Красные партизаны на востоке России 1918–1922. Девиации, анархия и террор

скачать книгу бесплатно

Пьяные погромы 1917 года в городах и крупных селах сделались повседневностью всей страны. В ноябре они захлестнули Петроград, а затем большинство губернских и уездных центров страны, утихнув только в декабре[340 - Нарский И., Хмелевская Ю. «Упоение» бунтом в русской революции (на примере разгромов винных складов в России в 1917 году) // Российская империя чувств: подходы к культурной истории эмоций: Сб. статей / Под ред. Я. Плампера и др. М., 2010. С. 262–263.]. Но и позднее наличие запасов доступного алкоголя сильно влияло на настроение масс: в конце февраля 1918 года рабочие депо Томской дороги едва не разгромили Боготольский совдеп после агитации со стороны одного слесаря, утверждавшего, что совдеповцы растратили деньги и пользуются целой бочкой спирта, а потому их, пьяниц, надо разогнать и спирт отнять[341 - ГАНО. Ф. П-5. Оп. 2. Д. 870. Л. 3.].

Дезертирство из огромной армии, где только вчерашних крестьян было свыше 10 млн, а также уклонение от мобилизации стали в 1917–1918 годах важнейшим источником пополнения революционных рядов. В период до Октябрьского переворота численность дезертиров составляла не менее 1,5 млн[342 - Галин В. В. Интервенция и Гражданская война. М., 2004. С. 16.]. Феномен массового дезертирства превращал значительную часть активного сельского населения в маргиналов-полууголовников, прямо заинтересованных в слабой власти, неспособной разыскивать и карать дезертиров. Отрыв от привычной хозяйственной деятельности, от семьи, неопределенность социального статуса, неясность перспектив дальнейшей социализации, неустроенность в бытовом отношении – все это уродовало крестьянскую психику, порождая настоящих монстров, которых преследовало государство и отторгала (но в то же время и деятельно пополняла за счет потоков все новых дезертиров) деревенская среда[343 - Сухова О. А. «Бунтующая деревня»: нерегулярный формат Гражданской войны (По материалам Среднего Поволжья) // Доклады Академии военных наук. Саратов, 2009. № 3 (38). С. 129–130.]. Психопатия, как известно, процветает в нестабильных обществах, где личности именно такого склада получают конкурентное преимущество. Их импульсивность, жестокость и отсутствие страха помогают, при риске своей и чужими жизнями, добиваться быстрых выгод; также способности психопатов делают их мастерами манипуляций. Поэтому в революционной и повстанческо-военной среде психопаты преобладали среди руководителей и активистов.

В ходе Первой мировой войны Россия резко «покраснела» – помимо большевиков, экстремистские взгляды разделялись многочисленными эсерами и анархистами, количество которых стремительно росло. В 1917 году огромную революционизирующую роль и в деревне, и в городе сыграли многочисленные дезертиры и отпускники. В. В. Канищев заявил, что успех большевиков в октябре 1917 года зависел не от сознательного пролетариата, а от «анархистски настроенных слоев населения», от «стихийной бунтарской массы». С. В. Яров утверждал, что «в массе своей, за исключением отдельных отрядов рабочих-активистов и красногвардейцев», петроградский пролетариат в Октябрьском перевороте не участвовал[344 - Канищев В. В. Русский бунт – бессмысленный и беспощадный. С. 104; Яров С. В. Пролетарий как политик. Политическая психология рабочих Петрограда в 1917–1923 гг. СПб., 1999. С. 7.].

Почти весь спектр участников дореволюционной политической борьбы внес лепту в идеологическое обоснование экстремизма и насилия по отношению к оппонентам[345 - Гейфман А. Революционный террор в России. 1894–1917. М., 1997; Будницкий О. В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX – начало XX в). М., 2000.]. Леонид Андреев в письме П. Н. Милюкову в июле 1919 года отмечал: «Массы были приведены в движение и фанатическое неистовство обещанием чуда, необыкновенного праздника, который наступит на земле: кто был ничем, тот будет всем. И это завтра – сейчас – сию минуту! И отсюда такое роковое бессилие всех трезвых слов, трезвых программ и честных, но трезвых обещаний…»[346 - Два неизвестных письма Леонида Андреева к П. Н. Милюкову // Минувшее: исторический альманах. М.; СПб., 1991. Вып. 4. С. 353.] Новейшая книга В. Булдакова и Т. Леонтьевой о Первой мировой войне доказывает, что «революция выросла не столько из развала экономики… сколько из неоправданных ожиданий, связанных с обещанной победой. <…> …Пришедшие к власти в 1917 году либералы и социалисты не сумели убедить народ продолжать войну, открыв тем самым дорогу революционной утопии»[347 - Булдаков В. П., Леонтьева Т. Г. Война, породившая революцию. Россия, 1914–1917 гг. М., 2015.].

Слабость власти провоцировала экстремистов. В 1915 году министр юстиции И. Г. Щегловитов отмечал: «Паралитики власти слабо, нерешительно, как-то нехотя борются с эпилептиками революции»[348 - Пайпс Р. Русская революция: В 3 кн. М., 2005. Кн. 1. С. 333.]. Даже огромная часть элиты совершенно не понимала, что принесут большевики. Летом того же 1915 года Анна Ахматова и Николай Гумилёв были «у Ф. К. Сологуба на благотворительном вечере, устроенном Сологубом в пользу ссыльных большевиков. Билеты на вечер стоили по 100 рублей. Были все богачи Петербурга…»[349 - См.: Лукницкий П. Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Париж, 1991. Т. 1: 1924–1925 гг.]. В июле 1917 года П. Н. Балашов, бывший лидер фракции националистов в Государственной думе и один из крупнейших землевладельцев страны, во время большевистской демонстрации сказал мемуаристу: «Только одного прошу у Бога: чтобы большевики захватили власть. Тогда произойдет небольшое кровопускание, и все будет кончено»[350 - Либерман С. И. Построение России Ленина. Hyperion Press, 1978. С. 34.].

Член французской военной миссии в России Пьер Паскаль отметил в дневнике в сентябре 1917 года: «Пажеский корпус голосовал за большевиков», а в октябре: «Вчера г[осподи]н Путилов мне сказал, что он голосовал за большевиков»[351 - Геллер М., Некрич А. Утопия у власти. London, 1989. С. 36.]. Часть верхушки всерьез рассчитывала, что большевики, пытаясь реализовать свои утопии, уничтожат наименее адекватных носителей власти, но и сами будут сразу скомпрометированы и, в свою очередь, вырезаны. Личности попроще тоже считали большевиков преходящим эпизодом, благодаря которому можно будет на фоне слабой власти проявить собственные криминальные наклонности.

«Для дикаря, ребенка и психически больного граница между реальным и фантастическим, возможным и утопическим, – очень призрачна и неопределенна. <…> За пределами небольшого круга их обычной будничной среды начинается мир смешения „реального“ со „сказочным“, фантастики с действительностью»[352 - Durkheim Е. Les formes еlеmentaires de la vie religieuse. Paris, 1912 (цит. по: Сорокин П. А. Социология революции. М., 2005. С. 176).]. Поэтому интенсивная пропагандистская обработка невежественных масс, особенно солдат и матросов, левацкими активистами, упрощенные и доступные для восприятия демагогические призывы, проповедь пораженчества, натравливание черни на имущие классы, жандармов и офицеров – все это оказалось очень действенным, удобрив почву для стихийного неподчинения всякой власти и колоссального всплеска самосудов что в деревне, что в городе.

Россия в 1917 году в подавляющем большинстве голосовала за левые партии и фактическое безвластие. Распространение радикальных идей в лишенном прежних властных скреп патриархальном обществе привело к сумятице, жажде быстро добиться общей справедливости – политической, имущественной, национальной и т. д. – насильственным путем. Несогласным надлежало быть отброшенными с дороги, а то и уничтоженными. Лозунг «Смерть буржуям!» прозвучал на улицах задолго до появления ВЧК[353 - Булдаков В. П. Красная смута. С. 427.].

Один солдат-крестьянин выразил распространенное мнение: «…как подумаю, вдруг все на старое обернется, а я и обиды-то своей не выплачу, – тут и звереешь»[354 - Федорченко С. Народ на войне. М., 1925. Т. 2. С. 68.]. Интеллигенция на месте обожаемого издалека народа смутно, а затем все четче различала выдвинувшуюся в ходе революции на первый план фигуру хама, требовавшего поменяться местами с прежней элитой: «Лакейское требование „побарствовать“ было характерно для всей нашей революции»[355 - Пасманик Д. С. Революционные годы в Крыму. Париж, 1926. С. 49.]. «„Хоть четверть часа, да наши!“ Такова психологическая подкладка большевизма в народной толще», – пояснял белый генерал. Даже ранняя советская пресса осудительно отмечала, что «для вчерашнего раба самое сладко[е] – расплата, а самое святое – злоба»[356 - Геруа А. Полчища. С. 83; Сибирские огни. Новониколаевск, 1922. № 3. С. 171.].

Враждебные красному лагерю мемуаристы справедливо подчеркивали, что большевики привлекли массы своими резкими и агрессивными лозунгами, которые фактически разрешали вооруженный произвол, призывали дезертировать, не повиноваться властям, мстить, грабить и уничтожать «буржуев». Известный меньшевик М. И. Либер в июле 1917 года печатно заявлял, что большевики «объединили самые темные элементы петроградского населения, которые хотят только мародерствовать» и что надо судить коммунистических вождей за провокационный и чисто криминальный лозунг «Грабь награбленное!»[357 - Единство. Пг., 1917. 14 июля.]. В революцию шли всевозможные маргиналы – от безработных, попрошаек, хулиганов и пьяниц до дезертиров и бандитов.

Большевистская пропаганда классовой ненависти, призывы грабить пали на благодарную почву, унавоженную вековыми фобиями. Особенно заражали эти лозунги активную часть низов, готовую идти в Красную гвардию, а затем в милицию, РККА, ЧК, продотряды и структуры местной власти, чтобы перестать «быть никем». Большевики предлагали массам, включая настоящих подонков общества, такую систему скоростных социальных лифтов, которой наиболее эффективно пользовались те, кто всегда готов следовать призыву к анархии и разрушению, – люмпенско-криминальные слои.

Противоположный лагерь, напротив, бессильно призывал к порядку, дисциплине, трезвости, самоограничению – к вещам, переставшим быть актуальными для широких слоев населения. Часть мыслящего слоя этот быстрый спуск социума по эволюционной лестнице в Средневековье, к Московской Руси ощущала без иллюзий. Марк Алданов писал, что «…на низах культуры календарь… показывает семнадцатый век»[358 - Алданов М. А. Огонь и дым. Париж, 1922. С. 53.]. Опомнившийся М. Горький в мае 1918 года писал: «Мы, Русь, – анархисты по натуре, мы жестокое зверье, в наших жилах все еще течет темная и злая рабья кровь…»[359 - Набоков В., Уилсон Э. Дорогой Пончик. Дорогой Володя. Переписка. 1940–1971. М., 2013. С. 27; Горький М. Несвоевременные мысли. Париж, 1971. С. 198.] В своем знаменитом труде Х. Ортега-и-Гассет в 1930 году указывал, что «и большевизм, и фашизм – ложные зори; они предвещают не новый день, а возврат к архаическому, давно пережитому, они первобытны»[360 - Ортега-и-Гассет X. Восстание масс // Вопросы философии. 1989. № 3. С. 153.].

В условиях краха традиционной государственности и морали само население, как и администрация, повсеместно и активно использовало насилие в собственных интересах. И это насилие часто выступало в качестве наиболее эффективного средства выживания не только государственных структур, но и самого населения, что свидетельствовало о глубине архаизации общества[361 - Нарский И. В. Формы насилия и стратегии выживания населения на Урале в 1917–1922 гг. // Гражданская война на Востоке России: новые подходы, открытия, находки. М., 2003. (Библиотечка россиеведения. Вып. 8: Материалы научной конференции в Челябинске 19–20 апреля 2002 г.) С. 130, 131.]. Отмечено, что приход во власть необразованных и молодых лидеров придавал ей «особенно жестокий, кровавый характер»[362 - Ржевский Л. Коммунизм – это молодость мира… // Синтаксис. Париж, 1987. № 17. С. 41.]; по мнению современного историка, повышение доли молодых возрастов в предреволюционные годы способствовало росту преступности из?за тяготения молодежи к маргинализации[363 - Булдаков В. П. Красная смута. С. 23.]. Упадок и без того некрепкого религиозного чувства способствовал разгулу темных страстей. Терявшая влияние церковь понимала происходящее: в январе 1918 года на Поместном соборе иерархи тревожно говорили о том, что «большевик – крестьянин и рабочий – крепко убежден… что если убивает, то не делает греха»[364 - Булдаков В. П., Леонтьева Т. Г. Революция, религия, культура: взаимодействие центра и периферии в 1917–1918 гг. // Революционная Сибирь: истоки, процессы, наследие. С. 186.].

Картину разразившейся вскоре войны всех против всех усложняют эпизоды, которые раскрывают внутреннюю логику коллективной мобилизации на протяжении всей Гражданской войны. С одной стороны, несомненен крах институциональных и моральных норм, а с другой – видно, что «беспощадный» русский бунт не всегда был «бессмысленным»: согласованные мотивы и цели имелись у широкого спектра народных движений – от атаманщины на Украине и в Сибири до басмачей в Центральной Азии и крестьянских восстаний в центре России, для участников которых насилие выглядело эффективным и, безусловно, имело смысл[365 - Энгельштейн Л. Новая российская революция: возвращаясь к 1917 году // Личность, общество и власть в истории России: Сб. научных статей, посвященный 70-летию доктора исторических наук, профессора В. И. Шишкина / Ред. В. М. Рынков, А. И. Савин и др. Новосибирск, 2018. С. 234.].

Восточные окраины России отличала значительная специфика, имевшая для судеб региона самое негативное содержание. Сибирь и Дальний Восток исстари пополнялись вольным людом, среди которого велика была прослойка уголовного элемента. До 1917 года именно ссыльнопоселенцы давали основной процент наиболее опасной рецидивной преступности[366 - Шиловский Д. М. Криминогенная обстановка на территории Томской губернии во второй половине XIX – начале ХХ вв. // Актуальные вопросы гуманитарных наук: Межвузовский сб. научных трудов. Новосибирск, 1999. С. 7.]. За XIX век примерно 1 млн уголовников остался в Сибири на постоянное жительство. В канун Февральской революции в Сибири находились десятки тысяч опасных уголовников, а также не менее 9346 политических ссыльных и 485 политкаторжан[367 - Роль государства в освоении Сибири и Верхнего Прииртышья в XVII–XX вв. / Ред. М. В. Шиловский. Новосибирск, 2009. С. 268; Резун Д. Я., Шиловский М. В. Сибирь, конец XVI – начало XX века: фронтир. С. 90.]. Только на территории будущей Тюменской губернии проживало свыше 100 тыс. крестьян из ссыльнопоселенцев, не имевших, по царским законам, права на земельные доли[368 - Горюшкин Л. М. Рынок рабочей силы в сибирской деревне начала ХХ в. // Бахрушинские чтения: Сб. научных трудов. Новосибирск, 1974. С. 143.] и готовых к насильственному аграрному переделу.

Советскими историками преступность, погромы, убийства в начале ХX века рассматривались как борьба трудящихся с эксплуатацией[369 - Остроумов С. С. Преступность и ее причины в дореволюционной России. М., 1980. С. 34.]. Анализ прессы показывает, что серьезная преступность в 1905–1907 годах выросла в разы, охватив все городские и сельские поселения[370 - Храмцов А. Б. Преступления в городах Западной Сибири: виды, характер, динамика (1905–1907) // Вопросы истории. 2021. № 8 (1). С. 272–277.]. В ходе ее предреволюционного скачка уголовный мир пополнился массой отъявленных преступников из слоев общества, ранее от криминала далеких (новый, еще более мощный подобный скачок дала пореволюционная смута). Отбывавший каторгу с 1911 года за убийство с ограблением П. М. Никифоров в мемуарах отмечал существенные изменения в составе каторжан после 1905 года: пришли арестанты из множества новых грабительских шаек, участники которых «не имели за собой уголовного прошлого и комплектовались за счет безработной молодежи или авантюристически настроенной интеллигенции». Пополнив ряды каторжан, они вытеснили прежних авторитетов за счет интеллекта, «энергии и организованности»[371 - Никифоров П. Муравьи революции. М., 1932. С. 227–230.].

В 1900–1913 годах число имущественных преступлений в России умножилось в 2 раза, а наиболее опасных, против личности, – в 2,5 раза[372 - Герцензон А. Борьба с преступностью в РСФСР. М., 1928. С. 14.]. Рост общей преступности стал одним из слагаемых революционного террора, подготовив кадры маргиналов, с разной степенью сознательности откликнувшихся на революционные идеи[373 - Ковтуненко П. О. Уголовный террор в Прикамье накануне революции 1905–1907 гг. (по материалам неофициальной части Пермских губернских ведомостей) // Вестник Самарского государственного университета. 2008. № 63. С. 151–155.]. Это чувствовали и партийные интеллигенты, и боевики. «Идейная уголовщина», исповедуемая красными[374 - Павлова И. В. Сталинские репрессии как способ преобразования общества // Возвращение памяти: Историко-архивный альманах. Новосибирск, 1997. Вып. 3. С. 29.], наглядно проявилась в действиях новой власти с первых недель ее установления. Освобождение социума от моральных запретов было важной задачей большевистских вождей.

Современная точка зрения на революционное подполье гласит, что оно «было цинично, довольно безразлично к людским судьбам и жизням, широко пользовалось манипуляциями, провокацией, ложью, демагогией. За всем этим стояли специфические корыстные корпоративные интересы профессиональных революционеров»[375 - Эдельман О. Сталин, Коба и Сосо. Молодой Сталин в исторических источниках. М., 2016. С. 118–119.]. Эти интересы требовали активно использовать и криминал. Интеллектуал А. А. Богданов провозглашал: «Кричат… против экспроприаторов, грабителей, против уголовных… А придет время восстания, и они будут с нами. На баррикадах взломщик-рецидивист будет полезнее Плеханова»[376 - Гейфман А. Революционный террор в России. С. 216.]. Рабочий Вано Стуруа на XII съезде РКП(б) восклицал: «Запомним слова т. Ленина, который наивным товарищам, когда они задали вопрос: „что такое коммунистическая мораль?“, – сказал: убивать, уничтожать, камня на камне не оставлять, когда это в пользу революции; но в другом случае гладьте по голове, называйте Александром Македонским, если это в пользу революции»[377 - Двенадцатый съезд РКП(б). 15–17 апреля 1923 г. Стенографический отчет. М., 1968. С. 506.].

Один из ленинских соратников, говоря о практике революционных контрибуций, негодовал, высказываясь в том смысле, «что не для того делали революцию, чтобы уподобляться кавказским разбойникам, которые берут в плен людей и требуют выкуп». Ленин в ответ лишь подчеркивал утилитарность этого сугубо необходимого процесса: «Согласитесь, есть маленькая разница: кавказские разбойники кладут выкуп себе в карман, а мы его берем для целей революции…»[378 - Затонский В. Водоворот // 7 лет: Октябрьский сборник. Харьков, 1924. С. 139.] Не только И. В. Сталин и Л. Б. Красин были столпами экспроприаций. Будущий глава ВЦИК Я. М. Свердлов весной 1906 года в Перми лично организовал две оказавшиеся безуспешными попытки ограбления сборщиков винной монополии, когда были убиты сборщик и ямщик, а один из грабителей застрелен[379 - Глухих И. Три встречи (Воспоминания о т. Свердлове) // Борьба за власть. Пермь, 1923. Т. 1: Дни неоконченной борьбы. С. 105–106.].

Тем более легко большевики брали деньги, награбленные уголовниками. Известная уральская банда А. Лбова, совершившая ряд кровавых ограблений, обладала «примитивной революционностью» и помогала большевикам и эсерам крупными суммами, благодаря чему был организован побег знаменитого боевика-большевика Камо (Тер-Петросяна) из Берлинской тюрьмы[380 - Семёнов В. Л. Революция и мораль (Лбовщина на Урале). Пермь, 2003. С. 20, 21, 140, 203.]. По мнению исследовательницы А. Гейфман, в начале ХX века появился новый тип террориста – идейный разбойник, легко применяющий откровенный криминал в своей революционной работе. Характерно, что окончание первой русской революции отнюдь не означало прекращения революционного террора: с января 1908 по середину мая 1910 года произошло 19 957 террористических актов и экспроприаций, в результате которых были убиты 732 государственных чиновника и 3051 частное лицо, а 1022 чиновника и 2829 частных лиц – ранены[381 - Гейфман А. Революционный террор в России. С. 15–19.].

После 1907 года «уральские горы и леса на несколько лет оказались во власти „лесных братьев“ – членов боевых групп разогнанных радикальных социалистических партий, терроризировавших местное население»[382 - Нарский И. В. Чего ожидали и что увидели уральские горожане в 1917 году? С. 147–148.]. Сибирский каторжанин писал, что в 1911 году в Иркутской тюрьме появилось пополнение: «Нетерпеливая молодежь, увлекаемая романтикой боевой жизни, часто шла в тайгу, создавала партизанские группы с намерением вести систематическую вооруженную борьбу с самодержавием. <…> Но на практике такие выступления сводились к убийствам мелких полицейских и жандармских чиновников и к экспроприации, в конечном счете носившим характер самоснабжения. Таково по существу было движение лбовцев на Урале, действия боевой дружины в Верхоленском уезде. К этому же свелось и выступление зиминской группы»[383 - Никифоров П. Муравьи революции. С. 159–164.].

Возглавлявшая весной 1919 года Бердянскую уездную ЧК Екатеринославской губернии левая эсерка Н. И. Введенская уважительно писала об уголовниках-анархистах, к чьей помощи широко прибегало большевистско-эсеровское подполье: «А как обойтись без этих представителей общественного подполья, когда у них было оружие, они были ловки и смелы и могли выполнить любое поручение комитета? <…> Ведь знала же я, наши политические – кровь от крови и плоть от плоти уголовных. Кто же шел в подполье бесстрашно на все: на эксы и убийства[,] как не эти же уголовные, под влиянием нашей агитации они только меняли цель своего ремесла»[384 - Ермоленко Т. Ф., Морозова О. М. Погоны и будёновки. С. 265, 266.].

При этом размах революционного криминала значительно превосходил ответные меры государства. Сталин, поклонявшийся силе и террору, притом хорошо знакомый с карательными органами самодержавия, презирал царя и его полицию за мягкотелость. Близкий к Сталину Д. Бедный рассказывал мемуаристке, что однажды на семейном обеде вождь заявил: «Какой ишак был Николай Второй! За все свое царствование он повесил всего каких-нибудь десять тысяч революционеров, главным образом евреев. Это приходится по одному человеку на каждый город. Захоти он быть более щедрым, повесь, ну, хотя бы полмиллиона – никакой революции не было бы, и мы с вами, товарищи, не сидели бы здесь, в Кремле!»[385 - Иорданская М. К. Новый table-talk // Новое литературное обозрение. 1994. № 9. С. 216.]

Сибирь и Дальний Восток входили в число наиболее криминализированных территорий царской России. Несмотря на значительный процент уголовных элементов населения и тревожные тенденции предреволюционных лет, Восточный регион не мог похвастать сильной местной властью. Зарубежный историк отметил недостаточность, «рыхлость» государственно-административной и полицейской системы в сельской местности, не преодоленную и в ходе столыпинских реформ[386 - Байрау Д. Янус в лаптях: крестьяне в русской революции. 1905–1917 гг. // Вопросы истории. 1992. № 1. C. 22–28.]. Один из старожилов перед революцией говорил политссыльному, что в Сибири «власть притеснительная слабая супротив российской. В зубы никто не тычет, в глаза не колет»[387 - Роль государства в освоении Сибири и Верхнего Прииртышья. С. 127.]. Во многих селах представителей власти, особенно из силовых структур, не было совсем. Образовательный уровень населения оставался крайне низким: в сибирской деревне в 1920 году грамотных в расчете на 1 тыс. человек было только 288 мужчин и 96 женщин[388 - Эйхе Г. Х. Опрокинутый тыл. С. 308.]; моральный же уровень не сильно отличался от показателей грамотности. Сибирские старожилы, за исключением старообрядцев, отличались к ХX веку невысоким уровнем веры.

Столыпинское переселение затронуло наиболее активную часть российской деревни: за Урал ехали люди с повышенной социальной мотивацией, мобильные, но вовсе не чуждые завистливой враждебности к коренным сибирякам, для которых владение десятком-другим голов крупного скота являлось нормой. Таким образом, в Сибири и на Дальнем Востоке не только стремительно пополнялся слой разбогатевших хозяев, но и взрывным образом подскочила численность тех лиц, кто был не в состоянии быстро поднять свое хозяйство до зажиточного уровня, существовал батрачеством и жаждал силового имущественного уравнения. Например, в Канском уезде, ставшем в 1919 году одним из центров антиправительственного сопротивления, переселенцев было 76%[389 - Партизанское движение в Сибири / Центрархив; подгот. к печ. А. Н. Туруновым. М.; Л., 1925. Т. 1. Приенисейский край. С. 6.]. И для «свежих» переселенцев стремление поживиться – в условиях резкого ослабления государственных и моральных устоев – за счет богатого казачества, крестьян, горожан, а также «инородцев» оказалось серьезнейшим побудительным мотивом участия в красном повстанчестве.

Постепенное размывание патриархальных устоев во второй половине XIX века разрушало привычные семейные и общинные связи, значительно повысило уровень конфликтности и уголовной преступности. Уже в предреволюционные годы тревожно выглядела эскалация насилия в конфликтных ситуациях между сельскими обществами и властью. Так, в 1908–1916 годах в Томской губернии «в 70 случаях, т. е. в каждом четвертом, волнения сопровождались нападением или сопротивлением» по отношению к властям. Если в 1861–1904 годах в этой губернии зафиксировали один случай массовых выступлений, то в 1908–1916 годах – более десяти, с 29 погибшими из числа полицейских, чинов лесной стражи, сельских старост и других представителей администрации (еще 89 было ранено или избито); крестьяне же потеряли убитыми 13 и ранеными 14 человек[390 - Шиловский Д. М. Крестьянские выступления 1861–1916 гг. в Томской губернии как форма правонарушений // Вопросы истории Сибири ХX века: Межвузовский сб. научных трудов. Новосибирск, 1999. С. 49.]. Таким образом, жестокость народная значительно превосходила государственную.

Мировая война стала детонатором нараставшего бунта низов. Слабая буржуазная прослойка оказалась атакована массами, жаждавшими уравнивания; между тем даже в зажиточной Сибири перед Первой мировой войной численность средней и крупной буржуазии составляла всего 60 тыс. человек[391 - Мосина И. Г., Рабинович Г. Х. Буржуазия Сибири в 1907–1914 гг. // Из истории буржуазии в России. Томск, 1982. С. 111.]. Многочисленные демобилизованные и дезертировавшие солдаты – к 1918 году во многих деревнях основная часть трудоспособного мужского населения – были средой, легко превращавшейся в радикально настроенную и крайне агрессивную толпу. С лета 1914 года волна солдатских бунтов стала соединяться с частыми городскими погромами со стороны низов[392 - Шиловский М. В. Массовые беспорядки среди мобилизованных в Сибири во второй половине июля 1914 г. // Гуманитарные науки в Сибири. 2013. № 1. С. 84–88.].

Такая социальная поляризованность в сочетании с обильным уголовным элементом, всегда готовым объединиться в шайки и чутко реагирующим на любое ослабление правоохранительной системы, рождала в социуме напряжение, чреватое анархическим взрывом. «В октябре 1916 года петроградец С. Облеухов писал В. М. Пуришкевичу: „Меня в ужас приводит настроение улицы. <…> Улица превратилась в клуб, где недовольство и возмущение объединяет всех и вся. Нужна только малейшая искра, чтобы начались поголовные погромы“»[393 - Колоницкий Б. И. «Трагическая эротика»: образы императорской семьи в годы Первой мировой войны. М., 2010. С. 23.].

Сильно отягчало ситуацию присутствие огромной прослойки маргинализированных профессиональных и полупрофессиональных революционеров: к началу 1917 года в России имелось много более 100 тыс. человек, проникнутых идеей разрушения и прямо причастных к террористическим организациям эсеров[394 - См.: Городницкий Р. А. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901–1911 гг. М., 1998.], анархистов и большевиков, причем подавляющая их часть находилась на свободе. Эти личности, и идейные, и беспринципные, но одинаково напитанные энергией отрицания, смешались с уголовниками и различного рода авантюристами, составив кадры революционного элемента. Численность профессиональных уголовников подскочила в результате мартовской амнистии Временного правительства, когда на свободу было выпущено около 90 тыс. осужденных (почти три четверти от числа всех содержавшихся в местах лишения свободы), включая около 15 тыс. бандитов, убийц, грабителей. Количество убийств по стране увеличилось в революционный период в 10 раз, а бандитских нападений и грабежей – в 14 раз[395 - Старцев В. И. Внутренняя политика Временного правительства. Л., 1980. С. 185; Корецкий Д. А., Пособина Т. А. Современный бандитизм: криминологическая характеристика и меры предупреждения. СПб., 2004. С. 39.]. Свою роль в радикализации социума сыграло и наличие примерно 0,5 млн психических больных[396 - Аксёнов В. Б. Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918). М., 2020. С. 924.].

Ряд особенностей коммунистической партии (радикализм программы, жесткая внутрипартийная дисциплина, значительная доля молодежи, люмпенов и маргиналов, агрессивная субкультура и др.) являлись своеобразным коэффициентом, увеличивающим степень влияния большевиков на социальные процессы[397 - Вебер М. И. Уральская провинция в начале Гражданской войны (на материалах Камышловского и Шадринского уездов Пермской губернии) // Уральский исторический вестник. 2009. № 3 (24). С. 74.]. Левые эсеры, впоследствии активно работавшие в ВЧК-НКВД, были не менее радикальны, чем большевики, и тоже разделяли идеи глобальной социальной чистки. Приказ командующего большевистскими армиями, воевавшими с войсками Центральной рады, эсера М. А. Муравьёва, отданный 4 февраля 1918 года перед штурмом Киева, среди прочего гласил: «Войскам обеих армий приказываю беспощадно уничтожить в Киеве всех офицеров и юнкеров, гайдамаков, монархистов и врагов революции»[398 - Антонов-Овсеенко В. А. Записки о гражданской войне. М., 1924. Т. 1. С. 154.]. Нарочито расплывчатый термин «враг революции» позволял максимально расширить число подлежавших уничтожению.

Значительная часть общества под влиянием большевистской, левоэсеровской и анархистской пропаганды желала насильственного передела собственности, сочувственно воспринимала идеи не только экспроприаций и дележа «награбленного», но и социальных чисток. Идея таких кампаний по физическому истреблению «врагов» витала в воздухе, подкрепляясь авторитетом большевистских вождей, их заявлениями (от раннего высказывания Ленина об «очистке земли российской от всяких вредных насекомых» до предсмертных его слов вроде «очистим Россию надолго» и «мы еще вернемся к террору»), популяризировалась в прессе и постоянно реализовывалась в самых устрашающих формах.

Идею классового противостояния большевики не привнесли извне. Они только укрепили и развили, четко сформулировали и оформили то, что присутствовало уже в определенном слое городских и сельских жителей. «…Лидеры советской власти являлись носителями того антибуржуазного сознания, которое было широко распространено в разночинской массе… населения»[399 - Рынков В. М. Репетиция классовой ненависти: сельская жизнь в описаниях корреспондентов кооперативных журналов в предреволюционную и революционную эпоху // Человек – текст – эпоха: Сб. научных статей и материалов / Ред. В. П. Зиновьев и др. Томск, 2008. С. 241.], давшей много революционных активистов. Большевики как никто, если говорить словами О. Мандельштама, «считали пульс толпы и верили толпе». Они оседлали анархическую стихию разбуженной черни и, хотя сами нередко страдали от ее необузданности, постепенно все более уверенно растравляли и направляли эту разрушительную мощь против бесчисленных врагов своего режима. Н. Н. Берберова писала, что «сермяжный демос шел в историю, сметая все… на своем пути»[400 - Берберова Н. Н. Курсив мой. Нью-Йорк, 1983. Т. 1. С. 94.]. Белый генерал констатировал, что в 1917 году «…народное море кипело волнами зависти, жадности и беспросветного шкурничества темных масс. Этим элементам революции вторили гибкая подлость и недоумие людей более образованных, но по тем или иным соображениям примыкавших к революции»[401 - Кислицын В. А. В огне Гражданской войны: мемуары. Харбин, 1936. С. 5.].

Историк С. Б. Веселовский фиксировал в дневнике 20?х годов: «Взбунтовавшиеся низы снесли все начисто, не разбирая правых и виноватых, доброе и дурное. В своем существе наша революция глубоко реакционное движение. В основе ее – злоба первобытного, ленивого и распущенного дикаря против дисциплины и субординации…»[402 - Веселовский С. Б. Дневники 1915–1923, 1944 годов // Вопросы истории. 2000. № 10. С. 114.] Ной Жордания указывал на черты «низовой» архаики, скрывавшиеся под новой политической формой: «…власть советов – это шаг назад, к дореволюционной деревне; это реакция мужика и мужиковатых рабочих против современной формы правления, против западной политической культуры»[403 - Жордания Н. Большевизм. Берлин, 1922. С. 37, 68.].

Крестьянский «черный передел» в европейской части страны в 1917 году уничтожил помещичье хозяйство и, вкупе с кровавыми расправами толпы над офицерами и жандармами сразу после Февраля, показал большевикам огромный потенциал ненависти низших классов к высшим. В Лохвицком уезде Полтавской губернии было разграблено имение известного экономиста М. И. Туган-Барановского, причем его семья рассказывала, что «местный Совет нанял баб, чтобы они рвали и жгли библиотеку»[404 - «Настал 1918 год, и забунтовала Украина». Из воспоминаний А. С. Яроцкого / Публ. Т. И. Исаева и А. А. Чернобаева // Исторический архив. 2019. № 1. С. 18.]. Мужики стремились разорить городских хозяев начисто, чтобы те никогда уже не вернулись.

С марта 1917 года из лесничеств Алтая в Барнаул шли сообщения о захвате казенных и казачьих земель крестьянами, об их отказе платить за аренду земли[405 - Клушин Д. В., Скубневский В. А., Храмков А. А. Революционные события на Алтае. Барнаул, 1987. С. 40.]. Лесничие Алтайского округа фиксировали полное игнорирование закона Временного правительства от 1 июня 1917 года о лесопользовании: «Крестьяне упорно… захватывают казенные земли и леса или, что чаще делают, делят их „по душам“, рубят и везут. Лесничий за попытку противодействовать этим захватам был арестован и „препровожден при пакете“ в Барнаульский Совет солдатских и рабочих депутатов»[406 - Борьба трудящихся за установление советской власти на Алтае (1917–1920): Сб. документов / Под ред. Ф. А. Иванова. Барнаул, 1957. С. 39.].

В конце октября 1917 года атаман одного из казачьих поселков станицы Верхне-Алейской жаловался в Войсковую управу Сибирского казачьего войска на окрестных крестьян: «Нет никакой возможности охранять лес… похитители собираются шайками. При преследовании их, они набрасываются с топорами… Крестьяне… не понимают никаких распоряжений начальства… не делать захватов чужих земель и губления лесов. Но эти отщепенцы, крестьяне разоряют [страну] внутри, а дети ихние и братья самовольствуют на фронте…»[407 - Исаев В. В. Казачество Бийской линии. С. 78.]

В городах тоже бушевали толпы; правительство теряло нити управления. В Калуге местные большевики, пользуясь своим влиянием на полковые комитеты гарнизона, 20–21 сентября 1917 года провели – без всяких правил – досрочные выборы совета солдатских депутатов. Итогом стали его большевизация и отмежевание от Совета рабочих и крестьянских депутатов. Отказавшись выполнять требования властей, солдатский совет игнорировал боевые приказы об отправке маршевых рот на фронт, под угрозой погромов вымогал деньги у частных лиц, силой освободил из тюрьмы четырех преступников-анархистов и сместил ее начальника[408 - Белова И. Б. Гражданская война в Калужской губернии // Вестник Тверского государственного университета. 2020. № 3. С. 127.]. На основе подобных эпизодов М. В. Шиловским и другими высказано мнение о том, что четкого двоевластия в 1917 году на местах не существовало, а было многовластие различных государственных и самодеятельных структур, таких как правительственные комиссары, комитеты общественной безопасности, советы, городские думы, земства, партийные комитеты[409 - Звягин С. П., Макарчук С. В. Томская губерния в переломный момент истории: общественно-политическая жизнь в марте 1917 – ноябре 1918 гг. (Рец. на монографию и докторскую диссертацию В. А. Дробченко) // Гуманитарные науки и образование в XXI в. (история, молодежная политика, туризм): Междисциплинарный сб. научных статей / Отв. ред. А. А. Зеленин и др. Кемерово; Орел, 2017. Ч. 1. С. 142.].

Большевиками урок растущей народной ненависти был отлично усвоен и всемерно пропагандировался. Чекист М. Я. Лацис откровенно писал об обстановке конца 1917 – первой половины 1918 года: «В те дни объявить гражданина врагом народа было равносильно присуждению к смерти. Революционное правосудие не было еще введено в рамки советского аппарата. Каждый революционно-настроенный гражданин считал своей высшей обязанностью расправиться с врагами народа»[410 - Лацис М. Тов. Дзержинский и ВЧК // Пролетарская революция. 1926. № 9. С. 83–84.].

Как это выглядело в глубинке, говорит такой факт. Жители деревни Кочановки Льговского уезда Курской губернии убили в начале 1918 года старого князя Николая Владимировича Гагарина и его зятя, офицера-капитана Чабовского, перебили любимых княжеских собак и зарыли всех убитых вместе с собаками в саду[411 - ГАРФ. Ф. Р-470. Оп. 2. Д. 169. Л. 17.]. По подсчетам С. В. Леонова, с 25 октября 1917 по февраль 1918 года, по неполным сведениям, в ходе антирелигиозных акций было убито свыше 120 представителей церкви и мирян; в Воронеже, Туле, Нижнем Новгороде и городах помельче были расстреляны или разогнаны крестные ходы[412 - Леонов С. В. Начало антицерковного террора в период Октябрьской революции // Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Серия 2. 2016. Вып. 6 (73). С. 84.]. Волнения в Сормове в марте 1918 года начались с похорон видных местных эсеров Чернова и его жены, убитых красногвардейцами[413 - Шубин А. В. 1918 год. Революция, кровью омытая. М., 2019. С. 57.]. «Известия» весной 1918 года одобрительно писали: «Беспощадная гражданская война принимает все более и более широкие размеры… Беднейшие крестьяне села Смирнова решили в борьбе с кулаками применить террор. После того как было убито 12 кулаков, остальные пошли на уступки…»[414 - Известия ВЦИК. 1918. 2 апр.]

Высказано обоснованное мнение, что первоначально террор носил еще стихийный, «„инициативный“ характер» и что «большевики делали ставку… на „народный“ (пролетарский) террор… „снизу“, что могло ошеломить их противников куда серьезней, нежели юридически более или менее обоснованное насилие со стороны власти»[415 - Павлюченков С. А. Военный коммунизм в России: власть и массы. М., 1997. С. 204; Булдаков В. П. Красная смута. С. 872.]. Однако с первых дней работы советские вожди требовали именно насилия. В телеграмме от 26 ноября 1917 года главному комиссару Черноморского флота Совнарком требовал: «Действуйте со всей решительностью против врагов народа»[416 - Бобков А. А. Разворот солнца над Аквилоном вручную. Феодосия и феодосийцы в Русской смуте. Год 1918. Феодосия; Симферополь, 2008. С. 112.].

Среди жителей Сибири, географически сильно оторванной от России и связанной с центром тонкой нитью единственной железнодорожной магистрали, прежде всего сельское население восприняло крушение царской власти и последующие перевороты как возможность совершенно забыть об исполнении каких-либо обязательств по отношению к государству. Большевики и их союзники использовали пассивность крестьянства для сосредоточения усилий по строительству аппарата большевистской диктатуры в городах. Сопротивление мыслящего класса вызывало сильнейшую неприязнь победителей. В Омске железнодорожных чиновников заставили приступить к работе под угрозой расстрела, а 120 человек были преданы суду революционного трибунала. На Кольчугинском руднике совдеп на угрозу забастовки служащих ответил объявлением, что «если кто-то из служащих не выйдет на работу, то будет разыскан и немедленно брошен в шахту». На Анжерских копях местный совет арестовал весь технический персонал, который был освобожден только после вмешательства губернских властей, опасавшихся полной остановки работ. Ачинский уездный съезд учителей, отказавшийся признать советскую власть, был в конце мая 1918 года распущен местным совдепом, а 14 делегатов арестованы и отправлены на только что возникший Чехословацкий фронт для рытья окопов[417 - Дробченко В. А. Политические позиции сибирской интеллигенции в марте 1917 – ноябре 1918 г. // Интеллигенция восточных регионов России в первой половине ХX века: Сб. научных трудов. Новосибирск, 2011. С. 94–98.].

Вожак черемховских шахтеров анархист А. Н. Буйских непринужденно замечал, что после захвата власти в Черемхово они применяли к своим критикам «оздоровляющий рецепт» – «10 или 15 дней заключения в… собачьем ящике»[418 - Буйских А. Н. Революционные очерки. Из воспоминаний за 25 лет. Новониколаевск, 1922. Кн. 1. С. 62–63. Собачьим именовался особый ящик под некоторыми пассажирскими вагонами, предназначенный для перевозки мелких домашних животных.]. Желающих не только арестовывать, но и уничтожать своих противников было более чем достаточно. Мемуарист В. Чащин так вспоминал о председателе Верхнеудинского совета В. М. Серове, убитом белыми: «За… контрреволюционную деятельность было решено арестовать около 200 человек офицеров и прапорщиков. Плохая бы их участь ожидала, но Василий Матвеевич и тут стал на защиту их, стараясь миновать крови, и медлил в отношении ареста и довел тот список до 30 человек, да в сущности и последние 30 человек не были арестованы»[419 - Красная Голгофа. Сборник, посвященный памяти товарищей, погибших за рабоче-крестьянское дело / Под ред. И. Жуковского и З. Макина. Благовещенск, 1920. С. 87–88.]. Тем не менее есть сведения, что большевики к лету 1918 года успели ликвидировать около 150 жителей Верхнеудинска[420 - Bisher J. White Terror. Р. 57–58.].

Практика сибирских коммунистов в конце 1917 и весной–летом 1918 года затронула в большей степени города и окрестные территории, подвергшиеся первым значительным конфискациям имущества, чрезвычайному обложению, реквизициям продовольствия, а также прямым грабежам и арестам. Уже в конце 1917 года в Прибайкалье сетовали на действия «разных самочинных групп», которые «в далеких деревнях, в двухстах верстах от железной дороги, организовывали из солдат, возвратившихся с фронта, „фронтовые комитеты“, „комитеты солдатских депутатов“, вводили налоги… с одной целью – вознаградить вернувшихся с фронта за понесенные ими убытки»[421 - Булдаков В. П. Красная смута. С. 204.]. Как вспоминал лидер Каменского совета Алтайской губернии И. В. Громов, в этот период в уезде из?за самозахватов земли переселенцами «нередко происходили драки и убийства»[422 - ГАНО. Ф. П-5. Оп. 2. Д. 1073. Л. 10.].

Но в целом глубинка, защищенная расстояниями от реквизиционных отрядов, толком узнать о большевиках не успела. Современный автор заметил, что весной 1918 года сибирское общество переживало спад интереса к политике и ослабление революционаристского настроя, а «сопротивление большевизму в Сибири вплоть до… начала мятежа Чехословацкого корпуса не отличалось ни особой ожесточенностью, ни большим числом жертв», поскольку сибирская деревня еще не втянулась основательно в Гражданскую войну[423 - Ларьков Н. С. Начало Гражданской войны в Сибири. С. 154–155.]. Частые антибольшевистские восстания и выступления обычно не отличались многочисленностью. Однако коммунистическая власть и ее оппоненты летом 1918 года смогли вовлечь активную часть населения в вооруженное противостояние.

Глава 2

ЗАПРОГРАММИРОВАННОЕ НАСИЛИЕ

…Ничего в мире не может быть ограниченнее и бесчеловечнее, как оптовые осуждения целых сословий по надписи, по нравственному каталогу, по главному характеру цеха. Названия – страшная вещь.

    А. Герцен. Былое и думы

Левый экстремизм в России имел глубокие корни в антибуржуазных настроениях основной части населения, включая многих интеллигентов, воспринявших идеи марксизма в качестве новой и суровой религии (впрочем, еще декабрист П. Пестель в своем конституционном проекте «Русская правда» утверждал, что общественное благо возможно лишь при строгой дисциплине, для чего необходима сильная политическая полиция, способная к массовому сыску). Пример А. Н. Радищева, ужаснувшегося якобинскому террору, оказался невостребованным.

О пристрастном отношении классиков марксизма к насилию, которое они признавали «повивальной бабкой истории», свидетельствуют их вполне определенные высказывания. В мае 1849 года Маркс говорил в «Новой Рейнской газете» о «революционном терроризме» как о единственном средстве «сократить, упростить… кровожадную агонию старого общества и кровавые муки родов нового общества» и притом угрожал правительству: «Мы беспощадны и… не будем прикрывать терроризм лицемерными фразами»[424 - Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2?е изд. Т. 6. М., 1957. С. 548.]. Энгельс в письме соратнику-эмигранту в апреле 1853 года спокойно рассуждал о скорых и беспощадных «коммунистических опытах», диктуемых революционным нетерпением: «…под давлением пролетарских масс… мы будем вынуждены производить коммунистические опыты и делать скачки, о которых мы сами отлично знаем, насколько они несвоевременны. При этом мы потеряем головы… наступит реакция и… нас станут считать не только чудовищами, на что нам было бы наплевать, но и дураками, что уже гораздо хуже»[425 - Там же. М., 1962. Т. 28. С. 490–491.].

Марксисты и народники изначально относились к перспективе как национального, так и мужицко-пролетарского террора спокойно. Впитавший гегелевскую идею об «исторических» и «неисторических» народах Энгельс в начале 1849 года уверял, подразумевая в основном славян: «В ближайшей мировой войне с лица земли исчезнут не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы. И это тоже будет прогрессом»[426 - Там же. Т. 6. С. 186.]. В конце 1858 года Маркс в статье «Об освобождении крестьян в России» предсказывал скорое кровавое крестьянское восстание в ответ на недостаточно радикальные предложения Главного комитета, занимающегося реформой: «…настанет русский 1793 год; господство террора этих полуазиатских крепостных будет невиданным в истории…»[427 - Там же. М., 1958. Т. 12. С. 701.]

Однако ленинцы вели свою генеалогию не только от Маркса с Энгельсом, но и от еще более крайних радикалов – вроде немецкого революционера К. Гейнцена (1809–1880), который, по цитате, приводимой А. И. Герценом, полагал, что «…достаточно избить два миллиона человек на земном шаре – и дело революции пойдет как по маслу»[428 - Герцен А. И. Собр. соч. в тридцати томах. M., 1956. Т. 10. С. 60.]. Правда, Гейнцен выглядел довольно умеренно по сравнению с иными русскими революционерами. О неизбежности грядущего революционного террора в 1852 году писал своей возлюбленной Н. Г. Чернышевский: «Меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики с дубьем, ни резня»[429 - Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: В 15 т. М., 1939. Т. 1. С. 418–419.]. А П. Н. Ткачёв, озлобленный тюремным заключением, некоторое время считал, что для обновления России необходимо уничтожить всех людей старше 25 лет[430 - Анненская А. Из прошлых лет // Русское богатство. 1913. Кн. 1. С. 62.].

Поклонялись террору и другие виднейшие русские революционеры. Так, Н. В. Шелгунов писал: «Если… пришлось бы вырезать сто тысяч помещиков, мы не испугались бы и этого. И это вовсе не так ужасно»[431 - Утопический социализм в России: Сб. документов / Под ред. А. И. Володина. М., 1985. С. 316.]. А П. Г. Заичневский был уверен: «…прольется река крови… погибнут, может быть, и невинные жертвы… <…> …Бей императорскую партию… бей на площадях… бей в домах, бей в тесных переулках… бей по деревням и селам! Помни, что тогда, кто будет не с нами, тот будет против, кто против, тот наш враг, а врагов следует истреблять всеми способами»[432 - Там же. С. 330, 334.]. Процесс над группой С. Г. Нечаева оказал сильное влияние на тогдашних молодых народников, и сын помещика В. К. Дебогорий-Мокриевич вспоминал: «…в вопросе об убийстве [студента] Иванова после размышлений мы… признали справедливым принцип – „цель оправдывает средства“»[433 - Гамбаров А. В спорах о Нечаеве: к вопросу об исторической реабилитации Нечаева. М.; Л., 1926. С. 27.]. Полная аморальность подобных ультрареволюционеров привлекала Ленина[434 - О Ткачёве как о предшественнике Ленина см.: Karpovich M. A Forerunner of Lenin: P. N. Tkachev // Review of Politics. 1944. Vol. 6. P. 336–350.], особенно восхищавшегося фигурой кровавого демагога Нечаева и не забывавшего повторять бакунинско-нечаевский тезис о том, что нравственно все, способствующее торжеству революции.

Большевики буквально молились на опыт террора якобинцев, копируя его, где только возможно. Весьма образованные деятели Французской революции дали множество примеров палаческого неистовства. Якобинец Ошар писал другу после массовой казни: «Какое наслаждение испытал бы ты, если бы видел осуществление национальной справедливости над 209 мерзавцами! Что за зрелище, достойное свободы! Дело пойдет!» Кутон, ратуя в Конвенте за увеличение числа казней, настаивал: «…время, необходимое для наказания врагов, не должно быть больше времени, необходимого для их опознания». Марат каждый день требовал «убийств, убийств и убийств!»[435 - Сорокин П. А. Социология революции. С. 145, 146.].

Ультрарадикальные настроения были и у многих эсеров: в 1907 году вышла брошюра старого революционера и эсера-максималиста М. А. Энгельгардта (укрывшегося под псевдонимом) «Очистка человечества», где последнее делилось на две подлинные расы – «лучшую», «высшую» и т. п. (расу приличных людей) и «худшую», «низшую» (расу негодяев), причем принадлежность к расе рассматривалась как наследственная. Автор предлагал физически уничтожить всю расу негодяев, к которой относил 7,5 млн сторонников «Союза русского народа»[436 - Павлов Ив. [Энгельгардт М. А.] Очистка человечества. М., 1907. С. 24.]. В. А. Поссе отмечал, что Энгельгардт был сторонником массового красного террора и в своих статьях периода первой русской революции «даже высчитал, что для укрепления социалистического строя в России необходимо уничтожить не менее двенадцати миллионов контрреволюционеров, к которым он причислял кулаков и почти всех казаков, не говоря уже о помещиках, банкирах, фабрикантах и попах»[437 - Поссе В. А. Мой жизненный путь. Дореволюционный период (1864–1917). М.; Л., 1929. С. 407.].

В большевизме, сочетавшем открытое анархическое стремление к разрушению старого[438 - В белой прессе был распространен термин «анархо-большевизм».] и прикрываемое (демагогией о грядущем царстве свободы) тоталитарное намерение строить идеократическую диктатуру, массы увидели ответ на свое желание покончить с прежними порядками во имя торжества ничем не ограниченной вольницы. В апреле 1920 года В. И. Вернадский записал в дневнике, что идейное в большевизме оказывается органично связано «с восстановлением пыток, форм рабства и введением смертной казни как систематического способа управления»[439 - Владимир Вернадский. Жизнеописание. Избранные труды. Воспоминания современников. Суждения потомков. М., 1993. С. 208.].

Современные исследователи, оценивая роль террора в большевистской доктрине, отмечают, что «только большевикам во главе с Лениным удалось соединить радикальный утопизм с исключительно трезвым пониманием механизмов насилия», победа же большевиков была во многом связана с тем, «что они обеспечили гораздо большее государственное насилие по отношению к своим врагам, населению в целом, чем их противники»[440 - Люкс Л. Интеллигенция и революция: летопись триумфального поражения // Вопросы философии. 1991. № 11. С. 14; Леонов С. В. Рождение советской империи: государство и идеология. 1917–1922 гг. М., 1997. С. 339.]. Ленин задолго до Октября считал, что лишь массовый, «всенародный» террор способен «обновить» страну.

Хотя большевики не признавали эсеровской политики индивидуального террора, Ленин очень положительно воспринял размах эсеровского бандитизма в годы первой революции, когда тот затронул тысячи военнослужащих и чиновников. Поэтому два года, с лета 1905?го по лето 1907-го, Ленин, по замечанию еще советского историка, «ни разу не характеризовал эсеров как террористов»[441 - Афанасьев А. Л. В. И. Ленин об эволюции и деятельности партии социалистов-революционеров в 1905–1907 гг. // Некоторые вопросы расстановки классовых сил накануне и в период Великой Октябрьской социалистической революции: из истории Сибири. Томск, 1976. С. 262–263.]. В сентябре 1906 года он писал, что партийная печать «давно уже… указывала на то, что беспощадное истребление гражданских и военных начальников есть наш долг во время восстания. <…> И та партизанская война, тот массовый террор, который идет в России повсюду почти непрерывно после декабря [1905 года], несомненно помогут научить массы правильной тактике в момент восстания. Социал-демократия должна признать и принять в свою тактику этот массовый террор. Разумеется, организуя и контролируя его…»[442 - Ленин В. И. Полн. собр. соч. 5?е изд. М., 1960. Т. 13. С. 373, 375.].

Поражение первой русской революции объяснялось, по мнению Ленина, и недостаточной решительностью восставших. В апреле 1917 года он четко указывал на то, что «пока нет насилия над массами, нет иного пути к власти». А на III съезде Советов в январе 1918 года Ленин провозгласил: «Ни один еще вопрос классовой борьбы не решался в истории иначе, как насилием. Насилие, когда оно происходит со стороны трудящихся, эксплуатируемых масс против эксплуататоров, – да, мы за такое насилие!»[443 - Там же. М., 1962. Т. 31. С. 147; М., 1962. Т. 35. С. 265; Т. 41. С. 383.] Поощряя ограбление высших классов, Ленин 5 февраля 1918 года в Петрограде публично заявил: «Прав был старик-большевик, объяснивший казаку, в чем большевизм. На вопрос казака: а правда ли, что вы, большевики, грабите? – старик ответил: да, мы грабим награбленное»[444 - Там же. Т. 35. С. 327.]. По итогам революционных лет в «Письме немецким коммунистам» в августе 1921 года Ленин высказался о классовой ненависти: она «самое благородное, самое великое чувство лучших людей из угнетенной и эксплуатируемой массы…»[445 - Там же. М., 1964. Т. 44. С. 89.].

Ленин ненавидел не только царскую Россию и Россию при Временном правительстве – он беспощадно отрицал весь мировой порядок вещей. Отношение к России как к спичке для костра мировой революции подразумевало предельно легкое отношение и к судьбам всех, кто окажется свидетелем, а тем более противником социального переворота. Коммунистические лидеры воспринимали себя своеобразными «санитарами истории»: они очищали территории, «зараженные» повстанчеством, анархией, нелояльностью[446 - Сафонов Д. А. Великая крестьянская война 1920–1921 гг. и Южный Урал. Оренбург, 1998. С. 204.]. Троцкий откровенно написал о Ленине, что он, как никто «понимал еще до переворота, что без расправы с имущими классами, без мероприятий самого сурового в истории террора никогда не устоять пролетарской власти…»[447 - Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР, 1923–1927. М., 1990. Т. 1. С. 135.].

Ленин и многие его соратники были абсолютно согласны с теоретическими обоснованиями красного террора, зафиксированными в таких известных работах, как написанная Троцким брошюра «Терроризм и коммунизм» и бухаринская «Экономика переходного периода». Начальник Главлита П. И. Лебедев-Полянский в декабре 1921 года назвал брошюру Троцкого «прекрасной» – за оправдание в ней коммунистического насилия[448 - Полянский В. [П. И. Лебедев] На литературном фронте: Сб. статей. М., 1924. С. 171.]. Не возражали вожди и идеологи Г. Е. Зиновьеву, печатно объявившему о необходимости истребить десятую часть населения России[449 - Северная коммуна. Пг., 1918. 19 сент. № 109.], враждебную большевикам.

Требуя подавления контрреволюции, на V Всероссийском съезде Советов 5 июля 1918 года Ленин заявил: «Ссылаются на декреты, отменяющие смертную казнь. Но плох тот революционер, который в момент острой борьбы останавливается перед незыблемостью закона. Законы в переходное время имеют временное значение»[450 - Троцкий Л. Д. К истории русской революции. М., 1990. С. 212, 213; Ленин В. И. Полн. собр. соч. 5?е изд. Т. 36. С. 503, 504.]. Придя к власти, большевики тут же легитимизировали террор, сначала де-факто, о чем откровенно писал тот же Лацис, восхищаясь фигурой Ф. Э. Дзержинского, «напросившегося на работу по водворению порядка в стране», занявшего «обрызганное кровью» кресло главы ВЧК и «шедшего в разрез с буквой закона, но действовавшего согласно своему классовому правосознанию и совести»: ситуация первых месяцев после Октября требовала предоставить чекистам право непосредственной расправы[451 - Лацис М. Тов. Дзержинский и ВЧК. 1926. № 9. С. 81, 83–84, 85.].

Лацис откровенно поведал о том, как «…жизнь заставила присвоить революционным путем [аппарату ВЧК] право на непосредственные расправы. <…> По предложению Малого Совнаркома, Совнаркомом в мае [1918 года]… принято постановление, объявляющее врагами народа действующие против Советской власти партии. Это постановление не было опубликовано, но о нем знали. <…> …Поэтому тов. Дзержинский руководствовался партийной директивой и каждый раз применял ее, согласно требованиям момента»[452 - Там же. С. 85, 89.].

Руководство партии всегда имело в виду, что террор не только запугивает, но и служит лучшим средством для грандиозных социальных чисток. Задолго до официального объявления красного террора советские деятели на местах развязывали себе руки, ориентируясь где на точечный, а где и на широкомасштабный террор. В январе 1918 года председатель Севастопольского ревкома Ю. П. Гавен приказал расстрелять более 500 офицеров[453 - Родина. 1992. № 4. С. 100–101.]. Повествуя о своем участии в «Варфоломеевской» ночи в Севастополе в феврале 1918 года, главный комиссар Черноморского флота В. В. Роменец констатировал «жестокую расправу с врагами рабочих и крестьян», когда 386 уничтоженных были выброшены в открытое море[454 - Пученков А. С. 1920 год: агония белого Крыма // Россия на переломе: войны, революции, реформы. XX век / Сост. А. А. Иванов. СПб., 2018. С. 197.]. Член Севастопольского совета Рябоконь публично заявлял: «Всю буржуазию надо расстрелять. Теперь мы сильны, вот и режем. Какая же это революция, если не резать буржуев?»[455 - Королёв В. И. Черноморская трагедия (Черноморский флот в политическом водовороте 1917–1918 гг.). Симферополь, 1994. С. 62.] В Ростове, оставленном белыми в феврале 1918 года, было убито, по сведениям самих большевиков, около 3 тыс. офицеров[456 - Антонов-Овсеенко В. А. Записки о гражданской войне. Т. 1. С. 266.] – примерно каждый пятый военный.

Еще в декабре 1917 – январе 1918 года, например, по Екатеринбургу прошла волна обысков и арестов: только 14 декабря арестовали около 100 человек, изъяв большое количество ценностей[457 - Кручинин А. М. Красный террор в Екатеринбурге: очерк о действиях советских репрессивных органов в декабре 1917 – июле 1918 гг. // Веси. 2018. № 9. С. 33.]. Дальше жестокость преследований нарастала. В январе 1918 года уральцы арестовали и при конвоировании застрелили двоюродного брата Ленина – кадета Виктора Ардашева – и долго это скрывали, несмотря на запрос вождя о судьбе родственника. Когда же ответ пришел, в нем значилось, что В. А. Ардашев «убит при попытке к бегству» – выстрелами в лицо и грудь. Полгода спустя был убит и племянник Ардашева Юрий – как офицер[458 - Смыкалин А. С. Убийство двоюродного брата В. И. Ленина в январе 1918 г. в Екатеринбурге // Вопросы истории. 2013. № 10. С. 115–119; Книга памяти: Екатеринбург репрессированный. С. 45.].

Момент, когда почувствовалась целесообразность именно массовых казней, наступил очень скоро, и летом 1918 года вожди большевиков стали требовать больше крови. В письме Г. Е. Зиновьеву 26 июня 1918 года Ленин, обвиняя его и других членов Петроградского комитета РКП(б) в мягкотелости, настойчиво призвал «поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров…»[459 - Ленин В. И. Полн. собр. соч. 5?е изд. М., 1965. Т. 50. С. 106.]. Я. М. Свердлов на V Всероссийском съезде Советов 5 июля 1918 года с воодушевлением призвал «к самому резкому усилению массового террора против врагов Советской власти», уверяя, что «самые широкие круги рабочих и крестьян отнесутся с полным одобрением к таким мероприятиям, как отрубание головы, как расстрел контрреволюционных генералов и других контрреволюционеров»[460 - Пятый Всероссийский съезд Советов рабочих, крестьянских, солдатских и казачьих депутатов: Стенографический отчет. 4–10 июля 1918 г. М., 1919. С. 49–50.].

Ленин, столкнувшись с параличом хлебозаготовок, распространял террор на провинцию и 11 августа 1918 года телеграфировал в Пензу, требуя в ответ на «кулацкое» восстание массовых публичных казней: «Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц. <…> Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц-кулаков. <…> P. S. Найдите людей потверже»[461 - Латышев А. Г. Рассекреченный Ленин. М., 1996. С. 57.]. Здесь мы видим, пожалуй, первый крупный конкретный лимит на уничтожение населения, данный верховной властью (пусть и проигнорированный недостаточно «твердыми» пензенцами, у которых на деле просто не было ресурсов для подавления восстания). Современный историк счел возможным так откомментировать ленинские пассажи: это-де «объяснимая реакция политического деятеля и эмоционального человека, который действовал в экстремальных условиях, под влиянием информации, полученной от доверенного источника и требовавшей незамедлительных мер. Она свидетельствует о его решимости и твердости, каковые были присущи большевистскому руководству в целом и позволили победить своих политических противников»[462 - Кондрашин В. В. О телеграммах В. И. Ленина в Пензу в связи с крестьянским восстанием в селе Кучки // Российская история. 2020. № 2. С. 95. Ревизионизм Кондрашина охватывает все больше тем: от похвал Сталину за Гражданскую войну и борьбу с вредителями в сельском хозяйстве при помощи чекистов в МТС до уверений в том, что политика военного коммунизма исходила в основном не из доктрины, а из необходимости и была единственным спасением. См.: Он же. Экономическая политика советской власти в годы Гражданской войны // Международная интервенция и Гражданская война в России и на Русском Севере: ключевые проблемы, историческая память и уроки истории: Сб. материалов международной научной конференции / Сост. В. И. Голдин и др. М., 2020. С. 112–124.].

Развивая идеи вождей, М. Я. Лацис в августе 1918 года во всеуслышание заявил: «Установившиеся обычаи войны… по которым пленные не расстреливаются и прочее, все это только смешно: вырезать всех раненых в боях против тебя – вот <…> …смысл гражданской войны»[463 - Лацис М. Законы гражданской войны не писаны // Известия ВЦИК. 1918. 23 авг. № 181.]. После объявления красного террора в Петрограде там действовали, помимо чекистов, и самоорганизованные террористические рабочие отряды, помогавшие ПетроЧК. Большевик завода «Новый Лесснер» С. П. Петров писал, как рабочие объявили эсерам ответный террор: «Мы тогда не стеснялись – заядлых врагов топили в барках на Лисьем Носу… В день операции… ребята собираются вечером, я информирую их о том, что придется делать»[464 - Рабинович А. Большевики у власти. Первый год советской эпохи в Петрограде. М., 2007. С. 489.].

Выступивший осенью 1920 года на беспартийной рабочей конференции в Одессе С. И. Сырцов, защищая доклад председателя губЧК, сослался на мнение о недостаточной решительности якобинцев при расправе над буржуазией, высказанное Марксом, Энгельсом «и другими» (не названными в газетном отчете) революционными деятелями. Сырцов процитировал их фразы, «в которых яркой чертой проходит мысль о необходимости применения террора». Меньшевиков же, протестовавших против чекистских расправ, он обвинил в том, что они «не возражают против утверждения власти рабочих, но не хотят приложить своих рук к грязной кровавой работе, связанной с утверждением этой власти»[465 - Известия Одесского губревкома. 1920. 19 окт. № 276.].

Уже после окончания Гражданской войны разрушительная беспощадность вождя пролетариата инстинктивно ощущалась, например, провинциальными художниками: «В Семипалатинске в одном клубе Ленин изображен в образе Ст. Разина с кистенем в руках…»[466 - Копылов Н. На перевале // Сибирские огни. Новосибирск, 1927. № 1. С. 162.] Но и те авторы, чей вклад в отечественную культуру несомненен, поддались угару самоистребления и усердно размахивали литературным кистенем. Литературовед-марксист П. С. Коган, авансом благословляя будущее появление миллионов трупов, сразу после свержения царизма писал: «Как ни ужасна революция, как ни тяжело смотреть на… эти миллионы жертв, через которые шествует история, но если она начало бездны, в которую низвергнется весь этот расслабленный, никчемный мир, то ее надо благословлять». Вся пролетарская этика была нацелена на допущение миллионов жертв, «они закладывались в программу, нравственно санкционировались»[467 - Михайлова М. Марксисты без будущего: марксизм и русская литературная критика (1890–1910?е гг.). М., 2017. С. 115.].

Творческая молодежь особенно охотно подхватывала идеи всеобъемлющего террора-чистки, навязываемые пропагандой. С. Есенин утверждал, что всегда чувствовал себя гораздо левее большевиков[468 - Есенин С. А. Собр. соч. в пяти томах. М., 1968. Т. 5. С. 221.]. Поэт В. Князев осенью 1918 года требовал ставить к стенке контрреволюционеров («пуля в висок – и тело в песок»), В. Маяковский шел дальше, к идеям П. Ткачёва, требуя в «150 000 000» во имя революции безбрежного террора и уничтожения всех стариков: «Стар – убивать. На пепельницы черепа!» Зрелый Н. Клюев в стихотворении «Товарищ» (1918) не отставал: «Убийца красный – святей потира…»

Антибуржуазный пафос рождал в революционной среде теории, восходившие к ткачёвским и опиравшиеся на мнения, которые негласно обсуждались в большевистской верхушке. Нарком юстиции левый эсер И. Штейнберг сердито сказал Ленину, что его политика превращает Наркомат юстиции в наркомат социального уничтожения. В ответ вождь энергично заявил, что это совершенно верно, но по соображениям корректности придется оставить прежнее название[469 - Steinberg I. In the Workshop of the Revolution. London, 1955. Р. 145.]. Поэтому не удивляет, что в провинциальной прессе можно было встретить самые радикальные предложения. Например, публицист Э. С. Енчмен в брошюре, изданной Северо-Кавказским ревкомом, указывал на неизбежность «окончательного истребления, полного уничтожения буржуазии, включая и буржуазных интеллигентов»[470 - Енчмен Э. Восемнадцать тезисов о «теории новой биологии» (Проект организации Революционно-Научного Совета Республики и введения системы физиологических паспортов). Пятигорск, 1920. С. 43.].

Идеи Енчмена и прочих не повисли в пустоте. Очевидно их влияние, как и влияние самой практики красного террора, и на молодого Андрея Платонова. Будущий классик неоднократно обосновывал в провинциальной прессе, в том числе и уже после провозглашения нэпа, необходимость немедленного массового террора: «Для осуществления коммунизма необходимо полное, поголовное истребление живой базы капитализма – буржуазии, как суммы живых личностей. <…> Только класс способный на великую ненависть, на великое зло, на преступление перед прошлым… способен победить и способен к счастью и добру. <…> Пролетарий не должен бояться стать убийцей и преступником и должен обрести в себе силу к этому»[471 - Платонов А. Коммунизм и сердце человека (В порядке дискуссии) // Свободный пахарь. Задонск, 1922. 6 янв. С. 3–4.].

Прежняя эпоха была объявлена преступной, а низшие классы не только получили от власти разрешение на уничтожение высших, но и поощрялись к этому. В Советской России была сразу воспроизведена восточная деспотия «Чингисханов с телеграфом», поскольку революция рабов не может дать что-то более совершенное, чем система всеобщего холопства. Невольно вспоминается формула Сталина, декретированная в начале 30?х годов в пользу идеи революционных скачков, принудительно сменявших все эпохи, – ссылка на якобы революцию рабов, сокрушившую античный Рим[472 - См. скорый отклик: Мишулин А. В. Спартаковское восстание. Революция рабов в Риме в I веке до н. э. М., 1936.]. И если первый Рим сокрушили варвары, то третий Рим действительно оказался уничтожен охлосом, возглавленным радикальными интеллигентами. По мнению А. В. Блюма, большевики с целью деморализации общества обращались преимущественно к охлосу, «ставшему питательной средой и основной силой» Октябрьского переворота. Соглашусь и с точкой зрения Л. С. Клейна об охлократическом характере организации советской власти, а также с утверждением В. П. Булдакова, что сталинская деспотия выросла из революционной охлократии[473 - Блюм А. В. От неолита до Главлита. М., 2009. Л. 55; Клейн Л. С. Трудно быть Клейном. С. 299; Булдаков В. П. От постреволюционного хаоса к сталинской диктатуре // Уроки Октября и практики советской системы, 1920–1950?е годы: история сталинизма. Материалы Х Международной научной конференции. Москва, 5–7 декабря 2017 г. М., 2018. С. 156–166.].

Часть II. От советского криминала к партизанскому

Глава 3

КРИМИНАЛ И ВЛАСТЬ В СИСТЕМЕ СОВЕТСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ

Большевики спокойно проигнорировали предостережение от использования люмпенов, высказанное Энгельсом в предисловии к «Крестьянской войне в Германии»: «Всякий рабочий вождь, пользующийся этими босяками как своей гвардией или опирающийся на них, уже одним этим доказывает, что он предатель движения»[474 - Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2?е изд. М., 1960. Т. 16. С. 418.]. Недаром еще в 1905 году Ленин писал о максимальном стремлении объять революционной работой всех, включая маргиналов: в большевистские комитеты должны войти «и крестьяне, и пауперы, и интеллигенты, и проститутки… и солдаты, и учителя, и рабочие…»[475 - Ленин В. И. Полн. собр. соч. 5?е изд. М., 1960. Т. 11. С. 223.].

Советы были выдвинуты большевиками как форма марксистской диктатуры пролетариата, отрицавшей государство и нуждавшейся в народной власти и классовой армии в виде Красной гвардии. Практика быстро доказала, что террористические призывы Ленина и его соратников уничтожать старый мир насилием в отношении собственников и грабежом не остались абстракцией. Видный военный теоретик и исследователь Н. Головин впоследствии отмечал: «…страшную силу приобретали брошенные Лениным лозунги: „Грабь награбленное“ и “Режь буржуя“. Весь преступный элемент привлекался и в ряды большевиков и становился их соратниками. <…> Ленин получал многочисленнейший кадр сотрудников, которые были вездесущи и которые автоматически, в силу патологической психики масс, становились везде вожаками толп»[476 - Головин Н. Н. Российская контрреволюция в 1917–1918 гг. Т. 1. М., 2011. С. 268.].

По мнению Н. С. Ларькова, организованность и своего рода разделение труда между маргинальными группами, когда профессиональные революционеры – мозговой центр, рабочие – социальная база леворадикалов, а солдаты – ударная сила, позволили большевикам почти беспрепятственно установить контроль над огромным Сибирским регионом, хотя на выборах в Учредительное собрание они получили здесь лишь 10% голосов. «Сравнительно небольшие, но наиболее активные, социально мобильные, амбициозно настроенные политические группы и слои населения навязывали свою волю основной его массе»[477 - Ларьков Н. С. Начало Гражданской войны в Сибири. С. 44, 163.]. Однако в это «разделение труда» непременно следует включить и воздействие криминального элемента, особенно активного в Сибири и на Дальнем Востоке.

Известны эпизоды, когда большевики умело действовали шантажом ради освобождения «классово близких» уголовников. Алтайский большевик Г. П. Теребило вспоминал, как в феврале 1918 года Славгородский совдеп послал в Карасукскую волость своего судью, который потребовал от местных «кулаков» освободить бедняков, арестованных за кражи. Ему стали угрожать. В ответ судья заявил о наличии в волости «контрреволюционного восстания». К нему на помощь приехал представитель уездного совета, и они вдвоем, столкнувшись с противодействием крестьян, отправили фиктивную телеграмму в Славгород с требованием прислать отряд в 200 бойцов с пулеметами. Когда коммунисты рассказали об этом собравшимся крестьянам, те тут же повиновались и освободили арестованных воров[478 - Папков С. А. Сибирская провинция в ХX веке. Краснозёрский район в контексте российской истории. 2?е изд. Новосибирск, 2011. С. 28–29.].

Британский дипломат и разведчик писал: «В эту раннюю эпоху большевизма опасность для телесной неприкосновенности и жизни исходила не от правящей партии, а от анархистских банд…»[479 - Локкарт Р. Буря над Россией. Рига, 1933. С. 227.] По мнению современного историка, пресловутое «триумфальное шествие Советской власти» в начальный период Гражданской войны было на деле «процессом беспорядочной расправы анархиствующих масс с контрреволюционерами – скорее потенциальными»[480 - Булдаков В. П. Красная смута. С. 444.]. Белое движение стало логичной самозащитой жизни и имущества от революционного насилия. Так, масштабное выступление донского казачества против красных являлось ответом на эпизоды большевистского террора против офицеров-казаков, священников и на повсеместное мародерство красногвардейцев[481 - Holquist P. Making War, Forging Revolution. P. 148–151.].

В показаниях комсостава отряда А. С. Бакича прямо указывается на террор как причину присоединения офицерства к белым. Так, генерал-майор А. С. Шеметов утверждал, что он два с половиной месяца скрывался в лесу – до самого восстания чехословаков, – поскольку уральское население расправлялось с офицерами и их семействами. А когда 12 казаков станицы Петропавловской Оренбургского войска ушли добровольно сдаваться в станицу Карагольскую, их там зарубили. Всего же в Карагольской и Урлядинской было убито 20 казаков. Поводом для генерал-майора И. И. Терванда (Смольнина) присоединиться к белым стал «массовый расстрел без суда и следствия офицерства» в Саратовской губернии[482 - Дело генерала Бакича: Сб. документов и материалов / Отв. ред. Д. Г. Симонов, А. И. Савин. Новосибирск, 2022. С. 100, 181.]. Первый глава Совета рабочих депутатов в Петербурге Г. С. Хрусталёв-Носарь летом 1918 года писал, что «на развалинах былого величия» воцарились «опьянелый свободой илот и красногвардейская уголовщина…»[483 - Сверчков Д. Ф. Г. С. Носарь-Хрусталёв. Опыт политической биографии. Л., 1925. С. 47.].

Придя к власти, большевики тут же узаконили террор, сначала де-факто, усиленно разжигая классовую ненависть. Военно-революционный комитет поселка Мотовилиха Пермской губернии в конце 1918 года печатно провозглашал: «Наши революционные совесть и долг велят нам расправляться со всеми палачами Русской и Международной революции, будь то сознательные палачи – буржуа, капиталисты и их наймиты, или бессознательные – темные рабочие и крестьяне»[484 - Известия. Пермь, 1918. 13 дек. (цит. по: Нарский И. В. Жизнь в катастрофе. С. 392).]. В апреле 1920 года Ленин вполне откровенно, как и позднее Бухарин, разъяснил значение казней классово близких, но «отсталых» лиц: «Про эти расстрелы мы открыто говорили… что мы насилие не прячем, потому что мы сознаем, что из старого общества без принуждения отсталой части пролетариата мы выйти не сможем»[485 - Ленин В. И. Полн. собр. соч. 5?е изд. М., 1963. Т. 40. С. 308.]. Л. Б. Каменев в июне 1920 года на пленуме Моссовета провозгласил: «Мы не буржуазия, а социалистическая республика и можем производить опыты, которых не в силах производить ни одно государство»[486 - Павлюченков С. А. Военный коммунизм в России. С. 240.].

На местах эти социальные опыты производились политиканами, которые управляли взбесившимися низами и нередко были тесно связаны с уголовщиной. В Харбине амнистированные каторжники с разрешения министра юстиции П. Н. Переверзева в 1917 году организовали свой профсоюз[487 - Воспоминания из архива генерал-лейтенанта Д. Л. Хорвата (часть 1) / Публ. А. В. Луговой // Новейшая история России. 2012. № 2. С. 196.]. В Барнауле в состав гордумы попал амнистированный в марте 1917 года каторжанин-уголовник Фролов, записавшийся в социал-демократы; по городу расхаживали и другие амнистированные уголовники с красными бантами на груди. Летом 1917 года депутат Томского народного собрания Л. А. Пичугин в селе Алтайском Бийского уезда не стеснялся в средствах: «С красными знаменами он и его приверженцы ходили по селу и арестовывали всех, стоящих на их пути»[488 - Сибирская жизнь. Томск, 1917. 4 октября. № 215; 22 июня. № 132. (Цит. по: Захарова К. Л. Мимикрия как способ политической адаптации в постфевральском политическом пространстве Сибири (март–октябрь 1917 г.) // Политическая адаптация населения Сибири в первой трети ХX века: Сб. статей. Новосибирск, 2015. С. 59.)].

Во властных структурах большевиков то и дело мелькали криминальные, опустившиеся личности, растратчики и мародеры, проводившие время в кутежах. Председатель Бакинского СНК С. Г. Шаумян в опубликованном газетном отчете о заседании Бакинского совета признавал, что к ним идет работать всякая шваль[489 - Морозова О. М., Трошина Т. И. Тыл войны без фронта. С. 16.]. Он же 23 июня 1918 года предупреждал Ленина: «В Туркестане у нас не очень благополучно. Я говорю сейчас об ответственных работниках. Сюда приехала делегация во главе с „Чрезвычайным Комиссаром“ Дунаевым. Публика очень подозрительная. Пьянствуют, развратничают, тратят десятки тысяч. Приехавший на днях оттуда наш товарищ передает, что это общее явление в Ташкенте»[490 - Ленин и Шаумян: Сб. документов / Сост. Х. А. Барсегян. Ереван, 1980. С. 151–152.].

Знаток Туркестана Г. И. Сафаров пояснял, что в этом регионе до 1917 года не было левых партий и что они торопливо организовались из городских низов только с появлением Советов, из?за чего «партии большевиков и левых эсеров с первых же дней сделались пристанищем значительного количества авантюристов, карьеристов и просто уголовных элементов»[491 - Сафаров Г. Колониальная революция (опыт Туркестана). М., 1921. С. 115.]. Грабежи со стороны русских красногвардейцев на фоне голода в селе привели к тому, что «…в мусульманской среде складывалось то роковое настроение по отношению к советской власти, которое выражалось в краткой формуле: „Скоро ли кончится русская слободка?“ – Русская слободка означала голодную смерть, красногвардейский налет на сложившийся веками национальный быт, расправы без разбора, поголовные конфискации и реквизиции, самочинные обыски»[492 - Там же. С. 132–133.].

В большевистских совдепах и ревкомах Степного края и Туркестана заседали авантюристы и проходимцы всех мастей. О председателе Перовского уездисполкома Сырдарьинской области Сафаров писал: «В Перовске [современная Кзыл-Орда] сидел… [Иосиф] Гержот, присужденный потом Реввоентрибуналом Туркфронта к расстрелу за свои „художества“, которые тысячам и десяткам тысяч киргиз стоили жизни»[493 - Цит. по: Сафаров Г. Колониальная революция (опыт Туркестана). Алматы, 1996. С. 157.]. Гержот, скромный чиновник почтово-телеграфной конторы, став в конце 1917 года председателем Перовского уездного совдепа, безраздельно и жестоко правил уездом до октября 1919 года. Именно здесь на территории Туркестанской республики – раньше, чем где бы то ни было, – началось проведение военно-коммунистических мер по реквизиции частной собственности, когда насильно забирали последнее, вплоть до юрт. Казахскому кочевому населению, составлявшему подавляющее большинство жителей Перовского уезда, пришлось бежать, и при этой вынужденной откочевке многие погибли. Как свидетельствовали очевидцы, «…Перовский исполком наводил ужас на население уезда. Все те, кто осмеливался указывать на неправильность действий со стороны исполкома, расстреливались»[494 - Медеубаев Е. И. Власть и социальные порядки в Степном крае и Туркестане в 1917–1921 гг.: механизмы и практики революционного насилия // 1917 год в российской провинции: Сб. научных статей международной научно-практической конференции, посвященной 100-летию Великой российской революции / Ред. О. А. Сухова. Пенза, 2017. С. 166–167.].

Прочие руководители Перовского уезда подобрались под стать Гержоту: председатель уездкома партии Трефилов, председатель уездЧК Архипов, председатель продкомитета Дворцов, зампредисполкома Чипков. Все они вместе с Гержотом были арестованы Особой Чрезвычайной комиссией ТурЦИКа в декабре 1919 года. В соседнем с Перовским Казалинском уезде в марте следующего года эта комиссия расследовала преступную деятельность Османа Миреева на посту товарища председателя уездисполкома[495 - Там же. С. 167–168.].

Один из основателей казахской государственности и литературы Сакен Сейфуллин тоже, возможно, оказался причастен к криминалу, что не помешало ему стать главой правительства республики. Советский работник Д. Адилов показывал в ОГПУ: «Через нашу степь в Ташкент проезжал Сейфуллин. <…> Он отобрал у одного казаха деньги, попал в тюрьму. <…> Он после освобождения доказывал свою невиновность и вот на этом съезде [в декабре 1922 года] попал в председатели Совнаркома»[496 - Движение Алаш (документы, следственные материалы, переписка). Алматы, 2011. Кн. 1. С. 44 (на казахском яз.).].

По свежим следам сами коммунисты национальных окраин очень резко оценивали деятельность собственных комитетов. А. Байтурсынов в статье «Революция и киргизы», опубликованной в газете «Жизнь национальностей» в ноябре 1919 года, писал так: «Наводила же на киргизов (казахов. – А. Т.) ужас октябрьская революция своими внешними проявлениями. <…> …Насилиями, грабежами, злоупотреблениями и своеобразной диктатурой власти. Говоря короче, движение на окраинах часто представляло собой не революцию (как обычно она понимается), а полнейшую анархию»[497 - Медеубаев Е. И. Власть и социальные порядки в Степном крае и Туркестане. С. 164.]. В 1920 году председатель ЦИК Калмыкии А. Чапчаев констатировал: «Большевизм калмыки понимали как вандализм, стремящийся все разрушить, уничтожить и сокрушить…»[498 - Чапчаев А. Выступления, речи, доклады: Сб. документов. Элиста, 1990. С. 11.]

Низкие моральные качества были природными для коммунистической номенклатуры как для антиэлиты – в большинстве регионов СССР даже 10 лет спустя после победы коммунистов то и дело фиксировались властные «гнойники» с вопиющими случаями полного разложения подолгу безнаказанно безобразничавших представителей правящих структур. Обильное проникновение авантюрно-карьеристского и люмпенского элемента во власть стало характерным для всех регионов страны с первых месяцев после коммунистического переворота.

В хакасской части Минусинского уезда новая власть состояла из амнистированных при Временном правительстве уголовных ссыльных: «отпущенные с заводов», они «были единственными представителями соввласти». В этом качестве советские работники не только конфисковали в свою пользу много скота туземного населения и даже орошенные и засеянные ими поля в Усть-Абаканской степи, но и притесняли хакасов организацией искусственных потрав, конфискуя за это часть скота[499 - ГАНО. Ф. П-1. Оп. 2. Д. 161. Л. 287–287 об.].

Большевик Кирилл Матюх в 1905 году за участие в терактах на территории Нежинского уезда Полтавской губернии был сослан в Туруханский край, откуда дважды бежал, а затем оказался «освобожден по ошибке». В конце 1917 года К. И. Матюх стал членом Красноярского совета[500 - Там же. Ф. П-5. Оп. 2. Д. 961. Л. 2, 5.]. Матрос-большевик П. Д. Старостин в 1906 году был осужден в Севастополе за участие в восстании на 20 лет каторги. В 1914?м бежал, арестован в Чите и дополнительно осужден «за грабеж почты – заставила необходимость». В 1917 году был амнистирован и служил в 18?м Сибирском стрелковом полку. В 1918?м Старостин снова вступил в компартию и стал членом Томского губисполкома, затем партизанил, воевал с отрядами Г. М. Семёнова. А потом ухитрился пролезть к белым и устроился комендантом лагерей военнопленных в Благовещенске. В ноябре 1919 года из Хабаровска Старостин прибыл в Новониколаевск, где сначала скрывался, а сразу после прихода красных снова оказался в «родной» пенитенциарной системе – заведующим домами принудработ[501 - Там же. Ф. П-36. Оп. 1. Д. 69. Л. 279–281 об.].

Один из барнаульских большевиков-красногвардейцев, который прошел с боями всю Сибирь, самокритично писал о событиях первой половины 1918 года: «…если разбираться здраво в положении прошлого [при] первой Сов[етской] Власти, ведь какой только сволочи не налипло в то время к ней, я… не ошибусь, что 90% было в ней уголовного элемента и различных брехунов…»[502 - Там же. Ф. П-5. Оп. 2. Д. 766. Л. 110 об.] И здесь нет особого преувеличения: представитель Наркомата продовольствия в Западной Сибири Г. А. Усиевич, характеризовавшийся товарищами как «беспощадный к врагам», летом 1918 года заявлял, что реквизиция хлеба для столиц не дала ожидаемых результатов, «так как реквизиционные отряды представляют собой пьяные банды»[503 - Павлюченков С. А. Крестьянский Брест, или Предыстория большевистского НЭПа. М., 1996. С. 57.], а наркомпрод А. Цюрупа 1 июня 1918 года телеграфировал в Омск требование проверить сведения ВЧК, согласно которым в конце марта на станции Омск имелось до миллиона пудов муки, «которая, не будучи отправленной в Россию, куда-то утекла»[504 - Кокоулин В. Г. Омск в годы революций: власть, политическая борьба и повседневная жизнь (февраль 1917 – май 1918 г.). Новосибирск, 2016. С. 361.].

Другой советский работник пояснял Совнаркому, куда «утекало» продовольствие:

Я ездил в Сибирь, в Омск, в Краевой Совет по поручению Вятск[ого] продов[ольственного] комит[ета], за хлебом для обсеменения всей губернии. Хлеба там много, есть чем прокормить всю Россию, но нам дали крохи… везде взятки и взятки не как прежде, [а] от 500 до 5000 [руб.] за вагон, и благодаря взяткам вместо хлеба везут табак (взятка 15 т[ыс.] за вагон), вот вам диктатура пролетариата! Раньше если и брали, то брали по чину и уж не так зверски[505 - Дробинин К. М. Опомнитесь! Что вы творите!.. // Слово. 1991. № 4. С. 79.].

Нелицеприятно высказался о «первой» советской власти и А. Т. Иванов – один из вождей армии А. Д. Кравченко в Енисейской губернии, эсер-максималист, бывший организатор «разбойных шаек», террорист и поджигатель помещичьих имений, осужденный в 1911 году всего лишь к ссылке: «…такая власть на местах создавала анархию… <…> Крестьянство избирало власть для того, чтобы было с кого требовать себе…, а так как потребности были разнообразны, то, естественно, дело все сводилось к мелочам и придиркам. И трудно было властям угодить своему хозяину-обществу. И была не власть на местах, а безвластие. <…> И эта анархия дала возможность сорганизоваться белогвардейщине»[506 - Комарова Т. С. Гражданская война в Енисейской губернии. С. 358.]. Делегат от петропавловских большевиков на Западно-Сибирском съезде РСДРП(б) в мае 1918 года признал, что к ним после взятия власти «примкнула часть темных элементов», но в начале текущего года была проведена чистка парторганизации и «примазавшиеся элементы были выкинуты»[507 - Курышев И. В., Гривенная Л. А. Социально-психологический облик и протестное движение крестьянства. С. 18.].

Власть была сильно поражена криминальным элементом, который оказался заметен в рядах красногвардейцев и партизан, ЧК и милиции, органах партийной и государственной власти. Это было характерно для всей России, захлестнутой агрессивной люмпенской стихией. Ниже будет показано, какие личности, скрыв даже самые тяжкие преступления, выдвигались в ходе социального переворота, составляя значительную часть вождей и их окружения в период «первой» советской власти (нередко сохраняя номенклатурное положение и после разоблачения).

Часть политических активистов начинала с обычного хулиганства. Главный партизан Крыма А. В. Мокроусов (1887–1959) в юности был известным на всю округу хулиганом и пьяницей, потом стал анархистом-боевиком, бежавшим от суда в Южную Америку. В своих мемуарах Мокроусов хвастливо поведал, как, плавая матросом на разных судах, без всякого повода убил «классового врага». Приметив в одном из вояжей богатого пассажира, он вдруг испытал приступ неукротимой ярости: «И такая меня злость взяла на этого гада, что готов был грызть корабельную цепь», – писал он потом в автобиографии. Ночью, дождавшись, когда «буржуй» вышел на палубу, Мокроусов ударил его по затылку и выбросил за борт, а затем, по собственному признанию, «от радости… даже пустился вприсядку, так после этого… стало легко и свободно»[508 - Ченнык С. «Готов был грызть корабельную цепь» и убивать // Первая Крымская: Информационно-аналитическая газета. 2005. 5–11 авг. № 85.].