Бабочка с перламутровыми крыльями

В двенадцать лет я уже крутила парнями постарше, одноклассники делали всё, что я хотела. Внимание меня опьяняло. После школы мальчики провожали до подъезда, делали за меня домашние задания, приходили на мои выступления. Влюблённые взгляды, телефонные разговоры, грустные мальчишеские вздохи. Я надела невидимую корону, и мне казалось, что всё идёт по плану. Каждый мой шаг приближает меня к цели – танцевать восточные танцы во дворцах, где мужчины будут в восторге от меня. Так продолжалось следующие два года. Но произошла непредвиденная осечка – я влюбилась.

Первая любовь

В четвёртом классе я в упор тебя не замечала. В шестом – смеялась над твоим писклявым голосом. А в девятом… утонула в небесно-голубых глазах.

Всему своё время. Время играть в казаков-разбойников, время пробовать пиво за гаражами, время первый раз влюбляться. Сегодня ты бредёшь с подругой под руку домой из школы, обсуждая, как незаметно для мамы выщипать брови, а на следующий день приходишь в класс – и вдруг влюбляешься в мальчика, который девять предыдущих лет не вызывал у тебя ровно никаких эмоций. И дело даже не в нём. Или не совсем в нём. Люди часто приписывают слишком большое значение конкретным личностям, не подозревая, что это в них самих расцвели чувства, которым необходимо было найти выход. Может, мы находим людей, когда в нас созревают нужные чувства? И, может быть, дело было не столько в Тимуре, сколько в том, что пришло время первый раз влюбиться?

К четырнадцати годам я изменилась – и внешне, и внутренне. Янтарные глаза стали ярче, выразительнее, а волосы, уже длинные и густые, с одной красной прядью у лица, волнами ложились на плечи, открывая аккуратные после операции уши. Круглое лицо стало более вытянутым, приобретя лёгкие черты юности, а губы, напоминающие сердечко, стали полнее. Во мне нарастало всё больше бунтарства. Мне хотелось, чтобы все знали: я непростая штучка. В секонд-хендах находила высокие чёрные ботинки на платформе, рваные джинсы клёш, которые обтягивали бедра, и кожаные куртки с металлическими заклёпками. Мне нравился созданный мною сексуальный дерзкий стиль. Из косметики – чёрная подводка и тушь. Покупала на барахолках массивные украшения под серебро и всегда красила ногти в красный. Я уже привыкла блистать на танцевальной сцене и хотела того же внимания в школе. Учителя постоянно делали замечания, но меня было невозможно подчинить. Я решительно заверяла себя и всех вокруг, что я начинающая звезда.

Начало девятого класса. Девочки в новых красивых туфлях на каблуках, коротких юбках, на лицах – тональный крем на несколько тонов темнее цвета шеи. Мальчики за лето возмужали и стали немного похожи на людей. Учительница математики вышла из кабинета, и класс взорвался: смех, крики, свежие сплетни. Сосредоточившись в этом хаосе на покраске ногтей под партой, я вдруг почувствовала, как кто-то притягивает моё внимание. Подняла голову и встретилась с его ярко-голубыми, как полуденное небо, глазами. Я замерла на какое-то время, а затем резко отвела взгляд, удивляясь новому и непонятному чувству. Почему мне так неловко? Он показался мне самым красивым мальчиком на свете. Тимур действительно напоминал Леонардо Ди Каприо. Его смазливое лицо озаряла широкая белоснежная улыбка. Я отметила про себя чувственные пухлые губы, светло-русые волосы и утончённые пальцы. Всё это придавало ему некий загадочный вид. В одно мгновение во мне перевернулся мир, и весь оставшийся день я пыталась понять, что вообще происходит.

Тимур был на год старше всех в классе, а в школе этот год – огромная разница. Это после двадцати пяти люди мало чем отличаются друг от друга, в основном степенью деградации. Тим опережал всех мальчиков как в половом, так и в умственном развитии, и за это его, мягко говоря, не очень любили. К тому же он был выскочкой, менял свой образ чуть ли не каждую четверть: то кислотные линзы, то чёрные ногти. После уроков его иногда избивали за школой, чтобы он поменьше «выпендривался». Я чувствовала, что в смелости и желании как-то выделиться из толпы мы очень похожи, только мне почему-то хватало мозгов поддерживать хорошие отношения со всеми.

Я ещё ни с кем не целовалась, но уже ходила на свидания со старшеклассниками, получая внимание, которое мне было необходимо. Никто не знал о моих похождениях, даже близкие подруги. Это была моя сокровенная тайна. В моменты, когда я, танцуя на сцене или просто флиртуя с парнями на переменках, видела их восхищённые глаза, я ощущала власть, которую нигде больше не могла получить. Они делали всё, что я просила. Мне даже в голову не приходило, что это может быть жестоко. Зачем я это делала? Я пыталась заполнить дыру, оставшуюся от пули. Пули под названием «Ты никогда не будешь достаточно хороша, твой папа алкоголик, а будущее беспросветно». Рана от этой пули постоянно кровоточила, и я никак не могла её залатать. Я питалась комплиментами, и они на время успокаивали меня, но ощущение, что я недостаточно красива и не заслуживаю чего-то светлого в жизни, постоянно преследовало меня. Я всё равно чувствовала себя грязной девочкой из серой хрущёвки.

Я не собиралась влюбляться, мне хватало того, что я в центре внимания. Но с того момента, как наши с Тимуром взгляды встретились, я уже не могла выбросить его из головы. Это ужасно злило. Уже месяц мы переглядывались на каждой перемене, и вот он наконец позвал меня встретиться после уроков.

На мне были чёрные сапоги на невысоких шпильках. Такого же цвета длинное кожаное пальто защищало от пронизывающего октябрьского ветра. Волосы я собрала в тугой конский хвост, подчёркивающий прямую осанку, выработанную на восточных танцах. Чёрные, идеально выведенные стрелки на глазах и крупные серьги-кольца под серебро, тогда очень модные, завершали мой образ. Красный платок, небрежно наброшенный на шею, согревал ещё и руки.

Октябрь накрывал город тонкой дымкой. Пахло влажной листвой. Небо, затянутое тучами, время от времени проливало мелкий дождик. Я шла, слушая стук каблуков по асфальту, и думала:

«Что я делаю? Это же мой одноклассник! Все в школе начнут обсуждать нас, а мне это совершенно не нужно. Я популярна, а его терпеть не могут. Зачем подвергать себя риску? Что, если меня тоже начнут ненавидеть? Он странный… Но такой красивый. Слишком красивый. Когда он улыбается, он действительно похож на Ди Каприо. Хочу рассмотреть поближе каждую черту его лица. Мне всего четырнадцать, почему всё кажется таким серьёзным? Почему я не могу просто танцевать и учиться? Но вместо этого сердце бьётся так, будто мне уже давно за двадцать. Никто меня не понимает. Такое чувство, будто я одна в этом мире. Что такое любовь вообще? Это она заставляет мои руки дрожать так, как сейчас?»

Мы встретились в неприметном баре на окраине города, где подросткам продавали всё что угодно. Так странно: ещё несколько часов назад мы сидели за партами, а теперь оказались друг напротив друга в прокуренном помещении. Тимур протянул мне сигарету и поджёг её.

– Я вообще-то не курю. Даже не пробовала.

– А хочешь попробовать?

– Ну… ладно, – пожала плечами, стараясь выглядеть уверенной.

Я затянулась первой в жизни сигаретой – голова закружилась, тело обмякло, во рту осталась горькая мерзость. В тот же вечер я впервые попробовала алкоголь. Не хотела, но было почему-то неловко отказать. Теперь, почти в тридцать, я жалею об этом.

Курение не стало моей серьёзной зависимостью, алкоголизм отца обошёл стороной. Но каждая сигарета – вклад в будущие морщины и тусклую кожу. Сейчас я бы обняла ту растерянную девочку и прошептала: «Он не стоит тебя. Беги из этого бара. Береги себя. Ты гораздо больше, чем думаешь». Но тогда некому было сказать этих слов. И я вспомнила про свой любимый метод соблазнения – отзеркаливание, о котором вычитала в книгах по психологии. Главное правило: как можно чаще повторяй «я тоже», и человек быстро почувствует с тобой «душевную» близость.

– Знаешь, ты всё-таки особенная. Меня жутко раздражают эти домашние девочки, которые даже на прокол языка решиться не могут, – рассуждал Тимур, с важным видом поигрывая цепочкой на шее.

– Да, тоже так думаю! – тут же подхватила я. – Они такие зану-у-уды, – говоря это, я не могла оторвать заворожённого взгляда от его лица, будто он только что произнёс что-то великое.

Тогда мне казалось, что это гениально. Я ещё не понимала, что, играя в эту игру, становишься удобной, идеальной куклой. Постепенно теряешь себя, забывая о самом главном счастье – быть собой. Но, надо признать, такая манипуляция работает безотказно.

– Из всего алкоголя я люблю только виски, – сказал Тимур, глядя на меня с интересом.

– Ого, я тоже!

– И давно?

– Со-о… сегодняшнего вечера! – засмеялась я так громко, что на нас даже обернулся бармен.

Я влюбилась. Без тени сомнений. В глазах Тимура я видела то же самое. Это была наша первая любовь. Говорят, есть любовь зрелая и незрелая. Ещё есть страсть, влюблённость, просто секс. Но я думаю: любовь либо есть, либо её нет. Всё остальное: ответственность, зрелость, забота – это отдельные понятия. Они могут идти рядом с любовью, а могут и вовсе отсутствовать. Какая ответственность и зрелость в четырнадцать лет? Но разве это значит, что тогда это не любовь? Любовь. Только в сопровождении не мудрости и опыта, а бурлящих гормонов, наивности и безрассудства.

А ещё в первой любви есть то, что больше никогда не повторится – её невинность. Она редко заканчивается счастливо, но всегда начинается трепетно. В этот момент ты ещё не знаешь, что тебя могут предать или что ты сам способен на предательство. У тебя море времени для отношений – в отличие от взрослой жизни, где приходится думать о работе, образовании, семье, ипотеке и коленных суставах. Что может быть волшебнее в девятом классе, чем первая любовь с красивым мальчиком?

После того осеннего вечера в баре на окраине мы стали встречаться почти каждый день после уроков. Тимур ждал меня у школьного двора. Мы бродили по улицам, где листья ковром устилали асфальт, сидели на лавочках в парке, где наше дыхание превращалось в облака пара, грели руки горячими стаканами чая, курили и болтали обо всём и ни о чём. С ним я забывала о времени, о школьных заданиях, о доме, обо всём мире.

Казалось, мы заперты в своём маленьком пузыре, где царил только наш общий ритм: смех, перекрывающий шелест ветра, его истории, мои неловкие шутки. Это было счастливое забвение двух влюблённых подростков.

Но вскоре произошла моя личная трагедия. Однажды вечером мама, уставшая после работы, сказала:

– Придётся сосредоточиться на учёбе, доченька. С танцами мы больше не справимся, денег совсем не хватает.

Я даже не стала спорить с мамой, понимая, что она и так делает всё, что может. На танцы уходили почти все мамины деньги. Собрав свои призовые дипломы, я села на электричку и поехала на Минское море. Там, в холодной тишине поздней осени, сожгла все награды. Пламя пожирало их, а я рыдала до изнеможения. Лес вокруг был гол и пуст, ветер нёс с собой запах сырости и гнилой листвы, а серое небо тяжело нависало над водой. Мне хотелось остаться там навсегда, но промозглый холод заставил меня вернуться. Я не нашла в себе сил пообещать вернуться к мечте.

Я спряталась в объятиях Тимура, веря, что вместе мы сможем преодолеть всё. Мы скрывались в потайных барах. Там играли в настольные игры, слушали музыку, смеялись и забывали обо всём. С ним я нашла свой остров покоя. По выходным мы ходили в кино, и в эти мгновения моя душа оттаивала. Я смотрела в его небесно-голубые глаза и чувствовала себя в безопасности, будто всё плохое оставалось где-то далеко. В новогоднюю ночь под мягким мерцанием гирлянд в дешёвой забегаловке мы дали друг другу обещание никогда не расставаться. Тимур подарил мне кулон – надпись love разделялась на две половины. Одну он надел на себя, другую – на меня. Так, держась за руки, мы согревались всю долгую зиму.

Наступил март – свежий, пробуждающий к новой жизни. В воздухе витал запах талого снега и сырой земли, а лёгкий ветерок доносил ароматы набухающих почек. Именно в этом марте произошло нечто трепетное, что навсегда отпечаталось в моём сердце как определение нежности. Первый поцелуй.

Тимур провожал меня до дома после школы, и я почувствовала, что сегодня это случится. Он собирается меня поцеловать. Мы подошли к подъезду, и он нежно притянул меня к себе, а я через его плечо краем глаза заметила маму, возвращающуюся с работы. Тимур смотрел на меня так влюблённо, что на его глазах наворачивались слёзы. Я понимала: вот-вот это произойдёт. Но в тот же момент я смотрела, как мама, не дойдя до подъезда, садится на корточки и прячется за кустами, явно пытаясь остаться незамеченной. Я изо всех сил старалась не рассмеяться, сдерживая трясущийся от нервов и сдавленного смеха живот, чтобы не разрушить этот трогательный момент.

– Что такое? Почему ты смеёшься? – спросил Тимур, слегка наклонив голову.

– Не знаю, – невнятно пробормотала я, стыдливо положив голову ему на плечо.

Тимур вдруг резко, но бережно взял моё лицо в ладони и поцеловал. Его губы были тёплыми и мягкими, а сам поцелуй – таким чувственным, что у меня на мгновение закружилась голова. Сердце отбивало ритм где-то в горле, всё вокруг будто растворилось – остались только мы и этот момент.

После поцелуя он нежно коснулся губами моего лба. Ничего не сказав, Тимур развернулся и спокойно ушёл домой, оставив меня стоять в сладкой растерянности.

Через несколько секунд из кустов осторожно вышла мама.

– Только ничего не говори! – взмолилась я.

– Я и не собиралась, – спокойно ответила она, но её глаза лукаво блестели, выдавая всё.

Так мама стала молчаливым свидетелем моего первого поцелуя.

Следующий месяц стал для меня холодным душем. Жизнь напомнила, что расслабляться нельзя, да и радоваться лучше в меру. Тимур изменился. Вместо прежней нежности и тепла он постепенно начал проявлять грубость и странное пренебрежение. Я была в растерянности. Казалось, он совсем забыл ту близость, что связывала нас всю зиму. Тимур стал резким, раздражительным и порой откровенно хамил мне. Я пыталась понять, как после тех вечеров в потайных барах, после разговоров о самом сокровенном всё резко превратилось в эмоциональные встряски.

Мне нужен был тот Тимур, который согревал своей заботой и смотрел на меня как на центр своей вселенной. Но теперь его хорошее отношение стало чем-то, что нужно было заслужить, вымолить. Это напоминало изощрённую пытку: ты ждёшь тепла, а в ответ получаешь холод, и не понимаешь, чем заслужила такую перемену.

Когда я громко смеялась с подругами на перемене, приходила с ярким макияжем или в короткой юбке, Тимур словно терял контроль. Он переставал со мной разговаривать, а его взгляд наполнялся такой яростью, что мне становилось страшно. Страшно, что я теряю его. Я начинала спрашивать себя: а вдруг я делаю что-то не так? Может, я слишком заметная? Слишком шумная? Я пыталась угадать, чего он ждёт, и молчала, когда он проходил мимо, чтобы случайно не вызвать раздражения. Я заметила, что каждый раз, когда я становилась «хорошей» девочкой – скромной и удобной, Тимур будто возвращался. Он снова был заботливым, обнимал меня, говорил, что я красивая, улыбался так, что сердце таяло. И в эти моменты мне казалось, что всё будет хорошо.

Я начала задумываться, почему он так себя ведёт. Тимур рассказывал, что его отец ушёл, когда ему было три года. Мама вышла замуж за другого мужчину, который подкидывал деньги, но постоянно оскорблял пасынка за то, как тот одевается, выглядит и думает. Мама была холодной, её любовь нужно было заслужить, к тому же периодически она напоминала, что не особо-то и ждала рождения Тимура. Всё внимание и забота достались новорождённой дочке. Может, Тимур сам был покалечен своей семьёй, и к зародившейся настоящей любви вместо теплоты и нежности он стал добавлять контроль и унижение, чтобы почувствовать себя хоть немного значимым? Так же, как я отчаянно хотела почувствовать себя красивой через коварный флирт? А может, Тимур наказывает свою мать через меня? Я ничего не понимала.

Как несправедливо, что первый поцелуй остался самым нежным воспоминанием моей жизни, а первая близость – одним из самых болезненных. И всё это – с одним и тем же человеком. Это произошло за день до моего пятнадцатилетия, в апреле. Тимур сумел испортить мой любимый месяц, день рождения и мой первый опыт, к которому я была совершенно не готова. Снаружи я казалась бойкой, смелой и острой на язык. Но внутри оставалась маленькой девочкой, мечтающей о тепле, защите и сильном плече. Полгода Тимур дарил мне их, и я стала зависеть от его любви, как от воздуха. Поэтому, когда он начал меня ранить, я молчала. Я была в полном замешательстве. Главное же – я отчаянно нуждалась в его теплоте, даже когда её становилось всё меньше.

После уроков мы пошли к Тимуру домой – его родители были на работе. Он сидел на подоконнике, задумчиво крутил в руках пачку сигарет, а я лежала на кровати в школьной форме – клетчатой юбке и белой рубашке с галстуком, разглядывая свои длинные красные ногти. Я чувствовала себя лишней в его комнате. Тимур молча поднялся, положил сигареты на стол и сел рядом. Его взгляд был настойчивым, но странно отстранённым. Он стал нагло приставать ко мне, целовать и снимать одежду. Я просто окаменела и не смогла ничего ни сказать, ни сделать. Я понимала, к чему сейчас всё идёт, и совершенно была не готова. Он достал презерватив из кармана.

– Что ты делаешь? – прошептала я.

– А ты что, хочешь забеременеть?

– Нет.

Это всё, что я смогла ответить. Мне было больно, неприятно и страшно. А после случившегося у него хватило наглости спросить у меня:

– У тебя даже крови не было, ты точно была девственница?

Я вскочила, быстро собрала свои вещи и ушла домой к лучшей подруге Марте. Её карие глаза – глубокие, тёплые, всегда готовые понять и утешить – смотрели на меня с беспокойством. Вокруг её лица живым облаком вились кудрявые непослушные волосы, которые она безуспешно пыталась стянуть резинкой. Марта была удивительно мудрой для своих пятнадцати лет. Она умела слушать так, будто вытягивала из твоих слов самое главное, понимала даже то, что ты сама боялась произнести. Добрая до невозможности, она никогда не осуждала.

Но даже при ней я всё никак не могла открыть рот, чтобы рассказать о том, что произошло. Мне было так стыдно. Почему? Почему пятнадцатилетняя девочка винит себя за то, что с ней поступили так жестоко? Как он мог? Как человек, которому я доверяла, оказался способен на такое? Я почувствовала себя опустошённой, беззащитной, потерянной в этом холодном мире, где никто, похоже, не собирался постоять за меня. Слёзы хлынули сами собой. Марта обняла меня и, поглаживая по голове, злобно приговаривала:

– Вот бы завтра его хорошенько кто-то избил за школой…

Я попыталась закрыть глаза на случившееся, и мы продолжили наши детские отношения, живя по-взрослому. Всё повторялось по кругу: мы ругались, расходились, но снова возвращались друг к другу, как дикие израненные звери из одной стаи, которым некуда больше идти. Тимур признавался в любви, обнимал, жалел. Но потом что-то щёлкало в его черепушке – и он начинал кричать.

Однажды он ударил меня по голове, когда я достала сигарету, сидя с ним на дереве в яблоневом саду. Я снова замерла. Родители меня никогда не били, и этот удар стал для меня настоящим шоком. Удар за сигарету, которую когда-то он сам мне и предложил.

«Что с тобой происходит, Таня? Проснись!» – кричала Марта, глядя на меня с отчаянием, после того, как я рассказала ей эту историю.

Я могла ответить любому человеку, умела постоять за себя. Но с Тимуром всё было иначе. Я замолкала, в горле вставал ком, и я не могла ответить, когда это было действительно нужно. Я не могла объяснить этого никому. Даже себе.

Эти отношения окутали меня утренним туманом – всё вокруг стало размытым, нечётким, словно реальность утратила всякие границы. От бесконечных эмоциональных качелей и манипуляций кружилась голова. Первые отношения – и сразу такие, будто я вытянула проигрышный билет в лотерее. И всё это вперемешку с тем, что дома ничего не менялось, а становилось только хуже. Но этот билет уже был у меня в руках, и нужно было как-то жить.

Мы окончили девятый класс, и наступило лето. Тимур поступил в колледж. Марта рыдала от счастья, узнав, что он больше не вернётся в школу. Все мои друзья ликовали, словно избавились от чумы. А мне было страшно. Как теперь мы будем встречаться? Что с нами станет? Целое лето мы катались на роликах по пустым улицам, ездили на озеро, где вода переливалась в лучах солнца, лежали в парке под густыми кронами деревьев, молча глядя в небо. Всё было подозрительно хорошо. Тимур за этот год стал мне ближе, чем кто-либо. Мне так казалось. Я знала его привычки, предугадывала смену настроения и научилась «не доводить его» – гордость типичной жертвы. Я больше не наряжалась, не красилась и не танцевала – как-то я с этим смирилась.

Сентябрь вновь постучался в окна школы, и пока одноклассники оживлённо обменивались новыми сплетнями, я не могла выкинуть из головы Тимура. Как он там, на новом месте? Какие у него одногруппницы?

Мы продолжали видеться, но разговоров о колледже он старательно избегал. Я заметила это и перестала расспрашивать. Но с каждым днём что-то незримо отдаляло нас друг от друга. То, чего я боялась больше всего, начинало происходить – связь между нами натянулась до предела и готова была разорваться.

Я не находила себе места. Ночи превратились в бессонные часы, когда я вглядывалась в темноту, пытаясь понять, что пошло не так. Уроки давались с трудом, мысли всё время возвращались к нему. Тимур почти перестал отвечать на сообщения: то у него пары, то дела, то какая-то выставка. Но как? Ещё в августе всё было так хорошо, так тепло. Почему всё это рушится, почему снова что-то не так?

А в октябре, в день нашего первого свидания год назад, произошло то, что навсегда переписало сценарий моей жизни. Тимур исчез. За весь год, что мы были вместе, не проходило и дня без звонков или сообщений. Мы всегда были на связи, а тут – тишина. Его телефон молчал, сообщения оставались непрочитанными. Время тянулось густой смолой, давя на грудь. Три дня без единого слова.