Там, за Вороножскими лесами

Сбитня воевода выставил мало, оправдываясь, мол, негде взять, а вот мяса вдоволь, ешь, покуда пузо не лопнет. Все и налегали, быстро работая челюстями. Хмельное заменял квас. «С матушкиным кваском, конечно, не сравнить, но тоже ничего», – Демьян жадно отхлебнул из чаши.

Рядом с воеводой сидела, скромно опустив головку, хорошенькая молодая женщина, с добродушным выражением лица. Из-под тонких ниточек черных бровей испуганно сверкали угольки карих глаз. Она явно смущалась от такого количества людей. Богато обшитый жемчугом повой46 и сверкающее серебром оплечье47, как будто давили на хрупкую красавицу, не давая ей вздохнуть полной грудью. Снующие вокруг столов челюдинки48 время от времени обращались к ней с какими-то вопросами, но она терялась еще больше, не зная, что им ответить. Было видно, что хозяйкой дома она стала недавно, и с новой ролью еще не освоилась.

Александр жестом подозвал Демьяна:

– Гляди, Робша, какая краса этому старому хрену досталась, – шепнул он Олексичу, указывая на жену воеводы, – румяная как пирожок, так бы и откусил.

– Эх, княже, думал бы ты о княжне рыльской, – пожурил дружка Демьян.

– Нудный ты, Робша, – отмахнулся от него Александр, продолжая сверлить взглядом хозяюшку.

Федор, заметив внимание молодого князя, слегка нахмурил брови, нагнулся к жене, что-то прошептав. Молодая женщина тут же встала, поклонилась гостям и поспешно вышла из горницы.

– Что ж ты, Федор Евсеевич, жену от нас отослал? – ухмыльнулся Святослав. – Не дал нам красой твоей Устиньи полюбоваться, от пригляда не убавилось бы.

Вдоль стола пролетели смешки.

– Голова у нее от духоты закружилась, – спокойно ответил воевода, умело скрывая раздражение, – пусть у себя отдохнет.

– Что-то Федор у тебя все домочадцы расхворались, – Липовецкий князь подмигнул брату, – видно плохо ты о них заботишься.

– Как умею, – сухо отозвался воевода.

Холопки принесли новые крынки с квасом, и стали обносить гостей. Одна дородная телом девица замешкалась за спиной у Демьяна и вдруг сунула ему что-то за шиворот. Легкое и шуршащее, это что-то скользнуло вдоль хребта и осело в районе поясницы. Олексич удивленно уставился на девку, но та даже не поворотила головы, продолжая подливать квас гостям. «Это же береста, – парень начал прощупывать пальцами через рубаху загадочный сверток. – Это от нее, точно от нее! Надо переговорить с этой девицей». Холопки, выполнив работу, стали выходить. Демьян быстро вскочил из-за стола.

– Ты, куда это, Робша? – схватил его за руку Миронег.

– До ветру, – буркнул Олексич.

В плохо освещенном переходе он догнал пухленькую девушку.

– Эй, подожди, – шепнул он ей. Девица вздрогнула и ускорила шаг, но Демьян в три прыжка догнал ее, перегораживая рукой дорогу.

– Не бойся, мне лишь узнать…

– Что ж вы липовецкие-то неугомонные такие, уж и к холопкам моим пристаете, – раздался насмешливый голос воеводы.

– Он ко мне не пристает, – испуганно пискнула девица, – заблудился боярин, спрашивал, как на двор выйти.

– Вона как, – всплеснул Федор руками, – так ступай прочь, сам боярина уважу.

Девка, подобрав подол, кинулась бежать.

– Знатная рубаха у тебя, Демьян Олексич, где взял красоту такую? – ласковый голос холодком пробежал по спине молодого боярина.

– Где взял, там уж нет, – с досадой огрызнулся Демьян.

– Нет, это уж точно, – взгляд Федора цепко уперся в Олексича. – Все б вам на чужое рот разевать.

– Мне чужого не надобно, а свое заберу, – мрачно ответил Демьян.

– А твое ли? – воевода сузил глаза.

– Мое.

Федор вдруг расхохотался и отечески потрепал парня по голове.

– Хороший ты вой, Демьян Олексич, только не с теми князьями в одной упряжке бегаешь.

– А в Переяславле, значит, лучше князья сидят? – хмыкнул Демьян.

– Тише. Нынче при тихих спокойней живется.

– Ну, это поживем – увидим, при ком там спокойней.

– Думаешь, тебе твои пожить дадут? – очень серьезно без всякой усмешки спросил Федор.

– На все воля Божья, – перекрестился парень, ему хотелось быстрей закончить неприятный разговор.

– Это точно, – осенил себя распятьем и воевода, – вот еще что, – из благодушного лицо Федора вдруг стало жестким, каменным, – ежели напакостите тут, живыми с заставы не выпущу.

– Грозишь? – Демьян выдержал тяжелый взгляд. – Тебе ли грозить, нас в три раза больше.

– А мы все ходы да выходы знаем, и умирать тоже умеем, надо будет и бабы топоры в руки возьмут. Понял?

– Не станем мы пакостить, князь тебя обидеть не хотел.

– И тебе то делать не советую.

– Я на твою жену взгляд не кидал! – разозлился Демьян.

Воевода расхохотался, но каким-то злым смехом.

– Я те не про жену… говорю же, не твое, так и руки нечего тянуть.

– Не пойму я, о чем ты, – пожал плечами Олексич.

«Неужто рубаху признал, да думает, что я с бродниками в сговоре? Да плевать!»

– Это хорошо, что не поймешь. Может, и я обознался, – опять добродушным тоном сказал Федор, как будто и не было угроз.

Он незаметно довел Демьяна до сеней.

– Вот тебе и двор.

– Благодарствую, – буркнул молодой боярин.

«Не зря воеводу местные боятся, я на месте князей за бороду бы его не дергал». Парень тряхнул головой, словно сбрасывая тяжелый разговор.

Глубокой ночью в своей избе, озираясь на спящих по лавкам воев, Демьян пробрался, наконец, к лучине, чтобы прочитать заветную бересту. Смешным детским почерком были выведены кривые пляшущие буквы: «В полдень на кладбище. Агафья». «Агафья, ее Агафьей зовут! Как же я сразу не догадался? К Матрене посылала, говорила: «Скажешь, что от Агаши». Так она свое имя и называла. Но почему на кладбище? А вдруг это не она писала, может это ловушка? Все проверить надобно, уж здесь зевать нельзя». Он начал трясти за ногу Первушу, тот резко сел, по привычке хватаясь за кистень:

– А, что?

– Кладбище у них где? – шепнул Демьян.

– Какое кладбище? – десятник непонимающе потер лоб.

– Ну, где они покойников своих хоронят?

Первуша подозрительно скосил глаза.

– Демьян Олексич, ты ляг, проспись, а завтра на трезвую голову мы об их покойничках и потолкуем, – пропел он ласково, как малому дитяте.

– Я не пьян! – возмутился Демьян.

– Конечно, не пьян, только проспаться надобно, хмель весь и выйдет.

– Ладно, ложись, – смирился Олексич, видя, что ничего не добьется.

Первуша тут же, как сноп, повалился на лавку и раскатисто захрапел.

– Я знаю, где у них кладбище, – из угла подал голос Проня.

– Тебе-то откуда знать? – недоверчиво подступился к нему боярин.

– Как откуда? Это ж первое дело, о чем на новом месте расспросить нужно.

– А-а-а, – протянул Демьян, – и показать сможешь?

– Смогу, здесь недалече.

– А Вьюн с див воротился?

– Так под вечер еще, как вы на пир ушли, а он заявился. Стерлядку от старцев на гостинец тебе привез.

– Значит, завтра с собой его возьмем. Оружие проверь и броню надень, пригодиться может.

– На кладбище? Да нет, здесь тихо, нечистая не лютует. Отец Леонтий молитвы крепко читает, все спокойно. Но если, боярин, опасаешься, так я заговор от упырей знаю.

– Тьфу на тебя, дурень, – в сердцах плюнул Демьян, – живых опасаться надо, против них броню и оденем.

– А кто такие? – заволновался Проня.

– Пока не знаю, может тати… а может и нет никого. Спать давай.

3

Утро встретило Демьяна хмурым серым небом и густым туманом. Под снегом проступила вода, она неприятно хлюпала под сапогами. Вороножские леса обнимала оттепель. Сырой воздух пах мокрой корой. Тишину по-весеннему задорно прорезало треньканье синиц.

Сильно переметенная снегом и от того едва приметная тропинка уходила на северо-восток, пропадая в густой дубраве. Проня суетливо бежал впереди, указывая дорогу. Демьян с Осипом шли чуть поодаль, переговариваясь о житье-бытье старцев в дивах. Вьюн рассказал, что у иноков все ладно, отощали только сильно. А вот бродник раненый пропал.

– Как пропал? – удивился Олексич.

– Афоня говорит, броднику стало лучше, подниматься начал, до отхожего места сам уж доходил. Нахохленный как сыч все молча сидел, со старцами не говорил, да и они с ним не особо. А в один день Бог дал в сети рыбы много: щурят трех и окуньков с два десятка, Афонька говорит, жирные такие были, ну и мелочь всякая. Так вот на следующий день встали, ни бродника, ни рыбы. Все забрал и ушел, следы на полдень указали. Да старцы только перекрестились. А Афоня как радовался, очень уж разбойная морда эта ему не нравилась.

– Не к Вороножу, значит, а в степь пошел? – задумчиво проговорил Демьян.

– Конечно, в степь своих догонять. Что ему под Вороножем делать?

– Да, говорят, здесь тоже тати бродят, – Олексич настороженно оглянулся, – может, в логово к ним сегодня забредем. В оба смотри, на кладбище в засаду заляжем и до полудня сторожить станем.

– Так надо было больше людей взять, – удивился Вьюн.

– Не могу я, Оська, больше людей взять, – слегка покраснел Демьян. – Свиданье мне здесь одна девица назначила, а я со всей дружиной заявлюсь, то как будет?

– А тати причем здесь? – не понял Вьюн.

– Да по всему, видать, она бродникова дщерь. Мало ли, за ней ведь следить могут, так в ловушку угодим. Вот я и говорю, ухо нужно востро держать.

– Постараемся, – разглядев смущение Демьяна, заулыбался Осип.

За это Олексич и любил Вьюна, ни тебе советов, ни упреков, ни наставлений, как это водилось у десятских, которые кланялись вроде низко, а ввернуть свое слово поперек молодого боярина никогда не стеснялись. Уж Горшеня с Первушей с вопросами бы прижали Демьянку вон к тому дубку, зачем ему с татевой дочкой встречаться. А Оська без расспросов готов полдня в мокром снегу девиц сторожить. Олексича немного мучила совесть, что не дал парню с дороги отдохнуть, но довериться он мог только Вьюну. Тот и сам будет помалкивать и болтливому Проньке рот заткнет.

– Пришли, вон оно, – указал рукой вперед провожатый. – Погост большой, здесь, говорят, еще при старом Вороноже хоронили.

На пологом склоне промеж тонких дубочков и осин виднелись бугорки от древних курганов. Хотя на Вороножскую землю давно пришло христианство, местные еще долго по старой традиции насыпали над покойниками довольно высокие земляные холмы, правда, ставя над ними уже деревянные кресты. Без заботливой руки распятия те превратились в прах, а курганчики обступил лес. Старого города больше не было, некому и ухаживать за могилами предков. Нынешние жители заставы вырубили себе полянку с левого края, там располагалось три десятка небольших могилок с высокими дубовыми крестами, как это было принято в рязанской земле.

– Вот здесь и засядем, – указал на новое кладбище Демьян, – жалко только, следов за собой наоставляли.

– Следы мы сейчас запутаем, – Вьюн, хоть и молод годами, но был уже опытным дозорным. – Пойдем вдоль края, потом углубимся в чащу, затем разойдемся на три стороны, а уж потом пятками назад здесь и сойдемся.

– Бывалый то доброхот49 сразу поймет, что мы спиной шли, – засомневался боярин.

– Это если приглядываться, а им зачем?

– Ладно, пошли, – согласился Олексич. – По-другому, видать, никак нельзя.

Изрядно запутав следы, парни, наконец, залегли в ямке за старым дубом. С этого места открывался хороший вид на весь погост. Утренний туман быстро рассеивался, что было на руку ольговцам. Оставалось ждать.

А ожидание всегда томительно. Зимнее солнышко не могло прорвать свинцовых туч, поэтому определить – наступил полдень или нет – было делом трудным.

– Может домой? – робко предложил Проня. – Там уха уж поспела.

Ответом ему была тишина. Ни боярин, ни Осип никуда уходить не собирались, внимательно озираясь по сторонам. «Откуда выйдет – из чащи или с заставы? – гадал Демьян. – Да и придет ли? Давно уж сидим».

Внезапно со стороны городца, по той же тропинке, что и ольговцы, на кладбище вышли три женские фигурки. Они, неспешно огибая курганные насыпи, стали приближаться к новому погосту. Вои в засаде замерли, пригнувшись к земле. Сердце у Демьяна отчаянно забилось, он узнал первую путницу – это была Агафья! Правда одежда на ней теперь была совсем другая – не бедная поношенная шубейка, а богатая, крытая аксамитом50 и отороченная соболиным мехом душегреечка, головку украшал ажурный белого пуха платочек. Пробираясь сквозь сугробы, она слегка приподнимала подол расшитой поневы, показывая дорогие сафьяновые сапожки. Девушка выглядела растерянной, и все время как-то украдкой поглядывала по сторонам.

Следовавшие за Агашей спутницы были одеты попроще. В дородной и круглолицей, небольшого росточка девице Демьян без труда разглядел холопку, ту, что сунула ему за шиворот бересту. На девушке была шуба, в которой Олексич видел зеленоглазую в первый раз. «Так вот у кого она одежу одолжила!» – догадался он. Третьей девой оказалась Матрена, играя длинной косой, она шла, высоко вскинув голову и разглядывая вершины деревьев. Гордым видом Матреша никак не смахивала на дочь воротника, скорее, на боярышню или даже княжну. Но Демьян лишь вскользь пробежал взглядом по статной красавице, он уже не мог оторваться от Агафьи. «С заставы пришла, не из леса. И девки вороножские в подругах, не таясь, с ней идут!» – ликовал парень.

– Оська, краем прошмыгни, глянь не идет за ними кто, – шепнул он.

Вьюн неслышно скользнул промеж деревьев.

Девы тем временем подошли совсем близко к месту засады и остановились у одной из могил. Пышечка достала из-за пазухи веничек и стала обметать снег с широкого креста.

– Я сама, – забрала Агафья у нее веник. – Вы идите, своих проведайте.

Девицы разбрелись в разные стороны. Агаша осталась одна. Она умелым движением смела с распятия остатки снега, потом принялась за крест на соседней могиле, закончив, вернулась к первой и села перед ней на колени. Губы зашевелились, дева что-то тихо говорила, глядя на распятье.

– Нет никого, – выпалил Вьюн, плюхаясь рядом с Демьяном, – одни пришли.

– Ну, так здесь сидите, пока не позову, – приказал Олексич и на мягких ногах вышел на поляну.

Стараясь не шуметь, он тихо подошел к девушке и стал на колени рядом с ней. Она вздрогнула, слегка отпрянув, щеки залил яркий румянец.

– Братец? – кивнул Демьян на крест.

– Матушка, – зазвенел такой знакомый приятный голос, – Иванушка вот, рядом. А я уж думала, ты не придешь.

– Как же я мог не прийти, коли ты зовешь? – улыбнулся Демьян.

– А я вот еле вырвалась из дому. Зачем на пир подарок мой надевал? – девушка сверкнула глазками.

– Так я же не знал, что таиться надо, – оправдывался Демьян. – Еже ли б ты намекнула, я бы не стал надевать, а так красота-то такая, грех в коробе держать. А что, признал, кто?

– Признал, – теперь зеленые глаза прикрыли густые ресницы, – воевода сукно признал, да батюшке шепнул. Он домой злой прибежал, да шумел на меня, мол, где рубаха из приданого. Хорошо у меня точно такая, ну почти такая, была, он и успокоился.

Агафья вздохнула.

– Так твой отец вчера на пиру у воеводы был? – в душе Демьян ликовал.

«Ни какая она не дочь татя, батюшка ее нарочитый муж при воеводе! А Федор, вот ведь аспид, донес таки ее отцу про рубаху!»

– А сегодня на кладбище пускать не хотел, нынче ведь годовщина, как матушка померла, я всегда сначала в церковь, а потом на могилку хожу. Так он к воротникам послал узнать, не выходил ли кто из городни, а они ему говорят – рано утром курские на ловы ушли, а больше никто не выходил. Только тогда и отпустил.

– Так те ловчие мы были, – улыбнулся парень, радуясь, что в своем нетерпении, того не желая, обманул сурового мужа. – А я тебя в церкви высматривал, – добавил он.

– Видела я, как ты на девок пялился, – хихикнула Агафья.

– Я тебя выискивал, – слегка выпятил нижнюю губу Демьян, – а как ты меня видеть могла, коли тебя в церкви не было?

– А вот и была, – улыбнулась дева. – Я с нянькой среди старушек стояла. Отец сказал: «Нечего с девками перед курскими подолом мести. Там стой».

– Да среди старух я искать и не пытался? Вот я – дурень, – парень хлопнул себя по лбу.

– А я, как служба к концу подходила, потихоньку на клирос пробралась, да все на тебя смотрела, а ты в гору-то очи так ни разу и не поднял.

Демьяну припомнились слова Горшени: «Ежели бы чаще в гору к небу главу свою подымали, так многое бы примечали». «Выходит, этот старый хрыч ладу мою приметил, да ничего мне не сказал!»

– И что ж тебя певчие с хоров не прогнали? – улыбнулся он Агафье.

– Да они к шалостям моим с детства привыкли, – девушка беспечно махнула рукой. – А наши хорошо поют, верно?

– Верно.

– Отец Леонтий долго с ними разучивал, говорил, что они тянут: «Кто в Ростов, а кто во Псков», а потом ничего, приладились.

За говорливостью Агаша пыталась скрыть смущение, она то поднимала на парня дивные глаза, то прятала их под опушкой ресниц.

За спиной раздались торопливые шали, это девки, увидев незнакомца рядом с Агафьей, заспешили к ней.

– Агаша! Все ли ладно? – крикнула Матрена. – А-а-а.., – многозначительно ухмыльнулась она, признав Олексича.

Агафья с Демьяном быстро вскочили с колен, отряхивая налипший снег. Парень свистнул, из засады, поправляя шапки и одергивая кожухи, вышли Вьюн с Проней.

– Пойдем по лесу прогуляемся, – предложил Демьян, – а девок вон орлы мои баснями поразвлекут. Пронька у нас много разных басен знает, не хуже Баяна.

Агаша растерянно посмотрела на подруг.

– Да иди уж, – махнула рукой Матрена. – Только, чур, не баловать, – подмигнула она Олексичу.

– Так, Агафья Федоровна, батюшка же браниться станет, он же сказал – не долго, – заволновалась пухленькая.

– Да мы недолго, Купавушка, – Агаша откинула упавшую на грудь косу.

– Демьян Олексич, а как же тати? – некстати брякнул Проня.

– Какие тати? – удивилась зеленоглазая.

Демьян кашлянул, намекая олуху, что надо помалкивать, но Пронька намека не понял:

– Так бродят здесь в округе, ты ж сам говорил.

– Никого здесь нет, – вступился, уже во всем разобравшийся, Осип. – То тебе спросонья померещилось.

– Да как же…, – начал было неугомонный Проня, но его резко оборвал Демьян.

– Ну, вы тут о татях потолкуйте, а мы пойдем, – он повел рукой, пропуская Агашу вперед. Быстрым шагом они углубились в чащу.

4

Лес лениво потягивался, скрипел стволами и ветками, разбуженный обманным теплом. Длинный узкий овраг уводил пару все дальше и дальше. Оба теперь молчали, глядя себе под ноги. Демьян от чего-то оробел, ему хотелось взять деву за руку, но он помнил свое неосторожное обещание без разрешения не хватать, а вот спросить все никак не мог.

– А пес твой меня на ловах выручил, – наконец первым нарушил он тишину.

– Дружок? – удивилась Агафья.

– Он. Вепрь подранок на меня поворотил, а у меня только сулица, а тут Дружок как из ниоткуда выскочил, да вепрю на хребет прыгнул… Так вот. Я уж решил, что ты ведунья, да мне пса на выручку послала.

– Что ты, – смеясь, замахала руками Агаша, – я ворожить не умею. А про Дружка ты диво рассказываешь, батюшка говорит – дармоед он, проку от него нет. Бегает сам по себе, где вздумается, дом сторожить не хочет, на охоте тоже, вместо того, чтобы с другими псами в загон идти, убежал не весть куда … явился домой уж затемно. Батюшка давно бы его прогнал, если бы не память об Иванушке. Любил братец Дружка крепко.

– Это твой батюшка зря, добрый пес.

– А как вы на вепря с сулицами пошли? – припомнила Агафья. – Отчего рогатины не взяли?

– Подсказать было некому, разумницы вот такой рядом не было, – отшутился Демьян, он осмелел и осторожно приобнял девушку за плечи, она не отстранилась.

– Отчего ж сразу имя свое не открыла, да к другой вывела? – слетел, давно вертевшийся на языке, вопрос.

– Обиделся? – виновато спросила дева.

– Да было немного, – улыбнулся Демьян. – Так зачем?

– Проверяла, – с трудом выдавила из себя Агафья.

– Проверила? – продолжал допытываться парень, заглядывая ей в глаза.

– Проверила, – совсем уж тихо прошептала она. – Да я же за обиду отдарилась. Нешто тебе не понравилось?

– Понравилось, очень понравилось.

– Я каравай сама пекла.

– Добрый каравай был, во рту таял. Мне вот только отдариться нечем, да как домой приедем, на торг пойдем, выберешь, что душа пожелает.

– Домой? – эхом повторила Агаша.

– Разве ты забыла, что замуж за меня пойти согласилась. Увезу тебя в Ольгов.

К удивлению, он заметил, что по щеке Агафьи побежала слеза, а глаза наполнились непонятной тоской.

– Ты что же… ехать со мной не хочешь? – спросил он опавшим голосом.

– Хочу, – выдохнула Агаша, – очень хочу! – и вдруг, уткнувшись лбом в плечо Демьяна, зарыдала.

– Ну, что ты, что ты, родная, не плач! – Демьян совсем растерялся.

– Отец за тебя не отдаст, никогда не отдаст! – девушка смахивала со щек непослушные слезы. Парень осторожно начал помогать ей, высушивая влагу горячими губами, они стали нежно целоваться.

– Отчего же ему не отдать тебя, чай я не смерд какой худой! – разгоряченный поцелуем с волнением быстро заговорил Олексич, – В старшей дружине при князе хожу, с поля боя не бегал никогда, стыдиться мне нечего. Отец у меня – тысяцкий в Ольгове, двор богатый, и сельцо есть на пропитание, а коли мало, так я еще не стар, семью без куска хлеба не оставлю. Чего ж ему еще надо, кого он в зятья себе ждет – князя али царевича ордынского?

– Рязанца, – Агафья опустила голову, – сказал, липовецких ему и князей не надобно.

– А чем ему липовецкие не угодили? – с легкой обидой в голосе допытывался Демьян.

Девушка вся напряглась, не решаясь ответить.

– Понимаешь… он сказал… говорил, что вы…, – стала подбирать она слова.

– Что мы? – взял ее Демьян за подбородок, окунаясь в зелень глаз.

– Покойники вы, – дрожащим голосом прошептала Агаша. – Князья ваши дурные, смерти ищут, себя губят и вас в пропасть толкают. Кровь у вас рекой скоро потечет… Да я так не думаю, правда не думаю!

– Знаю, чьими словами батюшка твой молвит, – лицо парня исказила злость. – Воевода ему то ваш внушил, он и мне про то пел. Только рано он нас хоронит, мы еще поживем! Пусть отец твой того дурня не слушает. Ногайцы уйдут восвояси, мирно будет. Князья липовецкие с рыльскими породнятся, сильней станем, и рязанским на зависть. Да что же в Переяславле спокойней чем в Курске? – горячился Демьян. – Тоже ведь на краю степи живут!

– Так все, только батюшке до того и дела нет. Знай, свое твердит, как тетерев на току. Он как рубаху твою приметил, уж так шумел, так шумел, чтобы я и взгляд в вашу сторону не кидала.

– Не отдаст, так я тебя умыкну! И без него в Ольгове повенчаемся. А мои батюшка с матушкой, не бойся, только рады будут, они уж и не чают меня женить.

– Как же ты меня умыкнешь, коли мы с тобой уже долго гуляем, домой вернусь поздно? Отец больше даже и на двор не выпустит, не то, что за ворота. Не увидимся мы больше! – в голосе девы звучало отчаянье.

– А ежели мы с тобой грех совершим, да явимся к нему? – Демьян сам поразился, вылетевшему из своих уст бесстыжему вопросу.

Агаша широко раскрыла глаза, щеки заалели.

– Изобьет тебя до смерти…, а коли выживешь, так может и повенчает, – неуверенно ответила она.

– Так я не боюсь, за тебя и смерть приму! – он выжидающе посмотрел на деву.

– Срамно, все пальцем станут тыкать, ворота с петель ночью снимут.

– Да, что ж у вас не было такого никогда? Батюшка твой разве не так оженился? Забудется все, перетерпеть только надо, зато вместе будем, детишек нарожаем, душа в душу жить станем, – змеем искусителем продолжал увещевать красавицу Демьян.

Агафья растерянно окинула взглядом лесной овраг:

– Да тут и негде, сыро да снег.

«Негде, но можно», – прочитал ее ответ парень, приятное волнение пробежало от макушки до пяток. Совсем недавно он робел, не смея даже коснуться руки любимой, а теперь его просто распирала отчаянная удаль.

– Как негде? Будет сейчас все! – Демьян бросился к двум сосенкам, неведомо как затесавшимся среди дубравы. Хвойные красавицы десятилетки, уцепившись корнями за край оврага, приветливо протягивали лесу свои пушистые ветви. Их безжалостно и стала обламывать мужская рука.

Демьян складывал в кучу сосновые лапы. Агафья с бледным лицом, на котором яркими пятнами горел румянец, не шелохнувшись, смотрела, как растет зеленое ложе ее то ли женского счастья, то ли позора. Обстриженные сосны остались плакать смоляными слезами, а парень суетливо скинул кожух, расстилая его на лапнике.

– Вот, готово, – кивнул он Агаше, – тепло сегодня, не замерзнем… да совсем раздеваться-то и не нужно, можно и так…

– Так ты, что ж знаешь как? – пересохшими губами спросила дева.

– Знаю, – немного поколебавшись, ответил Демьян.