Фристайл. Сборник повестей

– Помогает, – шмыгнул носом Колька.

– Ну, пока.

– Пока.

Марина задерживалась. В комнате быстро темнело. Старуха протянула руку, не сразу нащупала выключатель над своей постелью. Яркий свет бра на мгновение ослепил её. Сильная слабость не давала оторвать голову от подушки. Она чувствовала, что силы из её слабеющего тела уходят вместе с каждым минувшим днём. Просыпаясь утром, она чувствовала себя за одну ночь постаревшей на целый год. Ещё пару лет назад она была достаточно бодрой, смотрела телевизор, читала книги из своей большой библиотеки, разгадывала ребусы и кроссворды, которые ей приносили редкие посетители. Но теперь читать она больше не могла – с первых страниц начинала болеть голова; всё реже она брала в руки свои любимые кроссворды. Часто не хватало сил пересесть в инвалидное кресло, иногда приступы слабости не давали ей даже опустить ноги с кровати. «Ночная ваза» теперь стояла на табурете рядом с кроватью – самостоятельно посещать туалет Старуха уже не могла. Все дорогие и любимые люди давно оставили её в этом мире одну. Она всех пережила – и Петю, и маму, и всех своих ровесников. Как там у Анны Ахматовой: « И нет уже свидетелей событий, и не с кем плакать, не с кем вспоминать». Даже голуби давно перестали прилетать. Она уже не в силах была кормить их, а Марина редко бывала дома днём, да и не слишком жаловала этих нечистоплотных жадных птиц. Зато она повесила на окне кормушку для синиц и никогда не забывала подсыпать им семечек. Старуха невольно улыбалась, наблюдая за этими весёлыми птичками, которые прилетая, словно здороваясь с ней, с любопытством заглядывали комнату.

Есть не хотелось. Чай и бутерброды, какой-то салатик и несколько сытных бутербродов, оставленных Мариной на журнальном столике возле её постели, опять остались нетронутыми. Она прислушалась, надеясь услышать звяканье ключа в дверных замках, но шум в ушах был таким сильным, что сквозь него с трудом пробивалось миролюбивое и успокаивающее тиканье настенных часов, отсчитывающих её убегающее время. Взглянув на них, она не сразу поняла, который час. И где опять застряла эта девчонка?

Старуха всё тяжелее переносила одиночество. Теперь весь её день заключался в ожидании Марины. Если она не дежурила, Старуха чувствовала облегчение: легче дышалось, не так кружилась голова и не так сильно одолевала слабость, когда она слышала весёлый шум закипающего чайника в кухне.

Но сегодня сил совсем не было, и Марина нужна была в доме. Как никогда.

Ей трудно было разобраться в себе. Хорошо или плохо будет, если девчонка получит собственное долгожданное жильё, и в пустой квартире наступит прежняя тишина? Тишина, которую не прервёт ни привычный звонкий девичий голос, ни плеск воды в ванной, ни резкий скрип старого диванчика в кухне, на котором Марина устраивалась на ночь. Не будет слышно шарканья её шлёпанцев, звона очередной разбитой тарелки, из-за которой можно было бы раздражённо пробубнить целый вечер. С точки зрения Старухи, у Марины была тысяча недостатков. Она мало читала в школьные годы, а теперь ей и вовсе было некогда. Она безвкусно одевалась, ходила тяжёлой неуклюжей походкой, жестикулировала, когда спорила, иногда довольно резко огрызалась на, казалось бы, безобидное замечание, после чего они могли обе несколько часов хранить обоюдное молчание. Но… Если Марина переедет, придётся опять обращаться за помощью в социальные службы. Опять появятся в её квартире эти равнодушные женщины из социальной службы или сердобольные прихожанки из храма… Но выполнив свой долг, они уйдут по своим делам, и никого не будет рядом с ней в последний час. И тут Елена Ивановна неожиданно призналась себе: дело вовсе не в том, что некому будет призвать к её постели священника, закрыть её глаза, а в том, что она привязалась, прикипела сердцем к этой нелепой девчонке, привыкла к её рукам, вниманию, заботе, к её присутствию в своей жизни.

Старуха вздохнула, повернулась с трудом на бок, чтобы свет не так сильно бил в глаза. Выключать его она не стала, зачем заставлять девочку входить в тёмную квартиру? Куда приятней возвращаться в дом, в котором горит свет! И, задремав снова, она не заметила, как погрузилась в просмотр бесконечной хроники своей жизни. Последние дни воспоминания о прожитом стали возникать всё чаще и чаще. Их можно было начинать с любого эпизода. С любого кадра. А потом действие всё развивалось и развивалось, катилось куда-то, чтобы в любой момент прерваться и начаться снова с любого события.

И вдруг – взрыв!

Нет, это, конечно, не тот взрыв. А что же это тогда?

Она окончательно проснулась. Свет над её головой было потушен, но в кухне, дверь в которую была прикрыта, горел свет. Значит, Марина пришла из магазина. Всего несколько часов побудет дома и убежит на ночное дежурство. Металлическое громыхание из кухни, которое во сне показалось ей взрывом, повторилось. Но теперь оно было не таким резким и внезапным. В конце концов, что за руки у этой несносной девчонки!

– Марина… – Голос со сна такой хриплый и тихий. – Она повторила громче. – Марина!

Она мгновенно возникла на пороге кухни, растерянная, старающаяся скрыть испуг и смущение.

– Да, Елена Ивановна…

– Что у тебя там?

– Это противень, Елена Ивановна… Я хотела его помыть. Он из рук выскочил. Я разбудила Вас? Извините. Я нечаянно.

– Я думала это опять… что там у тебя над Парижем летает?

Марина смутилась.

– Фанера…

– Вот-вот. Вспомнила: «Полёт фанеры над Парижем»…

– Только я так давно не говорю.

– Вот и славно. – Голос Старухи постепенно становился чище и громче. – Ты картошку почистила?

– Почистила.

– Покажи!

– Я поставила её вариться. Потом пюре сделаю, как Вы велели.

– Во-первых, не «велела», а просила. А во-вторых, я просила (она подчеркнула это слово) показать мне почищенную картошку, прежде, чем ставить её варить.

– Я хотела показать, но Вы спали.

– Значит, опять все клубни с чёрными глазками будут.

– Нет, я очень внимательно их все выковыряла.

– Ладно. Поглядим. Занятия завтра когда кончаются?

– У нас практика в поликлинике. Думаю, нас ненадолго задержат. Я сразу бегом домой.

– Домой… – Передразнила её Старуха. – Забыла, что в магазин надо?

Марина вспыхнула – она забыла про магазин.

– Я положу список продуктов в карман. Я всё куплю, что Вы велели.

– Опять «велела»? Денег больше, чем надо, не бери. Вытащат или потеряешь по дороге. Ты когда на дежурство уходишь?

– Мне, как всегда, к восьми вечера. Я пюре сделаю, Вас покормлю и пойду на работу.

– Чего меня кормить? Я, слава Богу, пока ложку сама могу держать. И что у тебя опять на голове? Колтун какой-то…

– Колтун? Что такое «колтун»?

– А ты посмотри в своём Интернете. Вы ведь теперь словарями не пользуетесь. Всё Интернет, да Интернет… И что в нём хорошего? Книга – это книга. Любая книга – это произведение искусства, а машина – это и есть машина.

– Я посмотрю. Как вы это слово сказали?

– Колтун.

Марина, действительно, посмотрела, что значит это слово. И не в Интернете, а в одном из словарей, которых было много у её хозяйки – библиотекаря. Прочитала – и ужаснулась. Неужели её волосы, действительно, выглядят, как колтун, который образуется на голове у людей завшивленных и нечистоплотных? Надо было принимать срочные меры. На следующий день Марина уговорила больничную парикмахершу сделать ей короткую, вполне современную стрижку, и стала постоянно носить в своей сумке расчёску. Про перекись она забыла давным-давно. Цвет её собственных волос, русых, с едва заметным пепельным оттенком, нравился ей теперь куда больше.

Так прошла зима.

В Великий пост Старуха перестала есть мясо и яйца, свела количество молочных продуктов до чашки кефира на ночь и назойливо обучала Марину готовить кальмары и варить креветки. Смотрела передачи только по православному телеканалу. Вообще-то она телевизор и прежде смотрела редко, в основном, телеканал «Культура», да слушала православные беседы. Чтобы не включать телевизор слишком громко и не мешать занятиям Марины, Старуха пользовалась наушниками, но быстро засыпала под спокойный голос священника или под классическую музыку. Марина, если была дома, потом потихоньку, чтобы не разбудить, освобождала её голову от тонких проводов.

Старуха нащупала рукой наушники, которые всегда лежали возле её изголовья, и вставила их в свои уши. Включила пультом телевизор, нашла свой православный канал. На экране пожилой священник проводил очередную пастырскую беседу, посвящённую посту.

– Можно, можно есть морепродукты… – Отвечал он, видимо, на чей-то вопрос. – Но каждый раз при наступлении поста мы прежде всего обсуждаем наш рацион или даже меню. Мы – священнослужители, не перестаём повторять, что пост – это не только диета и воздержание от сытной и вкусной пищи. Начинать надо с мира в своей душе и в своём доме. Надо прекратить пустые ссоры и обвинения, надо быть приветливыми с детьми и стариками, не раздражаться по пустякам. А то у нас получается, – довольно строго говорил он, глядя в телекамеру, – что мы в пост едим только кальмаров с креветками, но с аппетитом заедаем их своими ближними.

Старуха скосила глаза в сторону кухни. Оттуда раздавался звон чашек. Вскоре Марина появилась рядом с подносом, на котором стояли вазочка с сушками, розетка с изюмом, который Старуха ела вместо сахара, да чашка ароматного чая с мятой и зверобоем.

– Сама-то что-нибудь ела?

– Мы вместе с Вами грибной суп ели в обед. Он сытный.

– Ты с постом-то не переусердствуй. Ноги протянешь от голода, кто в магазин бегать будет? – Попыталась пошутить Старуха. – Отец Михаил нам обеим послабление на пост дал, мне по старости и немощи, а тебе по твоей беспокойной жизни. Ты в воскресенье работаешь?

– Как всегда – в ночь на понедельник. Мечтаю утром поспать подольше.

–Утром в храм сходи. Отоспишься днём на пару со мной. В компании и мне веселее спать будет. Великим постом священник на литургии молитву Ефрема Сирина читает.

– Это когда в храме все три раза на колени встают? Я видела по телевизору, как патриарх её читал, тоже три раза на колени вставал.

– Потрясающая молитва.

Старуха помолчала, собираясь с мыслями, и вдруг проникновенно прочитала стихи.

– Отцы пустынники и жёны непорочны,

Чтоб сердцем возлетать во области заочны,

Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,

Сложили множество божественных молитв;

Но ни одна из них меня не умиляет,

Как та, которую священник повторяет

Во дни печальные Великого Поста;

Всех чаще мне она приходит на уста

И падшего крепит неведомою силой:

Владыко дней моих! Дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей.

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи.

Марина онемела от изумления, она не узнавала свою хозяйку. Потом спросила.

– Чьи это стихи?

– Не знаешь? – Старуха устало вздохнула. – Это Пушкин.

Марина удивилась ещё больше.

– Пушкин? Нам не говорили. Мы не проходили…

– Ещё бы… – Усмехнулась Елена Ивановна. – Но самой-то можно было и почитать Александра Сергеевича. Ладно. Неси сюда свою чашку. Теперь мы всегда будем пить чай вместе. Ты ещё заниматься будешь?

– Да. У меня послезавтра зачёт по анатомии.

– Зачёт по мышцам сдала уже?

– Ещё в прошлом месяце. Мы сейчас внутренние органы проходим. Брюшную полость.

– Вот жуть-то какая! Не продолжай. – Отмахнулась Старуха.

Марина облегчённо засмеялась.

Этот вечер почему-то сблизил их.

Теперь Марина часто думала: ну, ведь не случайно всё это? Не случайно, что в самый тяжёлый момент её жизни, когда она могла оказаться на улице без крыши над головой, на её пути появился отец Михаил. Не случайно она тогда оказалась незваной гостьей в его доме. И не просто так священник привёл её, совсем незнакомую девчонку, в этот дом и сумел убедить Старуху принять её. Нет никаких случайностей в этой жизни! Это не отец Михаил, это Господь свёл под одной крышей двух таких разных, но совершенно одиноких женщин! Значит, им обеим это нужно. А если нужно, надо смириться и терпеть, как говорит матушка Наталья. Да, ей сейчас трудно, очень трудно, никогда в её короткой жизни не было так трудно: работа, учёба, домашнее хозяйство, колкости Старухи… Но ведь Господь всё видит? Он понимает, как ей тяжело тащить свой крест? Про тяжесть этого креста она теперь всё знала.

Однажды Старуха заметила, что утренняя рисовая каша уже не пахнет пригоревшим молоком, и что перестал выплёскиваться из турки закипевший кофе, о котором Марина всегда забывала в самый последний момент. Как-то раз, когда слабость ненадолго отступила и позволила ей выехать на кресле в кухню, чтобы позавтракать вместе с Мариной, она обнаружила безупречно чистую газовую плиту и хмыкнула удовлетворённо.

– С кухней ты, кажется, выбилась если не в отличники, то в хорошисты.

Марина, не поняв, вопросительно вскинула на неё глаза.

– Я говорю, в кухне у нас, слава Богу, теперь порядок. – И, меняя тему, вдруг произнесла. – Ты вот что… Перебирайся-ка в столовую. Диван там широкий, каждый день его разбирать не надо. Постель убирай, чтобы гостиная оставалась гостиной. А кухня должна быть кухней, хватит в ней спать.

– Спасибо, – только и сказала Марина, растерявшись от неожиданности.

– Не за что благодарить, – слабо отмахнулась Старуха. – Знать на то воля Божья, для чего-то Господь соединил нас вместе.

От того, наверно, что Старуха произнесла вслух то, о чём она думала постоянно, неожиданно для самой себя Марина наклонилась и поцеловала её в щёку. Та отвернулась, но девушке показалось, что на её морщинистой щеке блеснула влажная полоска. Может быть только показалось. Но Марина вдруг подумала: кто и когда, вот так, как она сейчас, поцеловал Старуху в последний раз?

Как-то днём перед Пасхой отец Михаил пришёл совершенно неожиданно. Конечно, он позвонил заранее, чтобы узнать, дома ли Марина. Ему были нужны обе хозяйки. Она готовилась к зачёту, в разгаре была сессия, и торопилась с домашними делами, чтобы засесть за учебники. Поскольку визит был чисто дружеским, Старуха оживилась, и, пока Марина накрывала чай, забросала его вопросами о доме, о детях. Посетовала, что её совсем забыла матушка с Ксюшей, и что давно не видела остальных ребятишек. Прежде матушка приводила их по одному, приучала помогать больным и стареньким, а тут уж сколько времени прошло – никого…

– Дети – они дети и есть. – Присаживаясь к журнальному столику с накрытым чаем, усмехнулся отец Михаил. – Николай опять двойку принёс, учительница жалуется, что рожи корчит, ребят смешит…

Марина фыркнула, Старуха только покачала головой.

– А моя любимица, Верочка? Совсем, наверно, большая стала?

– Любимица Ваша не перестаёт удивлять, – сокрушённо покачал головой отец. – С подружкой подрались вчера. Начал допрашивать, говорит, что Катя первая начала. Я удивился: Катя – очень спокойная девочка. С чего бы это вдруг стала драться? Дочка молчит, в глаза не смотрит. « В чём дело?» – спрашиваю. «Я её за косу сильно дёрнула» …

Теперь засмеялись все трое.

– А как дела в Вашем загородном реабилитационном центре? – Не унималась Старуха. – Ремонт в домиках закончили?

Марина удивлённо посмотрела на неё: оказывается Елена Ивановна была в курсе всех приходских дел.

– Тяжеловато с ремонтом, – вздохнул священник. – Да и кроме ремонта ещё много работы на участке. Надо построить и дровяник, и баню, и сарай для всякого оборудования и инвентаря. На всё это нужны деньги. Большие деньги. А время сейчас тяжёлое. Спонсоров стало в разы меньше.

Поговорив о скором празднике Светлой Пасхи, о весенней просыпающейся природе, отец Михаил осторожно отодвинул чашку и внимательно посмотрев на своих подопечных, произнёс.

– А я ведь к Вам не с пустыми руками. Я к Вам с новостями, да ещё с какими!

– Так рассказывайте! – Поёрзала на подушках Старуха. – Ну-ка, Марина, приподними меня немного.

Марина привычным движением подтащила тонкое тельце повыше. Подложила с двух сторон диванные подушки.

– А новость моя вот какая. Наш приходской юрист Константин Игоревич выбил-таки жильё для Марины. Парень он молодой, ему и тридцати нет, но специалист очень толковый. Не подвёл, хотя это стоило ему немалых хлопот. Ведь за тобой, Марина, очередь следующих выпускников детдома… Но жильё есть! И какое! Не комната, а однокомнатная квартира! Летом новый дом должны сдавать, видела, тот большой, который строится на Парковой улице? Там и будет у тебя своя собственная квартира!

У Марины вдруг подкосились ноги, и она опустилась на стул. Голова закружилась.

– Спасибо… – Прошептала она.

– Моей заслуги здесь мало. Ты в воскресенье работаешь?

– Нет.

– На литургию приходи. Исповедуешься, причастишься, а после я тебя с нашим Константином познакомлю, вот его и будешь благодарить. Он тебе скажет, когда и к кому со своими документами приходить.

В комнате воцарилось молчание. Отец Михаил вздохнул, переводя взгляд с Марины на Старуху.

Обе сидели с окаменевшими лицами, пряча глаза. Он понял, какую ошибку совершил, смутился, ругая себя. Не надо было сообщать эту новость сразу обеим. Надо было начать с Марины. Но что сделано, то сделано. Он заторопился на вечернюю службу и, виновато попрощавшись, исчез за дверью.

Марина защёлкнула за ним все замки, да так и осталась стоять у дверей, не решаясь вернуться в комнату.

– Ты чего прячешься? – Услышала она насмешливый голос. – Не бойся! Не съем я тебя, домовладелица…

Совсем растерявшись, Марина появилась на пороге комнаты.

– Ну… Чего молчишь-то? Рада небось?

– Конечно, рада, – Пожала плечами Марина. – Я ведь о своём доме перестала и мечтать.

– Ладно. Поздравляю тебя. Квартира – это, конечно, настоящий Пасхальный подарок. Но дом-то пока не сдан, а я что-то есть захотела. Давай-ка поедим вместе по этому счастливому случаю.

На дежурстве Марина летала по больнице, как на крыльях. Народу в отделении осталось немного: Пасха совпала с майскими праздниками, впереди было несколько выходных дней, и многих больных родственники забрали под расписку домой. Марина машинально выполняла свою обычную санитарскую работу, но с такой сияющей улыбкой, что буфетчица Варвара понимающе толкнула её в бок.

– Колись, Маринка! В кого влюбилась-то?

Марина только счастливо рассмеялась.

– Отстань!

В душе её бушевал восторг. Никогда в своей короткой детдомовской жизни она не была так счастлива! У неё будет собственное жильё! Своя квартира! Целая квартира! Она не будет ни от кого зависеть! Будет сама распоряжаться собственной жизнью…

Но… Что-то неприятное, отрезвляющее, рассудочное вертелось у неё в мозгу. Она отгоняла от себя это «что-то», не позволяла себе о нём думать, портить праздник. И пока это ей удавалось.

Поздним вечером она тащила по коридору отделения старый пылесос. Прорванный в нескольких местах гофрированный шланг был заклеен медицинским пластырем. Когда Марина, дребезжа своим агрегатом, проходила мимо одной из опустевших палат, дверь неожиданно открылась, и молодая женщина, появившаяся на пороге, поманила её рукой.

– Мариночка, помоги… Баба Рая целый день плачет. Никак успокоить не могу.

Марина поставила свой аппарат у стены и вошла в палату.

Бабу Раю прооперировали дней десять назад: поставили ей искусственный тазобедренный сустав. Операция прошла благополучно, и вполне адекватную старушку можно было бы выписать домой, но… Баба Рая была совершенно одинокой, позаботиться, побеспокоиться о ней, просто позвонить в социальные службы было некому. После операции надо было «расхаживаться», как говорят врачи, то есть двигаться, ходить по палате, по больничному коридору в сопровождении какого-нибудь помощника, которого у бабы Раи не было. Помогали старушке все: инструкторы по лечебной физкультуре, медсёстры, санитарки. Марина, освободившись от своих санитарских дел, не раз подолгу «разгуливала» по длинному больничному коридору старушку, которая к ней очень привязалась.

Сейчас баба Рая сидела на своей постели, спустив на пол ноги в тёплых шерстяных носках и плакала, периодически запивая слёзы жидким чаем из большой кружки, стоявшей на прикроватной тумбочке. Марина заметила рядом с кружкой одинокий банан и яблоко.

«Наверно, угостил кто-нибудь из больных», – мелькнула у неё мысль. А вслух спросила.

– И чего плачем?

Баба Рая махнула рукой на тумбочку, только и произнесла.

– Вот… – И зарыдала во весь голос.

– Что «вот»? – Не поняла Марина и вопросительно взглянула на соседку по палате, которая стояла за её спиной.

– Сегодня приходила эта… Ну, как её… Которой баба Рая квартиру отписала.

– Катерина… – Всхлипнула старушка. – Оставила это и ушла… Она мне клятву давала, что будет ухаживать за мной до самой смерти… Какое там ухаживать! Она ведь даже после операции ни разу не пришла, сегодня в первый раз появилась. Слава Богу вы все, добрые люди, меня на ноги поставили, расхаживаете меня, но ведь я третью неделю не мылась, чешусь вся, а она даже не спросила, чем мне помочь. Хвостом вильнула и убежала. А ведь я ей на свою квартиру дарственную оформила. И говорят, теперь ничего нельзя сделать, раз договор подписан.

– Да… – Кивнула её соседка. – Дамочка, конечно, та ещё…

– Давайте так, баба Рая…– Решительно прервала Марина бесконечный поток горьких слёз. – Плакать мы перестаём сейчас же. Я должна пропылесосить ковёр в ординаторской, если дежурный врач на месте, я спрошу, можно ли Вам мыться.

– Можно. Лечащий врач разрешил.

– Ну, и отлично. Как только освобожусь, я Вас искупаю. А вот насчёт Ваших юридических дел – тут я пас. Ничего не понимаю. У нас в больнице юрисконсульт есть, попросите своего врача, чтобы пригласил её к Вам в палату. Она тётенька добрая, обязательно что-нибудь посоветует.

Бабулька купалась с превеликим удовольствием: Марина теперь была крутым специалистом по части помывки старушек.

Но тут в ванную комнату неожиданно заглянул заведующий реанимацией Пётр Васильевич. Марина видела его всегда только мельком, когда случалось на дежурствах перевозить затяжелевших больных из своего отделения в реанимацию или, наоборот, забирать кого-нибудь к себе в травматологию.

– Здравствуй, Марина. – Приветливо сказал доктор.

– Здравствуйте, Пётр Васильевич…

– Ты вот что, девочка… Когда освободишься, спустись в реанимацию, мне с тобой поговорить надо.

И ушёл, аккуратно прикрыв за собой дверь ванной.

Укутав старушку чистой простынёй, Марина осторожно вытерла её, надела на худенькое тельце ночнушку и халат, а в палате уложила в чистую постель, которую подготовила перед купанием. Баба Рая совсем успокоилась, блаженно вытянулась под тощим больничным одеялом.

– Спасибо, девочка. Чтобы мы без вас тут делали? Ты возьми эти фрукты, я всё равно их есть не буду – противно…

– А мне не противно, что ли? Я этот народец по себе знаю. – Хмыкнула Марина и пошла в реанимацию.

Она совсем растерялась, не зная, что и думать. О Пётре Васильевиче в больнице говорили, что он – доктор «от Бога». Больше о нём она ничего не знала. И даже представить не могла, зачем ему вдруг понадобилась.

Он увидел её через раскрытую дверь своего кабинета.

– Заходи.

Марина вошла. Робко встала на пороге.

– Садись, – сказал доктор и как-то оценивающе посмотрел на неё. – Ты, говорят, в медицинском колледже учишься?

– Учусь.

– В следующем году заканчиваешь?

– Да.

– А где потом хочешь работать?

– Не знаю… Не думала ещё.

Пётр Васильевич усмехнулся.

– Только не ври. Думала, конечно. Не хочешь в реанимацию? На передний край?

Марина совсем растерялась.

– Это интересно…

– Ещё бы! Но для того, чтобы у нас работать, надо многому научиться. Я тебя возьму после окончания и на первичную специализацию направлю. Мне очень нужны толковые медсёстры. Но это потом, на следующий год, а пока… не хочешь со следующего месяца к нам перейти? Мы без санитарок горим, дежурства некем закрывать.

– Я ведь только на полставки работаю, да и Владимир Николаевич меня не отпустит, у нас на травме тоже персонала не хватает.

– Твой начальник тебя хвалит, но обещал не задерживать, если сама захочешь. Он понимает, что тебе расти надо. И деньжат у нас чуть побольше, чем в вашем отделении. Пока идут занятия, поработаешь на полставки, а летом все полторы возьмёшь, санитарки на огороды запросятся.

– Не получится на полторы. Я не могу…

– Почему?

– Я за одной старушкой ухаживаю. Я у неё живу. Она очень старенькая, совсем беспомощная. Одну её оставлять надолго нельзя.

Доктор оценивающе посмотрел на Марину.

– Ладно. Не будем вперёд загадывать. До лета ещё дожить надо.