скачать книгу бесплатно
Так, когда-то давно, зародился и расцвёл аналитический разум у ночных животных. Вслушиваясь в ночную тишину, и вглядываясь в сумрак, их разум получал толчок к развитию новых, не существующих «ганглий сознания». Воображение, и анализ, были порождены этим сумраком и тишиной. Далёкие предки человека, будучи по большей части ночными животным, воспитали в своём разуме, возможность к продуцированию флюидов фантазии. И за счёт этого, человек имеет ныне ту Великую пантемиду своей жизни, рядом с которой, все остальные – уступают в своей важности, и для которой все иные обетованные берега, служат лишь архаическим основанием, для консолей своей фантазии, уходящих своими стапелями, за все мыслимые горизонты…
Но с меняющимся образом жизни людей, с отданием в своём мышлении, прерогативы рационально-практическому воззрению, эти древние «ганглии» в их разумах, не только не развиваются, но вполне могут превращаться в рудименты, и даже как правило, превращаются в них.
На земле, со временем, становиться всё меньше тишины и темноты. И для фантазии, становится всё меньше полей и возможностей к своему развитию. Мало того, при постоянном ярком свете, зрачки сужаются, и глаза постепенно становятся маленькими, способными на различение лишь узкого, ограниченного мира. Диапазон воспринимаемой действительности – умаляется. От постоянного шума, ушная мембрана грубеет и перестаёт воспринимать тонкие колебания. Всё изысканное – остаётся незамеченным, всё тонкое еле уловимое, – остаётся за кулисами.
Такова природа градации, и деградации человеческой души. Она вынуждена защищаться от интенсивных внешних воздействий, и слишком сильных переживаний, и необходимо грубеть, и сворачиваться, словно уж на лужайке. И наоборот, всегда распускает свои «ганглии-щупальца», и обостряет свои «рецепторы», при ослаблении этих воздействий, и переживаний.
В меняющейся среде обитания, образующейся в результате увеличения численности человека, и под натиском научно-технического прогресса, человеческий разум трансформируется, и когда-нибудь, станет чем-то совершенно иным. В нём неминуемо превратятся в рудименты одни «рецепторы», и их место займут другие. Расширят и укрепят свои возможности, свою власть одни «ганглии сознания», и схлопнутся иные. Атрофируются и засохнут невостребованные потенциалы, и зародятся и разовьются новые. Этот процесс – необходим, и фатален…
Висталь шёл погружённый в свои раздумья, по нагретой за день каменистой почве. Редкие кустарники, тёмными пятнами возникали по краям дороги. Взошла луна, – это таинственное солнечное зеркало, а с ней появились и слабые тени. Он размышлял, и это размышление имело непредсказуемый характер, оно могло завести его разумение куда угодно. Так путник, не имея конкретной цели своего пути, как правило, заходит в такие места, о которых не мог подозревать в своих самых сказочных фантазиях!
В полном мраке, теней – не бывает. Что мог бы представлять собой этот полный мрак? Что могло бы представлять собой абсолютное зло? Только нечто не действительное, – то, что можно было бы отнести, лишь к полной пустоте. Что мог бы представлять собой абсолютный свет? Где не было бы цветов, не было бы даже оттенков? Что могло бы представлять собой абсолютное добро? Также, – абсолютную пустоту… Лишь всякого рода «смесям», синтетическим субстанциям на земле, уготовано и обеспечено существование. Впрочем, как и на небе, – в метафизических трансцендентальных областях мироздания.
С каждым шагом, Висталь чувствовал, что все рецепторы его духа и разума обостряются. Его воображение разыгралось настолько, что он уже не мог отделить достоверно реальность, от игр своей фантазии. Всё смешалось в его голове. Вдруг Висталь услышал шорох, и различил невдалеке фигуру. Приглядевшись, он увидел, что фигур было две. Одна чрезмерно большая, другая, – чрезмерно маленькая. Подойдя ближе, он услышал, что они увлечённо спорили между собой, но спорили шепотом.
Простите, что перебиваю ваш спор, уважаемые, но на пустынной дороге, встретившиеся путники непременно должны поговорить. Здравствуйте! Меня зовут Висталь. Кто вы, и что делаете на этой забытой дороге, да ещё ночью? Мы, – человеческие пороки. И спорим мы о том, кто из нас более вреден, а кто напротив, более полезен. Это – «Порок чрезмерности», а я «Порок недомерности». И я пытаюсь доказать моему спутнику, что «недомерность» – полезнее «чрезмерности». Но он ничего и слышать не хочет, убеждая меня в том, что только «чрезмерность» даёт всякому его величие, и его совершенство. Как и убивает его, говорю я в ответ. Доминанта меры – есть страховка жизни. К примеру, узурпация власти даже в любви, ведёт к разрушению, и последующему коллапсу всей жизни! Философия червяка! В ответ прорычал тот, что был чрезмерно большим.
Простите за вторжение в ваш разговор, но вам, по-видимому, неведомо такое явление, как синтез противоречий. Разойдись вы сейчас в разные стороны, и никто из вас не будет уже ни чрезмерным, ни недомерным. Ничто выдающееся, не существует без своего противоречия. Только вместе, вы представляете нечто сущностное, некую метафору объективности. Как и идущие вслед за вами, добродетели, одна из которых большая, другая, – маленькая. И оглянувшись, они действительно увидели две фигуры, идущие вслед, и так же спорящие на ходу. Сейчас они подойдут поближе, и вы уже будете в унисон спорить с ними, забыв о своих противоречиях. Но стоит вам остаться опять один на один друг с другом, и вы вновь приметесь за старое.
Тем временем добродетели подошли ближе, и стало слышно, как та, что побольше, говорила той, что поменьше, о её несостоятельности, инфантильности и мелочности, о её повседневности и незаметности. На что та, что поменьше, отвечала; Ты обуреваема гордыней, из-за собственной чрезмерности, ты часто превращаешься во зло! Мир же, держится на маленьких добродетелях. Слишком большие добродетели, необходимо покрываются маленькими пороками. Ведь большая собака, привлекает и кормит большее количество вшей и других паразитов!
Тут возмутился больший из пороков, которого, по-видимому, задело такое непочтенное отношение к его спутнику. Кто кого привлекает и кормит, – большой вопрос! Никакая добродетель, вообще не имела бы места на белом свете, не имей своего места в жизни, мелкие пороки. Вы растёте из них, как растут полипы на благостной почве, – как растёт и расцветает лотос на болоте… Вы – последствия, а не причины, поэтому следуете всегда за нами, – сзади нас. Но люди смотрят на всё сзади, поэтому уверенны, что это вы находитесь впереди…
Я чувствую, сказал Висталь, что зарождается большая битва, и этой битве, не будет ни конца, ни края. Вам суждено до скончания веков делить мир, но победа не светит никому из вас. Я вынужден откланяться, уважаемые, мне надо спешить, и я не расположен выслушивать этот бесконечный спор до конца. Оставляю вас…
И он пошёл по направлению к, ещё видневшимся отчерченным силуэтам гор, за которыми уже укрылось солнце, и сумрак становился всё гуще, с каждой минутой. Что предвещало ему это, вдруг возникшее видение? Какие пророчества были скрыты, за этой метафорой фантасмагорического явления, Висталь не знал. Но он относился ко всему в этом мире, с неким умалением важности, с должной мерой отстранённости и иронии. Его никогда не пугала, и не приводила к мнительности, вдруг возникшая странная случайность, или нечто от сна, в бодрствующей голове. – То, что случилось несколько минут назад. К жизни, даже к таким её проявлениям, надо относиться проще, и не накручивать лишнего на то, что существует лишь в твоей голове…
Стаххил
Отшельник Стаххил, действительно жил в пещере, неподалёку от дороги, ведущей вглубь африканского континента. Растительность здесь, была не густой, и Висталю не пришлось пробивать себе дорогу. Он обошёл сопку, и поднявшись по, относительно крутому склону, увидел свет, мерцающий из входа в пещеру. Подойдя, он громко крикнул приветствие, добавив, что пришёл с миром, чтобы предупредить обитателя пещеры. В ответ он услышал приглашение войти. Огромный плоский валун, располагавшийся посреди просторной пещеры, судя по всему, выполнял роль стола. В углу пещеры валялось какое-то тряпьё, по-видимому, являясь ложем. Я прошу прощения, что нарушаю твоё уединение, и приношу тем самым хаос, в твою размеренную жизнь, уважаемый Стаххил…
Тот молча помахал из стороны в сторону рукой, тем самым прерывая начавшийся спич Висталя. Бренность размеренного бытия, без приключений, без каждодневных путешествий, или работы, приносящей с собой отдохновение от этой бренности, – вот что, на самом деле, ближе всего к этому хаосу. Ибо ближе всего к той пустоте, в которой гибнет всё живое, как и всё действительное. Кто ты, и что привело тебя в мои пенаты?
Я скиталец, – путешественник по своей судьбе и призванию, меня зовут Висталем. И пришёл я к тебе только для того, чтобы поговорить, и понять в этой жизни нечто новое, – то, что не видел, не слышал, и не понимал до сих пор. Общение, есть одно из величайших достижений, и вместе с тем, одно из самых неутолимых потребностей человека. И тот, кто лишает себя в удовлетворении этой потребности, обрекает себя на моральную и психофизическую смерть.
Ты конечно намекаешь на меня, и выбранный мною образ жизни, Висталь? Но я не лишаю себя общения, я лишь стараюсь огораживать себя, от пошлого, ненужного, и разлагающего мою душу, общения. А попросту сказать, болтовни. Подходить избирательно в выборе общения, также важно, как подходить избирательно в выборе пищи. И здесь, как и в выборе пищи, необходимо включать всё своё обоняние. На этом свете, всё имеет свой запах. В одном случае, такое общение бьёт в нос потным запахом суетливого, ищущего своей пошлой выгоды, шакала… В другом, всё наполняется запахом свежесорванного с грядки огурца… Палитра же этих запахов, – бесконечно разнообразна. И следует полагаться, только на своё собственное обоняние, и на реакцию души, в отторжении, или принятии.
К примеру, общение с тобой, вызывает у меня лишь расположение и желание распробовать. Хотя, я не могу идентифицировать этот запах, и причислить его к уже известным мне. Что-то нейтральное, с оттенками запаха дикой сакуры, приносящегося прохладным ветром. Но я должен сказать прямо, ты не похож на путешественника. Я не вижу, и не чувствую причин обвинять тебя во лжи, ибо ложь, особенно чувствуемая мною всегда, не находит в тебе места, но весь твой облик противоречит тому, что ты говоришь, и я пока записываю это в загадки…
Скажи, Стаххил, а не есть ли полная изоляция от социума, отшельничество вдали от людей, признаком чего-то вроде «несварения желудка»? Не слабость ли, этого «психофизического желудка», является той причиной, по которой человек удаляется в пещеры, и живёт там, в полном одиночестве?
Не всё так однозначно, Висталь. Стремление к отшельничеству и одиночеству, столь же разно мотивированно, и имеет порой, настолько отдалённые друг от друга причины, что вызывают желание идентифицировать их, как нечто разнополое, и даже разнобережное. Точно также, как и стремление к владычеству. Тщеславие здесь, пожалуй, общая и основная страсть, выступающая мотивом, как к владычеству, так и к отшельничеству. Главным мотивом, как здесь, так и там, является обретение власти, как нечто более практическое, почти эмпирически осязаемое чувство. В первом случае власти над собой, и обстоятельствами…, во втором – над людьми и случайностями.... И то, и другое, есть суть иллюзия… Но ради этой иллюзии, возведённой в ранг непоколебимой истинности, одни заточают себя в тюрьму полного отшельничества, где не только миг жизни перестаёт существовать, но день, месяц, и даже год превращается в пустоту, в бренную колесницу времени, не ощущаемую, и не приносящую более никакого удовлетворения. Другие, на пути к достижению власти над судьбами мира, бросают себя в огонь порока, сжигающего все ресурсы души, в омут бренной суеты, за которой миг бытия, и сама жизнь, – также теряется, и превращается в лишь иной вид этой бренности, в которой всякое достижение цели, лишь ещё одна ступень, в бесконечной лестнице страстных желаний, – лестницы, ведущей в преисподнюю!
Душа развращается этой властью, как в первом, так и во втором случае. Ибо с этой властью, приходит тот вид свободы, который словно наркотик, начинает затягивать в себя, и разрушать все плагины, на которых словно на консолях располагается душа, и благодаря которым, её творческое начало имеет свою надежду. В экзальтированной свободе – дух слабеет, его озёра мельчают, и на поверхности всё чаще проступают язвы суши, угрожая полной деградацией и распадом…
Да, человек не может существовать, без стремления к одному из видов власти. Но всякое своё стремление, он должен контролировать, и подходить ко всяким своим желаниям, – дифференцированно, и с мерой доступного ограничения, как в положительную, с его точки зрения, так и в отрицательную стороны.
Я, уважаемый Висталь, не являюсь ортодоксальным отшельником. Я лишь отстранённый путник, в котором все жизненные силы, только расцветают от этого отстранения, но не засыхают. Если я почувствую усталость и признаки деградации в своём духе, тут же приму меры для исцеления. Каждый человек на земле, является лучшим врачом для себя самого. Необходимо лишь очень чутко и внимательно прислушиваться, не только к жестам своего тела, но и к флюидам своего духа.
Всякое недомогание тела, должно иметь свою продолжительность, и заканчиваться выздоровлением. Всякая меланхолия, должна иметь определённую протяжённость, и заканчиваться в свой срок. Человек слишком углубился в свои рассудительные умозаключения, он слишком большое значение придаёт рационально-аналитическим постулатам своего сознания, и мало уделяет внимания интуитивным. Они теперь, кажутся ему чем-то обманывающим, чем-то недостаточно достоверным. Но стоит ему обратиться к ним вновь, и ощутить их настоящую силу, и он теряет дар речи от восторга, и пускается в противоположность, превращаясь в одержимого гуру интуитивного сознания, и идёт по миру проповедником истины. Так, из своей собственной противоположности, рождаются большинство проповедников, и так становятся даже богами на земле!
Я благодарю тебя, за содержательную беседу, уважаемый Стаххил. Но мне пора. Скоро утро, я должен попасть на корабль, отплывающий на восходе в Египет. Мне предстоит пройти по караванным путям Средиземного моря. Спасибо и тебе Висталь, в беседе с тобой я познал в себе многое, что и не подозревал. Ты разбудил потаённые, спящие флюиды в глубине моего сердца, и теперь я вижу новое направление в собственном развитии, а значит, застрахован на ближайшее время, от скуки. Они пожали друг другу руки, и Висталь двинулся по направлению к восходящему за морем, солнцу.
Египет
Будучи на корабле, Висталь представлял себе, своё самое ближайшее будущее, и в этом будущем, словно в зеркале, отражалось прошлое. Сквозь дымку серо-голубого тумана, озаряемая лучами активного солнца, перед взором Висталя возникала, поражающая своей красотой, долина. – «Долина царей», в те далёкие времена, представляла собой цветущий зеленью, сад. Только через несколько столетий, это место превратиться в пустыню, где, о существовании человека, будут говорить, а точнее, провозглашать во всеуслышание, только Великие Пирамиды!
Всего за пятьсот лет было построено восемнадцать больших пирамид. Родоначальник строительства этих Великих колоссов, фараон Сноффру, был самым ярым поклонником вечности. Его желание покорить смерть, не давала ему покоя при жизни. Он заразил этим всех последующих царей. = «Человек трепещет перед временем, а время трепещет перед пирамидами». = И пусть это изречение в своей самоуверенности и апломбе, часто вызывает лишь ироничную улыбку, но, когда ты стоишь перед геометрическим воплощением земли, и идеалистическим воплощением солнца, то есть стоишь перед самой большой из пирамид, – «Пирамидой Хеопса», ты понимаешь, что в этом изречении действительно что-то есть. Эта Величественная гробница строилась более двадцати трёх лет, и была закончена в две тысячи пятисотом году до нашей эры. Но люди до сих пор не могут понять, и вряд ли когда-нибудь осознают до конца, – как это было возможно! Да и гробница это, или что-нибудь ещё, всё громче поднимаются споры в учёном мире.
Древний Египет, не был похож ни на один уголок земного шара того времени. Та серьёзность, с какой люди этой страны, относились к смерти, объясняла многое в их жизни. А так-как, в те далёкие времена Фараон для них, был не просто наместником Бога на земле, но был воплощённым Богом, то самые величественные храмы на этом куске земли, строились для них, и во имя них.
С тех пор здесь многое изменилось. И сами пирамиды, в те далёкие времена были несколько иными. Их великолепие и фантастическая непостижимость – поражала до глубины души всякого, кто лицом к лицу сталкивался с этими величайшими памятниками тщеславию, величию, и стремлению к вечности.
Висталь, с непоколебимым самообладанием шагнул на выжженную солнцем, «Землю Великих». Что ждало его в этой стране? Чего ещё не видел и не слышал он, на этом свете? Его сердце ровно билось в груди, и он шёл по направлению к отрывающемуся от земли, и плавающему словно мираж, городу. Надежда, горящая в его груди, никогда не угасала. Она лишь изредка ослабевала на какое-то время, и затем разгоралась вновь. В глубине своего сердца Висталь знал, что только благодаря этому тлеющему огню, его существование имеет хоть какой-то смысл.
Надо отметить, что Висталь, при всей его причастности, к наивысшему из возможных сословий живых существ, почти к духам, тем не менее, обладал всеми качествами присущими обычной человеческой душе. Ему были свойственны, как тоска, так и радостное беспечное состояние…. Как любовь, в самых её высших проявлениях, так и ненависть… Как меланхоличность, так и восторженность… Хотя последнее, гораздо реже, в силу того, что он уже давно жил на свете, и как всякий «старец», пусть и моложавого вида, притупил душевные «ганглии-рецепторы» отвечающие за это, пожалуй, лучшее чувство данное одухотворённому существу, – чувство восторженности…
Висталь шёл по обетованной земле и думал, попадётся ли ещё когда-нибудь на его пути, нечто, что привело бы его в неистовый восторг? Такой душевный восторг, который он испытал некогда на заре своей юности. В те давние времена в садах Эдема, на берегах «Золотой реки», он встретил первую и единственную Любовь своей жизни! Её звали Свистилла. Она была дочерью «Парагоня» и «Поветрии», и самым необузданным и совершенным созданием Вселенной! С рождением, она впитала в себя, всё великолепие мира! Всё же, несовершенство этого мира, досталось её брату Бедаллу, что вечно угрюмо сидел на камне, и бросал ракушки в медленно текущие воды «Золотой реки». Реки, которая олицетворяла собой всю бренность «нашего мира», и была метафорой нашему медленно текущему бытию.
Весь земной миропорядок отражался в этом всеобъемлющем и безвременном зеркале, которое древние назвали Эдемом. А так-как, абсолютно прямых зеркал не бывает, то всё отражалось в нём, в несколько искажённом виде. И это искажение, для всякого, кто в него смотрел, имело отклонение, либо в сторону идеала, либо противоположную, – сторону абсурда. Мир, каким бы он не был, реальным, или мифическим, не существует без «зеркал-носителей» этого мира. Всякий носитель нашего «действительного мира», суть – зеркало с определённой неповторимой кривизной. И всякий спор в этом мире, есть спор «зеркал» с различной кривизной отражения.
В Эдеме же, были собраны в коллекцию всевозможные формы «кривых зеркал». Они представляли собой поле «зеркального сада», по которому протянулась анфилада стоящих напротив друг друга, и отражающих бесконечно друг друга, зеркальных самородков, не один из которых, не был похож на другого, но в отражениях, все они смешивались в бесконечную вереницу повторений, и даже Всевышний не мог разобрать где кто, и где чьё отражение. И только Свистилла, словно невозможное воплощение мира, словно парадокс, – абсурд самой действительности, сияла в своём идеале, озаряя весь Эдем. Казалось, она не имела в себе совершенно никакого отклонения, – само совершенство! Казалось, она была единственным идеально прямым зеркалом во всём мире! Но это впечатление было обманчиво… И даже Висталь это понял, не сразу. Только набравшись мудрости в своих бесконечных скитаниях, он со всей ясностью осознал, что «зеркало» не имеющее абсолютно никакой кривизны, не имеет и своего собственного характера. Такое «зеркало» должно быть совершенно нейтральным, не видимым, и не ощущаемым. Оно, словно чистая «абсолютная правда», словно окончательная истина, – вне действительности, и вне мира… Это обстоятельство поначалу очень огорчило его. Но впоследствии, он постепенно привыкал к этой истине, и она даже начала приносить ему удовлетворение.
Висталь брёл по пустыне в своих раздумьях, и только надежда на встречу с ней снова, с его единственной любовью во всей Вселенной, придавала ему сил в нескончаемых странствиях. Как для всякого путника, который ещё не потерял надежду, этот последний бастион для всякого стремления, и всякого желания существовать, горел нетленной звездой в его глубоком и безмерном сердце…
Подойдя к главным воротам города, Висталь вошёл. Его как будто никто не заметил. Это, не был главный город Египта, но всё же, был он не маленьким. По его узким улочкам, взад и вперёд проезжали колесницы, с единственным наездником, и пеший люд, то и дело отпрянывал в стороны. Висталь сразу направился к центру города, где вероятнее всего, и находились главные святыни этого «мегаполиса». Лучи палящего солнца пекли его совершенно лысую голову, и он впервые решил намотать на неё чалму, став тем самым, похожим на местных жителей.
Не удивительно, что эти люди, с лёгкой руки Эхнатона, – первого, кто попытался монополизировать религию, так поклоняются богу солнца "Атону", подумал Висталь с иронией. Кстати по поводу Эхнатона. Каких только попыток вычеркнуть из скрижалей истории, не встречал Висталь на своём долгом пути. Но самым показательным и ярким из этих примеров, он отмечал именно Эхнатона, предпоследнего фараона из восемнадцатой династии. После его смерти, жрецы пытались не оставить ни единого упоминания о нём. Но как известно: Чем сильнее стремление к забвению, тем ярче разгорается звезда героя. … Ещё не один, кого пытались придать забвению, не остался на отвалах истории. Вспомните хотя бы Герострата. И пусть новая провозглашённая Эхнатоном столица "Амарна" была стёрта с лица земли, вернувшись в "Фивы", но он сам навсегда остался в памяти потомков. И последний из Эхнатонов, Тутанхамон, который умер в юном возрасте, впоследствии, затмил своей известностью всех фараонов вместе взятых. И только благодаря случаю и стечению обстоятельств, а главное, своей не разграбленной гробнице. Его Величество «Случай», играет в истории не последнюю роль, но, пожалуй, даже главную.
Приговорённый
Войдя на небольшую площадь, и увидев скопление людей, он подошёл к человеку пожилого вида, стоящего поодаль, и спросил его на арабском: Что случилось, почему так много людей? На что тот, помотав головой и выдержав паузу, ответил: Сегодня казнят «Пресветлого», и люди пришли посмотреть, не сломается ли клинок у палача, что казнит невинного, богами отмеченного. Кто такой этот «Пресветлый», и чем он заслужил такую немилость властей? И почему клинок должен сломаться?
Он дарил нам просветление. Он давал людям надежду! Он учил нас, и наших детей мудрости и гордости. Он лечил нас, от тяжких болезней, и давал силы бороться с душевной немощью. А теперь его ведут на казнь. О боги! О Великий и всемогущий Ра! Где твои глаза! Почему ты не испепелишь палача и его клинок?! Я не дам и горстки песка за то, что этот город останется на земле, если казнят этого человека! Но что я говорю, вдруг осёкся старец. Ты, верно, обладаешь какой-то неведомой силой, раз заставил меня открыться тебе, чужеземец?!
Ты ошибаешься старик. Просто в душе твоей накипело, и ты готов был выплеснуть свою обиду, и свою ярость на кого угодно, лишь бы тебя внимательно слушали. Не бойся старик, я не из болтливых, и не стану рассказывать о твоём настроении никому. Хотя, судя по всему, большинство этого города придерживается такого же мнения, и начни я расспрашивать, каждый разразиться проклятиями.
Всё в руках Богов! И наклонив голову в знак почтения, и одарив старика улыбкой, Висталь направился на северо-восток, – туда, где должны были находиться пенаты правителя. Он снова впал в свои раздумья. Они приносили ему какое-то странное наслаждение, перемешанное с ностальгической болью, словно кровь с молоком. В такие моменты в его душе зарождались и умирали коротко живущие ангелы, что вызывали в его глубинах, чувства смеси гордости и романтики, такие приятные, и в тоже время, разочаровывающие своей мимолётностью.
Если посмотреть в историю непредвзятым, открытым взором, то со всей ясностью откроется некая закономерность, которую можно сформулировать в такое изречение: «Всякое деяние наказуемо, неважно – доброе, или злое…» С каждого будет спрошено за его намерения, какими бы они не были. Всё выдающееся, всегда стоит одной ногой на добре, другой на зле. Никто ещё не поднимался в горы, имея лишь одну конечность. Только два противоположенных крыла, позволяют взмывать птице в небо. Только две руки, позволяют держать «коромысло судьбы». Дьявол существует только благодаря Богу, но существовал бы Бог без Дьявола? Безусловно, они родились в один день. Но кто из них родился первым? Ведь даже братья-близнецы рождаются по очереди. К чему этот вопрос? Дело в том, что тот из близнецов, кто рождается первым, как правило, задаёт тон. Сам факт рождения первым, говорит о его относительной энергичности. Но рождённый вторым, как правило, – повелевает. Ибо, идя по жизни на минуту позже, оценивает все движения первого. Из этого размышления можно сделать некий вывод. Из двух «близнецов», рождённых матерью природой, именно Дьявол был рожден первым. Ведь все движения Дьявола оценивает Бог. Дьявол же, всегда на шаг впереди.
С точки зрения религиозного человека все, что бы ни происходило на свете, должно происходить с благословения Бога. (Иначе в чём его сила?) И какие бы нелепости, с человеческой точки зрения, не являлись на свет, и как бы мы к этому не относились, как бы ни называли и не обозначали их, относя к добру или злу, всё и всегда было таковым, и будет таковым. И всегда будет оцениваться, и обозначаться только с точки зрения человеческого заинтересованного, ограниченного заданным вектором осознанности, разума. Ведь всякий вопрос оценки и обозначения, как всякий набор красок для палитры критериев, и данный диапазон оттенков, – вопрос лишь его утончённости и усложнённости, либо грубости и ограниченности. Вопрос, с одной стороны, относительно широкой, с другой – узкой умозрительности. То есть, по сути, всякая оценка и следующее за ней умозаключение, вопрос лишь противопоставленности углов зрения, – диапазонов и фокусов, различных по глубине, широте и обобщённому полю обзорности воззрений. И на основании всего этого, вопросы Дьявольского и Божественного, при всём своём абсолютном и однозначном конвенте для обывателя, в его непререкаемом отношении к добру и злу, имеют лишь моральную, то есть относительную основу. Мораль, как бы того не хотелось, не может быть однозначной и абсолютной по своей природе. Она не имеет к истине – никакого отношения, она даже не касается истины в своей догматике, хотя беспрестанно претендует на неё.
Природа, и в этом не должно быть ни у кого сомнений, в своей сакральности – аморальна. И если сама природа в сути своей, – аморальна, то и Бог должен быть аморален. Ведь будь иначе, то пусть не мы, но хотя бы Бог должен был бы обладать на этом пути, истинной в конечной инстанции. И именно это ставится как постулат, во главу угла всех религий мира. Но на самом деле люди лишь мечтают об этом. Кто им может запретить мечтать? Ведь мечта, это единственная ипостась для их душевного благоговения, и для всякой надежды, вообще.
Мораль, при всей своей амбициозности на общую истинность, на самом деле, в своих векторах и постулатах, всегда с пиететом по отношению к одному явлению мира, но в ущерб другому. Она всегда лишь вопрос умозрительной иллюзорной конъюнктурности, в её тонких возвышенных проявлениях, и никогда в своём Абсолюте. Произвол человеческой воли на земле, произвол его оценок – неоспорим! И только случайности, умело подведённые под обстоятельства, и введённые тем самым, в ранг закономерности, слабо противоречат этому незыблемому положению вещей. Замечаемые нашим разумом повторяющиеся случайности, выделяемые и затем выстраиваемые им же, в музыкальную гармоничную полифонию, вписываемую в законченную мозаику с уже устоявшимися закономерностями, также превращаются в закономерность, вставшую в один ряд.
Он смотрит на пейзаж, и сам превращает его в музыку… Он смотрит на воплощённый на полотне миг действительности, и сам превращает его в апофеоз искусства… Он изучает умозаключение, и превращает его в истину, соответствующую тому, к какому полюсу его ощущений ближе полифония этого умозаключения… То есть, либо радует его, либо огорчает. Других истин у человечества – не существует. И в этом нет ничего удивительного. Человеческий разум склонен ещё к более утончённым обструкциям, и способен, ещё не на такие фокусы.
Наместник
Висталь слишком увлёкся своими немыми рассуждениями, и не заметил, как оказался у самого дворца. Это сооружение было одним из самых величественных зданий, когда-либо построенных на этих обетованных берегах. То, как в древности относились к архитектуре, говорит в первую очередь о том, как люди того времени относились к своей жизни. Стремление к абстрагированию, к величию и непохожести, желание обладать силой не только на поле боя, но и в искусстве, давало всем слоям населения, непоколебимую веру в Великое, – в его действительное неоспоримое существование.
Унификация, усреднение и универсализация всех предметов быта, неминуемо накладывает свой отпечаток, на душевное состояние каждого человека, вне зависимости от его принадлежности. Непроизвольно, душа человека, также поддаётся унификации, универсализации, и усреднению. Так Человек – мельчает. Он становится всё более похож на соседа, всё более равен ему. В его душе всякая вера в Величие, становится рудиментом. А без веры в Великое, в его действительное существование, человек становится слабым. Откуда ему черпать свои силы, если для него не остаётся ничего поистине Великого на земле?
Висталь подошёл к изящным воротам, украшенным золотым орнаментом. Он обладал непереоценимым даром убеждения, граничащего с гипнозом, и для него, не составляло особого труда проникнуть в святая-святых любого дворца, или храма, как бы он не охранялся. Да что там говорить о дворцах, и храмах света, если он без труда проникал во всякий храм души человеческой, который подчас охраняется так, что никаким дворцам и не грезилось!
Пройдя по узкой галерее, с анфиладой с одного края, за которой открывался великолепный сад, с множеством экзотических деревьев и гуляющими по лужайкам между фонтанами, диковинными птицами, Висталь вошёл в большую комнату, посреди которой стоял величественно украшенный золотом, трон. Зал был пуст. И какая-то ностальгическая волна пробежала по душевным струнам Висталя. Он подумал о фатальности и бренности мира. Всё в этом зале словно застыло во времени, и только прохладный ветерок, гуляющий по коридорам, выдавал его течение.
Висталь часто встречался как с мудрецами, так и с сильными мира сего. В своих бесконечных скитаниях он, казалось, обнимал весь социум, от нищих бездомных и голодных, до всякого рода вельмож и царей. И с каждым, он разговаривал на его языке. О! Какая скука его одолевала порой! Ведь он всюду видел одно и то же! -Человеческий быт, между двумя полюсами. С одной стороны, борьба за существование на грани. С другой – чрезмерность и перенасыщенность. За этими полюсами пропасти. А между ними, – человеческие судьбы, в своих бесконечных градациях соразмерности и относительности.
Он услышал шум, и повернулся к одной из дверей. В зал вошли слуги с огромными веерами в руках, когда Висталь стоял посреди зала в глубокой задумчивости. За ними следом вошёл Архитип, наместник фараона в этом городе. Вбежавшие следом солдаты, немедленно окружили Висталя, образовав живое кольцо. Кто ты, и как ты проник в мои владения чужеземец?! Прокричал наместник «Богочеловека».
Меня зовут Висталем. Я странник, и пришёл к тебе с миром. У меня нет никаких целей кроме одной. Я хотел бы спросить тебя, в чём провинился пред тобой и царями земными, тот человек, которого собираются казнить сегодня на центральной площади?
Ты, верно, лишён разума, либо чрезмерно смел, что в сущности одно и то же, коль задаёшь мне подобные вопросы! Но судя по твоему внешнему виду и манерам, ты благородных кровей. И хотя меня несколько насторожило твоё поведение, но, всё же, откровенно говоря, больше заинтересовало. И я, прежде чем решить твою судьбу, пожалуй, уделю тебе некоторое время. Но должен предупредить, что как бы ни сложилась наша беседа, я, скорее всего казню тебя. Человек, о котором ты говоришь, на протяжении довольно длительного времени вносил сумятицу в размеренную жизнь нашего города. Он посмел провозгласить нового Бога на земле! Он попытался создать новую веру! Блаженный! Его речи отравляли разум простых людей! Что может ждать такого человека? Что ещё, кроме прилюдной казни как изменника, может быть результатом такого поведения? Он получит то, к чему сам стремился. Ему нет прощения, как нет прощения войну, повернувшему своё оружие против собственного войска!
Скажи Архитип, а не возносишь ли ты его учения на пьедестал, тем, что подвергаешь его казни? Ведь встреча сильной ненависти и сильной любви в душах людей, способна произвести взрыв, который сметёт всё на своём пути! Не рискуешь ли ты из искры раздуть пламя? Не провоцируешь ли ты казнью этой, повсеместный пожар? Ведь люди теперь не забудут его речей никогда. Они станут передавать их, из уст в уста.
Довольно! Я слишком долго слушаю тебя чужеземец! Ты, верно, торопишься разделить с ним его участь!
Мне понятен твой гнев, Архитип. Ведь этот человек проявил неслыханную дерзость. Он вышел за рамки общепринятых моральных ценностей. Ведь провозглашая новые ценности, старые, неминуемо попираются, – это закон жизни. И ты, подсознательно чувствуешь угрозу. Но что может сделать какой-то жалкий человечишка, против устоявшейся инертной машины Великого Египетского общественного строя? Я, кажется, понимаю твою настороженность, ведь ты подсознательно чувствуешь, что так считает лишь наш скудный рационально-практический разум. А историческая реальность показывает, бывает так, что иногда, действительно может. Слово одного единственного человека, если оно гармонично, и тем сильно своей субстанциальной сущностью, имеет, подчас, грандиозную силу! Мы склонны не придавать особого значения словам, но они, подобно фотонам солнца проникают во все уголки человеческого сознания, завязывая на глубинах его, зародыши «новой жизни». При достаточной гармоничности, они невероятно живучи и способны приживаться и развиваться, почти в любых условиях! Слово – проекция мысли. А мысль – материальна, даже сверхматериальна! Её великая «агрессивность» точит всякий камень, и способна подточить всякий фундамент. И в первую очередь фундамент Веры. Разрушить старые бастионы! Её великая «прогрессивность» способна построить на обломках невиданные, фантастические строения!
Ты говоришь непонятными словами, чужеземец! Я пока не понял, умалишённый предо мной, бунтовщик, или прорицатель. Этот человек, о котором ты говоришь, вышел за рамки дозволенного, он нарушил покой, нарушил мир в головах людей. Его речи уводят на тропинки, ведущие в царство Аида!
Нет Архитип, его речи открывают глаза, открывают новые горизонты, новые пространства человеческого разума. Такие люди как он, потомки той рыбы, которая первой вылезла на сушу, попирая опасность и ломая всякие устои. Эта первая рыба, конечно же, погибла, такова была её участь. Но не будь этой рыбы, и не было бы никого на суше, – ни людей, ни животных. Всё, что способно ломать привычные нормы сознания, только на первый взгляд чудовищно. Но в сущности, появление всего нового всегда сопровождается катаклизмами и болью. И в разуме, в его трансцендентных областях, существуют болезненные рождения новых пространств осознанности.
Ты называешь его преступником? И ты тысячу раз прав… Он – настоящий преступник! Но что было бы с цивилизацией, не порождай она преступников? Довольно! Я более не желаю слушать эти бредни!
Да, Архитип, всё, что несвоевременно, всегда будет считаться бреднями, как и всегда будут считаться пошлыми, все запоздалые воззрения. Прости меня, за мою дерзость, я не должен был приходить сюда, и тем более учить тебя. Ведь ты в рамках своего времени, и собственной природы. И то, что я здесь наговорил, для тебя, действительно должно быть непонятно.
Как зовут тебя чужеземец?
Висталем.. Я пришёл из таких далёких мест, которых не знают ни в твоих поместьях, ни в твоей стране. Но ты Висталь, действительно рассуждаешь о вещах, которые не даны для понимания, и не находят в выбранном тобой ключе, никакого смысла. Мало того, ты мыслишь слишком однобоко. И если ты посмотришь на всё это с другой стороны, то не сможешь отрицать, что вся наша жизнь, всё что нам по-настоящему дорого, всё что сохраняет нашу природу и нас самих, обязано именно порядку. Порядок – обеспечивает саму жизнь и всякое существование, как здесь и сейчас, так в загробном мире в царстве Осириса. И тот, кто покушается на порядок, тем самым, покушается на саму жизнь, на её нетленные вечные законы. Он прогрызает червоточины в монолитных пластах нашего устоявшегося бытия, ослабевая их, и нарушая устойчивость общей конструкции мироздания. Он – суть паразит на теле упорядоченной системы мира. Ведь если он не верит в устоявшийся порядок, он не верит в богов! А это путь к хаосу, где жизнь неминуемо обречена на гибель. На консолях порядка держалось всегда, и будет держаться всё и вся впредь в этом бренном мире. И тот, кто посягает на порядок, именем богов, должен быть упразднен…
Да, с этим особо не поспоришь. Но всё же, всякий выстроенный человеком порядок, всякая, даже сверх совершенная созданная человеком конструкция, со временем изживает сама себя, её «балки» и консоли ржавеют, её перекрытия прогибаются, она становится дряхлой и неустойчивой, и ещё более грозит обрушить всю систему мироздания. Так всякий порядок, всякая конструкция, когда-либо построенная человеческим разумом, нуждается в обновлении, – в реконструкции. Но жрецы устоявшегося порядка, не желают и слышать ничего об этом. Они догматики и стоики, они хранители всего истлевшего, и изжившего. Они – музейщики мирового культа. Для них всё новое хуже пламенной гиены! Они боятся разрушения своего ветхого дома, боятся остаться под палящим солнцем безнадёжности. В этом, как мне кажется, таится одна из причин возникновения не только Пирамид, но и всего того, что создаётся человеком в угоду вечности, что так стремится к этой Вечности.
Архитип, сидел в задумчивости. Он словно впал в кому. Не один мускул не шевелился на его выбеленном лице. Вогнав всех присутствующих в какое-то сверхъестественное оцепенение, Висталь незаметно покинул дворец и направился в пустыню. Чтобы в одиночестве поразмышлять о жизни, бренности, пошлости, и величии. Он шёл в сторону Гизы, чтобы воочию, а не в собственных грёзах, соприкоснутся с величайшими когда-либо созданными творениями человека. Чтобы наяву почувствовать ту черту, тот горизонт событий, отделяющий жизнь от смерти, бытие от небытия, бренную действительность – от волшебных пенатов запределья. Здесь, в «Великой долине царей», вероятность такой возможности, была как нигде более, реальна.
Пирамида воззрения
Пирамиды, сверкающие своими золотыми вершинами, возвышались на горизонте. Висталь шёл к ним, и на протяжении всего пути, ни разу не обернулся. Он вообще не любил оглядываться назад, только изредка, в его памяти всплывали фигуры и явления давно минувших дней. Такие чудесно-волшебные, представляющиеся в его ностальгирующем воображении, лучшими временами его жизни. Он упивался этими воспоминаниями, и никак не мог ими насытиться, словно тот пустынный бродяга, натолкнувшийся на оазис с колодцем, упивается живительной влагой, и никак не может напиться…
Проведя в пустыне почти весь день, Висталь наконец-то, подошёл почти вплотную, к одной из главных пирамид этого Великого бастиона человеческого стремления к вечности. Те чувства, которые шквалом нахлынули на его тонкую, и вместе с тем, монолитную душу, были такими разноплановыми, и такими разно полярными, что он никак не мог привести их к порядку, к которому действительно, подтверждая слова Архитипа, так стремился его разум и всё его существо. Здесь, в этих сакральных местах, на самом деле веяло какой-то недосягаемой вечностью. Это было невероятно, но разум Висталя словно стал перерождаться, все его «ганглии», будто бы зашевелились одновременно, и вся полнота Вселенной, вдруг возникла пред его взором! Он вдруг почувствовал, как вся эта необъятность, словно втиснулась в его маленькую голову! Все эпохи, вехи, и времена – каким-то образом целокупировались, в этой микроскопической коробке…
Это было, одновременно невероятно чудесно, пугающе, и в то же время, вполне закономерно. Ведь в сакральном смысле, в каждом разуме хранится вся информация не только о земле, всех её трансформациях и исторических коллизиях, но и вся информация о самой Вселенной! И если эта информация станет когда-нибудь доступна, во всей своей полноте рационально-аналитическому сознанию, если это состояние материи сознания, когда-нибудь возникнет, произойдёт тот самый «трансцендентный большой взрыв», или большой коллапс, (с какой стороны смотреть), с которого всё началось, и которым всё заканчивается. Жизнь не терпит собственной полноты. Её стезя – действительно ограничение, и порядок. Познай жизнь, свою собственную полноту, и это станет её последним познанием…
Стоя перед пирамидой, погружённый в своё внутреннее экзальтированное созерцание, Висталь не заметил, как с южной стороны, к нему приблизился верблюд, управляемый человеком, с закутанным наглухо лицом. Бедуины, – эти странники пустынь, олицетворяли собой сверх возможности человека, в его стремлении преодолевать, и обращать себе на пользу, казалось бы, невозможные условия существования.
Подойдя на расстояние слышимости голоса, бедуин, откинув часть платка с лица, крикнул на неслышимом ранее Висталем, диалекте, слова приветствия. Висталь выкрикнул на том же диалекте, ответное приветствие. Бедуин, услышав родную речь от явного чужеземца, ловко спрыгнул с верблюда, и, подойдя к Висталю, пристально заглянул ему в глаза. Висталь увидел лицо, побитое песком, и истерзанное палящим солнцем. Даже наглухо повязанный платок вокруг головы, не спасал его, от этих перманентных катаклизмов местной природы.
Что ты здесь делаешь странник, и где ты научился так говорить на нашем языке, который, даже наши соседи плохо знают?
Я говорю на многих языках уважаемый, и способен воспроизвести немало диалектов на этой земле.
Ты смотришь на великие постройки нашего царства, и как всякий пришелец, восторжен этими творениями, что, скорее всего, никогда не будут превзойдены. Местные привыкли к ним, и они уже не поражают их воображения. Здесь недалеко, милях в пятнадцати стоит моё жилище. Я принимаю там, знаменитого гостя, чьи познания в науках, вызывают не меньший восторг расположенного к познанию духа, чем стоящие пред тобой колоссы многолетнего труда. Сдаётся мне, ты тоже из таких людей. Не желаешь ли присоединиться к нашему кругу, и пообщаться на возвышенные темы? Я приглашаю тебя в свой дом, и надеюсь, что ты не откажешься. В этом месяце Аллах дал мне слишком много, и я, как всякий, кто получает неожиданный дар небес, боюсь возмездия. Ибо, на этом свете, за всё приходится платить, и за подарки судьбы – в первую очередь. Но любопытство превосходит мой страх, и я приглашаю тебя на чай.
Отказаться, значит проявить неучтивость, а я крайне учтив, ответил Висталь. И они, усевшись на верблюда, медленным шагом направились в пустыню.
Великое Бытие, и не менее Великая пустота, словно слились здесь в единое инертное Царство. Каждый бархан, который они преодолевали, олицетворял собой волну самой действительности. Его чередование, и сочетание со следующими барханами, представлялось Висталю метафорой мироздания. Здесь всё казалось простым, чётким и равномерным. Песок и небо, разделённые горизонтом, словно мир и небытие, разделённые «горизонтом событий», воплощали собой эту мировую черту, в которой не было никакой существенности, и вместе с тем, она несла собой единственную архитектоническую причинность действительности, – её Великого существования…
За очередным барханом, возникло нечто, вроде небольшого оазиса, посреди которого, стояла одинокая юрта. Рядом стоял привязанный к ней, Дромадер. Спрыгнув со своего бактриана, Висталь вместе со своим спутником вошёл в этот пустынный дом. Напротив очага, на коврике, сидел человек по виду благородного рода. Они пристально посмотрели в глаза, и молча поприветствовали друг друга, человек – кивком головы, Висталь неглубоким поклоном. Присев напротив, на такой же небольшой коврик, Висталь заговорил первым. Ваш друг застал меня за лицезрением и созерцанием Великой пирамиды, стоя пред которой, расширяется не только сознание, но и душа. Такие архитектурные фолианты, способны привести в восторг самого закоренелого скептика!
Я более восторгаюсь необычными людьми, как невероятными воплощениями самой природы. Архитектоника душевного агрегата – самое совершенное творение во всём мироздании! И пред действительно совершенным её олицетворением, идеально гармоничным душевным воплощением, можно стоять всю жизнь, и поражаться бесконечно долго… Меня зовут Мухаммед Аль – Хорезми. Я прибыл из Хивы, и направляюсь в Индию.
Моё почтение, я Висталь. У меня нет определённых целей, и то место, откуда я прибыл, давно затерялось за горизонтами событий. Само проведение ведёт меня. Я нередко задумываюсь об этом, и чем чаще я думаю, тем туманнее и недосягаемее становится суть этого проведения. Кто сводит меня с выдающими людьми, на полях пространственно-временного эфира, я не знаю. Но где-то в глубинах моего подсознания, теплится догадка, такая маленькая и уязвимая. И она говорит мне, что меня ведёт по этим лугам и полям, моя внутренняя душевная гармония, её индивидуальный неповторимый характер, в котором некий компас, непоколебимо указывает мне направление. Направление, фатальное и необходимое, для моего личного будущего. Хотя мой разум и абсолютно убеждён в обратном. В том, что всякая моя встреча случайна, или, по крайней мере, имеет провидческие причины божественного, – произвола сверх существа заоблачного мира.
Я знаю тебя, Мохаммед Аль Хорезми. И хотя я далеко не пророк, но скажу тебе, что тебе суждено создать нечто, что определит всю будущность человечества. Ты станешь родоначальником новой цивилизации, в которой всё будет подчиняться рационально-аналитической парадигме мировоззрения, черпающей свою истинность, в математических законах основоположных тобой, и твоими последователями. Ты повернёшь мир к рационально-аналитическим пенатам осмысления мироздания. И это даст большое преимущество человеку, и откроет грандиозные перспективы, но сведёт почти на нет, идеальные формы познания, превратив их повсеместно в рудименты, лишь оставив небольшие оазисы, на задворках глобальной цивилизации. Мир будет упорядочиваться на лад твоего алгоритма, и уже ничто не сможет остановить его победоносного движения. Цивилизация станет, по преимуществу рационально-техногенной. И даже такой Великий учёный Востока как Ибн Аль-Хайсам останется в тени, в силу того, что он всегда оставался больше практиком, чем идеологом. Хотя, скорее в силу опалы, от тогдашнего халифа Египта Ал-Хакима, после которой Аль-Хайсаму пришлось притворяться сумасшедшим, чтобы сохранить свою жизнь.
Ты загадочна личность, уважаемый Висталь. Тебе известны такие подробности, о которых не знает даже плотно занимающийся этими вопросами востока, человек. Ты, порой, выражаешься непонятными словами. И даже для меня, учёного человека, твоя речь является громом среди ясного неба! Ты Великий колдун, или провидец?
Не то, и не другое, уважаемый Мохаммед… Я лишь знаю несколько больше, чем позволено знать самому учёному человеку на земле, в силу того, что мне доступны некоторые возможности, расскажи я о которых, скорее всего, это вызовет у вас лишь улыбку, и вы сочтёте меня безумцем.
Я должен сознаться уважаемый Висталь, что такая мысль уже промелькнула в моей голове, когда я только начал слушать тебя. Но так-как я знаю, как часто люди нарекают безумцами гениев, то я отбросил эти мысли, и попытался понять тебя. И вот, что я понял. В твоей речи, пусть не явно, но всё же звучит некое огорчение на этот счёт. Я имею в виду векторность развития будущего человека. Скажи почему?
Уважаемый Мохаммед, подведение мира под рационально-аналитические основоположения, под лекала математики, приведение его к порядку алгоритма, это загон его в клетки, – клетки разума, с его линейными логическими постулатами и догмами. Лишение мира произвола тем, что всюду находишь закономерности, последовательности, и причинно-следственные необходимости. Математика противоречит свободному миру тем, что она приводит всё и вся, к своему порядку, такому желанному, лишь для архаически боящегося всякого произвола, человеческого разума.
Но математика даёт другой вид свободы, уважаемый Висталь. Она даёт возможность просчитать не только любую конструкцию, но и будущее. Математика даёт свободу нашей человеческой воле, в её стремлении постичь мир.
На самом деле, уважаемый Мохаммед, главными мотивами здесь являются не стремления постичь мир, но завладеть им, поработить и сделать своим вассалом. Это вернее…
Можно подумать, уважаемый Висталь, что со всеми иными направлениями познания, дело обстоит иначе. Всякое познание порабощает определённую плоскость мира. И всякое такое познание, приводя себя к трону, и надев на голову корону, объявляет себя главенствующей стороной всякого познания, для всего «двора», где царствует его царь, – «царь в голове». И где все остальные виды познания – лишь придворные. И именно ими, соблюдается общий порядок для познания.
Другое дело сам порядок, у каждого вида познания свой, как и свои перспективы. И побеждает здесь, как и всюду – сильнейший, становясь «царём в голове». А сильнейший, да будет известно, значит наиболее слаженный, гармоничный, а значит – безупречно упорядоченный. И всякая система ценностей, которыми определяется наше будущее, как и будущее человечества, зиждется только на принятии, или непринятии определённой гармонии, в определённой плоскости созерцания, или умопостижения.
Никакие иные мотивы, не оказывают здесь большого влияния. И в этом смысле, у математики, конечно же мало конкурентов. Хотя, если смотреть без всякого пиетета и без предвзятости, то становится ясно, что никакая математика никогда не превратит идеальное мышление, с его интуицией, в рудимент. Слишком не равны силы. Ибо интуиция идеального мышления, несравненно древнее всех форм рационально-аналитического осмысления и построения. И я никогда не поверю, что этим последним формам познания, суждено когда-нибудь одержать полную победу. Да, собственно, и в самой математике, на самом деле немало идеального, и чисто интуитивного. И при всём своём пафосе, она не чурается собственных идеальных форм созерцания, а даже, наоборот, при всяком удобном случае, обращается к интуиции, для расширения собственных наделов, как и решения неподдающихся вопросов.
Мир ещё никогда не погружался в такую беспросветную и нескончаемую войну, уважаемый Мохаммед, как ту, что возникла, и стала набирать обороты с появлением и развитием физико-математического воззрения в мир. Здесь, до того смирные, и покладистые адепты теологического бастиона, почувствовав угрозу, превратились в воинов, и даже тиранов! Сколько крови пролито на этих полях, и сколько ещё прольётся, не знают даже боги!
Что тебя так огорчает, уважаемый Висталь. Человек самое воинственное животное на земле. И всё это, вполне закономерно. Вопрос здесь лишь в плоскости осмысления и оценки. На самом деле не идеи, возникающие в наших головах, заставляют отстаивать свои замки и бастионы, но сакрально воинственный дух человека, находит эти идеи, лишь как повод для войны, лишь как флаг для возвышенной причины, для прикрытия своих жаждущих крови, инстинктов. И какая идея бы не возникала, она обязательно найдёт своё противоречие, – иначе, и быть не может…
Да, уважаемый Мохаммед, физико-математическое направление разумения, возникло не случайно. Человек, наравне со стремлениями к теологическим воззрениям, всегда хотел конкретики. И пусть в физико-математическом направлении разумения, также нет абсолютной конкретики, но всё же, здесь, в сравнении с иными плоскостями осмысленности, витает дух истинности, хотя и истинности надуманной рационально-аналитическими сферами познания, где иллюзия, также определяет всю диаграмму познаваемого. Но если на секунду представить себе ситуацию, при которой человек выбрал бы для себя главными направлениями развития, идеальные формы познания, то он, скорее всего, через какие-нибудь пятьсот, или тысячу лет, сравнялся бы с богами! Он мог бы подняться на такие вершины, до которых не доходили даже боги!
Но дело в том, что, в этом случае, он стал бы, чрезвычайно уязвим. И скорее всего, в этом таится сакральная причина его выбора. Страх пред природой, и её действительностью, заставляет человека относиться к своей жизни, с львиной долей алгебраической реальности. И всякие антирассуждения по этому поводу, вызывают у него, лишь чувство наивности, и некоей инфантильности слабовидящего ребёнка. Ибо шансы на выживание, такого, погруженного в идеальные формы познания, человека, представляются ничтожными. Но и здесь, существует своё противоречие. И я глубоко убеждён, что именно научно-технический прогресс, построенный целиком и полностью на рационально-аналитических формах воззрения, и берущий свои начала, как раз из физико-математических зачатков сознания, погубят этот мир, – мир цивилизации человека. Всякая змея, достигнув своего совершенства, съедает сама себя. И на Востоке, это знают не по наслышке.
В твоих словах есть гармония, уважаемый Висталь, и потому они вызывают впечатление истинности. Нам не дано знать куда, на самом деле, приведёт нас то, или иное познание, то, или иное стремление, ибо мир, как закономерен и фатален, так и случаен в своей сакральной глубине. И ты, я чувствую, знаешь это не меньше меня.
Они умолкли. В своих беседах, они не заметили, как стемнело. И помолчав несколько минут, Висталь почувствовал какое-то щемящее одиночество. Он сидел в пустыне, в этом шатре, где на десятки миль, не было никакой цивилизации, и его сознание, было словно поле битвы, на котором воевало с переменным успехом, войско под одним флагом, с войском под другим. Он никак не мог отдать предпочтение, ни одной из сторон своего двойственного сознания. И если ему, Висталю, было так тяжело определится, каково было простому человеку, обывателю, со слабой во всех отношениях, нервной системой.
