понимал её смысла. А психиатр уже буравит мне дырку во лбу.

– Это, – говорю, – значит, что работа не волк, в лес не убежит.

– Что значит «не волк»?

– Значит «не волк».

– Ну и что?

– Раз не волк, то не убежит. Вот если бы работа была волком, могла бы убежать. В лес, например.

– Как убежать? – прищуривается психиатр.

– Ножками.

– Ножками? – переспрашивает он. – Или лапками?

– Лапками, лапками, – скорее поправляюсь я.

– А чем отличаются ножки от лапок?

К этому моменту я уже порядочно взмок.

– Лапки мохнатые, – выдаю я первое, что приходит в голову.

– А у ящерицы, значит, ножки?

Тут меня такая злость взяла, что я не вытерпел.

– У ящерицы, – говорю, – копыта.

Дядя-психиатр сразу весь преобразился – глаза над очками округлились, тонкие губы вытянулись в улыбку, рука изготовилась за мной записывать.

– Да, – обрадовался я, – у ящерицы четыре копыта. Я лично слышал, как она цокает ими по камню.

И я зачем-то начал изображать скачущую ящерицу, с трудом цокая пересохшим языком.

– Довольно паясничать, – остановил меня доктор. – Пригласите следующего.

– А вы не слышали? – поинтересовался я напоследок.

И зря. Что-то он мне там лишнего в карту начирикал, ну да ладно.

Никитке досталась поговорка «лучше синица в руках, чем журавль в небе». Так он принялся доказывать, что журавль в небе гораздо лучше, потому что красивее и свободнее. Дядя-психиатр возразить ничего не смог, и Никитка тоже огрёб от него какую-то заметку.

А у ЛОРа всё как обычно (почему, кстати, ЛОР, а не УГН?). Посовала в ухо-горло-нос холодные железяки и послала в другой конец кабинета слух проверять. И тут за дверью началась какая-то буча. Это Никитка прибежал от ортопеда (он ведь всегда за мной или я за ним), а девчонки его не пропускают. Да, я забыл их предупредить, но могли бы и сами догадаться. Стою я спиной к доктору, она уже числа шепчет, а я слушаю, как там Никитка отбивается.

– Тридцать восемь, – шепчет тётя настолько громко, что даже не интересно.

– Никита за мной! – кричу я девочкам через дверь.

– Пятьдесят шесть, – продолжает доктор ещё громче.

– И хватит шуметь! – злюсь я.

– Девяносто девять, – кричит мне тётя.

– Девяносто девять, – повторяю я шёпотом.

Ну, невролог с молоточком – это классика. (Почему, кстати, невролог, а не нерволог?) Мы с Никиткой поспорили: у кого нога не дёрнется, тот и выиграл.

Доктор за молоточек взялась, я ногу на ногу положил да как напрягу.

– Расслабь ножку, – просит тётя.

А я головой мотаю, говорить не могу от натуги.

Смотрю, она уже готовится что-то в карточку писать. «Ну, – думаю, – довольно с меня записки от психиатра, а то, чего доброго, лечиться отправят».

– Всё-всё, – говорю, – расслабил. Стучите как следует.

И она как стукнет, а нога как взбрыкнёт, тётя даже вскрикнула.

Никитка сразу за мной, и я не успел ему сказать, что затея вышла неудачная.

– Да что ж за дети у меня сегодня?! – слышу возмущение доктора.

Тоже мне, невролог и такая нервная.

Окулистка новых заданий не придумала.

Начала с цветных картинок в горошек. Я каждый раз забываю, в чём там подковырка. Смотрю во все глаза – девятка и девятка, больше ничего.

– Ну, что ты видишь? – торопит меня врач.

– Ничего особенного, – говорю.

– Цифру видишь?

– Вижу.

– Какую?

Я головой повертел, пощурился, но кроме девятки так ничего и не выплыло.

– Девять, – отвечаю сокрушённо.

А оказалось правильно. Странные задания.

И ещё удивительное дело – табличка с буквами у них каждый год одна и та же, кто угодно запомнить может. Я, к примеру, на всякий случай запомнил (в оптике рядом с домом такая висит), чтобы мама не расстроилась – она ж за моё зрение переживает.

Как полагается, один глаз прикрыл, бодро всё называю.

– Отлично, – говорит тётя, – теперь закрой правый.

А там ещё две строчки в самом низу.

– Почему? – возмущаюсь я. – Я и дальше знаю.

– Ну давай, – соглашается доктор.

Я там буквы не различаю, но куда палочка показывает, вижу и по памяти называю. Тётя удивилась и перешла к другой таблице, для маленьких. Там не буквы, а картинки. И я их не учил.

– Ну? – говорит доктор.

Молчу.

– Видишь?

– Самолётик.

– Нет.

Вернулись к буквам, опять всё назвал. К картинкам – молчу.

Тётя уже и лампочки проверила, и свои очки протёрла, но ничего не поймёт. Раз пять она туда-сюда моталась, умаялась. Села у своих табличек и куда-то в стену глядит. Мне её жаль, но признаться-то страшно.

– Ты что, – осенило тётю, – буквы выучил?

Я кивнул.

Тётя вздохнула с облегчением и пошла мне карточку заполнять.

Вот я бегу на всех скоростях от окулиста к дерматологу, где мне Никитка очередь держит, смотрю – небольшое столпотворение. Заглядываю – а у стены сидит на корточках и горько плачет Вергилия Спицына.

– Что случилось? – спрашиваю я у Маруси Скворцовой.

– Боится сдавать кровь из пальца.

– А-а. И как быть?

– Не знаем.

– Вергилия, – говорю, – я там уже был. Ничего страшного. У них теперь новые пистолетики такие – чпок и всё.

Но от моих чпоков Вергилии стало ещё хуже.

– А хочешь, я вместо тебя сдам? – не растерялся я.

Вергилия подняла заплаканное лицо, и все обернулись на меня.

– Там же имя надо называть, а ты всё-таки мальчик, – верно подметила Маруся.

– Это поправимо, – ответил я.

И мы отправились всей толпой в туалет. Подоспел разгневанный моим опозданием Никита, я ему вкратце изложил план, и он согласился выступить посредником – помочь нам с Вергилией поменяться одеждой! Я надел голубую блузку и розовую в цветочек юбку, которая, к счастью, оказалась шортами. А туфли с бантиками мне оказались не малы, а велики. Маруся Скворцова сняла со своих косичек резинки и завязала мне два хвостика, какие обычно носят двухлетние девочки, у которых ещё волосики не отросли до настоящих хвостов. В таком невероятном виде я пошаркал сдавать кровь. А Вергилия осталась в туалете. Ведь Наталья Сергеевна тоже была в поликлинике и попасться ей на глаза не хотелось.

– Как тебя зовут? – спросила медсестра, смерив меня удивлённым взглядом.

– Вергилия Спицына, – постарался я сделать девчачий голос.

– А-а, – понимающе протянула она. – Ну, давай сюда ручку.

Я сначала дал уколотую, потом опомнился и поменял. Медсестра сделала чпок, нацедила и перелила мою кровь в колбочку.

«Ну вот, пролил кровь за друга, то есть за подругу», – подумал я не без гордости.

Я уже было поднялся, раскланялся, но тут за дверью послышался встревоженный голос Натальи Сергеевны.

– Где Куликов и Спицына? Они последние остались к дерматологу, врач ждёт.

В ответ тишина.

– Они, наверное, в туалете, – ответил Никита.

– Оба?

– Да, они съели один бутерброд и жаловались на живот.

– Сбегай, проверь, пожалуйста.

И снова тишина.

– Позови, пожалуйста, следующего, – попросила меня медсестра.

– За мной никого, я последний, то есть последняя.

Медсестра посмотрела с подозрением.

– Скажите, – я снова сделал высокий голос, – а что показывает анализ крови?

– Много чего: наличие инфекционных или воспалительных процессов, вирусных заболеваний, проблем с органами…

– Так-так, – очень заинтересованно сказал я, но продолжения не последовало.

– Вергилия, позови следующего, – повторила просьбу медсестра.

– Там никого нет.

– Да, они там, – услышал я за дверью сокрушённый голос Никиты.

– Что с ними?

– Уже всё в порядке, скоро придут.

Медсестра тем временем теряла терпение.

– Вергилия, ты ещё что-то хотела узнать?

Я уже приготовился спросить, показывает ли анализ крови пол человека, но тут…

– Да кто ж там так застрял? – воскликнула Наталья Сергеевна, и медсестра, кажется, тоже её услышала.

– До свидания, – взвизгнул я, сделал реверанс и пулей вылетел из кабинета.

– Это наша девочка? – донёсся мне вслед недоумённый вопрос Натальи Сергеевны.

Я почувствовал себя настоящей Золушкой, когда на повороте одна из туфелек соскочила. Я её подобрал и скрылся в туалете. «Готово», – объявил я несчастной Вергилии.

Когда Наталья Сергеевна пришла нас оттуда вызволять, мы уже успели переодеться. Единственное, я забыл про резиночки в волосах.

– Куликов! Что это значит?

– Расстройство желудка, – объяснил я.

– Что у тебя на голове, я спрашиваю?

– А-а, это? – И я сдёрнул свои резиночки. – Ничего особенного. Прикол такой.

– Нашёл место для приколов, Куликов! Ты бы ещё у психиатра резиночки нацепил. Вергилия, ты сдала кровь из пальца?

– Я? – задрожала Вергилия.

– Да-да, я сам видел, – вмешался я.

– Тогда марш оба к дерматологу.

И мы побежали.

– Благодарю, – сказала мне тихо Вергилия.

Дома, за ужином, я, как обычно, доложился родителям обо всех приключениях. Папа посмеялся, а мама, вполне ожидаемо, подлог крови не одобрила.

– Папа, – вспомнил я, – а что значит «работа не волк – в лес не убежит»?

– То и значит, – пожал плечами папа и повторил с расстановкой: – Работа не волк, значит в лес не убежит.

– А чем отличаются лапы от ног?

– Ноги у человека, лапы у зверей, – ответил папа.

– А у слона? – прищурился я.

Папа задумался, и подключилась мама:

– Лапы мягкие, ноги жёсткие, – говорит.

– А у гуся разве жёсткие?

А сам уже за вилку схватился диагноз им где-нибудь нацарапать.

– А у гуся котлета стынет, – выкрутилась мама.

И была права. Я решил в следующем году спросить у дяди-психиатра, чем отличаются лапы от ног, но потом передумал.

Английский и шпоры

Как я рассказывал, в первом классе началась моя война с математикой, которая продолжается до сих пор с переменным успехом. Умолчал я о том, что со второго класса вынужден вести войну на два фронта. Неожиданно для всех к математике примкнул английский. И если в случае с математикой мамино негодование удачно переадресовывалось «несчастному гуманитарию» в лице папы, то в трудностях с английским виновных найти не удавалось. Родители владеют двумя иностранными языками каждый. Собственно, мама у меня работает переводчиком. А папа долго объяснял мне, кем работает, но я не совсем понял. Но он тоже много общается с иностранцами, в том числе по телефону.

И даже бабаня то жаловалась на дриззлинг за окном, то просила выбросить что-нибудь в гарбидж.1 Целуя меня перед сном, она говорила «Гуд найт» и «Си ю туморроу монинг».2

– Сито макароник, – отвечал я, уверенный в виртуозном владении иностранным языком.

И вот урок за уроком я осознавал всё яснее, что ничего не выходит: сначала я путал русские и английские буквы, потом совершенно не мог взять в толк, по каким правилам читать слова, наконец в битву вступили два ужасных артикля, и я капитулировал. Два раза в неделю я ходил в школу как на каторгу. Но самое обидное, что мы с Марусей попали в одну группу и она регулярно оказывалась свидетельницей моего позора.

И если Наталья Сергеевна занимала однозначно мою сторону, то англичанка, судя по всему, записалась во вражеские агенты. И позывной у неё был – Стрекоза. Стрекозой её назвали ещё до нас за огромные переливчатые очки. Глаза за очками тоже были большущими. Она много улыбалась, но как-то предательски. И активно двигала челюстью, когда выговаривала английские слова.

Вот вам пример типичной английской экзекуции.

– What is your name?3 – спрашивает меня Стрекоза.

– Май нейм из Костя, – отвечаю я, чеканя слова. Изображать акцент я уже давно перестал, потому что каждое моё слово тогда сопровождалось дружным ха-ха.

– What is her name?4 – Стрекоза показывает на Марусю.

– Маруся, – отвечаю я, счастливый от того, что понял смысл вопроса.

– Right.5 Но давайте ответим полностью.

– Май нейм из Маруся, – бодро отвечаю я.

И все смеются. А когда успокаиваются, Стрекоза продолжает:

– How old are you?6

– Ай эм эйт, – отвечаю я уже менее уверенно.

– How old is she?7 – И она снова указывает на Марусю.

Я больше не хочу быть посмешищем и молчу.

– Is she eight years old as well?8 – медленно говорит училка и таким тоном, как будто подсказывает мне ответ.

– Эйт, эйт, олд9, – бурчу я.

Два главных знатока английского прыскают от смеха, остальные подхватывают. Маруся сочувственно качает головой.

Однажды Маруся догнала меня в коридоре после уроков.

– Куликов, хочешь позанимаюсь с тобой английским? – спросила она.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.