скачать книгу бесплатно
– Все хорошо, Джонни, – говорит он, вытирая глаза рукавом. – Все хорошо.
Понимая, что не сможет посадить его на колени, Уэйн опускается на пол, чтобы обнять сына. Джонни кладет голову ему на грудь и утопает в отцовских объятиях.
– Простите, – говорит он, сидя на полу и обнимая Джонни. – В моей жизни все идет не так.
Он рассказывает мне о том, как терпел пьянство отца, видел, как бьют мать, подростком ушел из дома, съехался с девушкой, которая потом ему изменила, работал на фабрике, через несколько лет стал руководителем, получил травму плеча и уволился, был в депрессии, встретился с Мишель и по уши влюбился, стал отцом Джонни. А затем рассказал о раке, забравшем у него Мишель.
– Он лучшее, что есть у меня в жизни, – говорит Уэйн. – О большем я и просить не могу.
Я смотрю на Уэйна и будто вижу его впервые. Пухлое вспотевшее лицо, недобритая шея, напряженная от отчаяния. Врачи, сидящие в своих чистых кабинетах, просят его отказывать в еде единственному ребенку.
– Я могу еще чем-нибудь помочь? – спрашиваю я.
Он некоторое время молчит и отводит глаза.
– Да, – говорит он, уставившись на стену. – Дело в том, что я… начал встречаться с женщиной. У нас пока не очень серьезные отношения, но я хотел бы кое-что узнать, – он нежно закрывает уши Джонни руками и смотрит мне прямо в глаза. – Если я захочу иметь еще одного ребенка, будет ли он таким же, как Джонни?
Я качаю головой.
– Вероятность этого практически нулевая, – говорю я. – Заболевание Джонни – это удар молнии, совершенная случайность.
Джонни высвобождается из рук Уэйна, подползает к коляске и начинает рыться в серебристом рюкзаке в поисках еды. Уэйн убирает рюкзак из его зоны доступа. Джонни приходит в ярость и пытается ударить отца, но промахивается. Он падает спиной на пол и вопит, глядя в потолок и дрыгая конечностями. Он безутешен.
Уэйн пытается посадить его в коляску, тело Джонни обмякает. Он перестает плакать и кричать. Уэйн аккуратно опускает его на пол. Джонни смотрит на меня, подползает на ягодицах к кукольному домику и достает из дымохода деревянного быка.
Глядя на меня светло-голубыми глазами, он приближается ко мне и подает игрушку.
– Бу-у-у, – говорит он.
Я благодарю его, и мы улыбаемся друг другу.
Уэйн сажает его в коляску и надевает ему на голову золотистую панаму. Он срывает ее и швыряет в другой конец кабинета, Уэйн поднимает и убирает в рюкзак. В этот момент я замечаю татуировку на его предплечье: Мишель и две даты. Джонни снова начинает кричать. Я провожаю их до двери.
Я наблюдаю, как они двигаются по коридору и мимо приемной, где полно пациентов. Некоторые из них таращатся на Джонни и его папу с нескрываемым отвращением. Одна женщина качает головой. Крики Джонни стихают, когда автоматическая дверь клиники открывается и выпускает их на солнечную улицу. Джонни предстоит жить с постоянным чувством голода, а его отцу – не давать ему есть.
Кислород
Маленькой светловолосой девочке становится совсем трудно дышать к тому моменту, как она оказывается в отделении неотложной помощи. Мы видим это по движениям ее грудной клетки, напряжению мышц шеи с каждым вдохом и панике, отражающейся на ее лице. Я вижу страх в глазах ее отца, высокого светловолосого мужчины со вспотевшим лицом. Он только что вбежал в отделение неотложной помощи с ней на руках.
– У нее астма, – говорит он с акцентом. – Приступ очень сильный.
Я сразу веду их в реанимационную зону и указываю на каталку. Когда отец пытается ее уложить, девочка отказывается отцепляться от него.
– Папа! – говорит она со слезами на глазах.
– Все хорошо, – говорю я, аккуратно разжимая ее руки, обвивающие шею отца. – Как тебя зовут?
Медсестра Ники гладит девочку по волосам.
– Папа рядом, – говорит она и просит отца встать с другой стороны каталки, чтобы он не мешал нам работать.
– Ее зовут Сольвейг, – говорит отец. Он кладет дрожащую руку ей на плечо и, пристально глядя дочери в глаза, бормочет ей то, что мы не можем понять.
Это худенькая бледная девочка лет семи-восьми со стрижкой каре и острым носом. Ее грудная клетка поднимается и опускается так же быстро, как у птицы.
Паника заразительна.
Дрожащими руками я закрепляю на ее пальце пульсоксиметр. Она срывает его, боясь, что будет больно. Я снова надеваю его и придерживаю до тех пор, пока она не поймет, что это не больно. Девочка не сопротивляется. Пульсоксиметр дает представление о процентном содержании в крови гемоглобина, насыщенного кислородом. Я приподнимаю верхнюю часть каталки, чтобы девочка полусидела, достаю детскую маску, подсоединяю к ней трубки, включаю максимальную подачу кислорода и надеваю ее на рот и нос пациентки. Перед тем как я надел маску, на мониторе пульсоксиметра появилось синее число: уровень кислорода в крови Сольвейг упал до 88 %. Это подтверждает то, о чем мы и так догадывались по ее поверхностному дыханию: она в большой опасности.
– Дай, пожалуйста, сальбутамол[4 - Бронхорасширяющий препарат.] и ипратропиум[5 - Антихолинергическое лекарственное средство.], – говорю я Ники, которая уже стоит у шкафа с лекарствами.
Благодаря кислородной маске уровень кислорода в крови ползет вверх и устанавливается на обнадеживающих 97 %.
– С нами ты в безопасности, Сольвейг, – это то, что я говорю, когда сам очень волнуюсь.
Врач-консультант занят другим пациентом, но к нам подходит Джо, самый опытный врач из тех, кто сегодня дежурит. Он спрашивает отца, что случилось.
– Мы… мы… мы приехали сюда из Швеции на отдых.
Его зрачки расширены от адреналина, лоб напряжен от страха.
– Ее астма усугубилась в последние несколько дней. Сегодня мы дали ей много… ну, знаете… этого…
Он пытается взять панику под контроль.
– Сальбутамола?[6 - Бронхорасширяющий препарат.] – спрашивает Джо.
– Да, сальбутамола, – говорит отец.
В это время я слушаю легкие Сольвейг стетоскопом, и голоса окружающих у меня в ушах становятся громче. Я стараюсь абстрагироваться от голосов и сосредоточиться на звуках в легких Сольвейг. При каждом вдохе заметна тревожная нехватка воздуха, а также множество музыкальных тресков и хрипов, свидетельствующих о том, что маленькие дыхательные пути сужаются (спазмируются) и закрываются, блокируя проход воздуха.
Сквозь тихий треск и свист легких Сольвейг я слышу приглушенный голос ее отца. Он говорит, что астма усугубилась очень быстро. Я достаю стетоскоп из ушей, и голос отца становится четким и близким.
– Мы были в аквариуме за углом, и мне сказали, что больница находится через дорогу. Я сразу прибежал сюда.
Ники уже подготовила пластиковую камеру, наполненную двумя жидкостями. Она закрепляет ее между трубкой и маской на лице Сольвейг, и кислород начинает проводить лекарства в легкие девочки – это расслабит бронхи и поможет ей дышать.
– Она хочет быть морским биологом, – говорит отец, думая о чем-то своем.
Я замечаю, что он смотрит на детские рисунки на стене. Там изображены иллюминаторы подводной лодки, из которых видны разноцветные рыбки с выходящими изо рта пузырьками.
– Я купил ей аквариум на день рождения. На следующей неделе ей будет восемь, – говорит он. Мужчина выглядит усталым, уровень адреналина в его крови падает. Он передал свою дочь нам, и теперь мы должны спасать ее. Сольвейг стаскивает маску. Я держу ее за руки, чтобы она этого не делала. Ей легко противостоять не только потому, что она маленькая, но и потому, что она обессилела. Это плохой знак. Небулайзер издает успокаивающий гул, направляя лечебные пары в легкие Сольвейг. Я чувствую, как у меня замедляется пульс. Смотря на поверхностные движения грудной клетки девочки, я надеюсь, что ее легкие смогут доставить лекарства в нужные места.
– Давай подготовим стероиды, – говорю я Ники, которая уже начала бросать крошечные таблетки в небольшое количество воды.
– Она уже попадала в больницу с астмой? – спрашивает Джо.
– Несколько раз, когда была младше, – отвечает отец.
– Она когда-нибудь лежала в реанимации?
– Один раз, когда была маленькой. Но сейчас ей семь, и последние несколько лет ей было гораздо лучше.
– Что обычно провоцирует приступы? – спрашивает Джо.
– О… – говорит ее отец, хмурясь. Глубокие борозды появляются у него на лбу, когда он пытается сосредоточиться. – Собаки, простуда, многое другое. Не знаю, возможно, загрязнение воздуха…
Нам почти нечего делать, пока мы ждем, когда препараты подействуют. Джо спрашивает отца Сольвейг о других проблемах со здоровьем, лекарствах, аллергии, семейных заболеваниях. Отец говорит, что у нее есть брат-близнец, страдающий сенной лихорадкой, но других болезней в их семье нет. Я смотрю на бледное умное лицо Сольвейг. Я представляю, как она, прижав нос к стеклу аквариума, изучает цвета, движения и жизнь экзотических рыб. Я представляю, как она лазает по деревьям со своим братом, стараясь его обогнать. Затем перевожу взгляд с лица Сольвейг на показатель содержания кислорода в крови. Он начинает снижаться с 97 до 96, а затем с 96 до 95. Я в ужасе.
Я снова смотрю на Сольвейг, чтобы понять, как она. Ее глаза закрываются, дыхание становится еще более поверхностным. Я опять прижимаю стетоскоп к ее груди. Теперь в легких циркулирует еще меньше воздуха, чем до включения небулайзера.
– Ей хуже, – говорю я.
Джо хватает стетоскоп, слушает и хмурится. Я нащупываю мышцу, идущую от шеи к плечу, и с силой щипаю ее. Девочка стонет и открывает глаза.
Джо погружен в мысли. Это ненормально, препараты должны сразу начать действовать.
Несмотря на высокую концентрацию кислорода, поступающую через маску, синее число на мониторе продолжает падать: 93, 92, 90, 89. В ее легкие не проникает достаточно газа, чтобы кислород попал в кровь в нормальном количестве. Если этот показатель продолжит снижаться, ее сердце остановится из-за недостатка кислорода, и девочка умрет у нас на глазах.
Через пять секунд раздумий Джо протягивает руку и нажимает красную тревожную кнопку на стене. Кнопка сразу загорается, и раздается сигнал тревоги: «Ди-да-ди-да-ди-да-ди-да».
Я бросаю взгляд на отца Сольвейг и жалею, что сделал это. Его кожа побелела, ни одна мышца не дергается. Он кажется застывшим.
«Ди-да-ди-да-ди-да-ди-да», – звучит сигнал тревоги.
Я смотрю на Джо, который измеряет пульс на запястье Сольвейг. Кажется, ему трудно собраться с мыслями. «Черт возьми, – думаю я, – он здесь самый опытный».
Сигнал тревоги не смолкает: «Ди-да-ди-да-ди-да-ди-да».
Я пытаюсь немного подумать. Небулайзер все еще гудит, выдыхая лечебные пары, однако его звук уже не кажется мне успокаивающим. Похоже, пары идут скорее в комнату, чем в легкие Сольвейг, где они нужны.
Джо, похоже, думает о том же.
– Давайте возьмем мешок Амбу, – говорит он.
Ники берет прозрачный продолговатый мешок и подсоединяет к нему линию подачи кислорода. Мы меняем маску, и я сжимаю и разжимаю мешок. Теперь мы пытаемся искусственно вогнать насыщенный кислородом воздух в закрытые легкие девочки, а не полагаемся на ее вдохи.
Я сжимаю мешок медленно и сильно. Сопротивление велико, но часть газа все же попадает внутрь. Теперь я чувствую себя спокойнее, мне есть чем заняться. Я погружаюсь в мысли. Ее отец сказал, что обычно астма не усугубляется так стремительно? Может, приступ астмы – это просто совпадение? Вдруг произошло что-то еще? Я стараюсь думать о других вещах, быстро нарушающих дыхание людей. Тромб в легком? Девочка проглотила инородное тело, например, монетку? Показатель на мониторе падает с 93 до 92, а затем и до 90.
«Ди-да-ди-да-ди-да-ди-да», – продолжает раздаваться сигнал тревоги.
– Может, сделаем рентген? – спрашиваю я Джо, который тоже смотрит на показатель.
Он вздрагивает, будто мой вопрос подтверждает тот факт, что у нас может не оказаться времени на рентген, прежде чем ребенок перед нами умрет. Нам нужно оказать ей помощь, но в чем именно проблема?
– Она могла что-нибудь проглотить? – спрашиваю я отца.
– Что? – спрашивает он отвлеченно. Он здесь физически, но его мысли, кажется, летают за миллион километров отсюда.
– Могла ли она что-нибудь проглотить? – переспрашиваю я. – Конфету, монету или что-то в этом роде.
– Монету? – спрашивает он, сжимая руками край каталки и глядя на свою призрачно-белую дочь, которая едва дышит.
– Что угодно, – говорю я. – Могла она что-нибудь проглотить?
Я, однако, теряю уверенность в теории об инородном теле, поскольку слышал потрескивающие звуки в обоих легких, характерные для астмы. Скорее всего, при наличии инородного тела звуки были бы грубее или отсутствовали вовсе, верно? Отец Сольвейг застыл как вкопанный. Вероятно, он так и не понял, о чем я его спросил.
Хотя я с усилием сжимаю мешок Амбу, показатель на мониторе падает с 84 до 82. Глаза Сольвейг закрываются. Черт возьми, где же подмога?
Постепенно приходят люди. Сначала это другие молодые врачи, один из которых помогает Ники расположить на груди девочки датчики монитора сердечного ритма. У девочки есть пульс – слишком быстрый, но есть. Потом приходит женщина-анестезиолог, обученная сохранять спокойствие в ситуациях, когда все остальные сходят с ума.
– История? – спрашивает она.
– Астма, – отвечает Джо. – Без сознания, грудная клетка почти не двигается.
– Будем интубировать? – спрашивает анестезиолог.
Из ящика стола она достает набор, который понадобится, чтобы поместить трубку в горло Сольвейг. Затем берет у меня резиновый мешок и начинает его сжимать.
– Довольно сильное сопротивление, – говорит она.
Хотя она десятилетиями училась сохранять спокойствие, я слышу в ее голосе напряжение. Это слабый отголосок мысли о том, что некоторые люди – даже в хорошо оборудованных больницах развитых стран, даже маленькие дети, мечтающие стать морскими биологами, – не выживают.
– Нам нужна интубация, линия подачи кислорода и сальбутамол внутривенно, – говорит она.
Анестезиолог все взяла на себя. Я испытываю большое облегчение. Джо остается в изножье каталки. Номинально он руководит процессом, но на самом деле уже потерпел поражение. Другой врач берет канюлю.
Ники подходит к отцу, стоящему с другой стороны каталки, кладет руку ему на плечо и говорит:
– Вы хотите остаться, пока мы проводим процедуру, или присесть вот там?
Он застыл на месте, сжимая руками бортик каталки. Он не двигается и молчит.
– Она ела бутерброд, – вдруг говорит отец.
– Что? – спрашиваю я.
– Вы спрашивали, могла ли она проглотить что-нибудь. Она ела бутерброд.
– Бутерброд… – бормочет Джо.
– Ее дыхание стало затруднено до того, как она начала есть бутерброд, или после?
Он смотрит на нас, изо всех сил стараясь вспомнить подробности.
– После, – говорит он наконец.
Мы с Джо смотрим друг на друга, и возможное объяснение ее проблем с дыханием приходит нам в голову одновременно: анафилаксия. Нет ни сыпи, ни отека, но они иногда отсутствуют. Поскольку мы наконец понимаем, что случилось с умирающей девочкой, у нас есть решение.
