Бессердечный

– Давно хотела с тобой посоветоваться, но после того как ты покритиковала встречи с Кириллом…

– Было дело, скажешь зря, а вижу: права была. Но разговор всё же не о нём.

Они зашли в гостиную и ступили босыми ногами на мягкий узорчатый ковёр и, не сговариваясь, облокотились на диван, расслабленно расставив ноги. Гостиная была большая, и всё свободное место занимал ковёр, а в остальном кроме стола, зелёного дивана и домашнего кинотеатра ничего не имелось. Подруга выслушала Киру, та была эмоциональна и раздражительна, но смогла вовремя остановиться и замолчать. Роза обняла её и сказала, что всё идём по течению жизни. Кира сейчас проводник – некая связь между тем, кто знает правду и тем, кто её не ведает и не воспринимает напрямую, и чем сильнее связь наладил проводник с незнающим правду человеком, тем меньше времени потом потребуется на передачу данных. Осталось не так много процентов, как кажется. Кира начинала засыпать под её слова, они настолько едко врезались, впечатывались на подкорку сознания, что когда черноволосая, похожая на цыганку девушка говорила и успокаивала, словно валерьянка, Кира заснула.

– Всё идёт по плану, но не нашему, Кира. В жизни бывают курьёзы и мы их решаем, но как заметишь – жизнь не обманешь, если у неё в планах отнять у тебя всё, что ты имеешь, включая твою память – она отнимет, но чтобы одарить тебя большим. Она всегда отнимает взамен чего-то. Баланс важен и даже она не имеет права его нарушать, – девушка укрыла подругу одеялом, – стащила его с дивана, – и ушла в комнату работать над фильмом.

А когда Кира проснулась, она не сомневалась, что всё идёт по плану, не злилась, и взгляд наполнился надеждой и любовью. Девушка встала, положила одеяло на место и зашла к подруге, предварительно закрыв глаза рукой: она попрощалась и ушла, захлопнув дверь. Роза, увлечённая работой над фильмом, даже не вышла её проводить.

Глава 2.

1

Я только сейчас понял, что время относительно и исчисляться может не только часами, но и ощущениями. Может час пройти, словно секунда и ты почувствуешь секунду, а может целый час длиться как день. Всякий раз, когда ты думаешь, что день близиться к концу – часы настырно показывают два часа дня. Я жаждал дня, когда всё вспомню, но сильно боялся, что до операции этого не произойдёт. Это вгоняло меня в ужас, который наседал на меня как чёрная каракатица, как чужой из фильма. Всё что угодно, но вспомнить мне нестерпимо хотелось сейчас, до операции, в эти восемь дней, будто другого шанса не будет. Вспомнить тот день – своё день рождения, я должен был увидеть, узнать сам, кто виновен в этой трагедии, кто за всё в ответе и чтобы больше не ходить с недоумевающим видом, мол, ну что поделаешь, я же ничего не помню и кивать в ответ, словно болванчик: пустой и глупый.

Первые два дня я потерпел поражение. Провёл эти дни в комнате, где всё осталось, как и было: двойной ряд полок по периметру, балкон лично мной отвоёванный у родителей, – это я помню отчётливо, как закатывал истерику, но это не помогло, и тогда я придумал выиграть балкон у отца в стрельбе, – деревянная кровать и наполовину сломанный стол. Войти в эту комнату и определить, чем увлекается человек, не составляло труда – в глаза сразу же бросались книги в беспорядке и арбалет на стене возле балкона, чёрный полуавтоматический. Вот тогда-то наивно и решил, что у меня получится вспомнить всё без Киры, ведь арбалета на стене не было, он всплыл в моих воспоминаниях, а на самой стене осталась лишь выцветшая часть обоев и доказывала его присутствие в прошлом. За эту нить я вцепился и с неистовой кропотливостью докапывался до памяти, а арбалет в эти два дня стал главной зацепкой в расследовании: я пытался узнать о нём всё что мог кроме того что уже знал. Мне точно его подарили, и я пытался вспомнить, где и когда это произошло, что я чувствовал и главное – увидеть лица этих ребят. Сначала уединился в комнате, но туда вскоре пришла мама и спросила про моё самочувствие, но я не прореагировал на её присутствие, продолжая визуализировать свои ощущения, связанные с арбалетом, пытался увидеть всё в живую. Мама своим присутствием прервала связь моих ощущений и воспоминаний, мне пришло решение укрыться от всех на заднем дворе дома.

Я вышел из дома, побродил по поляне и уткнулся в довольно уютное место – уступ под зелёным окном кухни и я сел на него. Где-то я слышал, что в холоде человеческий мозг лучше соображает и подумал, что зимой мозг должен работать как нельзя на лучше, по крайне мерее я на это понадеялся. Сидя, я вспоминал, чему учила меня Кира: «Можно по-разному вспоминать, но мы будем использовать визуализацию и ряд твоих ощущений от тактильных до слуховых и визуальных, порой даже вкусовых, как с томатным соком. Но способ довольно прост только для тех, у кого хорошая фантазия, но я уверена, что тот, кто читает книги, уже немного ей владеет», говорила она. Ещё тогда я отнёсся к этому методу серьёзней, чем к любому из бесед с психологом Николаем Николаевичем. «Для исполнения метода нужен внутренний толчок, искра, изменение. Вот почувствовал ты, что так уже случалось с тобой или ты уже делал что-то в таком темпе, говорил о том же, о чём сейчас, а может тело на автомате выполнило действия, которые ты никогда осознано не делал – тогда замри, в прямом смысле, захвати эти мысли, чувства и действия в сознании и сделай так чтобы они стали центром на данный момент. Понял? А потом старайся представить себя в пустом пространстве, но продолжай держать этот момент и ощущение в себе. И в этот момент спроси себя, главное не жди ответа, не желай его. Спрашивай, например: где это со мной было, когда? Задавай вопросы пока не получишь ответа, а если не получится, значит этот момент не в мысленной памяти, а в другой – по ситуации ты сможешь понять. Чтобы вытащить тактильные воспоминания, ты представь действие и позволь твоей памяти дорисовать воспоминание, главное внимательней смотри. Тактильные воспоминания сильные и их можно выудить, а вот слуховые, вкусовые – сложнее. С этим я не помогу».

Арбалет я представил в пустом помещении своего мозга вместе с собой и отчётливо спросил, где его получил. Ответ получил не сразу, точнее осознал, как осознавал, что сижу на уступе под окном, как то, что было явно и не оспоримо, как упавший на голову снег с крыши, вот прямо сейчас. Мне подарили его на день рождения в двенадцать лет. И я уверенно повторил вопрос: кто мне его подарил? Тут с болью в голове забились стопки памятных листов: негодуя, моё сознание попыталось внушить мне неудобство в пространстве – внезапный холод, который до этого я не чувствовал. Сознание отвлекало меня и пустая комната начала колебаться, с треском, но всё же дала мне понять – дарили друзья, на этот раз я увидел маленький кусочек картинки, он промелькнул в голове, так быстро, что деталей рассмотреть не удалось. Но сдаваться не желал, продолжил держать себя в пустой серой комнате вместе с арбалетом, смотрел на него, как будто он мне должен и крикнул: как их зовут!? И вы не поверите, пришлось бороться и держаться в комнате вместе арбалетом в руках, пока сквозь меня просачивались еле слышные имена, точнее части от них, но ни одно не пронеслось в полном размере – моё сознание и разум блокировали сами себя. Вырывал я только безобидную часть информации, которая, видимо, не сможет навредить, а всё остальное ускользало, веяло опасностью и не давалось в руки. Я понял это и нарушил правило номер один: у себя в голове никогда не кричи – это опасно! Да, закричал от негодования, что не мог пронять кто эти – Имон, Сион, Кир, Иил – я сам над собой издевался в тот момент. Имена, вспомни их имена! Меня выбило на поверхность, как пластиковую пробку, которую безуспешно пытались потопить. Но я всё ещё оставался в уединении и воинствующе пробивался в пустую комнату, не допуская никакой лишней мысли. Вы не представляете, как сложно не думать хотя бы минуту! Но вдруг, когда я почти подобрался к двери, мельком заметил, что она не такая, а обвита зелёными корнями и мхом и из-под двери вылетали жухлые листья, на меня обрушилось страшная физическая боль – закололо сердце и запульсировал, бешено висок. Я открыл глаза и обнаружил, что стемнело, и дом освещался фонарями от дороги, а место, где сидел, высвечивалось зелёным квадратом от окна – на кухне что-то готовили, и мне захотелось поесть, немного отдохнуть – голова гудела, и казалось, что там рой, нет, целая армия разъярённых пчёл. Вот такое времяисчисление – резинка с различным натяжением.

2

Время летело, а память боролась со мной как с врагом. Я извёлся – сон пропал и ночью продолжал попытки разбить блок. Злясь, я повторял один и тот же вопрос, от которого чувствовал беспомощность, от неё воротило, так что убежать от себя стало реальным выходом. Но саможелением заниматься не мог, сильнее и сильнее наседал на мозг. Почему не можешь вспомнить, что тебе мешает, зачем так долго скрываешься сам от себя правду? Переизбыток мыслей заставил проснуться и на этом самокопание не кончились. Вдруг я точно понял, не всё мы можем сделать в одиночку. И я задумался над этим, серьёзно сосредоточился: а как с Кирой? Когда ты с ней ты не думаешь ни о чём кроме того про что мы говорим здесь и сейчас. С ней ты видишь краски природы под новыми, немного двоякими углами, с ней легко вспоминать. Ты сваришь ей какао просто так, в магазине в корзинке с продуктами всегда окажется пачка вкусного печенья или шоколадка – незначительный вес сладостей, которые сам не ешь, но в корзинке они будут. Не зная зачем, ты притащить домой старый плёночный фотоаппарат Conon с запасной плёнкой в тюбиках, как из-под гуаши – просто чтобы увидеть улыбку и улыбнуться самому. Я не знаю того человека, по которому скучаю. Но с ней он понемногу возвращается, тот, кто был до меня.

– Кира! – звал я из коридора, она прибегала и спрашивала: «Что?», как обычно. Мне как раз вспомнился момент, когда в конце осени я принёс в подарок не просто сладости. В раздумьях я достал из кармана коричневый чехол и аккуратно, словно бомбу положил на невысокую тумбочку, над которой висело в прямоугольной серебристой раме зеркало. Кира смотрела на меня лисьими глазами.

– Это тебе, – сказал я, наконец, когда вешал куртку за крючок. Кира резво распаковала фотоаппарат, рассмотрела до винтиков, и, прыгая от неизвестной радости, обняла меня.

– Спасибо, Вильям! Он ещё рабочий, на нём винтажные нечёткие снимки отлично выйдут.

– Ты говорила, что снимала мусорку на предмет красоты, – подковырнул я, делал так всегда.

– Было много вариантов, но, – Кира рассмеялась, вспомнив этот случай, – всё-таки мусорка опровергает мою теорию о красоте этого мира.

– Мне показалось, ты показываешь только красоту природы? – удивился я.

– Да что это я! – Кира окунулась в фотоаппарат, – Шучу! Природа без человека прекрасна в любом случае и это неизменно, это я уже доказала в коллекции «Без людей», теперь доказываю: может ли мир быть весь красив, вместе с людьми.

– И как успехи? – я тащил пакеты с едой на кухню, и Кира поспешила за мной.

– Положительного влияния людей не обнаружила, – она помогала выкладывать продукты и с недовольством обнаружила, что выходные у меня не скоро, а у неё намечался некий социальный эксперимент. Так я и не узнал о том эксперименте.

Стояло шестое февраля, ещё сильно морозило и задувало снегом, изредка проклёвывалось солнце сквозь заснеженное небо. Я не думал о том, что осталось всего четыре дня – главное на сегодня стало вернуть доверие Киры, без него мне не справиться. Всегда когда она мне помогала я узнавал что-то новое и непременно важное, чем предыдущее, и если не получал ответа на заданный вопрос, то мы подступали окольными путями и часто добивались результата. Сейчас мне нужен был такой результат во что бы то ни стало, от этого внутри переворачивались русла рек, которые до того беззаботно плыли в заданном им направлении – а теперь им указали новый путь и заставили ускориться.

Киры не оказалось дома, и я ушёл дожидаться её во двор, что-то подсказывало мне – придёт она не одна. Да так и вышло: она зашла в подъезд с Кириллом в привычном темпе, весёлая и довольная, но именно это меня и напрягло. Не было в этой картине правды, иллюзорностью пахло за версту. И это различие между реальностью и представлением ушло сразу же после того как я напомнил себе зачем я вернулся. Присутствие рыжего наглеца разожгло во мне огонь, на который чуть дунет ветер – он сам решит, что делать с жертвой. А я-то знаю, что произойдёт, поэтому запихнул огонь поглубже – расточаться на него было бы верхом глупости, когда целью являлось примирение и к моему внутреннему удивлению и изумлению неуместное в отсутствии обид. Неприятное чувство дежавю настигло на лестнице вновь: Кирилл ещё обнимал Киру и в момент, когда она хотела закрывать дверь, я окликнул их, и как назло внимание обратила не она. Не то чтобы я издал воинственный кличь и размахивал боевым знаменем, нет. Вид имел вполне дружелюбный, даже улыбался, но Кириллу так не показалось, он злобу и не попытался скрыть.

– Снова разбираться пришёл? Ты в прошлый раз так и ничего не понял? – он с самого порога при Кире оттолкнул меня.

– Да подожди ты, я не к тебе пришёл! – опешил я и отсёк следующую попытку столкнуть меня на лестницу. А Кира смотрела на всё расфокусированным взглядом, как будто не имел к происходящему отношения.

– Вильям, глупый ты, – с какой-то внезапной среди всего прочего жалостью сказал он и опустил глаза, как родитель уставший добиваться от ребёнка осмысленности, которая придёт позже.

Я вовсе не понимал что происходит, но его тон колыхнул во мне множество рецепторов – запустил неведомую мне реакцию, и по мне прокатилась волна. Не знаю, волна чего это была, только дурно стало, как перед плохим событием. Оно случится, но когда, неизвестно, а ты уже чуешь его запах, ощущаешь дрожь.

– Кира, почему ты молчишь? – попытался подойти к ней, её друг уже не вмешивался. Я захотел обнять её и сказать, как рад её видеть, как соскучился, всё сказать в одном прикосновении, но она промолчала, чего-то опасаясь, и ушла в квартиру. Глаза её еле заметно блеснули, и видно было – она не хотела уходить и возможно даже улыбнулась, если бы не он. И я обозлился на него, на мир, на всё что было и стало всё равно, что там в прошлом – важно что сейчас я стою и теряю ту, что заменила мне воспоминания. Думать ни о ком больше я не мог. Я со всей злостью толкнул Кирилла, и что-то напомнил мне этот тычок: в голове вспыхнул темнеющие деревья, что напугают даже взрослого, компания молодых людей примерно одногодок, было темно и не понятно кто они. Но наваждение не отступило, оно нахлынуло с новой силой, когда он ответил тем же.

– Уходи! Не веди себя как ребёнок, пора бы повзрослеть!

Я опешил, почему он говорит со мной как со старым знакомым, нет – его интонация утверждала, что знает меня он давно. Что-то не давало мне вредить ему, будто не на него я злился, а он завёлся.

– Да кому нужно была твоя отчётность и правильность? Так и будешь ничего не замечать вокруг себя, святоша-Вильям…

Он повернулся ко мне боком на долю секунды, его шарф сполз под пальто и оголи шею и я увидел родимое пятно – рыжий крест, знакомый до боли, он врезался в мою память, ну конечно я знаю его таких людей не забывают, таких уже не стереть из головы, как не старайся. Меня затянуло в тёмное холодное видение, и я увидел его, как он успокаивал темноволосого парня, что накидывался на меня с яростью, а потом, потом я вспомнил откуда такой тон… Он бежал к машине скорой помощи, а я был пригвождён к дереву. Пробежала опустошающая рябь, я начал задыхаться, а мне твердили врачи – не волноваться, ни в коем случае. Резко закололо сердце, глотая, как рыба воздух, я потерял землю под ногами, она ушла внезапно и легко. Последнее что я увидел – это Кирилла, своего лучшего друга, как он стоял надо мною и пытался помочь, но я закрыл глаза, показалось, так станет легче дышать, пока в голове отчётливо билось чувство предательства. Вспомнить, что у тебя были друзья и тут же увидеть, как они поступили с тобой, ощутить вновь, так внезапно и явно, будто я оказался вновь тем вечером по настоящему приколот к дереву собственным другом, один из которых, стоял рядом и пытался помочь. Никогда не знал, как вернуться воспоминания. Они нахлынули вовсе не извне, а заполонили меня изнутри чётким осознанием, как будто прорвало плотину, и вода бешено хлынула во все стороны, снося всё на пути. Лес, надвигающийся вечер, окутывающая испугом ссора – видение прокручивалось раз за разом, наполняя меня, и я фактически ощущал, как сильно колит в груди, как пульсирует от негодования и горит висок. Фантомная боль стала реальна, и пошевелиться я уже не мог, и оставался пригвождённым к дереву в лесу, окружённый друзьями, они испуганно смотрели на меня, будто видели мертвеца. Первым в темноту, прорезаемую фарами скорой помощи, ушёл Симон, я знал его с самого детства, и от этого стало только больнее, а за ним тихо как тень исчез Дмитрий – самый тихий и спокойный парень, и со мной остался лишь Кирилл, до конца.

Глава 3.

В предоперационной палате города Заречного напротив окна на шатающемся старом коричневом стуле с ещё целой спинкой сидела Кира. Она укуталась в плед, принесённый Кириллом: в верхней одежде в палату не пускают, а тут довольно холодно. В помещении стояла неуютная атмосфера, но Киру это перестало волновать ещё вчера, она не спала уже два дня и не выходила из палаты. Только, когда приходили родители Вильяма, она виновато отходила к окну, но всё же оставалась в помещении. Сейчас она решилась поговорить с ним, но передумала и попросила Кирилла принести из её дома единственную не прочтённую его другом книгу.

Кира сидела на стуле и при дневном не обжигающем глаза свете читала:

– Гадюка была красивая: толстая, тугая до кончика хвоста оплетённая замысловатым узором.

Вильям тихонько приоткрыл глаза, делая всё неспешно, услышал знакомый голос, попытался определить, где он и, поняв, ещё немного полежал с закрытыми глазами, слушая книгу. Больной не захотел говорить и обращать на себя внимания.

– Она жила здесь всегда, сколько я себя помнила. И всегда я говорила ей одни и те же слова, – Кира подняла взгляд на Вильяма и, почувствовав изменения, отложила книг к нему на кровать.

– Женщины к слову захватывают зрением больший ракурс, – она лукаво улыбнулась и нависла над ним, наблюдая за его кирпичным лицом. Он по-прежнему не шевелил не яблоками глаз, не ушами, его губы ничуть не шелохнулись. Кира на секунду допустила что ошиблась, но куда там – она доверяла своим ощущениям, слушалась их. Девушка запустила руку в его чёрные волосы, нежно погладила, обвила лицо:

– Я видела, ты глаза открывал, – сказала она неуверенно.

На лицо натянулась улыбка, глаза медленно с неохотой открылись: жёлтые с янтарным оттенком, он молча потянул к ней руку. Они смотрели друг на друга предоставляя возможность оппоненту выговориться первым, но молчание слишком затянулось. Вильям держал Киру за руку и ничего не говорил, он не хотел говорить – хотел слышать, и от этого могло показаться, что от такого гиблого места, как эта больница можно было потерять дар речи. Но на дырчатые стены он вовсе не смотрел, если только не умел видеть сквозь чьи-то карие глаза.

– Ты прости, что сразу не сказала: мы, я с Кириллом не пара.

Вильям не отводил от неё взгляд.

– Мы сговорились. Да, вот так! – Кира начинала краснеть. – Чтобы тебе помочь. Помнишь социальный эксперимент, в который…

После слов, что Кира не пара с наглым рыжим парнем – улыбка Вильяма стала ещё шире. Он притянул её к себе и всё, что она бубнила, стало для него не важно, он обнял, прижал к себе её, так сильно, как смог; он гладил пушистые волосы, запускал в них руки и тёрся об них щекой как кот. Но Кира не смогла молчать, понимая, что обязана сказать всю правду – по-другому её совесть не отпустит.

– Мы вывели теорию, что вернуть память можно ещё одним способом – приблизить человека к той ситуации, в которой он её потерял.

Вдруг совсем неожиданно прозвучал вопрос.

– Так ты на меня не злилась?

Но вместо ответа она поцеловала его: зачем объяснять, то, что можно выразить действиями? Бесцеремонно в дверь вошёл Кирилл – озабоченный, хмурый, он держал в руках стопку фотографий и перебирал их. Когда он увидел, что друг очнулся, вся озадаченность и хмурость прошла и сменилась радостью, он подошёл к кровати, сел на корточки и начал показывать их другу.

– Это – наш штаб, – сказал он заинтересованно. На фото, довольно старом, порядком выцветшем красовалось полу выжженное грязно-жёлтое поле, а в середине треугольное дерево: его корни разрослись в длину, а поломанная крона стала навесом. Вильям не успевал говорить, что помнит, то или иное место, как Кирилл показывал новую фотографию. И общее фото на фоне его дома, и экскурсию в музей искусств с классом 7б, на которой ребятам явно не было интересно, и фото возле бара, и с соревнования по стрельбе из лука. В последнюю фотографию он вцепился и уставился на скопление мишеней и еле заметную фигуру себя в бело-синей форме и многозначительно произнёс: «А, помню, здесь я занял четвёртое место по району, только начинал заниматься. Сильно ещё расстроился, что не первое – меня Фомин Влад обогнал из соседнего класса». Кирилл не переставал удивляться и радоваться, но фотографии кончились, и в руках у него осталась лишь одна.

– А эту фотографию я сделал на память, чтобы помнить ради чего я на хирурга поступил, – сказал он с грустью и протянул с какой-то неуверенностью эту последнюю фотографию. Кровать завалили пёстрыми снимками, словно очистками от семечек. Кира смотрела их вместе с ребятами, попутно складывала на место в аккуратную стопку. Все затихли: на фотографии Вильям лежал в коме, окружённый аппаратами, искусственно поддерживающими жизнь, включая кислородную маску, а рядом сидел друг и держал его за руку.

– Родители попросили, чтобы я больше не появлялся в больнице.

Кирилл взял фотографию назад и вложил во внутренний карман пиджака.

– Я знаю, что козёл и бросил тебя, что не смог остановить Симона. Но кто же знал, что так получится.

–Бросил? – удивился его друг. – А что ты здесь делаешь? Кто всё это разыграл, этот спектакль? В театр тут же перехотелось! – Вильям привстал, он улыбался. – Ребята, я всё прощу, но только тому, кто это заслужил, – он протянул руку другу, крепко пожал и обнял его.

– Ты же всё вспомнил? – озадачился Кирилл.

– Кто его знает!? То, что хотел – вспомнил… – он посмотрел на одну из общих фотографий с отвращением и мерзостью и откинул её, – то, что хотел.

– И ничего большего?

Кира пододвинула стул ближе, усталая за два дня облокотилась на колени Вильяма, он погладил её по голове.

– Да почему же ничего! Много чего. Для начала себя вернул: чувствовал раньше, что из меня кусок выгрызли, да так и оставили, а сейчас всё зажило, и кусок этот нарастили и хотя от этого нелегко, стало лучше, намного. Лучше знать даже то, что тебя загнали в кому друзья, чем всю жизнь слушать это от других людей и не верить. Кира, она солнышко – не знаю, как, но она смогла мне помочь, не без твоей помощи, конечно.

– И куда дальше помнишь? – Кирилл за время разговора успел помельтешить по маленькой комнатке и стоял возле выхода, держа руку на дверной ручке советских времён.

– Истфак, как и задумывалось. История дружит со всеми науками, а науки дружат с историей, вот так, – он улыбнулся так, как улыбался до всей этой истории – искренни. – А где чёрный питон, куда он подевался после того дня?

– Ни питона, ни Симона и Дмитрия, оставь их в прошлом, Вильям. Ты, наконец, здесь и сейчас, цени это, мы все теперь – здесь и сейчас.

Эпилог.

Свобода прежде всего начинается изнутри – кто бы что не говорил, ты не свободен, пока ищешь себя и тянешься за прошлым, пытаясь выудить из него нужное, что потом может оказаться крайне неприятным. Но разве стоит сдаваться на полпути? Вот и я о том же – это так же зря как покупать совсем ненужную тебе вещь: она остаётся, а того что требовалось не будет, и это скажется потом – брешью или нехваткой. Да и свобода разная бывает, и заточение – многообразно. Страшнее, когда преград нет, и мы всё придумываем, чтобы только не заморачиваться и не трудиться. А признаться себе в трудности не у каждого духа хватит. Но и этого мало, поверьте! Мало признаться себе, с этим ещё делать что-то нужно. Мыслители всегда остаются позади деятелей; дела остаются, а мысли, насколько бы они не были гениальны, развеются, как туман после восхода, исчезнут за обладателем, если только он не увековечит их в книгах или научных трудах. А дела останутся. И мне осталось творить дела и понимать, что для тебя главное – к чему ты идёшь? Операция прошла успешно, теперь я вполне здоровый человек и бояться пока мне нечего. Я, правда, рассказал бы вам о том как она проходила, если мне не было так неприятно вспоминать, ведь и на этот раз я всё видел. Берегите себя, это важно – не хочу, чтобы вы оказались в таких вот ситуациях. Почаще раскрывайте глаза, думайте – это не постыдно, наоборот избавит вас от искусственного мира и людей, от этой фальши, которую лучше избегать, как мошенников, от самообмана, от него не так просто избавиться, но постараться всё же стоит. Всё удивлялись, почему я выбрал историю, а не спорт. Это, конечно хорошо, но душа к профессиональному спорту у меня не лежит, для удовольствия пострелять ещё можно, учиться новым техникам могу тоже только для себя. Другое дело история – вот к чему душа тянется, учить – это не самообман, а выбор.