Лесови́чки. По следам Голубой цапли

Глава третья,

в которой Тоша рассуждает о счастье и отправляется в путь

– Счастье, – бормотала Тоша, подпрыгивая по кочкам, – счастье – это когда ешь вишни на завтрак, обед и ужин, и чтобы вишни все без косточек, и чтобы ни с кем не надо делиться – если только с мамой, но мама их всё равно не любит. Говорит, от красного у неё кру́жится голова. Поэтому у нас на столе никогда не бывает ни мухоморного супа, ни клюквенного киселя. Счастье…

Тоша на секунду задумалась и остановилась подтянуть носочек. Носочек был оранжевый в синие звёздочки. Его Тоша нашла у ручья, когда уходила со школьной поляны, да тут же и нацепила. Такой прекрасный носочек долго без присмотра не пролежит.

– Счастье – это когда притаишься в снежном лабиринте, а все тебя ищут и никак не найдут, а ты сидишь и хихикаешь, потому что так играть в прятки – это ещё уметь надо, никто другой так не может, только Тоша. А остальным смекалки не хватает и хитрости. А потом ты выглянешь из снежных коридоров, а все начнут за голову хвататься и ахать: ай да Тоша, как же это ты такое провернула, ещё сто лет бы тебя искали – и всё равно не нашли бы. Теперь ты будешь нашей самой главной пря́тковой лесовичкой и предводительницей, никто больше не сможет так прекрасно прятаться и предводить.

– Счастье, – Тоша злобно запустила шишкой в дерево, – это когда не дружишь с дурой дурацкой дурейшей, хуже Громыхи.

Кляква не пошла на болото. Помотала лохматой головой, хлопнула глазами (два раза быстро, а один – помедленнее) и сказала: нет-нет-нет-нет-нет. А Тоша ведь так радостно к ней неслась с другого конца полянки, так представляла, как вместе они напрыгнут на Голубую цаплю с двух сторон, и тогда цапле точно будет никуда от них не деться. И станут они счастливыми-пресчастливыми.

А Кляква ей вдруг: нет.

– Громыха и так нас чуть не съела!

– Громыха всегда только грозится. А по-настоящему съесть – зубы отвалятся. Ты вообще их видела? Чёрные и пахнут корягой – она их чистит два раза в год: на день рождения и в праздник первого снега!

Кляква было хихикнула, и Тоша обрадовалась: сработало! Про зубы всегда работало. Но Кляква тут же спохватилась и снова затрясла головой: нет-нет-нет-нет-нет.

– Мне мама сказала, что если ещё хоть одна мухоморная шляпка придёт из школы, то всё. Выдерет за уши и не пустит играть в бубель-губель.

Мама у Кляквы и впрямь была с колючим характером. Все знали: драньё за уши ни одной лесовичке ещё не пошло на пользу, а если не играть в бубель-губель, все начнут шептаться и показывать пальцем. И ещё, чего доброго, не позовут потом ни собирать сосновые шишки, ни прыгать через ореховые скорлупки. Поэтому остальные мамы наказывали лесовичек по-другому: сажали перебирать гречишные зёрна, чтобы потом вместе сварить из них кашу, или отправляли прогуляться до ручья и подумать над своим поведением, или просто укоризненно смотрели – так, что и сам уже ничему не рад. Только не Кляквина мама. Но ведь если изловить цаплю…

– Если изловить цаплю, – убеждённо сказала Тоша, – то никто ничего нам не сможет сделать. Потому что счастье – это когда никого не вызывают в школу и не таскают за уши.

– Ну, не знаю, – недоверчиво ответила Кляква, – может, этой цапли вообще не существует.

– Сама ты не существуешь! Мокша говорила, что она есть, только от людей прячется. А мы не люди, так что нам она сразу покажется. А там мы её хвать – и…

– Мало ли что твоя Мокша говорит, – перебила Кляква. – Ей вообще сто лет, она едва помнит, как дойти до дома, и думает, что бубель-губель – это такой стиральный порошок. Может, про цаплю она всё выдумала.

Тоша раздражённо затопала ногами: вот же упёрлась, трусливая лохмату́шка!

– Последний раз тебя спрашиваю! – крикнула она и сжала кулачки. – Пойдёшь со мной за счастьем или нет?

– Не пойду! – пискнула Кляква. – И ты не ходи, только хуже будет.

– Ну и сиди тут одна, несчастная! Пусть тебе вообще оторвут уши, навсегда! – Тоша от досады сама чуть не дёрнула Клякву за волосы. Потянулась к ней было, но Кляква тут же запищала, и Тоша только рукой махнула: связываться ещё с этой мышью. На неё чуть взглянешь не так – она уже дрожит.

– Я поймаю цаплю, – мстительно сказала Тоша, – и с тобой не поделюсь. Ни пёрышка не получишь. Ни кусочечка счастья!

Кляква снова затрясла головой, но Тоша на неё уже не смотрела. Она развернулась и пошла прочь с поляны, и ногами топотала нарочито громко – чтобы даже глупая Кляква поняла, что они больше не друзья.

– Счастье – это… – бубнила Тоша. – Счастье… Это… Это… Пастила… Сладкие орешки… Некусучие рукавички… Пугать рыбёшек… Прыгать наперегонки с лягушками… И ещё когда… Когда…

– Ерунда всё это! – вдруг ещё сильнее разозлилась она. – Не счастье, а так. Совам на смех.

Тоша пожевала губу, остановилась и прислушалась к себе: ей показалось, будто у неё урчит в животе, но ничего подобного и в помине не было. Есть ей не хотелось, а живот у лесовичек не болит никогда, это всем известно, – даром они, что ли, пьют столько ромашкового чая. А всё-таки было как-то неуютно, словно внутри у Тоши поселилась горчинка.

«Что, если и впрямь не существует никакой цапли?» – подумала Тоша. Тогда Кляква поднимет её на смех, но это не самое страшное. Куда страшнее то, что без помощи цапли Тоша может никогда и не узнать, что такое настоящее счастье. Как ей понять, что это именно оно, если даже маме не удаётся распознать его наверняка?

Но даже жизнь без счастья не кажется Тоше такой пугающей и тоскливой, как мысль о том, что без цапли ни за что не найти папу. О папе Тоше рассказала мама по большому секрету. Тоша молчит про большой секрет уже три лета, три осени и две весны. Каждый раз, когда она о нём вспоминает, Тоше кажется, что она наглоталась холодной воды из ручья, и теперь внутри у неё всё заледенело тоже.

Мама сказала, что Тошин папа (он носил звучное имя Амадей и невероятно им гордился) ушёл искать Голубую цаплю. Он ушёл не один, а забрал с собой всех других пап, и дедушек, и даже братьев, хоть те и были сопливые, маленькие и непригодные в походе.

– Зачем он это сделал? – спросила Тоша.

Она намазывала брусничное варенье на кедровую лепёшку. За окном завывала вьюга, и было совершенно непонятно, зачем нужно куда-то идти, когда вокруг такой страх и холодина, а дома, у огонька, уютно и тепло ногам.

У мамы в руке хрустнула ветка. Тоша обернулась и увидела, как по полу разлетелись сушёные лисички. Подумала: «Какая странная ветка, наверняка от круши́ны. Больше она за ними не пойдёт – лучше наберёт можжевеловых».

Мама сказала:

– Он всё хотел быть счастливым. Ему все говорили: какое ещё тебе счастье, плохо, что ли, живём? Хочешь – води сов за нос. А хочешь – пускай кораблики или ешь досыта липовой пастилы. И радуйся каждый день! Зачем что-то искать? А он всё твердил: мир такой огромный, не может же в нём не быть…

Мама оборвала сама себя, махнула рукой.

Тоша заинтересованно зашевелила ушами. Никогда раньше она не слышала таких слов. Да и мама ещё не говорила с ней таким голосом – как со взрослой.

– А что такое счастливым? – спросила Тоша.

Мама ответила не сразу. Потом сказала:

– Я не знаю точно. Но думаю, что, когда ты счастлив, ты обязательно это понимаешь, потому что хочется то ли радостно скакать, то ли обнять каждую лесовичку, то ли свернуться калачиком и проспать до весны, потому что на душе легко и спокойно.

Тоше тут же захотелось стать счастливой, а мама вдруг спохватилась, и голос у неё стал обычный. Этим обычным голосом она спросила:

– Ты уже сделала уроки?

Тоша досадливо дёрнула носом: вот только мама так может – перескочить от важного к дурацкому за секунду. И говорить с ней бесполезно. Сколько раз уже Тоша возмущалась: «Про уроки мне и Громыха весь мозг съест, давай лучше поговорим про бабочек, или про мягкие облака, или вот про папу. И про остальных ушедших с ним».

– Где они сейчас? – спросила Тоша. – И когда вернутся?

Ветка в маминых руках захрустела снова. Мама бросила обломки в печку и закрыла её заслонкой. Пальцы у неё все перепачкались в саже, но мама не обратила внимания и вытерла руки прямо о белый передничек. Вот если бы Тоша так сделала, ей бы наверняка влетело.

– Может, им попался человек? – предположила Тоша, когда поняла́, что мама не собирается отвечать.

– Что?

– Ну, человек. Он их и запер в каком-нибудь холодильнике. Или в газонокосилке. Поэтому их так долго нет?

– Да, – сказала мама. – Наверное, это был человек.

Тоша прищурилась и внимательно на неё посмотрела: попыталась разгадать, знает ли мама хоть что-нибудь. Когда мама так смотрела на Тошу, она как будто насквозь её видела: и что Тоша прячет в кармашках, и сколько раз Громыха растащила их с Кляквой по разным концам полянки, но у Тоши так пока не получалось. Она не поняла, скрывает ли мама от неё правду, или же она сама в растерянности и просто не хочет признаться.

«Ну и пожалуйста, – решила Тоша. – Всё узнаю сама».

Тогда-то ей и пришла в голову идея отыскать Голубую цаплю. Наверняка папа тоже отправился за ней на Дальнее болото. Где ещё искать счастье, если не там? Должно быть, папа обнаружил цаплю. Должно быть, он стал таким счастливым, что даже забыл дорогу домой. Это неудивительно, Тоша слышала от других, что от счастья, бывает, кру́жится голова и становится сложно соображать. Тоше нужно просто найти папу, и тогда он всё вспомнит и вернётся. И мама будет смеяться так сильно, что даже немного заплачет.

Тоша недолго думала о том, как именно будет его искать. Она сразу поняла: нужно спросить у Голубой цапли. А там, глядишь, может, эта цапля не только доведёт Тошу до папы, но и про счастье ей всё объяснит. Может быть, даже немного поделится.

Поэтому Тоша и скакала по кочкам так решительно. Ничто бы не смогло её остановить: ни трусиха Кляква, ни если бы мама заперла Тошу дома, ни если бы Громыха оставила её после уроков на три часа.

Кочки приятно чавкали под ногами. Тоша любила этот звук с самого детства. Он был уютным, почти как мамина колыбельная. Кочки словно говорили: «Что-что-что, идёшь? Ну иди, что ж. Чего-чего-чего ищешь? Найдёшь, найдёшь, не тревожься».

Мама говорила, что по болотам нужно ходить осторожно: даже опытную лесовичку может затянуть трясина. Но Тошу кочки любили. Они не только не проваливались под ней, но как будто наоборот – выталкивали её наверх. Так что над кочками Тоша почти что летала.

Вот и сейчас она подпрыгнула повыше, раскинула руки, изящно помотала ногой, как самая настоящая балерина. И вдруг замерла. Она увидела след.

Глава четвёртая,

в которой мы узнаём некоторые тонкости охоты на человека

Лес для каждой лесовички – колыбель и родной дом, верный советник и друг. Нет места безопаснее, нет дорог надёжней. Для лесовички в лесу невозможно ни заплутать, ни сгинуть, ни разбить нос, ни предаться унынию, поэтому по лесу скачется им весело и отважно. Но каждая с малых лет знает: там, где кончается солнечный свет, где начинается Великая тень и Серые деревья, там, где лес начинает шуметь тревожнее, скалится и машет косматыми ветками, – там лесовичке несдобровать. Она посереет и сожмётся до размера крохотной шишки, или превратится в камень, или навсегда разучится улыбаться.

То была самая загадочная лесная загадка: как же так получалось, что за какой-то невидимой чертой лес переставал быть добрым товарищем и становился страшнее заклятого врага, хуже волка, злее человека? Кто-то из старых лесовичек рассказывал про проклятье, которое на лес наложили древние ведьмы. Кто-то говорил, что всё это – из-за ци-ви-ли-за-ции. А кто-то был уверен, что виноваты кусучие кислотные дожди. Но наверняка никто ничего не знал. Просто избегали ту часть леса все лесовички до единой. Даже такие смелые, как Тоша. Не подумайте, что она чего-то боялась. Просто было же и у неё представление о благоразумии.

Но теперь выбора у Тоши не оставалось, ведь Дальнее болото было не где-нибудь, а среди Серых Деревьев, в том самом зловещем лесу. И если уж её папа смог дойти до болота и не сгинуть – а сгинуть он не мог, он же папа, – то и у Тоши непременно должно было получиться. Конечно, заходить в Тень было жутковато: вдруг Тоша и сама навсегда станет тёмной и начнёт хмуриться? Но чем страшнее Тоше было, тем выше она задирала нос, тем веселее посвистывала, тем задорнее скакала.

Но к человеку Тоша оказалась не готова. Он был последним существом, которого ожидаешь встретить в Тени, ведь там и без того хватает неприятностей. Но Тоша не была бы Тошей, если бы упустила случай так славно поохотиться. Она так долго этого ждала! Никогда раньше она не сталкивалась с человеком нос к носу. «Так-так, Тоша, – сказала она сама себе, – будь начеку, Тоша и вспомни всё, чему тебя учили. Ну-ка, где же он прячется?»

Тоша внимательно рассмотрела след. Следы у человека были не как у нормального зверя: у него не было ни пальцев, ни когтей, зато по всей ступне змеились непонятные загогулины. Образованные лесовички знали: это значит, человек пришёл не босой, а в обуви.