Новеллы. Первый том

– Родные! – подтвердила Ксения. – И мне, дедушка, хочется помочь тебе, но я не имею такой возможности и с мужем такого разговора завести не могу, он атеист и во все эти церковные штучки не верит. Фабрика – это не его детище, это решение, принятое на высоком уровне, и она будет независимо от того, что мы с тобой захотим. Станки выбивались в Челябинске с большим трудом, кстати, должна прийти ещё одна партия через два дня. Так что не надо просить меня о том, что я сделать не могу. Тем более с такими разговорами приходить ко мне на работу не надо, я дорожу ею, и муж мой своей работой тоже дорожит.

На том разговор и закончился. Григорий Акимович сухо бросил всего одно слово «прощай», хлопнул дверью и быстро зашагал, удаляясь по длинному пролету коридора больницы.

Эта история получила неожиданное продолжение.

Через два дня на фабрику, расположенную в здании Покровского собора, привезли новое оборудование из Челябинска.

Василий сам встречал вагон, присутствовал во время перевозки от железнодорожной станции до фабрики, и под его руководством осуществлялся надзорный контроль при установке станков в помещении Покровского собора.

В этот момент с Щемиловым случился внезапный удар. Он потерял сознание и упал. Ему оказали необходимую помощь и на служебной машине отвезли в больницу, где привели в чувство и обследовали. Выяснилось, что у него отказали ноги. Когда об этом сообщили Ксении, она мгновенно вспомнила слова цыганки: «Обижая других людей, он будет получать ответные удары»

Пророчество начало сбываться очень стремительно. Василий неожиданно для всех сделался инвалидом. А Ксения стала женой инвалида, не прожив с ним в благополучном союзе и года. В городе все судачили о случившемся, некоторые видели в этом происшествии Божье наказание. Так и говорили:

– Ваську Бог наказал за то, что храмы рушил!

Теперь на Ксению соседи смотрели даже с жалостью, но в этой внешней жалости просачивалось наружу злорадство. Поговаривали, что у них скоро отнимут квартиру в центре города и переселят на окраину или в общежитие. А в их квартире будет жить новый ОГПУшник – тот, который займёт должность Щемилова.

Казалось бы, самое время для Ксении бросить Василия и строить новую жизнь – так, как ей хотелось. Но в ней снова заговорила дворянская кровь. Она посчитала такой поступок неблагородным. Она не могла бросить человека в беде. И ведь это был не кто-нибудь, а её муж. Да и с чего бы? Не зря говорится: «стерпится – слюбится», так и она привыкла к Василию и даже мыслей таких в голове не имела, что они вдруг расстанутся.

Ксения пришла с разговором к деду.

– Слышал-слышал, – с порога начал Григорий Акимович, – Бог шельму метит.

– Дедушка, я думала, мы родные люди. Неужели ты злорадствуешь над моим горем? Ты же сейчас говоришь о моем муже, который меня, да и тебя кормит.

– А вот этого не надо, – строго пресек дед. – Мне твоего антихриста Василия нисколечко не жалко, столько зла он всем нам принес, столько людей из-за него плачут.

– А я хотела попросить тебя, чтобы мы все вместе уехали из города, Василия надо на ноги ставить.

– Таких гнид к ногтю прижимать надо и давить, чтобы в вошь не переросли, – отрезал дед.

Ксения, понимая, что разговор завершен, даже не попыталась пройти в дом, а повернулась и, роняя слезы, молча покинула родовое гнездо. Все, чего ей хотелось в этот момент, это забрать мужа и уехать вместе с ним. Уехать туда, где нет христиан, которые проклинают их семью, даже не осознавая того, что Василий ни в чем перед ними не виноват, он по долгу службы выполнял указания руководящих лиц. Конечно, Ксения не ожидала услышать от деда грубых слов в адрес мужа, но успокаивала себя: дедушка верит в Бога, а значит, когда-нибудь их простит.

Ксения пришла в больницу, чтобы поговорить с лечащим врачом Василия, и слова Петра Семеновича обнадежили:

– В принципе, болезнь Василия Сергеевича излечима, но нужен хороший специалист. Я слышал, когда ездил в Петербург, раньше были такие случаи, лечили иглоукалыванием.

– Что значит – иглоукалыванием? – не поняла Ксения.

– Это надо ехать куда-то на Байкал, может, в Читу, там, говорят, есть такие специалисты.

Все в жизни Ксении складывалось так, что надо было уезжать из Оренбурга, и она твердо решила, что повезет мужа в Читу. Для этого нужны деньги.

Половина дома сестры Василия принадлежала ему, и Ксения, пригласив к себе Галину, потребовала от нее, чтобы та продала долю брата как можно скорее.

Галина, хоть и была недовольна таким поворотом событий, но все же после разговора с Ксенией согласилась. После ухода Галины Василий спросил:

– Зачем ты возишься со мной, Ксюша? Почему не бросишь меня? Ведь ты же меня никогда не любила? Это я тебя любил, а ты нет.

Ксения подошла к кровати, на которой лежал Василий, обняла его.

– Разве ты не догадываешься, почему?

– Нет, – признался Василий.

– Все очень просто, – полушепотом проговорила Ксения. – Ты мой муж, и если я брошу тебя, то Бог меня накажет, потому что нельзя отказываться от мужа, от любимого, в каком бы тяжелом положении он не оказался.

Сердце Василия замерло. Его жена впервые за все время назвала его «любимым».

– Что ты сказала?

– Я сказала, что полюбила тебя и не представляю жизни без тебя, и я хочу, чтобы ты смог подняться на ноги, потому что нашему ребенку, а я уверена, что это будет мальчик, нужен здоровый отец.

Ксения взяла ладонь Василия и притянула ее к своему животу.

– Слышишь? Там уже есть продолжение нас с тобой.

Василий, обнимая жену, проронил слезу. Он был счастлив от того, что Ксения хочет родить ему малыша, что она борется за будущее их семьи, точно так же, как боролся за ее любовь он. Василий сентиментально плакал, понимая, что не ошибся в своем выборе.

Спустя пару недель Галина продала половину дома и принесла деньги Щемиловым. Ксения, не откладывая, купила билеты на поезд и с пересадками повезла Василия в Читу, заранее направив телеграмму специалисту по иглоукалыванию, который будет вести оздоровительные процедуры для ее мужа. Справедливости ради стоит сказать, что врача удалось найти лишь при помощи сослуживцев Василия, они через Москву сделали запрос о диковинном виде лечения и получили нужный адрес.

Дорога оказалась очень трудной. Беременной женщине везти мужа-инвалида на коляске в такую даль было немыслимо тяжело, но в итоге они добрались до пункта назначения.

Их встретил сам Галдан, человек, о котором люди отзывались как о хорошем целителе. Галдан был бурятом лет восьмидесяти, а на самом деле, наверное, ещё старше. Загорелое, морщинистое и обветренное лицо, амулеты на шее, трость с головой дракона в руке говорили о его восточном происхождении. Ксения улыбнулась, глядя на него: в Оренбурге уже год как боялись носить нательные кресты, а в Чите врач в государственной больнице свободно расхаживал, увешанный талисманами.

– Что такого ужасного ты сделал, что у тебя в тридцать лет отнялись ноги? – спросил старик, сильно коверкая русские слова.

– Ничего такого я не делал, – ответил Василий, но в этот момент в разговор вмешалась Ксения:

– Мы людей обижали, много обижали, но хотим исправить свое отношение к другим. Вы поможете нам?

– Это должен сказать он! – ответил Галдан, указывая рукой на Василия. – Желание излечиться от недуга должно исходить непосредственно от больного.

– Если он это скажет, вы поможете нам?

Врач кивнул. Ксения встала на колени перед мужем, взяла в свои руки его ладонь и взмолилась:

– Умоляю тебя, скажи: «Я больше не буду обижать людей!» Просто повторяй за мной.

В конце концов, она вытянула из Василия нужные слова, в первый раз он их произнес очень робко и нерешительно, после чего Галдан начал процедуру иглоукалывания. Василия раздели и, уложив на широкую врачебную кушетку, поставили больше сорока игл. Такие процедуры повторялись десять дней подряд и проходили по одной и той же схеме. Сначала Василий должен был пообещать, что не будет больше обижать людей, потом его укладывали на кушетку, Галдан проводил странные манипуляции руками над его телом, а затем принимался ввинчивать тончайшие серебряные иглы.

На третий день у Василия зашевелились пальцы на ногах, на пятый он смог согнуть ногу в колене, а на десятый – сначала присел на кровати, свесив ноги, а затем встал. Это было самое настоящее чудо, которое Ксения впервые наблюдала в своей жизни, она искренне плакала, радуясь за Василия и за себя.

Ксения была благодарна Галдану и хотела отдать ему все деньги, что были получены от продажи дома, добавив к ним свои золотые украшения, и протянула вознаграждение врачу.

Галдан внимательно посмотрел в ее чистые искренние глаза и, положив на ее руку свою, отодвинул дар в сторону.

– Почему вы не берёте? – удивилась Ксения. – Вы же нас вылечили, спасли нас! Вы вернули нашу семью к жизни!

– Вылечил не я, – спокойно начал пояснять Галдан. – Вылечила его молитва, – он указал рукой на Щемилова.

Ксения не понимала, что происходит, почему Галдан не принимает денег.

– Как же мы будем жить, если вы это не возьмёте?

– С молитвой, – ответил врач. – Будете молиться так же искренне, как молились здесь, и всё в вашей жизни будет хорошо.

С этого дня Василий стал резко идти на поправку. Он делал предписанные упражнения, усиленно двигался, пил нужные лекарства и отвары. Через месяц таких процедур он превратился в работоспособного человека, словно и не болел ранее.

Щемилову захотелось вернуться в Оренбург, но Ксения была категорически против этого города, откуда они уехали под колючими ненавидящими взглядами людей, которые ощущали на своих спинах.

– Тебя там терпеть не могут, и меня тоже, ты хочешь снова заболеть? – убеждала она мужа.

Он ничего не ответил. Василий продолжал оставаться атеистом и не верил в то, что заболевание наступило от ненависти окружающих. Однако Ксения была на шестом месяце беременности, и о переезде не могло быть и речи. Одного ребёнка она уже потеряла и очень боялась повторения трагедии. Щемилов, понимая, что переезд повредит здоровью беременной жены, согласился с ней и, пытаясь устроить жизнь своей семьи в этом городе, пошёл в Читинский горком партии. Просмотрев его документы, на службу его приняли сразу, направив работать в Читинское отделение ОГПУ.

Василию Сергеевичу выделили жильё и определили в такой же Шестой отдел ОГПУ, в каком он работал в Оренбургском отделении, там занимались борьбой с религией и сектами. Выдали ключи от дома. Жильё оказалось очень кстати, потому как через три месяца Ксения родила мальчика, которого назвали Петром в честь покойного отца Ксении. Василий не мог нарадоваться, глядя на сына, и всё свободное время проводил у его кроватки.

Ксения, наконец, вздохнула с облегчением. В письме деду, забыв обиду на него, она написала: «У меня есть свой дом, сын и семья, наконец-то я счастлива. Никогда не думала, что это произойдёт в бурятском крае».

Василий чувствовал себя в Чите как рыба в воде. Работа по борьбе с религией здесь только начиналась, а он уже имел в этом деле опыт и поэтому оказался хорошим наставником.

Как-то зашёл к нему в кабинет молодой чекист и заявил, что больше не может допрашивать монаха.

– Почему? – спросил Василий.

– А он знает наперёд всё, что я у него не спрошу. Он мои мысли читает и сам озвучивает вопросы, которые я планировал ему задать. Из-за этого я никак не могу сосредоточиться и спровоцировать его.

– У нас в Оренбурге такое было. Один монах-схимник тоже читал мысли чекиста. И что мы сделали? Угадай?

– Не знаю.

– Монаха стали допрашивать сразу два чекиста. Мысли одного он прочитает, а мысли сразу двух – вряд ли! Понятно?

– Так точно, понял, допрашивать нужно вдвоем.

– Если понятно, то бери следователя Буратаева и действуй.

– Слушаюсь, – ответил молодой человек. – Как я сам не догадался? – и, повеселевший из-за быстро найденного решения, вышел из кабинета.

Были и другие случаи. Однажды пришли молодые сотрудники и сказали, что уже второй день не могут арестовать монахов в буддийском дацане.

– Мы видим, как они заходят в храм, идём за ними, а их там нет. Осматриваем весь храм, все уголки, вокруг храма стоят красногвардейцы, выйти возможности нет, но монахи словно испаряются!

– Значит, есть какая-то хитрость, которую мы не знаем, – сказал Щемилов.

– Шапка-невидимка что ли?

– Подойдите к настоятелю и скажите, что если он не выдаст монахов по списку, то вы сожжёте храм.

Угроза подействовала. В тот же день все были арестованы.

Щемилов снискал себе славу опытного работника.

Со временем у Василия с Ксенией появились друзья. Их стали часто приглашать в гости.

Как-то их позвали к себе супруги Кузины, жившие в соседнем доме. Александр Кузин был коллегой по работе, служил в том же отделе, что и Василий, его супруга Валентина возглавляла музыкальную школу. Вечер в кругу новых знакомых удался. Хозяйка сама музицировала и даже неплохо спела для гостей романс «Очи чёрные». На этой вечеринке собралось много народу, и голос Валентины, имеющий широкий диапазон и насыщенный переливами колорит, произвёл сильное впечатление на гостей. Слушатели хлопали, кричали «Браво!» и просили повторного исполнения песни. Не хлопала и не выражала абсолютно никаких эмоций только Ксения, потому что романс напомнил ей детство, и она впала в ностальгию. Этот чудный романс пела её мать, Лидия Николаевна, под аккомпанемент деда.

К Ксении подошёл хозяин дома и спросил:

– Вам не понравилось, как поёт Валя?

– Отчего же не понравилось? Понравилось.

– Тогда почему вы не хлопали со всеми?

Ксения не знала, как ответить. Чтобы перевести разговор на другую тему, она взяла с полки какую-то деревянную статуэтку и спросила:

– А что это?

– Какой-то идол.

– Откуда он у вас?

– Брали шамана, у него в юрте и экспроприировал.

– Стоит она у вас не на видном месте, – сказала Ксения только для того, чтобы не возвращаться к разговору об аплодисментах.

Знала бы она, что её фраза в каком-то смысле станет роковой. Однако не всегда мы ведаем, что творим.

– А мы сейчас повесим его на видное место, – сказал хозяин. Взял гвоздь и прибил идола к стенке, так что гвоздь проткнул грудь статуэтки.

Минула неделя. Кузин пришёл в городскую поликлинику, где теперь работала Ксения, с жалобой на боли в груди. Она осмотрела его и увидела опухоль, которая появилась именно в том месте, в которое он забил гвоздь идолу. Ей стало не по себе. Она передала Александра Кузина дежурному врачу и сразу отпросилась домой, где рассказала мужу о случившемся.

Василий отмахнулся от жены и произнёс с раздражением:

– Опять ты со своими религиозными штучками? Ну когда ты перестанешь верить во всякую чепуху?

– Никогда, – ответила Ксения и добавила: – Как не верить, если все налицо, и тебя, если ты еще не забыл, мы молитвами, а не таблетками поднимали на ноги. Сам вспомни, как врач Галдан, прежде чем приступать к сеансу иглотерапии, заставлял тебя молиться?

– Ладно, ладно, не злись, давай не будем ссориться, – пошёл на попятную Василий. – Я с тобой могу согласиться лишь в том, что в жизни действительно иногда случаются странные, необъяснимые совпадения, красноречиво говорящие сами за себя.

Здесь следует сказать, что есть люди, для которых жизненные уроки не проходят даром, к таким относилась Ксения, и есть люди, которые, напротив, не замечают того, что подсказывает жизнь, упорно не хотят внимать урокам, и к этой категории относился Василий. На таких людей тяжко смотреть. Это всё равно что смотреть на слепого, который идёт к краю обрыва, к пропасти. Ты ему кричишь: «Там пропасть! Там пропасть! Не иди туда!» А он всё равно идёт.

Потому споры по поводу суеверий между Ксенией и Василием носили не случайный характер, это был принципиальный конфликт, и Ксения пыталась объяснить, что жизнь человека состоит из причинно-следственных связей, и каждый в итоге всегда пожинает плоды посеянных семян. Ксения сильно переживала, что муж не видит посылаемых знаков свыше, не прислушивается к сигналам. Она, понимая, что против власти сопротивляться бесполезно, и то, что на благополучии семьи может отразиться ее личное отношение к вероисповеданию, не ходила в церковь, не молилась прилюдно, вела себя неприметно, насколько это было возможно. Наряду с этим, знаки судьбы, проявляющиеся в ее повседневной жизни, Ксения видела отчетливо, примечала их, проводила параллели причин и следствий, понимала, откуда и за что возникают те или иные ситуации.

То, что опухоль у Кузина возникла ровно в том месте, в которое он вбил гвоздь идолу, по её мнению, было самым настоящим знаком свыше, который кричал ему – остановись, задумайся над тем, что ты творишь, не оскверняй того, что сам еще по незрелости своего умишка не осознал.

В тот же день она пошла в дом Кузиных и попросила Валентину продать ей эту статуэтку.

Хозяйка широко улыбнулась и ответила:

– Если вам нужна эта безделица, возьмите её даром, она все равно в нашем доме не к месту!

После этих слов Валентина взяла кухонный нож, выковыряла идола из стены и вручила его Ксении. Та поблагодарила соседку.

Она завернула идола в тряпицу и поехала в ближайшую деревню; там она попросила людей указать, где живет шаман.

Местные жители не хотели этого делать. Но Ксения предложила деньги, и её отвели в дом шамана, она показала ему идола и рассказала всё, что произошло с Кузиным после того, как он надругался над фигуркой.

Шаман то прищуривал свои и без того узкие глаза, то смотрел вдаль словно сквозь стены, то, будто осуждая человека за его невежество, покачивал седой головой.

Она закончила свой рассказ вопросом:

– Научите, как спасти человека? У него уже очень большая опухоль, и это представляет опасность для его жизни!

Шаман тяжело вздохнул.

– Надо смазывать продырявленное место медвежьим жиром, – посоветовал он.

– Идолу? – неуверенно спросила Ксения.

– Ему же причинили боль, – ответил шаман.

Ежедневно по три раза в день Ксения смазывала идола медвежьим жиром так, словно лечила больного человека. Через неделю Кузин пошёл на поправку, а через месяц опухоль исчезла.

Как только Александр исцелился, Ксения отвезла идола тому самому шаману и попросила принять его в дар. Шаман с радостью согласился, и она вручила ему статуэтку.

Однако судьбе было угодно ещё раз испытать как Василия, так и Ксению. Шёл 1932 год. В Читинское отделение ОГПУ пришёл приказ разрушить ступу Агвана Силнама, находящуюся в Кижинге. Начальник дал распоряжение Щемилову поехать в Кижингу вместе с молодыми сотрудниками, прикрепленными к нему для осуществления данного указа, и провести мероприятие по зачистке земли от этой духовной обители. 30 июля рано утром машина с тремя сотрудниками ОГПУ выехала в Кижингу. По дороге Щемилов стал листать документы. В них было указано, что Агван Силнам вместе со своим учителем Лобсаном Санданом противостояли атаману Семёнову, за что оба были посажены в тюрьму в 1919 году. Агвана Силнама арестовывали дважды. Вскоре после второго ареста Агван-лама скончался, это произошло после его освобождения из тюрьмы по дороге домой. И тело его оказалось нетленным.

– Агван Силнам был йогом такого уровня… – давал показания один из очевидцев. – Что смог войти в высшую стадию созерцания самадхи и достичь невозмутимости.

Покойного Агвана Силнама посадили в красный деревянный ящик, в руки ему вложили ваджру (основной тантрический атрибут, символ буддийского метода) и дильбу (колокольчик, символизирующий мудрость). Ящик замуровали в ступу, вокруг которой верующие стали совершать молитвенные обходы. Чтобы прекратить среди людей суеверное веяние и эти обходы, был дан приказ разрушить ступу. До места назначения добрались к полудню. Возле субургана уже ждали местные комсомольцы, экипированные кирками и молотками.

Щемилов вышел из машины, по-хозяйски поприветствовал комсомольцев. Затем произнес короткую емкую речь – лекцию о вреде религии, после чего поручил сотрудникам Сабакаеву и Кромешкину заложить под сооружение субургана взрывчатку.

Приказ был скоро исполнен, всем велели с целью соблюдения правил безопасности спрятаться за деревья, затем подожгли шнур. Громко прогремел взрыв, и груда размельченных камней поднялась пыльным облаком к небу. После того как пыль и дым рассеялись, все присутствующие увидели разрушенный купол субургана и сидящего внутри ступы на обломках ящика старого ламу.

Комсомольцы зашушукались, ведь старик был как живой, кожа его совсем не истлела, в правой руке святой держал какую-то бумагу. Странно и необъяснимо это выглядело на фоне полностью разрушенного строения, ведь совсем никак не пострадала мумия спящего монаха.

Щемилов, как ответственный за данное мероприятие, первым подошёл к разрушенной ступе. В это время мгновенно поднялся ветер. Листок бумаги, который держала мумия, вырвало и понесло в сторону Василия. Долетев, листок прилип к его груди. Щемилов взял его и стал разглядывать, однако прочесть текст не мог, ибо написано было по-бурятски.

Василий поманил пальцем одного из бурят-комсомольцев, с любопытством выглядывающего из-за дерева. Когда тот подошёл, Щемилов попросил перевести написанное.

Комсомолец стал читать вслух:

– Эта ступа будет взорвана тридцатого июля тысяча девятьсот тридцать первого года. В разрушении святыни будут участвовать Щемилов, Сабакаев, Кромешкин… – и далее перечислялись фамилии всех добровольцев, кто присутствовал при разрушении ступы.

Когда чтец прочитал свою фамилию, он остановился, затем посмотрел по сторонам, бросил листок на землю и, сорвавшись с места, перепуганный убежал прочь. Его примеру последовали все местные комсомольцы. Боясь кары небес и побросав кирки, они быстро ретировались.

Василий поднял с земли бумагу и, ничего не понимая, сунул лист в карман. В этот момент к нему подошёл Кромешкин и сказал:

– Начальник, поехали домой.

Щемилов кивнул.

Кромешкин залез в автомобиль и стал заводить мотор. Но тот не заводился. Василий подошёл к Кромешкину:

– Что случилось?

– Думаю, двигатель заклинило, Василий Сергеевич.

– Хорошо, тогда за неимением выбора добираемся каждый своим ходом, – скомандовал Щемилов.

– Машину оставляем здесь?

– Конечно, а что с ней сделается, если двигатель не работает. Завтра за ней приедут и отгонят обратно.

До дома Василий добрался только к поздней ночи. Жена обеспокоенно встретила его.

– Что случилось, ты где так долго был?

– Все дела, дела, – не стал он вдаваться в подробности, заведомо зная, как она может отреагировать.

На следующий день на работе Василий узнал, что никто из чекистов, бывших с ним при разрушении ступы, не вернулся домой. И Сабакаев, и Кромешкин погибли по дороге: их загрызли волки. Но самое странное было то, что в той самой бумаге, что прилетела к Василию из рук монаха, конкретно указывалось, что Сабакаев и Кромешкин примут смерть от дикого зверя. В бумаге было написано про каждого, кто участвовал в разрушении ступы – не только фамилии, но и кармическая кара, и Щемилову стало понятно, что и ему не избежать проклятия старого монаха. Говорилось, что он потеряет ум и умрёт от последствий тяжелой болезни. Два дня Василий ходил сам не свой, он всеми силами гнал от себя навязывающуюся мысль, считая ее отголоском суеверия, даже думал, что может кто-то таким образом подшутил над ним, заведомо зная, что именно ему предстоит быть на объекте. На третий день он не выдержал и всё рассказал жене. Ксения расплакалась и потребовала, чтобы он немедленно уволился из ОГПУ.

– Если завтра не подашь заявления на увольнение, послезавтра я заберу Петьку, и больше ты ни меня, ни сына не увидишь.

Впервые за время их совместной жизни Василий послушался супругу. На следующий день он записался на приём к начальнику Сбруеву и положил заявление об увольнении на стол.

– Я хочу знать причину увольнения, – сказал Сбруев.

– Жена требует, – ответил он, тяжело вздохнув, и тут же добавил: – После гибели Сабакаева и Кромешкина.

Начальник понимающе кивнул, и это означало, что он принял данный довод как веский, ведь в их отделе все только об этом и шушукались: действительно ли стоит человеку быть атеистом или же стоит признать наличие божественной руки, карающей человека за грехи.

– И куда думаешь идти, где работать?

– Не знаю ещё.

– Работать-то где-то надо. У тебя ребёнок маленький, небось, каждый день есть просит?

– Просит. Ещё как просит!

– Давай-ка мы тебя в милицию определим? Я даже перевод смогу сделать из нашего ведомства к ним, ты сотрудник очень хороший, ответственный, проблем не возникнет, я подпишусь за тебя!

Так и решили. Сбруев позвонил начальнику городского управления милиции. Отрекомендовал Щемилова с положительной стороны, и тот дал добро на его перевод в свое отделение милиции, да и место свободное для него как раз было. Уже через неделю Василий, влившись в новый коллектив, работал следователем в городском отделе.