скачать книгу бесплатно
Другие цыгане не заходили в кибитку Шаниты. И только по голосам снаружи Машенька догадывалась об их существовании. Девушка подозревала, что именно Шанита запретила заходить кому бы то ни было, потому раненую девушку никто на видел. Цыганка сама приносила ей еду и убирала небольшое помойное ведро.
Наверное, через неделю после того, как Маша появилась в таборе, произошел неприятный случай. Шанита была в тот час в городе и должна была вот-вот вернуться. Девушка тихо лежала в полутемной кибитке и пыталась задремать, чтобы забыть о боли в бедре, которая беспокоила ее весь день. Как и все предыдущие дни, на ней была надета лишь нижняя рубашка, единственную вещь, которую девушка оставила у себя из прежнего наряда. Она почти задремала, как вдруг в кибитку забрался некий цыган и, едва откинув полог, выпалил неприятным низким голосом:
– Эй, Шанита! Где-то у тебя были ножницы?
Он говорил на цыганском говоре, незнакомом Маше. Девушка резко распахнула глаза и уставилась на молодого, некрасивого лицом цыгана, который уже влез внутрь. Тот замер у входа, и, невольно опешив, бесстыже уставился на девушку, явно не ожидая увидеть ее здесь. В следующую секунду мужчина, согнувшись, на коленях приблизился к Маше и вперился темным взором в раненую девушку, которая в этот момент приподнялась на локтях.
– Ты кто? – не удержался от вопроса цыган.
Маша, сжавшись всем телом, молчала, не понимая по-цыгански ни слова, и лишь испуганно смотрела на неприятное лицо цыгана. На вид ему было около тридцати лет или чуть более того. Смуглое его лицо с копной непослушных вьющихся волос, с черными глазами и жестким неприятным взглядом, сразу же не понравилось ей. Цыган окинул взором девушку с темными распущенными волосами, его взор как-то странно загорелся, и в следующий миг мужчина сдернул одеяло и открыл ее всю. Маша ахнула, опешив от его наглости, и попыталась вырвать одеяло из его рук. Но цыган нагло и беззастенчиво пробежался взглядом по ее стройной босоногой фигурке, облаченной в одну длинную нижнюю рубашку. Он вновь что-то пролепетал по-цыгански, не отрывая наглого взгляда от стана девушки. Охнув и, проворно привстав, она попыталась отобрать одеяло, нервно воскликнув:
– Как вы смеете?!
Только после ее слов цыган отдал ей одеяло. И после того, как она вновь прикрылась, он, не спуская с нее напряженного взора, глухо на ломаном русском произнес:
– Так, ты русская. И, что ты делаешь здесь?
– Меня пригласила Шанита, – вымолвила Маша.
Цыган прищурился и невольно подался всем телом в сторону девушки, приблизив свое лицо к ней. Он обхватил рукой ее подбородок и, понимая, что она не знает его языка, глухо спросил по-русски:
– И как зовут такую кралю?
– Шанита зовет меня Радой, – выпалила Маша, скинув его руку со своего лица, и чуть попятилась от цыгана к тряпичной стене кибитки. Его близость была напрягающе неприятна.
– Тагар! – раздался позади недовольный голос Шаниты, которая в этот миг влезла в свою кибитку. – Что тебе здесь надо?
Обернувшись на цыганку, Тагар ответил:
– Мне ножницы надо.
Шанита быстро сунула ножницы в руки цыгану и велела:
– Уходи!
Тагар, еще раз оглядев темным взором девушку, спросил:
– А мой отец знает про нее?
– Баро знает. Я ему все рассказала. Уходи!
На это заявление он как-то мрачно оскалился и выпрыгнул из кибитки наружу.
Постепенно Маша поправлялась, и ее бедро, пострадавшее более всего, болело все меньше. Уже через десять дней девушка смогла выходить из кибитки. Цыгане не говорили с нею, и лишь некоторые девушки, знавшие русский язык, перебрасывались с новенькой парой фраз. Шанита через вожака табора Баро объявила всем, что Рада, как теперь звали Машу, ее названная дочь и находится под ее защитой. От Шаниты она узнала, что двадцать пять лет назад Баро был мужем Шаниты, и почти десять лет они жили вместе. Именно от него она родила своего единственного сына, который вскоре умер. Потом Шанита влюбилась в русского офицера и бросила Баро, так как прежний срок их договорного брака истек год назад. Баро хоть и любил Шаниту и не хотел, чтобы она уходила, все же подчиняясь закону цыган о свободе любви, отпустил ее, позволив уйти к офицеру. Спустя год русский бросил Шаниту, и она вернулась в табор вместе с дочкой Гили. Баро принял ее обратно без упрека, и с тех пор Шанита жила одна в своей кибитке и пользовалась почтением и уважением всего табора.
Для Машеньки жизнь цыган была непривычна и казалась дикой. Живя на улице, ночуя в кибитках, довольствуясь скудной едой и простой одеждой, цыгане представлялись девушке некими безустанными и вечно гонимыми ветром дорог путниками, не имеющими ни дома, ни родины. Часто цыгане хитрили и дурачили скупщиков, продавая им втридорога лошадей, которых разводили, а иногда и ворованных. Однако они жили одной большой семьей, ели вместе у большого костра, заступались друг за друга. У Маши не было другого выбора, потому она пыталась привыкнуть к своему новому месту обитания. Она боялась вернуться под своим именем в Петербург, ибо знала, что при появлении тайная канцелярия точно не оставит ее в покое. Она понимала, что надо переждать некоторое время, чтобы все о ней забыли. И, возможно, вскоре ее жизнь наладится, и она сможет выйти из тени. Как и обещала, Шанита показала Маше общую могилу у Петропавловской крепости, и девушка около часа стояла у этой небольшой возвышенности с единственным деревянным крестом и тихо плакала, вспоминая горячо любимых ею отца и брата. В тот день Шанита насилу увела девушку от стен крепости, а вечером напоила успокаивающими травами, оттого, что Машенька никак не переставала плакать.
Спустя несколько недель Маша невольно перезнакомилась со всеми обитателями табора, состоящего из нескольких дюжин человек, и даже пообщалась с некоторыми цыганами, которые умели говорить по-русски. Те относились к ней по-доброму и быстро приняли в свою большую семью, а по вечерам даже позволяли девушке петь у костра их протяжные и мелодичные песни, потому что у Машеньки был чудный голос. Единственной проблемой для нее стал сын вожака Баро, цыган Тагар. Видимо, сразу приглянувшись ему, она вызывала в молодом цыгане неуемные страстные желания, и Тагар постоянно преследовал ее своим вниманием. Прилипчивый цыган вовсе не нравился девушке, поскольку был слишком темен лицом, коренаст, дерзок и не развит умом.
Спустя месяц, когда табор покинул окрестности Петербурга и двинулся на запад, Машенька без сожаления покинула столицу, почти смирившись со своим нынешним существованием в образе цыганки, понимая, что судьба не оставила ей выбора и она должна свыкнуться с новой, незнакомой и чуждой для нее жизнью в цыганском таборе…
Российская империя, Ревель,
цыганский табор, 1790 год, Июль
Уже вторую неделю табор стоял под Ревелем, перекочевав сюда из столицы, где начались затяжные дожди. На этой западной окраине России климат был чуть мягче, и осень наступала позже. Оттого до первых заморозков вожак цыган решил остановиться здесь, а уж к зиме табор намеревался перекочевать на южные земли империи. Сегодня у костра проходил еженедельный сбор, и все могли высказать свое мнение. Обсудив предстоящую продажу лошадей, притушив недовольство между враждующими женщинами и решив, какую провизию следует закупить для дальнего пути на юг в ближайшее время, вожак Баро обвел взором всех собравшихся и спросил:
– Кто еще хочет сказать?
– Я, отец, – выкрикнул Тагар.
– Говори, Тагар.
– Приемная дочь Шаниты, Рада, уже второй месяц живет в таборе и ничего не делает. Почему мы должны ее кормить?
– Она помогает готовить еду, к тому же она еще больна, – вмешалась Шанита.
– Не ври, она давно здорова. Вчера даже вытолкнула меня из кибитки, когда я пришел поздороваться с ней, – сказал зло и язвительно Тагар.
– Ты опять был в моей кибитке, пока меня нет? – вспыхнула Шанита, понимая, что наглый цыган, видимо, опять пытался домогаться ее малышки. – Я говорила уже, чтобы ты не смел входить туда. Баро, запрети ему!
– Тагар, девушка звала тебя в кибитку? – спросил строго Баро.
– Нет, но что такого, если я зашел? – пробубнил Тагар.
– Нет. Это не дело. Шанита права, – сказал Баро. – Эта женская кибитка, и ты не должен входить туда без приглашения.
– Разрешения? Как же, позволит она, – пробурчал Тагар, отчетливо понимая, что отец встал на сторону Шаниты, оттого, что некогда она была его любимой женой.
– Но Тагар прав в одном. Девушка должна работать наравне со всеми молодыми цыганками табора, не дело ей есть чужой хлеб, – заявил Баро.
– Но она еще слаба и к тому же носит под сердцем дитя, – в защиту девушки сказала Шанита.
– Каков срок?
– Пятый месяц.
– Это хорошо, – кивнул Баро. – Самое то ходить ей с нашими девушками, песни петь да зубы заговаривать, чтобы деньги добыть. Велю тебе, Шанита, с завтрашнего дня начать учить ее всему, что знаешь, и через четыре дня она должна пойти с нашими девушками в город на работу.
Тагар злорадно оскалился, довольный тем, что в этом вопросе отец поддержал его.
Маша босиком шла по мокрым от вечернего дождя улицам среди небольшой стайки молодых цыганок. Ее заскорузлые от грязи ноги практически не ощущали шероховатости камней, которыми была вымощена дорога. В течение двух последних месяцев девушка ходила без обуви по примеру всех женщин в таборе, потому что ее ботиночки прохудились и были порваны. Обувь была для цыган очень дорога и ее берегли. Оттого в летнее время цыганки и их дети бегали босиком. Когда же начинались первые заморозки, женщины надевали тонкие сапожки и носили их по холоду. Ступни Маши, которые раньше были очень нежными, после месяцев закалки босиком, стали грубее и теперь спокойно переносили все тяготы пути и холода.
Как и велел Баро, сегодня Маша впервые вышла в город с другими цыганками. За эти пять дней Шанита немного научила ее гадать по руке, да так, чтобы предсказания девушки были по нраву легковерным горожанам. К тому же показала несколько хитростей при помощи которых можно было добыть кошелек у зазевавшегося господина. И Маша прекрасно помнила советы цыганки. Одетая в цветастую юбку, красную кофточку и платок, покрывающий плечи, с распущенными густыми темными волосами, Маша шла среди молоденьких цыганок и почти не отличалась от них. Лишь лицо ее было немного другим. Утонченное, с синими яркими глазами, светлой кожей, даже несмотря на загар, прилипший к ней от вольной жизни на воздухе, оно невольно привлекало любопытные взоры горожан своей изысканностью и прелестью.
Девушки вышли на многолюдную площадь и тут же затянули свою веселую песню, пританцовывая, прихлопывая руками, потряхивая плечами и грудью, игриво покачивая бедрами – все это было для того, чтобы привлечь внимание публики. Уже спустя несколько минут к ним приблизился некий пожилой, хорошо одетый дворянин со своим слугой и, остановившись рядом, выразил желание получить предсказание. Злата, сестра Тагара и старшая среди девушек, повелительно шепнула на ухо Маше:
– Иди, погадай ему да кошель стащить не забудь.
– Я постараюсь, – прошептала Маша боязливо, не в силах еще решиться на этот порочный поступок. Но понимая, что эта некая проверка и нельзя подвести, девушка легкой плавной походкой направилась к старому господину и улыбнулась ему. Копируя манеру общения цыган, чуть ломая русскую речь, она проворковала с акцентом:
– Ой, добрый господин, глаза ясные, сердце ласковое, дай погадаю тебе.
Дворянин как-то странно оглядел девушку и, вдруг улыбнувшись в ответ, кивнул и заявил:
– Да. Ну, так и быть погадай мне, девица, я отблагодарю тебя.
Кивнув, Маша приблизилась к нему и начала гадать ему по руке, воркуя и убаюкивая словами. Уже спустя пять минут дворянин так растрогался, с удовольствием слушая байки Маши и смотря довольными глазами в ее красивое лицо, что сделал знак слуге отойти в сторону, а сам увлек девушку в сторонку в проулок между домами. Цыганки, видя, что старый дурак клюнул, распевая песни, последовали дальше, чтобы не мешать Раде делать свое дело.
Заметив, что поблизости нет прохожих, Маша отчетливо вспомнила, чему учила ее Шанита, наклонилась к богатому дворянину и начала говорить ему на ухо комплименты, желая до конца усыпить бдительность. Старик растаял окончательно и уже спустя пару минут полез целоваться к девушке, шепча ей на ушко, что, если она пойдет с ним, он ее щедро отблагодарит. Маша, поняв, что настал нужный момент, позволила его слюнявым губам прикоснуться к своей щеке, а затем и к губам, приобняв его и открыто смеясь, как бы подбадривая. Дворянин, совсем ошалев от покладистости девушки, уже сам с силой обнял ее, а Маша осторожно просунула руку ему за пазуху и, развязав ленту, стянула кошелек с деньгами с пояса старика. Мгновенно отведя руку в бок, она спрятала кошелек, набитый золотом, в карман своей широкой цветастой юбки и, чуть отстранившись, согласилась пойти с господином. Он весь засиял и задрожал от возбуждения, но Машенька хитро заявила, что ей надобно сказать об этом своим сестрам-цыганкам. Дворянин по просьбе Маши обещал дождаться ее здесь, в укромном уголке, а девушка, приподняв юбку, быстро последовала обратно на площадь и уже спустя миг скрылась в толпе.
Довольная тем, что избавилась от неприятного богатого старика, который, видимо, и впрямь рассчитывал от нее что-то получить, Машенька, напряженно нащупывая в кармане тугой кошелек с деньгами, нервно, тяжко вздыхала, ошарашенная и удивленная тем, что у нее все получилось. Невольно поводя по щекам и губам грязной ладошкой, стараясь стереть слюнявые поцелуи старика со своей кожи, девушка следовала по площади, ища пытливым взором девушек-цыганок. Но их не было видно. Четверть часа Маша безрезультатно бродила по многолюдной площади и окрестным улицам и в какой-то момент увидела военный патруль, который проходил поблизости. Заметив ее, двое солдат и полицейский офицер изменили свой путь и свернули в ее сторону. Маша вмиг похолодела, решив, что старик-дворянин заявил на нее в полицию за то, что она украла кошелек. Испугавшись, девушка судорожно притиснулась к деревянному забору и напряглась. Когда военные приблизились, полицейский офицер, грузный пожилой военный, придирчиво оглядев Машу, обратился к ней:
– Эй, девица, погодь!
– Да? – дрожащим голосом произнесла девушка.
– Как твое имя?
Маша сглотнула горечь и невольно вымолвила свое цыганское имя:
– Рада.
– Как? Я не расслышал?
– Рада Ивори, я цыганка, – ответила громче Маша, назвав фамилию Шаниты и прямо посмотрев в глаза офицеру полиции. Она понимала, чтобы ей поверили, слова должны подтвердиться уверенным взглядом. Она глухо спросила: – Что ты хочешь от меня?
– Да уж, хотели спросить, – буркнул офицер и тоном инквизитора добавил: – Тут одна банда шныряет. Опять лавку купца на Гороховой улице ограбили, сегодня поутру. Не знаешь, кто это был?
– А мне откуда знать, господин? – ответила Маша, изображая цыганский акцент. – Наш табор стоит за городом. Я недавно сюда пришла.
Полицейский хмуро усмехнулся и переглянулся с солдатами.
– Не она вроде, – заметил один из рядовых, обращаясь к офицеру, также рассматривая Машу.
– Вижу, что не та девица, что купец описал, – кивнул полицейский и, обратившись к девушке, строго добавил: – Ладно, ступай, куда шла. Да побыстрее, а то передумаю и в каземат отведу. Знаю я вас, цыган, ворье одно!
Военные быстро пошли дальше, даже не оглянувшись на Машу. После того как патруль свернул на соседнюю улицу, она устало опустилась на корточки, прислонившись спиной к деревянным кольям забора. Прикрыв глаза, она ощущала, как сердце дико бьется от страха и боли. Мрачные, мятущиеся мысли в голове Маши твердили ей о вине перед семьей и родом, о том, кем она была и кем стала. Ее сознание бросало обвинительные трагичные фразы: «Я предательница! Как я посмела солгать им? Как я, последняя из рода Озеровых, испугалась этих людей? Мой прадед был обласкан императором Петром за доблесть и честность, а дед был полковником Елизаветы Петровны и не боялся сражаться под пулями! Мой отец служил советником ныне здравствующей императрицы Екатерины Алексеевны, а моя мать была фрейлиной цесаревичей. Все мои предки были великими и гордыми. Они не боялись открыто называть свое имя и отвечать за свои поступки своей честью, а порою даже кровью. А я?! Я воровка, нищенка и беглая преступница. Я лишь их жалкое подобие, их тень. И теперь у меня даже нет имени…»
Горькие слезы покатились из прикрытых глаз Маши. Она знала, что должна была гордо назвать свое настоящее имя. Но это имя в эту минуту несло в себе смертельную опасность. Ибо ее могли узнать и доложить в тайную канцелярию. Но Машенька дико боялась снова попасть в тюрьму и подвергнуться смертельной опасности. Нет, она не хотела умирать или страдать в далекой Сибири. Она хотела жить, свободно дышать, смотреть на солнце, ведь она была еще так молода. Это было бы несправедливо, умереть так рано. Ей всего восемнадцать. К тому же под ее сердцем жил малыш, который так же имел право жить и родиться на свет. Но ее строгая, непреклонная совесть твердила ей, что в тот миг, когда она скрыла свое настоящее имя, она отреклась от своей семьи, от своих предков, от своих убитых родителей. Чувствуя яростное омерзение к себе, Маша задрожала всем телом от нервного озноба.
– Эй, Рада, тебе нехорошо? – раздался вдруг над ней мелодичный женский голос. Маша открыла глаза и увидела девушек-цыганок, окруживших ее. Посмотрев на черноглазую смуглую сестру Тагара, Злату, девушка тихо ответила:
– Нет. Я просто устала…
Цыганка Злата пытливо оглядела ее и заметила:
– С твоими глазами нельзя плакать. Такой яркий цвет редко увидишь. И я знаю, что эти глаза принесут тебе счастье. Я читаю это по линиям твоего лица. А я, поверь, разбираюсь в судьбах людей.
– Ты, как обычно, странно говоришь, Злата, загадками, – пролепетала Маша, доставая кошелек из кармана и протягивая его цыганке.
– Когда все сбудется, ты вспомнишь мои слова, Рада, – улыбнулась ей Злата, забирая деньги. – Вставай. Надо дальше работать, а то Баро будет недоволен.
– Хорошо, – кивнула Маша и поднялась на ноги, оправляя платок на плечах.
С врожденной грацией, ступая босыми ногами по мокрым улицам Ревеля, Машенька пошла рядом с цыганками, не оглядываясь назад. В то мгновение Мария Озерова окончательно поняла, что прошлого не вернуть и, возможно, уже никогда она не сможет назвать кому бы то ни было свое настоящее имя. Потому что сейчас звучание его было равносильно смертному приговору. Но, несмотря на все перипетии своего трагичного существования и страдания от потери родных обожаемых людей, Машенька была готова бороться с небом за право жить и дышать дальше, здесь и сейчас. Пусть даже в невыносимых условиях, уготованных ей, но другого выхода судьба не предоставила ей теперь…
Российская империя, Таганрог,
1790 год, Ноябрь, 8
Едва Маша достигла цыганского табора, она чуть сбавила быстрый шаг, решив отдышаться. Прислонившись к пыльной цветной ткани стены кибитки, девушка прикрыла глаза, ощущая, как сильно колет в боку. Около пяти часов они с цыганками провели в городе, и это было для девушки тяжким испытанием, все-таки шел уже восьмой месяц беременности.
– Нагулялась? – раздался около нее грубый, недовольный мужской голос. Маша распахнула глаза и нахмурилась. Перед ней стоял Тагар. Уже давно невысокая коренастая фигура молодого цыгана с серьгой в ухе вызывала у нее чувства брезгливости и неприязни. Несколько месяцев Тагар добивался Машиного расположения, хотя она постоянно отказывала ему в общении и просила оставить ее в покое. Но цыган, видимо, не собирался отступать и при малейшей возможности пытался с ней заговорить.
– Да, а что? – парировала Маша грубо, зная, что только неучтивостью можно отпугнуть наглого цыгана. Она попыталась обойти его, но Тагар встал у нее на пути. Хищно ухмыльнувшись, он обнажил гнилые зубы и проскрежетал:
– Как сходили в город?
Маша нахмурилась и холодно ответила:
– Довольно удачно. Лачи отнесла все деньги Баро.
– Мне нравится, что теперь ты стала одной из нас. Будешь меньше задирать нос! А была бы умной девкой, так на меня бы посмотрела. Чем я не хорош для тебя?
– Вы мне не нравитесь, Тагар, сколько раз можно повторять? – раздраженно сказала Маша.
– Что это ты мне выкаешь, как будто я господин какой? – ощетинился цыган. – Ты по-простому мне говори. Будешь со мной или нет?
– Нет, не буду! – произнесла Машенька нервно и сплюнула ему под ноги, как и подобало у цыган в знак крайнего раздражения.
Быстро обойдя молодого мужчину, девушка стремительно направилась к своей кибитке. Тагар уже хотел последовать за непокорной девушкой, но на пути возникла его сестра, Злата.
– Оставь ее, Тагар, ее судьба не ты! – недовольно заметила цыганка.
– Опять скажешь, что видишь судьбу? – огрызнулся Тагар на сестру, испепеляя ее гневным взглядом.
– Да. Я вижу, что ее судьба – высокий дворянин, вельможа, а не ты! – парировала Злата, не собираясь сходить с пути брата.
– А мне все равно. Я хочу эту девку, и я ее добуду! – прогрохотал Тагар и, грубо оттолкнув сестру, направился к кибитке цыганского барона.
– Страдать будешь, да и только, – пожала плачами Злата, смотря ему вслед.
Взобравшись в кибитку, Машенька отметила, что Шаниты нет. Устало сев на цветастое одеяло, кинутое сбоку, девушка глубоко вздохнула, положив руку на выступающий живот. В ее мыслях опять появился образ молодого красивого офицера, который когда-то обещал ей счастливое будущее. Несмотря на предательство Чемесова, Машенька до сих пор любила Григория, хотя и чувствовала неистовую обиду на него. Малыша же, живущего под сердцем, девушка уже обожала и считала, что дитя неповинно в дурных поступках своего отца.
За минувшие, тревожные и трудные для нее месяцы Маша сильно изменилась. Она стала более сдержанной, печальной, молчаливой. Словно стремительно повзрослела и вышла из того наивного юного дурмана, который присущ весьма молодым и порывистым натурам. Все драматичные события, которые уже произошли в ее жизни, преждевременная смерть родных людей, тягостные условия жизни у цыган, ежедневные мысли о туманном, тревожном будущем вместе с малышом, которого она должна была скоро родить, накладывали мрачный след на ее нежную, юную, израненную душу.
Так и сидя на одеяле, через некоторое время Маша ощутила, что боли внизу живота, мучающие ее с утра, стали более ощутимыми и менее терпимыми. Она все гадала, отчего так жутко тянет в низу живота, ибо до родов был еще целый месяц. Не понимая, что происходит, девушка неосознанно поджала ноги к животу, так боль чувствовалось меньше, и, выглядывая в окно на тряпичной стене кибитки, напряженно принялась ждать возвращения Шаниты. Цыганка пришла из соседней деревни только через час и, проворно взобравшись в свою кибитку, улыбнулась девушке.
