скачать книгу бесплатно
Нам бы, нам бы, нам бы
Всем на дно!
Там бы, там бы, там бы
Пить вино!
Он точно улавливал ритм, не фальшивил, был серьёзен и увлечён.
Прохожие останавливались, улыбались, хлопали. Может быть, это были первые в его жизни аплодисменты? Не считая Маминых, получаемых с первых дней, оставшихся в памяти?
Смешной маленький мальчик, звонко поющий на бортике фонтана: это было очень в духе того жизнерадостного времени, и люди с удовольствием аплодировали, артист растёт, говорили они Маме.
Солист, мысленно поправляла их Липа, это не просто артист, ему мало быть, как все, он рвётся выше и дальше… вырывает ручку, влезает на бортик, делает, что хочет. Обожает быть в центре внимания, старается, любит успех.
Пусть, это правильно, отпусти его, говорил ей голос рассудка; будь всегда рядом, не отходи, не своди с него глаз, твердил старый, затаившийся материнский страх.
Не удержать – вон он, её Василёк, играет во дворе, собрал вокруг себя хоровод мальчишек и девчонок, и распоряжается ими, и хоровод превращается в ручеёк, распадается на казаков и разбойников, и он сердится, когда кто-то осмеливается… нет, все подчинялись, охотно включались в его игру, иногда просто кто-то мог не понять, как это: морская фигура – замри! Вот так, смотри, это же легко – это морской дьявол, а это моряк, повторяй за мной!
Всё-всё даётся нам с самого детства – главное не упустить, услышать, разглядеть. Слушать весь мир, но слушаться только самого себя… ну, иногда немножко Маму.
И учителей. Которые выбирают тебя – и которых ты выбираешь сам.
Потом была школа с французским уклоном, а из кружка в Доме культуры он перешёл в ансамбль танца Дворца пионеров имени Жданова.
Дворец пионеров показался ему настоящим сказочным дворцом со своей правящей бал Королевой.
Сказки тогда делились на девочковые и мальчиковые.
Мальчиковых было меньше, девочковые были волшебнее, и хотелось представлять себя не только принцем, но и Золушкой, и Феей, и даже сказочником – да-да, самое интересное быть сказочником! Не стойким оловянным солдатиком, не стройной балериной, а тем, кто сочинит для них встречу, любовь и непременно счастливый конец. Можно даже без слов, просто под музыку, словами же всего не скажешь, и оловянный солдатик без слов смотрел на молчаливую, недоступную и прекрасную танцовщицу… что-то такое было во всём этом, чего он пока не понимал.
Мечты тоже делились на те, что для девочек, и те, что для мальчиков.
Мальчикам полагалось хотеть стать космонавтом, геологом, лётчиком, строителем коммунизма – или врачом и военным, защитником Родины, как отец. Девочкам можно было потихоньку мечтать стать принцессой, красавицей или актрисой, но правильные девочки всё-таки хотели быть учительницами или лётчицами.
Все должны были вырасти в героев труда, ударников, победителей соцсоревнования; заниматься спортом, гордиться достижениями советской страны, с энтузиазмом петь весёлые песни… звонкие жизнерадостные шестидесятые диктовали свой бодрый стиль, послевоенные трудности позади, а впереди космос, комсомольские стройки и вечные «Мир! Труд! Май!» на красных флагах. Красный галстук наглажен Мамой, учиться надо на «хорошо» и «отлично», в школе даже математика на французском – вот какое аристократическое образование у советского пионера Васи, и как бы так совместить свои мечты о сказках со всеобщим заразительным строительством коммунизма?
Героем стать хотелось – главным героем какой-нибудь сказки.
Отголоски шестидесятых навсегда остались в памяти – обрывками случайно услышанных родительских разговоров.
– Липа, если ты сама мечтала о театре и сцене, это не значит, что сын должен осуществлять твою мечту! Что это за профессия для мужчины?!
– Ты думаешь, балет и театр только для женщин? Но это же смешно, с кем же им танцевать?! И, между прочим, на хореографии муштра, как в армии или спорте, ничуть не легче, а Вася всё мужественно переносит, ни разу не пожаловался! И ему нравится танцевать, у него получается, ты же сам видел на концерте…
– Видел. Но мало ли что у кого получается, это вовсе не значит, что этому стоит посвящать столько времени! В конце концов, танцевать умеют все, даже я умею… помнишь наш вальс, Липочка?.. ну да… о чём я? Ты, например, прекрасно пела на самодеятельных концертах, а если бы ты была артисткой, как бы ты могла растить детей? Вечно на гастролях, до ночи в театре…
– Ты сам себе противоречишь: да, женщине трудно совместить семью и профессию, но мужчина-то может себе позволить выбирать! И может выбрать театр, и если у него талант…
– У всех какие-то таланты, но это, повторяю, не означает, что человек, особенно мужчина, может всю жизнь…
– Миша, речь пока не о всей жизни, ему всего восемь, и ему нравится танцевать, и пусть! Я сделаю всё, что могу, чтобы он смог делать то, что хочет. Все педагоги его хвалят, и завтра мы идём на просмотр во Дворец пионеров.
Через несколько лет она скажет то же самое, но уже о поступлении в хореографическое училище. Их диалоги и споры повторялись из года в год, и Мама всегда была на его стороне, называла имена знаменитых танцовщиков, приводила примеры: среди них были и Герои труда, и Народные артисты, и великий Мариус Петипа.
…Через много лет, в далёком 2017-м году, незадолго до двухсотлетия Петипа, Василий организует и возглавит Фонд наследия великого хореографа. «Разве правильно, что в нашем городе нет ни одного памятника, ни одной улицы, названной именем Петипа, как же так?» – будет повторять он… может быть, всё это когда-нибудь и будет? Забвение великих мастеров – не самое лучшее, что может случиться с городами и странами…
– При чём тут Петипа?! Лучше бы ему больше времени уделять математике, а не танцам. Чтобы в серьёзный вуз поступить. Кстати, в том же Дворце есть и другие кружки: техника, моделирование…
– Но он же всё успевает, он и в школе хорошо учится!
Это было правдой: Вася специально старался, чтобы папа был доволен, а Мама рада, да и просто он всё делал хорошо и тщательно, характер такой.
– Тем более! Ладно бы был двоечником, тогда пусть бы плясал, если ни на что другое ума не хватает! Нет, я с ним поговорю. В конце концов, я отец!
– Ты хочешь, чтобы он послушался тебя и бросил балет? Или проявил характер и сделал по-своему? Как настоящий мужчина?
В училище его тогда не приняли – показалось или нет, что отец был рад?
…Как же интересно, как загадочно проявляются в нашей жизни эти неразрывные связи – отцы и дети! Не повторяя путь отца, не желая идти по его стопам, с самого детства зная, чего он хочет, выросший мальчик всё-таки в чём-то повторил его: та же вечная бездомность, скитание по всему миру, работа в тех же странах, где приходилось служить отцу. Там, куда забрасывал отца долг службы – в Австрии, в Чехословакии, в Венгрии, – где Мама пела на импровизированных подмостках, выступала перед солдатами, там же, на профессиональных сценах этих стран он танцевал и ставил свои балеты… всё повторяется, всё наследуется, хотя и не так просто и прямолинейно, как хотелось бы молодым родителям упрямых и талантливых детей.
Желающих попасть в сказку.
В каждой сказке должен быть дворец.
Сегодня Дворец (настоящий, Аничков, ещё царский, хотя и со словом «пионеров») ждал его, восьмилетнего принца: Мама записала его на просмотр в Ансамбль. Поступить туда советовали в Доме культуры: Ансамбль танца был мечтой многих школьников Ленинграда, там вели занятия педагоги высочайшего класса, бывшие звёзды Кировского театра, оттуда была прямая дорога в Хореографическое училище имени Вагановой. Все посвящённые прекрасно знали обо всех ступеньках этой карьерной лестницы: так всё было устроено во времена императорских театров, традиции соблюдались строго и не слишком подчинялись веяниям времени. К счастью, Советская власть любила балет так же, как любая королевская и прочая власть, и не мешала существованию этого параллельного мира со своими порядками, ритуалами и иерархией.
Дворец был большим, конкурс в хореографический коллектив огромным, отбор жёстким и жестоким: никакого «блата», только растяжка, выворотность, слух, пластика, внешние данные. Хореографическим коллективом руководили – Мама выговаривала их имена с почтительным придыханием, чтобы сын понимал всю важность предстоящего шага! – «сам» Геннадий Кореневский
и «сама» Нонна Ястребова
.
Живая легенда, заслуженная артистка РСФСР, лицо которой после главной роли в кино знала вся страна, бывшая звезда Мариинки… нет-нет, бывших балерин не бывает, они вечны, как звёзды! Если ты была настоящей принцессой, ты можешь стать королевой, а потом состариться и передать трон другим и при этом сохранить всё своё королевское достоинство.
Так было и с прекрасной Нонной.
Строгая, всегда элегантно и безупречно одетая, окутанная облаком дорогих, явно заграничных духов, наводящая страх на учеников и учениц, требовательная, но справедливая – она царила и на этой сцене, и в этой, преподавательской роли. Разрешала все спорные ситуации и конфликты, вникала в мелочи, старалась помочь… она сидела за столом в приёмной комиссии, смотрела сурово, набивала ватой (почему?) странную папиросу.
Кто бы мог подумать, что она, казавшаяся восьмилетнему Васе почти богиней и очень старой и важной, будет дружить с ним много лет, до самой своей кончины? Войдёт в его жизнь не только как педагог, но и как старший друг?
– Нонна Борисовна, здравствуйте, это…
– Вася, дорогой, рада тебя слышать! Ты в Петербурге? – абсолютный слух, потрясающая память: узнавала голос по телефону сразу, хотя учеников у неё было немало – или остальные не так часто звонили?
Нонна Ястребова, Кировский (Мариинский) театр (фото из архива Василия Медведева)
Они годами созванивались и обсуждали его новые балеты, она непременно смотрела их на видео, давала советы, хвалила, делала замечания… не бывает бывших балерин, балет – это навсегда!
…потом, уже в двадцать первом веке, Василий навещал её, всё ещё красивую старую королеву, в её большой квартире на Невском проспекте.
Она по-прежнему курила, всегда была «в форме»: никогда не показывалась, если болела или считала, что плохо выглядит; тщательно и продуманно одевалась, пахла дорогими духами. Королева вовсе не была белоручкой: каждый раз старалась сначала повкуснее накормить его (обязательно, не спорь, иди за стол! не забыть ленинградцам блокаду, никогда не забыть!), а потом внимательно и долго слушала рассказы о замыслах и постановках.
Так у них повелось: она приходила на его выступления, на выпускной в Вагановское, приезжала в Эстонию, где он танцевал; искренне радовалась и гордилась, когда он поставил спектакль в Большом театре. Он пригласил её на международный фестиваль DANCE OPEN: нет ничего важнее преемственности, молодёжь должна видеть и успеть услышать легендарных мастеров. И Ястребова давала мастер-классы, рассказывала о своей работе в Кировском, была в жюри балетного конкурса. Наверное, она тоже была благодарна ему, своему вечному (не бывшему!) ученику: забвение, увы, не редкий удел состарившихся балерин и актрис.
Во Дворце учили не просто танцу, тамошние педагоги были не только профессионалами и мастерами своего дела, они были носителями истинной культуры, интеллигентами в полном смысле этого слова, образцами для подражания и воспитателями – ума и чувств.
Именно она, Нонна Ястребова, посоветовала ему поступить в ЛАХУ – Ленинградское Академическое Хореографическое училище имени Вагановой, святое место для любого, кто хоть что-то смыслит в балете.
Ему шёл уже одиннадцатый год – и позади было столько всего!
Первая поездка на гастроли по Волге (Мама провожала его, тревожилась и безумно гордилась!), потом по другим городам, даже в Москву; сольные номера, репетиции, новогодние ёлки, выступления в лучшем зале города – Большом Концертном зале «Октябрьский»… к одиннадцати годам те, кто занимается профессиональным спортом, музыкой или балетом, проживают уже целую жизнь.
Какие детство и отрочество? У нас их нет – у нас сразу, без предисловий, «В людях» и «Мои университеты», никаких игр и детских забав, нам не до этого! Далеко позади дошкольные хороводы, которыми он руководил во дворе своего ленинградского дома недалеко от Таврического сада: товарищи тех игр продолжали гулять и играть, а он лишь весело кивал им, пробегая мимо. Ведь нужно было успевать и в школе! И читать, и смотреть кино! Ходить в театры на все новые спектакли. Придумывать (самому для себя) интересные вариации, пробовать их… потом они переехали на новую, большую квартиру на улицу Восстания, и в этом дворе он уже никогда не играл.
В тот раз они снова выступали в «Октябрьском».
Четырёхтысячный зал всегда был полон, аншлаг Ансамблю песни и танца Дворца пионеров имени Жданова был обеспечен, причём не за счёт восхищённых родителей и родственников – нет, тем редко удавалось раздобыть билет или контрамарку, смотрели выступление из-за кулис или стоя в темноте коридора, вместе с билетёршами… Мама обязательно там стояла, каждый раз подмечала все нюансы, чувствовала, когда он в хорошей форме, а когда слишком устал, радовалась очередному успеху и каждому его личному «Я сумел» и «У меня получилось!».
В Доме культуры
Нонна Борисовна тоже всегда была с ними, придирчиво и неотрывно смотрела каждое выступление – на том концерте он танцевал новый, специально для него поставленный номер под названием «Игрушки».
Специально для него! Это звучало так… надо прожить всю жизнь в балете, чтобы понять весь смысл, всю важность этих слов: «номер, поставленный специально для…». Ах, сколько он их потом поставит – к радости замеченных им молодых дарований и тех, кого могли годами обходить своим вниманием другие хореографы. Он пристально вглядывался во все труппы мира, ставил танцы, исходя из данных каждого танцора, помогал раскрыть его личные возможности, выгодно оттенить его талант. Он же прошёл прекрасную школу – Школу с большой буквы, в том числе и школу Дворца.
Он делал успехи, его всегда ставили в первый ряд, выделяли, давали танцевать всё, что он хотел, в том числе и солировать, но танец, поставленный специально для десятилетнего ученика, это нечто особенное. Номер придумала и поставила его педагог Нина Николаевна Базыкина, и сегодня ему предстояло его исполнить… между прочим, он никогда не думал: наверное, другие ученики ему немножко завидовали? В «Игрушках», кроме него, были заняты ещё двое, девочка и мальчик, но их могли и заменить, и все понимали, что это «его» танец, и его роль не исполнить никому.
Он знал, что станцевал хорошо. Так, как хотел: столько раз репетировал, оттачивал каждое движение, да и настроение было отличным, как будто какой-то подъём – мой собственный, особенный номер… поклон, аплодисменты, всё заслуженно.
– Молодец! – Нонна Борисовна была за кулисами, её похвала стоила дороже аплодисментов зала. – Зайди завтра ко мне… и вы тоже, – кивнула она подошедшей откуда-то Маме.
И уже опять смотрела на сцену, как будто забыв и о нём, и о своих словах.
Но она о них помнила.
– У мальчика большие способности и перспективы и, может быть, большое будущее, – начала она, глядя на Маму и обращаясь к ней, а не к нему. – Вы не думали о поступлении в Вагановское?
Конечно, его-то не надо уговаривать, а вот родители… не все родители хотят, чтобы их сыновья (особенно сыновья!), даже хорошо, отлично танцующие, навсегда связывали свою судьбу с балетом. Танцы – это чудесно, мило, задорно, но это годится для детей и подростков: чтобы были при деле, чтобы не затянула «улица», а потом надо взрослеть, выбирать серьёзную, настоящую профессию, заниматься математикой и физикой, поступать в университет или институт… иногда можно и потанцевать, везде же есть художественная самодеятельность.
Танец. Дом культуры «Красный октябрь»
Дворец пионеров, танец «Игрушки», 1967 г.
– Вагановское? – радостно ахнув, подхватила Мама. – Вы думаете, это возможно?..
– Всё будет зависеть от Васи, но я советовала бы ему попробовать. Скоро набор на следующий учебный год, а он как раз заканчивает четвёртый класс. Но вы понимаете, что тогда ему надо будет оставить обычную школу?
– Да… я понимаю, – Липа понимала совсем другое: ей предстоит выдержать очередную домашнюю битву, и, может быть, не одну. Выпрямить спину, ощутить себя не милой любимой «Липочкой», а гордой «Олимпиадой» и настоять на своём.
Потом они ехали домой и говорили, говорили: это снова было их маленькой (нет, настоящей, большой!) победой, сама Ястребова советует… Вагановское – это же мечта! А что скажет папа? Они оба знали, что он скажет, и были готовы к спорам и ссорам. Впереди был пятый класс французской школы, важный учебный год, когда прибавится много новых предметов, и папа, разумеется, не одобрит перехода в училище… в Вагановское – так приятно было снова и снова повторять это манящее название.
Липа в который раз вспоминала «Историю одной девочки»: толстая жёлтая книжка, изданная «Детгизом», о детстве Галины Улановой, ею тогда зачитывались все девочки, Липа брала её в библиотеке (купить было невозможно, тираж 59-го года разошёлся весь, когда она ещё не вернулась в Ленинград), пересказывала маленькому Васе… то самое легендарное Вагановское! Для папы, увы, Галина Уланова не аргумент и не героиня – так, нечто красивое и особенное, но это всё далёкая, театральная, не наша жизнь! Конечно, далёкая – это же сказка, но в неё можно попасть, и я попаду, мам! Даже в песне поют, что можно сказку сделать былью, правильно?
Его не приняли.
Неудача, провал, удар, которого он никак не ожидал.
Училище находилось на одной из самых красивых улиц Ленинграда – улице Зодчего Росси. Это тоже был Дворец – больше и значительней Аничкова; колонны, коридоры, фойе – всё здесь было огромным, старинным, классическим, это был Храм… да, советский пионер, никогда не задумывавшийся ни о каком Боге (только мифы Древней Греции да неясные рассказы Бабушки!), не привычный к посещению церкви, испытывал перед этим зданием те же чувства, что верующий около настоящего Храма.
Приёмные экзамены в училище проходили в несколько туров: проверяли музыкальность, чувство ритма, растяжку, прыгучесть, выворотность – всё это казалось уже знакомым и не пугало. Перед этим нужно было пройти комиссию, на которой придирчиво оценивались физические данные будущих балерин и танцовщиков.
Вася вместе с несколькими незнакомыми мальчиками привычно разделся до трусиков, выпрямил и без того прямую спину, встал как можно ровнее. Явно лучше других, вошедших с ним мальчишек: они не знали правил балетного мира, смущались, раздевались медленно и неловко. За столом в приёмной комиссии сидели три или четыре человека – не запомнилось, мужчины или женщины, и вызывали по фамилии, по одному.
Надо было выйти из ряда и встать перед ними.
Осмотр длился меньше минуты. Его не просили ни подпрыгнуть, ни станцевать, даже на его растяжку никто, казалось, не обратил внимания. Две недовольные тётеньки быстро ощупали его руки и ноги, переглянулись и слегка презрительно поджали губы: «Пухленький… щёчки какие! не годится… можешь идти, мальчик!».
Как же так?! Ведь я так хорошо танцую! Меня похвалила сама Нонна Ястребова, для меня поставили специальный танец… как же музыкальность, танцевальность, выразительность?! Неужели это всё неважно, и при чём здесь какие-то щёки?!
Неужели он толще этих неуклюжих мальчишек, которые прошли во второй тур?! Не может быть, он же стройный, никто и никогда не говорил ему, что… Бабушка с любовью трепала по щеке… как же он сейчас ненавидел эти щёки, эти толстые («пухленькие?») руки, всё своё неправильное, не подходящее для балета тело! Нет, этого не может быть, я-то знаю, что моё тело может танцевать, что оно гибкое и стройное, что оно уже многое умеет…
– Я всё равно поступлю! – закричал он. – Вы всё равно меня примете!
Мама рассказывала (сам он плохо помнил дальнейшее), что он бился в истерике, плакал, она прижимала его к груди, как маленького, как давно уже не… и пыталась успокоить, уговорить. Да-да, в следующем году обязательно!
Она сама чуть не плакала, но была взрослой и понимала, что это не конец света. Ты поступишь, говорила она, не всё получается с первого раза, Васенька, это просто недоразумение, временная неудача, они не разглядели тебя, они ошиблись, а ты у меня молодец… ну не плачь, мой хороший! Вспомни Галину Уланову, сколько трудностей она пережила… но она почти жила здесь, в Вагановском, мама, а меня не приняли! Как ты можешь сравнивать?!
Его горе было глубоким и острым – а рядом с ними так же горько рыдал другой мальчишка: его приняли, а он так не хотел сюда идти! Его насильно привела мама, хотевшая сделать из сына звезду… интересно, что с ним потом стало? Остался ли он в училище, бросил ли его через год, пополнил ли ряды какого-нибудь провинциального кордебалета? Или смог полюбить балет – и благодарен властной маме и случайному везению? Тогда, конечно, Васе было не до этих размышлений, острая зависть к принятому мальчишке забылась не сразу, он долго не мог опомниться и прийти в себя.
– Может, оно и к лучшему, – коротко сказал папа.
«Я всё равно поступлю!» – упрямо и мрачно думал он.
Во Дворце пионеров его встретили обычные шуточки Кореневского: он был известным весельчаком, шутником и насмешником, «душой коллектива», все обожали его подчас грубоватые шутки и «подколки»… кроме, конечно, тех, над кем он подшучивал.
Ястребова утешала его, как могла.
Надо уметь проигрывать, это не конец света, надо пытаться снова и снова, ты способный, ты сильный, ты непременно поступишь на следующий год – всем известные правильные слова, прописные истины, в которые так сложно поверить в момент неудач.
Когда кажется, что рушится весь твой мир, а до следующего года – как до Луны!
Но следующий год (как и все остальные года) наступил ровно по календарю; Вася, к ужасу переживших блокаду Бабушки и Мамы, похудел почти до прозрачности, закончил пятый класс французской школы – и на этот раз поступил легко и уверенно.
Как будто вошёл в родную, гостеприимно распахнутую перед ним дверь.
Вася
Мама и Вася – на гастроли!
А память сохранила не этот, успешно выдержанный экзамен, а то первое детское горе, ту казавшуюся роковой неудачную попытку, которая, к счастью, не смогла выбить его из колеи, а лишь закалила и без того упорный и сильный характер.
