Там, за Вороножскими лесами

Айдар принял калиту.

– Зачем, – зашептала Ульяна, – тебе нужнее.

– Пусть знают, что ты не рабыня купленная. Уля, это важно! И вот тебе от матушки, – добавил он совсем тихо, всовывая в руки сестре мешочек с материнскими украшениями. – С челядью будь строга, не заискивай, но и не скупись, раздавай подарки, на серебро-жемчуг приваживай. Тогда они всегда за тебя будут. Да ты и сама то знаешь, хозяйкой умеешь быть. Благослови тебя Господь и Пресвятая Богородица.

– И тебя, Демьянушка, – сестра перекрестила брата.

– Раз приданое за Сугар дал, – Айдар подбросил в руке калиту, – так вот тебе калым по обычаю.

Слуги вывели красавца жеребца гнедой масти. Это был не степной мохнатый конек, а мощное и сильное животное, выше любой лошади, которую Демьян встречал прежде. Резвый конь нетерпеливо переступал с ноги на ногу, молодая кровь бурлила в нем.

– Диковинный какой? – залюбовался ольговский боярин. – Где ж таких берут?

– То тебе знать не нужно, – хитро подмигнул побратим.

– Я не могу взять, ты калым уж Ахмату уплатил.

– Бери. Знаю о делах твоих. Князю отдашь, чтобы он тебя долгом при себе не держал. Свобода нынче дорога. Провожатых возьми, – Айдар указал Олексичу на десяток Еремы. Здоровяк ехидно скривился.

– Не надо, сами доберемся. Ночами пойдем.

Малая дружина Олексича уходила на север. Демьян беспрестанно оглядывался, сестра еще долго стояла на краю стана, маша ему белым платочком. «Что матери говорить? Радоваться за Улю али печалиться?»

А в степи бушевала весна!

Днепр начал входить в берега. Перевозчики встретили ольговцев радушно, но сразу не повезли, ладили паром, пришлось полдня ждать переправы.

– С подарками едете? Поосторожней будьте, места за рекой дикие, – предупредил старший корабельщик, рассматривая диковинного коня.

– Побережемся, – с видимой беспечностью отмахнулся Демьян, но про себя решил держать ухо востро.

Всю ночь ольговцы спешно ехали вдоль Псела, стараясь, как можно дальше уйти на полуночь. Дуняшку привязали к седлу, чтобы она, невольно задремав, не свалилась с коня. С рассветом Вьюн приметил густой ивняк, решено было поспать там. Перекусив на скорую руку, все повалились на молодую травку. За охранника выставили пса, полагаясь на его тонкий нюх. Дружок никогда не подводил, чуял дикого зверя или человека даже в приличном отдалении от стана. Не поднимая отчаянного лая, он осторожно дергал хозяина за полу одежды, это был знак опасности. Олексич не раз вспоминал добрым словом покойного брата Агафьи, воспитавшего из щенка сильного и хитрого пса.

Демьян привычно долго не мог заснуть, в голову лезли разные мысли. Представилась последняя встреча с Агашей. Вот она заплаканная смотрит на него из оконца светлицы, печально улыбается, что-то шепчет. Что она ему пытается сказать? Не разобрать слов. Нет, она явно что-то говорит ему. «Пробудись». Она говорит – пробудись? А я разве сплю? Он с силой разлепил веки, полуденное солнце сквозь дыру в густой листве било прямо в лицо. Демьян сморщился, повернулся на другой бок и… увидел в двадцати шагах от себя чужие сапоги.

– Биться! – он резко вскочил на ноги, на ходу выхватывая меч. Вои слаженно поднялись, и только Дуняшка продолжала сладко сопеть на мятле74 брата. Малый отряд Олексича крадучись окружали… люди Еремы. Сам здоровяк сжимал обеими руками тяжелый топор. То, что это нападение, не было сомнений. Дружок приветливо махал знакомцам хвостом, не понимая, что происходит.

Ольговцы выстроились кругом.

– Как ягнят хотели спящими порешить? – Демьян изготовился, прикрывая сестру.

Черниговцы молчали, ожидая приказа вожака.

– Не совестно? Можно ли душу за коня губить? – Олексич пытался предугадать первый удар Еремы.

– Отмолим, – сплюнул здоровяк, – и не только коня, все заберем, Улька там много чего в торбы напихала.

– Айдару, что говорить станете?

– Поганому твоему? Да ничего. Я ему не холоп.

– Путша, и ты с ними? – с горечью воскликнул Пронька, глядя дружку в глаза.

– Я с вами! – вдруг выкрикнул молодой воин и быстро перешел на сторону Ольговцев.

– Жить надоело, сопля? Сдохнешь, – ухмыльнулся Ерема.

«Пятеро против девяти», – прикинул Демьян.

– Что ж, обменяемся, мы вам воя, а вы нам… – здоровяк чуть присел и вытянул вперед руку, – Дружок, ко мне! – позвал он пса.

– Дружок, стоять! – крикнул Олексичь.

– Иди, иди, – продолжал манить собаку Ерема.

Пес сильней завилял хвостом, радостно подпрыгнув.

– Стоять! – еще раз срывающимся голосом повторил Демьян.

Но пес, не глядя на хозяина, побежал к чужаку, подставляя лобастую голову под тяжелую ладонь. Ерема зло расхохотался.

– Хороший, хороший, – принялся гладить он спутанную шерсть. – Не зря я тебе столько мяса скормил, знал, что не его ты, приблудный. Вот и обменялись. Этот-то получше дурня Путши станется.

Демьян сжал зубы. У него было чувство, что кто-то хлестко ударил по щеке. «Даже собаку у ноги удержать не смог! А погибать нельзя, сестра за спиной. Эх, кони спутаны, не вскочить, но и вороги спешились, чтоб подкрасться». Молодой боярин внимательно следил за каждым жестом противника.

– Кончаем их, – Ерема поднял топор.

И тут Дружок, извернувшись могучим телом, повалил здоровяка на спину, вцепившись в пухлое лицо. Раздался душераздирающий крик. Демьян двумя прыжками преодолел отделяющее их расстояние и сильным ударом, пробив броню, воткнул меч в грудь Еремы, прекратив его мучения. Оба отряда ошеломленно молчали, не сводя глаз с месива вместо лица. Дружок поднял окровавленную морду показывая чужакам острые клыки.

– Следующий кто? – Демьян выставил вперед окровавленный меч.

– Уходим, – крикнул один из нападавших.

Подхватив труп вожака, черниговцы поспешили к коням.

– Демьянушка, а что случилось? – Дуняшка терла веки, растерянно озираясь.

– Ничего, стрекоза, Дружок на ловы ходил.

Все засмеялись, стряхивая напряжение.

– Вот это зверь! – Первуша с опаской посмотрел на продолжавшего рычать в сторону отступавших пса. Раньше десятник позволял себе вольности: не раз, пока боярин не видит, пинал наглую собаку, когда та пыталась влезть мордой в котел или из озорства пугала лошадей. А мог ведь… В животе неприятно крутнуло.

– Зверь в десятнике нашем сидел, – дрогнувшим голосом сказал Путша, – черту он продался.

– Ну, не зря вы с Пронькой спелись, тому тоже везде нечистый чудится, а еще упыри, лешаки, кикиморы, – десятник скривился. – Жадность вас на грех толкнула.

– Я им говорил: «Не надо», а он надо мной смеяться. А глаза злющие: «Отмолим грехи. Успеем еще». Очень сетовал, что ты, боярин, серебро ольговское в приданое за сестру отдал. Больше, мол, могли бы с простаков этих курских состричь.

– Мы, может, и простаки, да на подлое дело не хаживали, – гордо выпятил грудь Первуша.

– А говорят, вы в слободки ночью лазили людей резать, – осторожно вымолвил черниговский вой. – Вот нам Ерема и говорил: «У них тоже руки в крови, поделом им будет, за души невинные отомстим».

– Никого мы там не резали! В осаду слободу Ахматову взяли по приказу князей своих. А то все наговор! – разъярился Первуша, наступая на Путшу.

– Будет! – одернул его Демьян. – И мы не по чести творили. Только они корысть свою блюли, а мы княжью.

– Что ж ты, Демьян Олексич, оправдание им ищешь?

– Я им не судья. Ехать пора, коней седлайте. Ты с нами? – обратился он к черниговскому вою.

– Не, я своих догонять.

– Голову тебе свернут. С нами поехали, в дружину возьму.

– Спасибо, я к своим, – упрямо повторил отрок. – Вон они мне и коньков моих оставили. Еремы нет, так и никто зла мне не сделает.

– Уговаривать не стану, – Демьян пустил на чистое лезвие солнечный луч и удовлетворенно убрал меч в ножны. – Спасибо тебе. Может чего попросить хочешь?

– Как побратима своего в другой раз увидишь, не сказывай ему ничего… ну, как тут все вышло.

– Не скажу.

– А может все же с нами? – робко улыбнулся Проня.

Путша жестом показал «нет» и побежал к лошадям.

Дуняшка перекрестила удаляющуюся нескладную юношескую фигуру.

Глава III. Княжна Ефросинья

1

Демьян приказал завернуть к Турову. Долго с сестрой стояли над могилой отца. Седой священник увещевал, что головы и руки казненных бояр уж не найти, что в раю мученикам ни головы, ни руки, ни ноги ни к чему. А еще, что молодой боярин теперь должен вместо отца встать опорой семье и граду. Демьян про себя горько усмехнулся: «Граду служить? А пустят ли в тот град, али вкруг городни как приблудный стану бегать?»

– А правда, как мы в Ольгов попадем? – рассуждал сам с собой Олексич. – Нам ведь и ворота не откроют. У дороги сидеть будем, пока князь не выедет?

– За то не переживай, боярин, – подмигнул десятник, – у нас с Горшеней все обговорено. Он каждый вечер на прясло75 должен подниматься, то, что десное от ворот Золотых. Нам только стать нужно так, чтобы он из волокового окошка нас приметил, увидит – сбегает к князю, а тот уж прикажет впустить.

Однако, ничего этого не понадобилось. В город их пропустили молча. Демьяну даже показалось, что один из вратарей слегка поклонился, но может почудилось. Шла Страстная неделя, на улицах было пустынно. Одинокие прохожие бросали угрюмые взгляды, и спешили уйти прочь. Дуняшка перелезла в седло к брату, сжалась комочком, он слышал, как отчаянно бьется ее воробьиное сердечко.

– Не бойся, не надо их бояться, – успокаивающе шепнул Демьян. – На прямик через торг поедем, я не тать, чтобы задворками красться, – махнул он уже воям.

На краю площади сразу бросалась в глаза грубо сколоченная виселица. На ней мерно от порыва ветра болтались два тела.

– Кого ж это? – напряг зрение Первуша.

– Нам какое дело, – буркнул Демьян, отворачиваясь.

– Это ж тысяцкий Ярмила… да точно он, – Первуша пустил коня в сторону виселицы, покрутился у трупов.

– Мать, – обратился он к проходившей мимо старухе, – чего у вас здесь стряслось?

Бабка, не отвечая, как молодая резво рванула в сторону.

– Демьян Олексич, точно тысяцкий висит! Опасно нынче тысяцким по Ольгову ходить.

– А меч отца моего? – Демьян отвернул лицо сестры от начавших разлагаться трупов.

– Ясное дело, без меча голубчик висит.

– Домой живей! – заволновался Олексич, пришпоривая коня.

– Воротца новые! – ахнула Дуняша.

Демьян и сам дивился свежим гладеньким доскам в обрамлении резных завитков. Ладные ворота легко поддались, впуская хозяина.

– Откуда красота такая? – улыбнулся Олексич выбежавшему на двор Карпу.

– Демьян Олексич вернулся! – радостно заорал тиун. – Слава Господу Богу и Пресвятой Богородице, дождались. Евдокия Олексевна, живая-здоровая, а выросла-то как! А Ульяния Олексевна? – по одноглазому лицу побежала тревога.

– И с ней все благополучно, – уклончиво ответил Демьян, – у вас как? Матушка в здравии?

– В здравии, все глаза проглядела. А ворота князь подарил, три дня уж висят. Как знал, что вы воротитесь.

– Дунечка! – из сеней вылетела мать. Живые глаза блестели осмысленным светом.

– Матушка! – взвизгнула Дуняшка.

Две Евдокии упали в объятья друг друга. Мать торопливо целовала дочь, глотая слезы.

– А Улюшка где? – резко отстранилась Тимофевна. Демьян всю дорогу готовил ответ, выверял слова, что он будет сказывать матери, как смягчит весть, но теперь всё в голове перепуталось, сын как выброшенная на берег рыба начал глотать воздух.

– А Ульку братец замуж отдал за княжича ногайского, побратима своего, – затараторила Дуняша. – А одежа у нее теперь какая чудная, косицы заплели как рога у бычка, и в жемчуге все. И у меня степная одежа есть в торбе, я к тебе в ней хотела приехать, да Демьянка не дал, велел переодеться.

Мать пристально посмотрела на сына. Демьян с виноватым видом подошел к ней вплотную, зашептал, чтобы только она и услышала:

– В наложницах Уля у Айдара. Не успел я, слюбились они, уж непраздна. Да, вроде, хорошо ей там. Я ей бежать предлагал, а она не захотела.

– Правильно сделала, – совсем спокойно отозвалась мать. – Что ее ждало здесь? Насмешки, жестокость людская. В монастырь бы пришлось уходить. Пусть все как есть. В дом пойдемте, кормить вас стану.

– Карп, за Горшеней пошли, – крикнул Демьян тиуну.

Боярин со старым десятником сидели у новых ворот. Вечерние сумерки быстро окутывали двор. В траве под забором отчаянно разрывались сверчки, где-то в отдалении лаяла собака. Одна за другой на небе появлялись крупные звезды. От ворот пахло свежим деревом и смолой. Так блаженно спокойно Демьяну уже давно не было. «Отпрошусь у князя, и за Агашей». От этой мысли сладко потянуло в груди.

– Как победить слободских смогли, и людей не потеряли? – он повернулся к Горшене.

– Ахмат к Ногаю с подарками уехал, а в слободках братьев для пригляда оставил. Молоды они еще, не опытны. Князь Святослав приказал засаду поставить между слободами. Мол, приступом брать силенки не хватит, а от одного городца к другому все равно поедут. Надо только дождаться. Ну, и дождались. Видим отряд едет. Сеча началась. Нас в три раза больше, окружили бедолаг, да порубили. Братья Ахматовы из кольца вырвались и в Курск сбежали. Да Святослав их убивать и не хотел, так попугать. Кабы смерти им желал, так уже б мертвыми лежали.

Горшеня замолчал, тяжело вздохнув.

– Эх, Демьян Олексич, стали тела убитых слобожан собирать, а там татар-то всего двое, а двадцать пять душ православных, наших – курян. Своих перебили. Доколе кровь братьев проливать будем? Уж под пятой у поганых, а все остановиться не можем.

– Не знаю. Долго видать еще. Нас вот тоже свои православные чуть не перерезали. А с тысяцким-то что ж приключилось? – вдруг вспомнил Демьян изуродованный труп на веревке. Надо же, он и позабыл о надменном Ярмиле?

– Так он Ахматов наушник оказался, человека в Полуденную слободку отправил о засаде предупредить. А Миронегова дружина в дозоре была, перехватили, гонец с перепугу и сознался. Так его вместе с тысяцким на одной перекладине и повесили.

– А меч отцов? – опять заволновался Демьян. – Меч-то где?

– У нового тысяцкого. Якова Кумича выкрикнули.

– Яшку? – Олексич удивленно поднял бровь. – Он же тихоня, и голоса повысить не может. Ему бы смиренному в черноризцы, а вы его в тысяцкие.

– Ну, боярин, и ты в тихонях ходил. Меняются люди, может и он по тверже станет. Яков муж честный, на чужое не зарится, вон у вас со двора все тащили, а он не пошел.

– Как думаешь, может он мне меч вернет? Дружны мы с ним были.

– Побоится, местом дорожит. После казни Ярмилки здесь вроде все поутихли, он главным против тебя народ мутил, да всё равно и ныне носы воротят. Осудят тысяцкого за подарок такой.

– А если на обмен? Я ему свой, а он мне отцов.

– Вот дедов меч можно было бы обменять, да ты его давным-давно побратиму подарил. А на твой нынешний, уж прости старика, никто менять добрый меч не станет.

Демьян опустил голову.

– Да не печалься, боярин, будет еще у тебя в руках меч отцов. Не все сразу.

– Ладно, погожу. Князь в Липовец к брату уехал, когда вернется не сказался. Поеду и я за ним вслед, мочи нет его здесь ждать, за Агафьей уж охота. Вы соберите в дорогу то, что нужно. Ворочусь из Липовца, всей дружиной в Воронож отправимся, нельзя в степи малым отрядом, то уж я понял.

2

Град Липовец был побольше Ольгова, побогаче, пошумнее. Люд суетливо сновал по улицам, везде тонкой струйкой поднимался дымок – топили бани, отмываться от грехов в Чистый четверг.

Демьян, как велел обычай, спешился перед соборной церковью и дальше повел Зарянку под уздцы к княжескому терему. За ним дружинники под удивленные и восхищенные взгляды зевак сопровождали диковинного коня. Олексич решил сразу захватить подарок в Липовец, чтобы князь, утерев нос братцу, охотнее отпустил боярина за любимой.

– Робша, откуда такой красавец?! – Александр как мальчишка бегал вкруг жеребца. – Святослав, гляди, гляди!

Старший брат строил равнодушие, отстраненно скрестив руки на груди, но блеск в полуприкрытых глазах выдавал зависть.

– Айдар за сестру калым отдал. Возьмешь, княже, вместо серебра?

– Еще спрашиваешь? Такой конь только князя должен возить. Объезжен?

– Объезжен да строптив.

– Я попробую, – Александр начал вставлять ногу в стремя.

– Убьешься, дурень, – насмешливо бросил ему брат. – Пусть из дружины сперва кто-нибудь проедет.

– Сам! – Алексашка запрыгнул в седло, и началось противостояние человека с животным. Оба упрямы и нетерпеливы. Молодой князь был опытным наездником, но могучий конь не желал мириться с чужаком, его раздражали незнакомые запахи и резкие звуки подбадривающей толпы. Бодались они долго. Два раза Александр вылетал из седла, но хищно улыбаясь, вскакивал снова. Наконец жеребец смирился, перестал отчаянно бить копытами, и всадник с лицом победителя неспешным шагом объехал двор.

– Удружил, Робша, вот это удружил!

– Дозволь, княже, мне теперь за женой съездить, – в присутствии кучи народа, после такого подарка, Алексашка не должен отказать, не сможет. Но князь:

– Вот об этом я и хотел с тобой переговорить, Робша. Пойдем в баньку, все натоплено. Там и потолкуем.

По бегающему взгляду князя Олексич понял, что ему опять придется сражаться с прихотями правителя. Отпускать его никто не собирался. «Да, чего ему еще нужно?!» – кипел внутри Демьян.

Княжеская банька была хороша, парила чистым паром, голову кружил аромат пряных трав. Лежи расслаблено да радуйся жизни. Но Демьяну не лежалось, он все ждал, когда же князь изволит говорить. С удивлением Олексич заметил, что Александр нервничает и тянет с началом разговора. Это было на него не похоже. Что могло стрястись?

– Не томи, княже, – терпеть молчание дальше боярин уж не мог.

– Послушай, Демьян, у нас тут такое произошло, пока тебя не было…

– Да, знаю, Ахматову дружину перебили.

– Не то, Робша, не то. Олег от хана вернулся, – Александр плеснул воды из ковша, поднимая новое облако тягучего пара.

– Встречались? – насторожился Демьян.

– Брат ездил. Олег в ярости, орал на Святослава, разбойником обзывал. Да, так в глаза ему и кричал своим писклявым голоском, мол, тати вы лесные. Очень зол, что мы на людей Ахматовых напали.

– Да есть от чего, – не сдержал усмешки Демьян.

– И ты с ним за одно? Молчишь? Да, знаю, тоже осуждаешь. А вот брат кричит, что то наши вороги, а значит правда за нами!

– Какая правда, усобицу начинать?

– Не мы первые к усобице шагнули. Олег нос дерет, ханом Телебугой обласканный приехал. Повздорили они со Святославом, крепко повздорили. А на днях ко мне верный человек прискакал…

– Наушник.

– Называй как хочешь, – Александр раздраженно дернул плечами. – Говорит, Ефросинью спешно замуж отдают за Глуховского княжича, на Красную горку уж венчаться повезут. Мою Фроську за этого урода!

– Да не урод он вовсе, говорят, лицом пригож, – ляпнул Демьян и тут же прикусил язык.

– Хоть Иосиф Прекрасный, мне до того дела нет! – взорвался князь. – Мою невесту за другого! Робша, ты ее для меня умыкнуть должен.

Демьян округлил глаза:

– У Олега Рыльского дочь воровать станем? Да такого промеж князей еще не было, опомнись! Это ж война.

– Так и знал, что так скажешь, праведник, и как по земле грешной ходишь, с таким грешником как я в одной бане сидишь? – Александр накручивал себя все больше. – Агашку свою умыкать собирался?

– Ну, собирался, – нехотя признал Олексич.

– То-то же. И плевать тебе было, что в гостях мы, что милостью рязанцев живы в лесах дремучих. Хочу девку, и все тут. Тебе можно, а мне, значит, нельзя?!

Демьян потерялся, не зная, что ответить.

– Вот видишь! – торжествовал князь. – Робша, воровать тебе. Никому я больше довериться не могу. Миронег не так ловок, да и ворчанием плешь проест. Сулема растреплет всем, язык у него за зубами не держится. Ну, не борова же мне Коснятина посылать?

– Святослав знает?

– Знает, только сказал, ежели чего, то отпираться стане, мол, не ведал.

«Умыл руки, похоже на него».

– Я Агафью любил, а в тебе гордыня играет, – зная, что получит новый приступ ярости, все же произнес Демьян.

– Дерзишь, боярин! Откуда тебе знать – любовь али не любовь!

– С Матрешкой дочерью воротника Вороножского, княже, в баньке мылся?

– А то не твое дело! Плоть унять не смог, исповедовался уж я об том. А хороша была, – Алексашка мечтательно прикрыл глаза, – такую бы княгиню. Ладно, не об том сейчас речь. Приказываю тебе, Ефросинью умыкнуть, без этого за женой не отпущу! Жарко здесь, выходить давай.

Демьян уныло поплелся за князем.

3

Для засады выбрали густые заросли у брода чрез речушку Клевень. Это была земля уже глуховских князей, но открытые просторы под Рыльском не давали устроить надежную ловушку. К Демьяновой дружине, в которую влились и шесть окрепших воев отца, князь дал еще десяток своих ратных.

Припекало совсем по летнему, по спинам отвыкших от жары людей стекали струйки пота. Демьян, нахмурившись, вглядывался в окаем. Противное ощущение нечистой совести, творимого греха не оставляло его. «А как бы поступил отец? Сказал бы он князю «нет»? Невеста без родителей поедет, Олег опять в Орду засобирался, не иначе на Святослава жаловаться. Княжна одна, а мы нападем, испугаем девку до смерти».

– Едут, – раздался негромкий сигнал.

Демьян вздрогнул, напряг глаза. Из-за холма показался обоз в несколько телег в сопровождении всадников. «Тридцать воев, – насчитал Олексич, – многовато. Кто ж ведет?»

Дурное предчувствие не подвело, свадебный поезд вел воргольский сотник Радим. Меньше всего Демьян хотел сейчас встретить его. Как поднять руку на человека, с которым совсем недавно стояли плечом к плечу, готовясь умереть, с кем из одной братины пили?

Рядом с сотником верхом на небольшой кобылке ехала княжна Ефросинья. Уже можно было различить округлое смуглое личико. Она действительно повзрослела за эти месяцы, исчезла детская угловатость, теперь от нее исходила мягкая женственность. Девушка весело болтала с Радимом, и совсем не выглядела несчастной.

Олексич не собирался выскакивать неожиданно как вор. Он махнул рукой, и его войско выехало навстречу, перегораживая дорогу. В рыльской дружине началась суета, заблестели лезвия обнаженных мечей. Княжна испуганно спряталась за сотника.

– Демьян Олексич?! – крикнул Радим. – Вот и свиделись. Что нужно?

То, что это засада, а не случайная встреча опытный воин определил сразу.

– Невеста нашего князя у вас. Отдайте, да ступайте с миром!

– Я не знаю, о какой невесте ты там толкуешь. У нас только князя Глуховского Михаила невеста имеется, и мы ее в Глухов привезем.

– Значит, сеча будет? – спросил Демьян, уже зная ответ.

– Будет. Цепью вкруг княжны, – отдал Радим приказ – Биться!

Дружины сошлись двумя мощными волнами, раздался страшный скрежет и звон оружия. Демьян, тесня рыльцев, пытался пробиться к княжне, но путь ему преградил Радим. Они скрестили мечи. Вначале каждый бился не в полную силу, щадя противника, но сеча постепенно ожесточала, и наскоки становились все ощутимее и серьезнее.

– Помру, не отдам, – раздувал ноздри сотник.

– Не помру, так заберу, – распалялся от жара битвы Демьян.

И опять глухие удары, один за одним. Радим как более опытный и сильный воин начал теснить Демьяна, в прямой атаке он весом прижимал соперника к коню, не давая сделать нужный взмах. Тогда Олексич стал кружить, движением выматывая менее поворотливого противника. Вокруг раздавались крики, стоны, на землю падали раненые и убитые. Пролилась кровь – назад уж не повернуть, теперь они враги.

Рядом от Демьяна кубарем скатился с коня Пронька. Олексич отвлекся и получил по шлему увесистый удар, все вокруг закружилось, пальцы вцепились в гриву Зарянки. Демьян с силой тряхнул головой, пытаясь прийти в себя, но противное кружение продолжалось. Он увидел повторно занесенный над собой меч, но беспощадное лезвие на лету перехватил боевой топор Горшени. Старый десятник, оттесняя оглушенного боярина, принял бой с Радимом.

Демьян скинул с себя шлем. Стало легче. Ударом локтя отбросил, налетевшего на него с боку молодого воя. Впереди что-то шумно упало под копыта. Олексич опустил голову, и увидел Горшеню с раскроенным черепом. Со зверским криком, Демьян прыгнул на Радима, сбивая его с коня. Сцепившись, они покатились по земле. Вои спешили расступиться, опасаясь затоптать своего. Княжна истерично завизжала, перекрывая шум битвы. Силы Демьяна удваивала слепая ярость, вскоре он оказался сверху на сотнике, руки сдавили могучую шею. Лицо Радима покраснело, на лбу вздулись вены.

– Батюшка! Батюшка! – в отчаянье кричала княжна.

Все стали крутить головами, ожидая увидеть, спешащую на помощь дружину Олега. И только Демьян сразу всё понял. «Да, они же похожи! Лицо в мать смуглое, а нос, очертания губ – все его. Да, она его дочь!» Олексич ослабил хватку, но Радим не сопротивлялся. Их глаза встретились. Демьян слез с противника пошатываясь.