скачать книгу бесплатно
– Вы хотели сказать, фрейлинами, – деликатно поправил адвокат.
– Да, да, фрейлинами, просто с языка сорвалось, – смущенно сказала обвиняемая. – И за что царевну винить? Едва жизнь свою устроила, и что ей против системы идти? Чего ради – чтоб дни свои в каком-нибудь монастыре закончить? Э, нет, не на ту напали. Все эти графья и фавориты верны, пока к кормушке близость имеют, забери ее, и побегут, как тараканы. Короче, не было у Екатерины поддержки сознательных масс, вот и меняла она русскую жизнь, лавируя между сословиями, кланами, собственными и государственными интересами.
– А ее поведение, ее фавориты? – выкрикнул кто-то из зала.
– Знаете, что я вам скажу, ну покрутила тетка с гардемаринами, может, раза два-три от силы, так что, вы теперь триста лет мусолить будете?
«Крупная дама с тонкой душой, вероятно, права процента на восемьдесят четыре. Требовать от Екатерины жертвенности на русском престоле – все равно что спрашивать у мигранта из Средней Азии, почему он так мало интересовался кандидатами на парламентских выборах в Думу». Заседание заканчивалось так же скучно, как и начиналось, только коротенькое и душевное выступление «Екатерины Великой» добавило искры в этот уголок маразма.
Вечером Панько не шел, а брел домой, перебирая в голове исторические события. Белкин обещал завтра озадачить по полной и после курса молодого бойца дать самостоятельное дело.
***
ГУИИ, серьезная контора, не смогла избежать всеобщей рутины и заорганизованности, поэтому сотрудники захлебывались в потоке мелких дел, жалоб, а самое главное, в перекрестных отчетах, которые, словно криптовалюту, сотрудники майнили на всех этажах. Мысль о том, что пора бы уже что-то менять, пока висела в воздухе: придать ей гласность никто из высших чинов не решался по причине излишней «богобоязни» и риска потерять таким трудом завоеванные должности и привилегии. Отчеты только набирали силу и мощь. Механизм, учитывая количество часовых поясов, крутился бесперебойно и беспрерывно.
– Вот заявление, смотрите, любуйтесь, – едва открыв дверь, произнес Толь Толич и демонстративно потряс бумаженцией перед сотрудниками.
– Что за бодяга, жители Козельска требуют исторической справедливости? – спросил Белкин.
– Почти. «Предъява» из Новгорода, из Великого Новгорода. Нужны: а) компенсация, б) реабилитация и с) наказание виновных. Насолил им Грозный в шестнадцатом веке, посидели эти «фриландеры», блин, «фрилансеры» в архивах, восстановили древо – и пожалуйста, нашего прапрапрапрапрапрадедушку сделали пострадавшим в ходе построения централизованного государства. Памятник Грозному ставили-ставили, теперь вот счет за косяки.
– Доказательства-то есть у них серьезные, или?.. – вступила в разговор Ольга.
– Конечно, есть, без них жалобу в корзинку. Бьют на Лаврентьевскую летопись плюс показания очевидцев, приплели Джирома Горсея.
– Горсей – иноагент, он выступать как свидетель не может, – парировал Сергей.
– Да хрен с ним, с Горсеем, это я до кучи, доказательств у них хоть отбавляй. Москвичи там так наследили, что хватит на несколько томов, к тому же показания историков, заслуживающих доверия: Соловьев, Татищев, Костомаров. Этих никуда не деть.
– Так что, наша задача – от жалобы отбиться, или дело заводить будем? – лениво спросила Ольга.
– Отбиться, судя по всему, не получится, придется разгребать этот хлам.
– Ну, компенсации не будет, здесь все ясно, юридических оснований нет, – спокойно пояснил Белкин, – реабилитацию без суда нарисуем. Дело трех вечеров и двух отчетов. С наказанием тут и суд должен быть, и служба исполнения.
– Василий, с исполнением бы это… без лишних затрат, бюджеты не резиновые.
– Толь Толич, по этому поводу не беспокойтесь, у нас договор длительный, думаю, по затратам уложимся в средний чек.
– Заява-то стандартная, товарищ полковник, – с оптимизмом вставил свои пять копеек Сергей.
– Н-да, заработался я уже, – Толь Толич забарабанил пальцами по столу, – невелика проблема. Просто связываться сейчас неохота. Людей мало, тут еще это новгородская буза. Ладно, – начальник махнул рукой, – работайте.
Дверь захлопнулась.
– Такое у нас бывает, Валера, сверху позвонили – внизу засуетились. Сдает наш Толик, но, видать, нагоняй зарядили, теперь к нам по цепочке. Ну что, стажер, – Василий с улыбкой глянул на Панько, – вот тебе и первая ласточка, садись, вникай, пиши бумагу. Фабула такая: мы как бы согласны, что он виноват, но дело давнее, может, он как бы и не виноват, мы, конечно, этого дела так не оставим, но наказать по всей строгости не можем, компенсация справедлива, однако юридически выполнить ее нельзя. Но реабилитировать невинных можно.
– Логика, товарищ майор, безупречна, – Ольга с восхищением посмотрела на Василия. По интонации, по тембру голоса, по этому взгляду Панько как завсегдатай самых разных френдзон уже примерно понял расстановку сил в намечавшемся любовном треугольнике. Его угол будет, как обычно, тупым. Хотя ради спортивного интереса можно потягаться за внимание товарища капитана Ольги Черновой.
***
Панько слушал радио на телефоне. Скажи это кому лет двадцать назад – абсурд, да и только, но двадцать первый век уверенно шагнул в панельную девятиэтажку, а заодно и в квартиру Панько. Хотя, с другой стороны, все: и дом, и квартира, и сам Панько, – прочно застряло в девяностых. Нехитрый ужин Валерия состоял из одного блюда, точнее, из полублюда – в роли ужина выступал недобитый завтрак, сосиска и макарики. Был еще лучик света в темном царстве – бутылочка светлого оригинального. Сейчас пиво займет чашку, в которой утром был чай (с бокалом хозяин давно не заморачивался), и начнется известная песня с просмотром профилей в социальных сетях, прежде всего профиля Лидии. «Все-таки надо подумать о спортзале», – сам себе предложил Панько, глядя на рекламу фитнес-клуба. Потом еще эти гондольеры с ладьи… Может, и с Лидой был бы поувереннее. Щелк, щелк – мышка работала, показывая Панько одни и те же фото в сотый раз. «Спать…»
…Ладья чинно рассекала гладь реки, гребцы-воины, в отличие от забитых рабов на галерах, работали весело, подбадривая друг друга шутками и разговорами о предстоящей стоянке в Новгороде Великом, где всегда приютят и обогреют сильного мужчину с тугим кошельком.
– И раз, и раз, и раз, – отсчитывал рулевой.
– Пень, не желаешь быть с нами? – обратился викинг к Панько, который смотрел на гребцов с восхищением.
– Едва ли моих сил хватит на то, чтобы так орудовать веслами, а тем более мечом.
– Верно говоришь, но нам нужен проводник, человек, который знает край и его обитателей, все эти племена кривичей, древлян, карелов, чуди, веси, еми, чухони, води, ильменцев, словенцев и прочих. Все их обычаи, нравы, веру, божков, истории, их страхи, в конце концов. Тебя же не зря прозвали Пнем, пусть ты и хилый, но башковитый.
«О, еще один авторитетный человек оценил круг моих научных интересов», – съехидничал Панько в свой же адрес.
– Предложение неплохое, но у меня есть женщина, – Панько с гордостью посмотрел на этих мужественных холостяков.
– А ты у нее есть? – спросил викинг. – Может, тебе причудилось, может, это твоя иллюзия, нет ни любви, ни огня?
«Какая иллюзия, что ты несешь, качок рогатый, ты в девятом веке, таких слов еще нет!»
– Неправда, она моя, слышишь, мы вместе! – злобно ответил Панько.
– Почем знаешь? Вместе, потому что у вас в селении больше никого нет, на безрыбье и рак рыба. О, на безрыбье и Пень рыба, – расхохотался собственной шутке викинг.
– Я не рыба, – обиженно парировал Панько.
«Точно-точно, ни рыба ни мясо», – уже не викинг, а подсознание Панько отвечало само себе.
– Пороги! – закричал рулевой. Трувор и все гребцы-воины вмиг стали серьезными: прохождение порогов было наиболее опасным элементом гребного спорта. Река сужалась, течение становилось все быстрее и быстрее. Команды на суднах застучали веслами по воде – если наскочить на камни, то можно застрять надолго, а то и вовсе повредить ладью, что грозило остановкой и серьезной починкой. Вода пенилась, рулевые подавали команды все громче и резче. Теперь до берега и слева, и справа было совсем близко, явно ощущался запах леса и багульника.
– Енот мне на воротник! – прокричал один из викингов. – Древляне, лесные собаки!
– Щиты на борта! – скомандовал Трувор. Воины начали поднимать щиты, довольно неуклюже, в одну руку, либо приспосабливать их вдоль борта.
– Засада!
Панько увидел, как в лесу засуетились фигуры. Скрываться дальше им не было смысла, момент самый что ни на есть удачный. Воины едва могли защищаться, лавируя на порогах. Послышался свист – сигнал к атаке, стрелы обрушились на ладьи, и раздалась ругань раненых.
– Быстрее, быстрее, нужно выходить с порогов! Налегайте на весла!
Но какое там налегайте, ладьи и так неслись по течению. Куда важнее было не разбиться о камни, тогда гибель неминуема. Панько схватил один из щитов, толкнул Ладу так, что она упала, накрыл ее своим телом, а сам, не будь дурак, положил щит на себя сверху.
Викинги отчаянно прорывались по реке на простор, туда, где можно опустить весла, целиком укрыться за щитами, а затем вообще оказаться вне досягаемости стрел.
– Поворачивай, левее, левее, – мощный рулевой подсказывал гребцам соседней ладьи, как избежать опасности, и широко размахивал руками, забыв о стрелах древлян.
– Вальгард, остерегись!
Поздно, слишком хорошей мишенью был рослый викинг. С десяток стрел одновременно впились в его плоть.
– Вальгард, Вальгард!
Почему-то Трувор надеялся, что его друг выживет, но Вальгард упал на дно лодки в предсмертных судорогах. Наверное, он думал о смерти в бою – на мечах, с противником, которому может заглянуть в глаза, – но не от стрел, пущенных из лесной чащи.
Столь драматичная стычка закончилась довольно быстро – древляне не могли преследовать ладьи берегом, а река вновь стала широкой и безопасной. Раненые делали перевязки, прикладывая самые разные травы и настои, собранные со всей ойкумены. Только Вальгард уже не нуждался ни в помощи, ни в утешении.
– Вечером мы пристанем к берегу, там, где большой камень с давних времен стоит под великой сосной, и похороним нашего Вальгарда, – отдал распоряжение Трувор. – Храбрый воин достоин почетного места, а мы никогда не забудем, где его могила.
Стоянка была недолгой: Трувор опасался, что древляне могут появиться снова. Могилу рыли быстро. Некоторые викинги предпочитали сжигать убитых или умерших товарищей, но Трувор не очень любил этот обычай. К тому же громадный костер и дым были сейчас совсем некстати.
Панько вместе с остальными воинами вырыли могилу, опустили в нее тело Вальгарда вместе с оружием. Трувор, а с ним и часть викингов, молились какому-то богу, которого еще не знали в этих лесах. Потом могилу засыпали комьями земли, а сверху навалили камни от диких зверей. Валера посмотрел вокруг: плакала только Лада, викинги, наверное, слезы знавали лишь в детстве. Панько почему-то показалось, что в будущей или уже в своей прошлой питерской жизни он здесь был, то ли в походе, то ли на археологической практике. Но явно этот огромный валун, выброшенный или кем-то вытащенный на берег реки, был ему знаком.
***
Степан Илларионович Дубов неторопливо расправлялся с черновиками. На его глазах завязывался громадный узел, где вчерашние враги вместе тянули за один конец и становились пайщиками одного предприятия. А ему-то что, выполнит указ сверху, и катись оно провались, продолжит бумажки перекладывать и кататься на черном «мерседесе», будучи вхож в любое учреждение с почетом и уважением, ощущая свое интеллектуальное превосходство над этими «жопами» в виде депутатов, полковников, инспекторов, председателей и так далее.
Да в этом ли смысл? Подобная постановка вопроса могла его приободрить ненадолго. Ради этого он всю жизнь оставался скрытым диссидентом, надевал маску. Чтобы сейчас, когда в кои-то веки дело его жизни, исторические исследования, вызвало такой интерес со стороны правящих элит, взять и пустить все на самотек… Хотя роль беспристрастного наблюдателя – вещь, достойная историка.
«Все смешалось в доме Облонских, патриотизм, идиотизм, либерализм, историография. Через несколько недель, когда наступит биг дата, – ой, как они любят киношные формулировки! – когда наступит биг дата, либералы пойдут мерить лапти, патриоты перечеркнут прошлое, которое так лелеяли, причем не только в России, но и в сопредельном государстве, развернется бешеная борьба за гранты. Историографические школы Ленинграда и Москвы, нет, Петербурга и Москвы, возобновят вековую вражду, подтянется и Киев – матерь городов русских (теперь едва ли найдутся желающие отрицать этот тезис). Запиарятся, забурлят котлы с подсознательным, но Старого Затейника на мякине не проведешь, не зря он затеял это соревнование.
Дубов заходил по кабинету. Он пока один из немногих в стране, кому доверили тайну, и при всем беспокойстве он безумно рад этому событию, может быть, он ждал его всю жизнь.
На столе зазвонил телефон: охранник доложил, что прибыл спецпредставитель. Через несколько минут в кабинете Дубова сидел человек лет шестидесяти. Беседа шла неторопливо.
– Степан Илларионович, остается не так много времени. Я полагаю, у вас появились новые сотрудники, привлеченные историки. Они еще не в курсе главной задачи, верно?
– Совершенно верно, Борис Николаевич, пока не дан старт, они могут лишь догадываться о том, что им предстоит сделать, но и представить себе не могут, зачем. Да я и сам бы в жизни никогда не поверил.
– Абсолютно справедливо, но реальность иногда удивительна. Кто бы мог подумать, что все так развернется.
– Никто!
– На карту поставлены сумасшедшие деньги, возможности, целые отрасли мировой экономики. Вы знаете, о чем я говорю.
– Конечно, Борис Николаевич, идеологический фронт – тоже фронт, возможно, целые отделы будут переходить на сторону противника, если не управления.
– Или все ведомство разом, – немного улыбнулся Борис Николаевич. – За премиальные можно обеспечить потомков до девятого колена.
– Надеюсь, что не дойдет до физического устранения сотрудников.
– Ничего не исключаю, Степан Илларионович, идеологический фронт, подкрепленный такими финансами, обязательно потребует жертв. Но основная масса «специалистов», как всегда, будет занята текучкой и беготней, а нам требуется результат без лозунгов и тезисов пятидесятилетней давности – необходимы доказательства такого характера, что отрицать их будет невозможно!
– Борис Николаевич, доказательства в процессе изыскания.
– Главное, чтобы процесс не затянулся, иначе изыскания придется заменить изобретением.
После этих слов беседа стала идти вполголоса, старики почему-то начали секретничать. Посетитель ушел, а Дубов задумался о предстоящей работе.
«Панько при всей своей эксцентричности – один из самых перспективных товарищей, хотя легко может оступиться, сломаться, как только осознает глубину глубин. Даже тот „скромный” гонорар, который получат исследователи, легко может перевесить и совесть, и принципы».
Машинистка бойко стучала по клавиатуре. Говорил Дубов не спеша, процеживая каждый оборот, – адресат доклада ментально обитал выше атмосферы, и с этим приходилось считаться, подбирая слова. Итак, операция «Летопись».
«По подтвержденным данным, полученным от представителей бизнес-кругов и по дипломатическим каналам, нам стало известно…
…если те сумеют доказать, что Древнерусское государство явилось результатом созидательного труда и воли славян…
…речь идет о государственных интересах. Главное управление исторических исследований предлагает принять меры для подготовки к серьезной дискуссии по вопросу происхождения Древнерусского государства и противодействия норманнской теории в ее классическом и неоклассическом видах.
Начальник Главного управления исторических исследований генерал Дубов С. И.»
– Степан Илларионович, вы уж меня простите, но, по-моему, это какая-то ересь, – позволила себе заметить секретарь-референт.
– Маргарита Львовна, вы не помните количество ноликов в ведомости своей заработной платы? Кажется, – ехидно улыбнулся Дубов, – их около пяти?
– В смысле, пилите, Шура, пилите, они золотые? – улыбнулась женщина, мысленно сравнивая циферки, что были на кафедре и в стенах Главного управления.
– Приятно иметь дело с понимающими людьми, – заключил Дубов.
***
Белкин сидел в своем кабинете один. Мелочевкой, как ему казалось, он не занимался, благо было кому спихнуть «геморрой» и «бесперспективняк». Его, товарища майора, волновали крупные фигуры, положение которых колебалось вместе с генеральной линией и международной обстановкой. В данный момент Василий Осипович расходовал серое вещество, чтобы отмазать Петра Алексеевича. Да, именно отмазать. Ему так и поставили задачу. Хотя еще пять лет назад казалось, что это фигура абсолютно непотопляемая. Петр Алексеевич благополучно простудится на похоронах очередных разоблачителей, протянет за счет связей и авторитета. Но, увы, всему рано или поздно приходит конец. Теперь и сам Великий угодил под раздачу. Его стало много в общественном пространстве, чересчур много, теперь это медийное обилие обернулось против него самого. Влетел Петруша сразу по нескольким пунктам, и вчерашние обожатели поспешили от него откреститься.
Петр Алексеевич шел по модной ныне статье об оскорблении чувств и препятствии религиозной деятельности, традиционной для русского человека. Замес более чем серьезный. Петр Первый отменил патриаршество в 1700 году, едва придя к власти. После смерти Андриана запретил выбирать нового патриарха, а позднее и вовсе учредил Монастырский приказ, потом Синод и поставил во главе светского обер-прокурора. Для набожных русских людей и монахов это было настолько шокирующим поступком, что царя прозвали антихристом. Впрочем, выходки самого царя по отношению к церкви и священнослужителям подробно описаны в романе Толстого А. Н. «Петр Первый», написанном исключительно по «достоверным» историческим свидетельствам. Всешутейший собор, учрежденный Петром на потеху публике, был полной пародией на всю церковную жизнь. Закон о бритье бороды вообще для православного человека был как серпом по собственно бороде.
На этом проделки оскорбителя не заканчивались. При Петре запросто могли переплавить церковный колокол на пушки, забрать монастырские активы в виде земель для нужд государства. Но и это еще не все. Петр путался с иностранцами. Его манифест о вызове иностранцев в Россию и гарантий им свободны вероисповедания позволил иностранным агентам, преимущественно из стран Западной Европы, жить и работать в Российской империи, что, по мнению разоблачителей, нанесло непоправимый ущерб русской науке, экономике и промышленности.
Далее Петру передавали привет из Сибири и Урала. С чего вдруг? А за преследование старообрядцев и возбуждение ненависти по религиозному признаку. Насильственное принуждение старообрядцев к крещению быстро отыскалось в источниках. Теперь общественность требовала осудить публично, наказать прилюдно, ну и, разумеется, снести все эти памятники. Подобные призывы нашли поддержку в ЦИКе, сотрудники которого уже искали нужные свидетельства в летописях и архивах. Межведомственная битва разворачивалась на глазах. Белкин чувствовал, что Главное управление исторических исследований потерпит поражение от разветвленного Центрального исторического комитета и пойдет Петр Первый и за оскорбление чувств верующих, и за возбуждение ненависти, и за пропаганду европейских ценностей и прочие грехи.
Скорее всего, будет заключение, можно вытянуть «условку», но это если повезет, ведь улик достаточно. При высылке дорогие памятники царю-императору продадут любому иностранному государству, пожелавшему их купить. Ссылка подразумевала отправку памятников в Парк ненужной старины где-то в районе Красноярска. Туда, на свалку истории и потеху туристам, высылали памятники вчерашним героям со всей страны.
«Нет, это перебор». Белкин, вскормленный на трудах Карамзина, Костомарова, Пушкина, искренне почитал Петра Великого и хотел как минимум условно-досрочного освобождения. По УДО памятник спустя пять-семь лет возвращали на прежнее место или в пределы столиц.
Панько с Белкиным курили не переставая, хотя курить в их возрасте было уже вредно. Белкин ругался матом, выгораживая Петра, как он выражался, Великого, уверяя Панько в исторической необходимости всех деяний. Панько кивал головой в ответ. Но его согласия для суда было маловато, тем более что в ЦИКе работали пролетарии, выращенные на трудах славянофилов, Петр у них был в лучшем случае неудачливым экспериментатором, который хотел толкнуть страну на западный путь развития, а в итоге случился апофеоз крепостного права и угнетения крестьянских масс, слегка прикрытый европейским Петербургом. Это при хорошем раскладе.
С Петром вообще, если копнуть поглубже, обнаруживалась полная каша: вроде и русский царь, но именно вытравлением исконного русского, борьбой с традициями и обычаями он запомнился современникам. Это уже значительно позже, со второй половины восемнадцатого века, а далее в девятнадцатом из Петра стали ковать лидера нации, преобразователя, хотя он таковым и являлся. Публицисты, историки, приверженцы западноевропейской традиции создавали «петровский» авторитет. По-другому быть не могло, именно с Петра династия Романовых заявила о себе как о полноценных, полновластных правителях России. Разумеется, при таком раскладе члены императорской фамилии, потомки Петра, никак не могли назвать своего предка отступником, ренегатом, кощунником или еще каким-нибудь обидным словом.
Белкин все это прекрасно знал и понимал, тем более что после революции 1917 года Петру уже досталось, и памятники царю во многих городах были ликвидированы и пылились по музейным сараям. Однако приспичило, и сильный царь вновь пригодился в тридцатые – в годы индустриализации. Хотя то было при диктатуре Сталина. Сейчас положение Петра оказалось шатким, но плюрализм мнений позволял маневрировать. По своему опыту Белкин знал, что нерешаемых вопросов в принципе не бывает, требуется хорошенько напрячь извилины, и найдется весомый аргумент «за» или «против». Товарищ майор стал всматриваться в сегодняшний контекст, тот самый контекст, который, по сложившейся традиции, позволял реабилитировать кого надо. Контекст – он такой, контекст умеет колебаться вместе с генеральной линией.
***
– А, Валера, – Белкин весело поприветствовал друга, – через час собираемся для небольшого ликбеза, нас с самого верха просили выслушать твою лекцию по норманнской и антинорманнской теориям. Сам Дубов зачем-то в эти дебри полез.
Час прошел быстро; в совещательной комнате собрались молодые и не очень специалисты.
Панько сосредоточенно нахмурил брови. Несколько оперативников ГУИИ выжидательно смотрели на новенького, с их точки зрения, еще гражданского сотрудника.
– Ну-с, – протянул Белкин.
