Жизнь и приключения вдовы вампира

– Божий? Или дьявол над нами смеётся? – Акиму Евсеичу вспомнился странный кривляющийся человек под окнами во время их встреч.

– Богу ли, дьяволу – я благодарна за счастье испытать такое чувство.

В соседней комнате послышались какие-то звуки. Аким Евсеич, жестом показав Марье Алексеевне отойти в сторону, нарочито громко шагая, направился в сторону, откуда слышались звуки, открыл дверь и увидел крупную крысу, что-то тащившую по полу. Захлопнул дверь, повернулся назад, но комната была пуста.

– Уж не привиделось ли мне? – приблизил свечу к тому месту на полу, где только что стояла Марья Алексеевна. Вдруг какой след остался? Но что можно разглядеть на гладком и чистом паркете?

– Кто я? Счастливейший из людей или несчастный греховодник?

Но вопреки всему душа пела, и блаженство, заполнившее его тело и душу в эти краткие минуты разговора, было сильнее и прекраснее даже того наслаждения, которое он испытывал с этой женщиной в постели.

«Как же так? Не может людское счастье быть грехом! Но… не возлюби жену ближнего своего… А если возлюбил?» – думал Аким Евсеич, возвращаясь назад.

– Значит, испытание такое Бог посылает! – вслух проговорил сам себе. Но забот у Акима Евсеича было, что называется, по горло, поэтому вскорости мысли его перешли на деловой лад.

Пока Аким Евсеич занимался составлением перечня работ, Натали пользовалась всё возрастающей популярностью. В каждом доме желали принять самую настоящую вдову вампира, да ещё мадам Кук страшным шёпотом кое-кому по секрету поведала, что на спиритическом сеансе Кузьма Федотыч посетил этот мир! И не только говорил, но злостный вампир чуть ноги слуге не переломал! И перечисляла свидетелей происшествия: всего семь человек! Да не кто-нибудь, а какие всё важные и серьёзные господа! Один граф Немиров – тот ещё скептик, чего стоил! Но и он не отрицал, что грохот слышал, и слуга жаловался – было дело. Стол? Да, и стол ходуном ходил, и голос был. Но в подробности граф не пускался, разговор завершал, мол, более ему сказать нечего. Зато княжна Самойлова рассказывала много и охотно, тем более что ей-то уж точно было что рассказать! Она живая свидетельница, как злостный вампир пытался из могилы восстать.

Аким Евсеич сколько ни откладывал разговор с дочерью о графе Немирове, однако пришлось завести.

В город с гастролями приехала труппа знаменитого театра. Билеты разлетелись – глазом моргнуть Аким Евсеич не успел. Натали сетовала, что упустили редкую возможность увидеть таких артистов в знаменитой и популярной постановке! Уж не говоря, что все уважаемые в городе люди обязательно посетят театр, и самое желанное – попасть на премьеру! Но как?!

И тут пришла записка от графа Немирова. Он приглашал на эту самую премьеру Акима Евсеича с дочерью в свою персональную ложу! Странно было Акиму Евсеичу видеть обычно спокойную и рассудительную Натали, взволнованно примерявшую новое платье и вдруг заявившую, что в этом платье пойти на премьеру, где будут самые известные и представительные люди города, она не может:

– Это платье, сшитое по самой последней моде, даст повод говорить, будто у меня нечего надеть и мы его к этому случаю купили. Хуже того, фасон необычный, ещё не знакомый в городе. Платье невольно будет бросаться в глаза… платье, а не я. Платье не должно быть привлекательней хозяйки, оно должно быть скромным по фасону, но роскошным по ткани и крою.

Вот в свете этих событий, дождавшись, когда с Натали немного спадёт первоначальный пыл сбора на желанную премьеру, выбрав удобный момент, вечером, сидя в мягком кресле напротив дочери, Аким Евсеич издалека начал разговор. Но, сказать по чести, он и сам не знал, желает ли выдать дочь замуж за графа Немирова. Уж слишком далеки друг от друга их миры, могут и не пересечься больше. А ещё странное, необъяснимое недоверие к графу теснило грудь Акима Евсеича. Но, делать нечего, Аким Евсеич счёл за лучшее честно и откровенно рассказать всё как есть Натали. Он не умолчал ни о разговоре с графом, ни о своих сомнениях.

– Я всё думаю, что при его богатстве и знатности он властен выбирать невесту из юных красавиц высшего круга, и вовсе не вдову. Да и кто мы такие для графа Немирова? А его: хочу невероятного, хочу иного… Что до меня, так более похоже на капризы избалованного юнца, что совсем не вяжется с личностью графа.

Натали молчала. Лицо её было спокойно и задумчиво, будто разговор шёл не о её собственной судьбе.

– Натали, я не тороплю тебя с ответом. Ты знаешь всё. Подумай, давать ли повод графу для ухаживания, или мне просить его оставить эту затею?

– Но теперь, сейчас, как же быть с театром? С приглашением в его ложу?

– Нет, отказаться очень невежливо… нет-нет… это обидит его, может, даже унизит в какой-то мере. Такой поступок для нас непозволительная глупость. По крайней мере, я так думаю. Да и решения ты ещё не приняла.

– Как же нам быть?

– Мы примем приглашение, но в ложе я сяду рядом с графом, а ты с моей стороны.

Видение

Глава 21

В день премьеры парикмахер так долго колдовал над причёской Натали, что Аким Евсеич, заглянув в комнату, осведомился – не уснул ли он с раскалёнными щипцами в руках?

Вечером к театру одна за другой подъезжали кареты, в зеркалах фойе отражалось столько красавиц, будто представление началось уже от входа.

Шорох пышных юбок, лёгкий шелест разговоров, блеск огней и звуки настраивающегося оркестра создавали атмосферу наступающего празднества, торжества чуда, когда все собравшиеся будут свидетелями чужой жизни, чужих переживаний, трагедий и восторгов, и все это произойдёт перед их глазами, под светом софитов на сцене.

Натали стояла у зеркала, когда увидела в отражении подходящего к ней графа. А за его плечом вдруг показалось и будто растворилось такое знакомое, такое… родное лицо! Натали продолжала напряженно всматриваться в зеркало. Граф шёл к ней, сопровождаемый восхищёнными взглядами женщин и девиц, пытавшихся спрятать свои взгляды за развёрнутыми веерами. И вдруг… белое платье с пышными рукавами по давно ушедшей моде, причёска…

– Матушка, – одним дыханием прошептала Натали.

«Как? Каким чудом она здесь? Нет, не может быть, мне показалось», – мелькнула мысль. Натали пыталась успокоить, убедить себя, что это только видение или какая-то дама, лицо которой напоминает лицо матушки на портрете. Но платье? Натали осмотрелась. Ни одной дамы в таком платье не было, да и быть не могло. Натали перевела взгляд на графа… За его плечом, почти прозрачная, но всё равно явно различимая, двигалась фигура дамы. Оставалась пара шагов, и граф подойдёт к Натали. На мгновенье призрак встал между Натали и графом, который вдруг замер, будто что-то внезапно ощутив. Натали прижала руки к груди, опасаясь потерять сознание, и в это мгновение призрак исчез, граф удивлённо осмотрелся по сторонам и с улыбкой шагнул к Натали.

Рядом зашептались:

– Вы видите? Видите? Она так влюблена в него, что чуть не потеряла сознание! – шептала одна дама.

– А он, он… смотрите, смотрите… будто заворожён! – отвечала другая.

– Что же вы хотите от вампирицы? – прошептала третья. – Приворожила.

И все трое с любезной улыбкой раскланялись явно самой красивой паре сегодняшнего бомонда.

Светло-кремовое платье из тончайшего китайского шёлка украшали только скромные фиалки по вырезу декольте, и один-единственный букетик этих цветов, прикреплённый к атласному персиковому поясу, подчёркивал тонкую талию. На стройной шее тонкая атласная лента держала один цветок фиалки голубой эмали, в сердцевине которого блестел бриллиант. Эта изысканная, дорогая скромность выгодно выделяла Натали из ярких, броских кружев, обилия рюшей и оборок, от которых пестрело в глазах и все дамы сливались в сплошном, будто карнавальном, наряде.

Граф был одет в чёрный фрак, чёрные брюки, белую жилетку и белоснежную рубашку с белым галстуком-бабочкой, тонкой чёрной окантовкой выделявшимся на рубашке, в центре галстука поблёскивала бриллиантовая булавка. Белые узкие перчатки и чёрные туфли завершали его туалет. Граф Немиров, рядом с ним Наталья Акимовна и её батюшка привлекли такое внимание общества, что чуть было не затмили премьеру. Ведь Аким Евсеич, хоть и не дворянин, но снискал репутацию человека состоятельного, деятельного, а кроме того: холост, внешне привлекателен, ещё не стар и одет с большим вкусом. Все эти качества немало ценились у местных матрон. Ведь в каждой семье часто имелось по несколько дочерей, и всех следовало выдать замуж. Что даже имея титул, но не имея достаточного состояния, либо, того хуже, имея нажитые и всё увеличивающиеся долги, не так-то просто. Где же на всех набраться таких женихов, как граф Немиров?

Однако когда расселись в ложах и партере, то зал опять был удивлён. Натали сидела со стороны батюшки, а не графа. И это могло значить что угодно: деловое знакомство графа с Акимом Евсеичем или пока нерешённый вопрос в отношении Натали. И возможно, на графа как на свободного жениха ещё можно надеяться? Или нет? Вот и разбери тут!

В ночь после триумфального выхода в театр, как только в доме все успокоились и Натали укрылась одеялом, ей всё слышались какие-то шаги да шорохи. Съёмная квартира была невелика: кухня, комната прислуги, папенькина комната, опять же её спальня и общая столовая, которую заодно использовали как гостиную, могла Настасья пройти или батюшка. Так убеждала себя Натали, но сон всё равно не шёл. В окно светил слабый свет уличного фонаря, и непонятные тени метались по стенам. Не в силах более лежать, она встала с кровати и тихонько, чтобы не разбудить батюшку, вышла в зал. Там смежная с кухней стена печного отопления была тёплой, рядом с ней располагалось большое мягкое кресло. Натали, закутавшись в шаль, устроилась в нём с ногами. От стены веяло теплом, и она задремала. Однако сквозь дрёму видела неясные очертания предметов в комнате и как мельтешит на стене тень ветки дерева, будто чья-то рука в окно машет. Натали продолжала неподвижно сидеть в кресле, пока неясный шорох не заставил обернуться к дверям. А там, в белом бальном платье, невесомая и лёгкая, почти не касаясь пола, стояла матушка.

– Матушка? – Натали совсем не было страшно. Выражение лица матушки было точно таким, как на портрете. Черты лица оставались неподвижны, но всё-таки Натали каким-то чудом услышала её беззвучные слова.

– Если выйдешь замуж за Немирова – поднимешься на большую высоту. Но старость твоя будет горькой, умрёшь в большой роскоши и одиночестве. Похоронена будешь должным образом с надлежащими почестями.

– Матушка, я так тоскую по вас! Матушка! – Натали слушала её слова, а душа не хотела верить, что это всего лишь призрак, настолько объёмно и явственно было видение. – Не уходи, матушка!

– Если выберешь любимого, познаешь счастье любви, горечь измен. Жизнь проживёшь в скромном достатке, временами безо всякого достатка. В старости будешь окружена многочисленным потомством. Помрёшь – дети и внуки горевать долго будут и помнить будут.

– Матушка!

Но призрак дрогнул, отшатнулся в сторону двери, при этом ни одна оборка на платье не колыхнулась. Ещё раз резко переместившись в сторону входа, видение поблёкло и исчезло.

Натали продолжала сидеть в кресле. Душа наполнилась теплом, лаской и горечью расставанья, будто не призрак вовсе привиделся, а сама матушка была рядом с нею.

Натали медленно поднялась из кресла, подошла к окну. За шторой на улице махал на ветру перед жёлтым фонарём ветками тополь. И только теперь подумала, что видение было не просто так. Матушка и с того света предупреждала, оберегала как могла свою дочь. Но никто не может прожить жизнь другого. Каждый сам выбирает свою дорогу. Натали стояла на распутье. Жизнь не всегда предоставляет человеку выбор, но в этот раз у Натали он был. Однако её ногам стало холодно, и она поспешила в спальню. Спрятавшись под тёплым одеялом, тут же заснула, будто и не мучилась от бессонницы половину ночи.

А утром батюшка объявил Натали, что завтра возвращаются в Бирючинск, поскольку городской голова, помня давешнее обещание Акима Евсеича помочь с проверкой счетов, прислал депешу и просит сопроводить его в Озерки, чтобы произвести эту самую проверку. Мол, сам он проверит, как там новый управляющий – Егор Петрович справляется по хозяйству, а Аким Евсеич бумажными делами займётся. Всё ли в порядке и нет ли где воровства. А в качестве оплаты за услугу предлагал новые кованые ворота. И вроде плата слишком велика, но, похоже, деть ворота голове некуда, вот и решил сплавить, а там придумает ещё что пустить в счёт оплаты тех ворот. Местный кузнец изрядно задолжал, да всё никак денег наскрести не мог, вот и предложил ворота, а городской голова в свою очередь предложил их Акиму Евсеичу. Нужны ворота, не нужны ворота – дело десятое, ехать всё одно надо. А то того и гляди вытащит тот проклятущий халат из могилы зятя какой бродяга, который ни сном ни духом про вампира не ведает. А раз не ведает, то и вовсе не опасается. Что тогда? И Аким Евсеич стал обдумывать, как бы так деликатно, чтобы пимокат не заподозрил, что Акиму Евсеичу всё доподлинно известно, настропалить его, чтобы он быстренько съездил в Бирючинск да хорошенько закопал этот зловредный предмет одежды.

Рассказывать о ночном видении батюшке Натали не стала, чтобы не волновать его. Но сама всё ещё была под впечатлением от случившегося. Разум твердил ей, что это может быть только сон. А душа не сомневалась: матушка действительно была тут, рядом с ней! И Натали поверила душе.

Озерки обольстительные

Глава 22

Укатанная многими подводами просёлочная дорога петляла среди бескрайних полей, кое-где перемежающихся перелесками. Ехать до Озерков не сказать что далече, но ухабы и крупные камни, выпирающие во многих местах по всей дороге, не позволяли дать лошадям прыти. И пара гнедых коней, отгоняя чёрными хвостами паутов и всяких мелких кусачих насекомых, еле тащилась, изнывая от скуки. Скучали и седоки.

– Это что же, Пётр Алексеевич, кругом поля, местность ровная, что твой стол, а дорога виляет, будто бычок по малой нужде ходил? – вздохнул Аким Евсеич, всматриваясь в бесконечную бурую ленту, петляющую до самого горизонта.

– Сам диву даюсь. Помнится, с папенькой из Озерков ехали, я ещё мальцом был, тоже у него спрашивал, – Пётр Алексеевич улыбнулся в усы. – Так он сказал, что для бешеной собаки семь вёрст не крюк.

– Выходит, дорогу бешеная собака прокладывала?

– Не-е-е. Говорят, пьяные мужики, из города возвращаясь, зигзагами дорогу-то и протоптали, – хохотнул городской голова. – А там пёс его знает. Сколько помню, в нашем уезде все они такие.

– Кто? Мужики?

– Дороги, – опять хохотнул голова. Настроение у него явно поднималось по мере приближения к Озеркам.

Так, коротая время в разговоре о том о сём, они выехали на пригорок. И тут Акиму Евсеичу открылась сказочная картина. Меж зелёных склонов невысоких холмов круглые, словно блюдца, смотрели в небо пять голубых озёр. Вокруг каждого густо зелёным кудрявым кольцом разрослись деревья и кустарники. А дорога, по которой они ехали, сделав лихой завиток, входила в деревеньку.

– Вон, вон, видите? – не вытерпел и поднялся на ноги городской голова. – Жёлтый дом, как игрушечка стоит!

И столько радости звучало в его голосе, что Аким Евсеич тоже невольно стал всматриваться вдаль. И действительно увидел двухэтажный барский дом, окружённый, по-видимому, парком, парой флигелей по бокам и ещё какими-то постройками, рассмотреть которые пока было невозможно.

– А девки, Аким Евсеич, какие девки в Озерках! – жарко зашептал в самое ухо бывшего писаря городской голова.

– Так ведь… грех непростительный! – смутился Аким Евсеич.

– А вот пусть тот камень в нас кинет, кто без греха! – ёрзал на сиденье Пётр Алексеевич.

– Ждут, наверное, вас, жарят, парят, баньку топят, – перевёл скользкую тему Аким Евсеич.

– Ан нет! Не угадали. Я, так сказать, как снег на голову – нежданно-негаданно! Уж проверка – так проверка!

– Да-а-а… – немного растерялся Аким Евсеич, не любивший никаких сюрпризов и неожиданностей. Тем более тут, как ему казалось, ничего хорошего ожидать не приходилось.

Тем временем повозка подкатила к барской усадьбе и остановилась возле ворот, которые, казалось, были выполнены из кружев, а не из тяжёлого и хрупкого чугуна. Поражённый красотой этих ворот, Аким Евсеич поинтересовался: не один ли и тот же мастер выполнил эти ворота и те, что ему Пётр Алексеевич «сватает»?

– Нет. Эти ровесники моего деда, он их ставил. А твои, – как о решённом вопросе высказался голова, – внук того мастера делал. Дед по чугунному литью мастер был, а внук, вишь, в ковку ударился.

– Это же сколько будут стоит мои ворота? – ужаснулся Аким Евсеич. – Не придётся ли мне их пожизненно отрабатывать?

Городской голова кашлянул в кулак, хитро улыбнулся:

– Ни боже мой! Ну когда по-дружески вот так съездим вместе с ревизией. Опять же природа, отдых, ну и грешные дела, разумеется.

– Пётр Алексеевич, куда мне такие?

– Слышал я, граф Сташено-Дагомышский за ремонт своего дворца взялся…

– Так ить там каждая копеечка на счету.

– Оно так. А ворота у него на въезде проржавели. Того и гляди рухнут да кого из гостей придавят! Я тебе новые по сходной цене отдам. А уж там как вы с графом между собой договоритесь – моё дело сторона. Чистая выгода и тебе, и ему, – и тут голова сменил тон на недовольный: – Да что же это такое? Привратника – след простыл! Где обретается душа беспутная?! – указал тростью на располагавшуюся возле ворот сторожку. – И из дома видать подъездную аллею!

– Так, наверно, редко открывать ворота ему приходится. Вот от скуки и направился куда-никуда. А на аллею мы пока не въехали, – но договорить Аким Евсеич не успел, по той самой аллее опрометью мчался мужик.

– Смотрите-ка, хватились!

Следом, хоть и не так прытко, размахивая веником, бежала деревенская баба, по виду будто даже крупнее мужика.

– Ишь как засуетились! – сбежавшаяся к крыльцу прислуга наконец рассмотрела за воротами повозку. К воротам спешно направился небольшой мужичок. Приблизившись и узнав хозяина, бегом кинулся открывать ворота, да так заторопился, что обогнал бежавшего впереди мужика. Тот от неожиданности запнулся на ровном месте и рухнул лицом наземь. Тут его и догнала баба с веником.

– Похоже, не до нас им, – не в силах скрыть улыбку, Аким Евсеич добавил: – Сами желали сюрприза, – и осекся. – Э… похоже, это Егор Петрович… ваш… новый управляющий, – вытер мгновенно вспотевший лоб. Неужто каких дел натворил? Да назад вернётся? Только этого не хватало!

– Марфа, чёртова кукла, – совсем не зло строжился Пётр Алексеевич, – это с чего ты своё начальство веником лупцуешь?

– Батюшки мои, Пётр Алексеевич, свет вы мой! – бросив веник прямо на голову Егору Петровичу, кинулась целовать руку городскому голове. И хоть одежда на Марфе была деревенская, но чистая, богато вышитая, и видно, что грязную работу этой Марфе выполнять не приходилось.

Егор Петрович тем временем, поднявшись с земли, красный, как варёный рак, отряхивался от пыли. От удивления Аким Евсеич замер на манер каменной статуи. Где это видано, чтобы в имении управляющего так обихаживали? А хозяин и глазом не повёл, только усы расправил да облобызал устроительницу побоища.

– Ладно-ладно, в доме разберёмся, – пресёк голова всякие попытки объясниться со стороны Егора Петровича. Но взглядом окинул и аккуратно скошенную траву, и чистую аллею. Крыльцо дома также показывало прилежность управляющего: чисто выметенные ступени вели к дверям, открывшимися бесшумно и легко. В доме тоже был полный порядок. Так что если бы и возникло желание придраться, то и не нашли бы к чему.

Обильный ужин, сдобренный сливянкой местного приготовления, поверг Акима Евсеича в расслабленное состояние духа. Не в силах противостоять природе, он вышел на веранду и, вдыхая чудный деревенский воздух, устроился в мягком кресле возле настежь распахнутых дверей, выходивших в сад. Как задремал, сам не заметил. Сквозь дрёму ему слышался странный шёпот и сладострастные звуки.

«Это ж надо, как деревенский воздух против городского силён? – думал в полудрёме Аким Евсеич. – Поневоле согрешишь. И сны, и мысли грешные…» – но тут вдруг встрепенулся. Ну не могли такие звуки в мыслях происходить! Окончательно выйдя из дремотного состояния, Аким Евсеич прислушался. Напротив веранды пряталась в густых плетях вечнозелёного плюща небольшая беседка. Вот оттуда и доносились обрывки сладострастных звуков.

И тут Акима Евсеича осенило: «Не иначе как Егор Петрович какую-либо девицу обихаживает. За то и получил веником от её мамаши. А вот я его сейчас! Всё-то ему неймётся!» – подумал так и стал аккуратно пробираться к этой самой беседке, решив вначале узнать, как далеко там дело зашло. А там уж видно будет. Главное, чтоб Пётр Алексеевич не раздосадовался на такое поведение управляющего да не выгнал его взашей. Подкрался Аким Евсеич к беседке и замер за густыми ветвями. И тут слышит, как женский голос кавалера голубем сизокрылым величает и жаркие слова говорит, призывая переместиться из беседки на сеновал.

– Мало ли кого сюда принесёт? Да и неудобно тут.

– А помнится, прошлый раз очень даже удобно получилось, – хохотнул мужской голос. И таким знакомым показался Акиму Евсеичу этот голос, а из знакомых здесь городской голова да бывший пимокат. Ну не голова же в беседке тешится? Не иначе Егор Петрович! И Аким Евсеич, не медля более, решился! Со всей прыти оббежал беседку и заскочил внутрь с криком:

– Ах ты, кот блудливый! Так вот за что тебя ве… ве… веником… – и поперхнулся на полуслове. Прямо напротив его две белые филейные половинки нижней части мужского тела в объятии женских ножек на мгновение замерли, и оба тела грохнулись на пол. Он, не имея возможности подняться в спущенных штанах, она, запутавшись в широких складках вышитой юбки. Это были городской голова и та самая крестьянка, что обихаживала бывшего пимоката веником. Аким Евсеич в растерянности проронил:

– Господи, да что ж это за напасть такая на меня? Сначала сына в беседке застукать сподобился, так балясиной прилетело. Теперь вот отца его… А прилетят, однако, кованые ворота.

– Ты… никак молишься, чего-то там про отца и сына шепчешь? – потирая ушибленные колени, спросил Пётр Алексеевич. – Тоже мне, святой дух выискался!

– Простите, Христа ради, я… я подумал совсем о другом человеке.

– Ну чего встал? Испортил всю обедню! – и, повернувшись к своей даме, добавил: – Пошли, однако, Марфа, и правда на сеновал! Не дадут тут нам покою!

На подкашивающихся ногах вернулся Аким Евсеич на веранду. Это ж надо так подсуропить самому городскому голове? Зато теперь ясно, как белый день, в кого Алексей Петрович пошёл! А Натали всё вздыхает украдкой! Нет, принуждать дочь, конечно, не дело, но совет родительский не связывать жизнь с блудливым котом он дать вправе и даже обязан!

Только устроился Аким Евсеич в прежнем кресле да пропустил рюмку холодненькой водки под маринованный опёнок, как из комнаты на веранду бочком вошёл Егор Петрович. Весь его вид говорил о том, что дело у него к Акиму Евсеичу неординарное и крайне волнительное.

– Чего тебе, Егор Петрович? – спросил Аким Евсеич. И вроде не было после пережитой истории никакого желания у Акима Евсеича вести разговоры-переговоры, но и кто знает, как дальше обстоятельства обернутся? А дело и у него к Егору Петровичу имелось.

– Помощь ваша нужна. Вам это ничего не будет стоить, а уж я в долгу перед вами не останусь. Помните давешнюю картину, нелицеприятную для меня?

– Да уж, отличился, нечего сказать! – покачал головой бывший писарь, а сам подумал: лучшего времени поговорить о халате, закопанном на могиле зятя, не придумать!

– Всё из-за Катеринки. С веником – это матушка её меня… значит…

– И за что сподобился?

– Любовь у нас с Катенькой. С обеих сторон – и с моей, и с её… значится.

– Жениться собираешься? А матушка её против?

– Матушка пока против, но согласится. Куда как охотно согласится.

– Да-а-а? – начал догадываться Аким Евсеич, к чему дело бывший пимокат клонит. – Ты управляющий в богатом имении, не последний человек! Так что за счастье дочери должна счесть такого зятя.

Про себя Аким Евсеич даже трепет радостный почувствовал, ведь не это ли главное – оженить пимоката вдали от Бирючинска?

– Тут дело такое… Катерина дочь не только той крестьянки с веником, но и… Петра Алексеевича.

– А-а-а… – тут у Акима Евсеича всё разложилось по полочкам. И главное вспомнил: ведь ещё когда сватал пимоката городскому голове на должность управляющего, тот говорил, что в имении живёт девушка, воспитанная, как настоящая барышня, и отец её очень уважаем в этой местности. Будучи человеком практичным, Аким Евсеич решил, что городскому голове услужит, пристроив незаконнорожденную дочь замуж. Да не абы как, а к вполне приличному человеку, каким вполне обоснованно считается Егор Петрович. А история та с веником… так вряд ли Пётр Алексеевич осудит, сам не промах. Это с одной стороны, а с другой – пимокат на веки вечные привязан будет к Озеркам, да ещё обязанным будет по гроб жизни Акиму Евсеичу.