Опасная близость

– Я в тебе вижу себя в молодости, – усмехался папа, разливая по рюмкам жгучий, янтарный коньяк. – Такая же хватка, такое же умение чувствовать, куда нужно вложиться, а куда – не стоит.

Мне пить никто не предлагал, маленькая же ещё. Плевать, что мне уже двадцать лет. В глазах папы единственная дочь всегда была крошкой. Впрочем, я и сама хотела оставаться трезвой. Чтобы смотреть, запоминать, впитывать.

– Саш, как у тебя в институте дела? – спросил отец, и Богдан тоже обратил на меня свой взор (причем сделал это так, словно до этого и не замечал моего присутствия).

– Да нормально всё, – я поковыряла в тарелке вилкой. – Как там еще может быть?

– Она у меня скромница, а сама без единой тройки учится! – похвастался перед Мельниковым отец. – Не дочь, а сокровище. Всё налету схватывает, когда-нибудь погружу её в бизнес, будет, кому его передать. А сам уеду в деревню, коз разводить. Всегда мечтал. Короче, хорошо, что дочь такая уродилась.

– Дим, не сглазь! – шикнула мама.

– А если я не захочу заниматься твоим бизнесом, пап? – я мило улыбнулась, но голос был строг. – У меня могут быть другие цели в жизни.

– Ну, тогда мужа тебе найду, у которого цель будет всего одна: приумножить наши доходы, – отмахнулся папа, не став спорить. – Будет он всем заправлять, а ты дома сиди и свои женские дела делай.

Я мельком глянула на Богдана, словно надеясь на его реакцию, и тотчас порозовела, потому что мимолетная фантазия завела меня совсем не в ту степь. Какое замужество? Мы даже не делали ничего, только целовались – ни на шаг дальше не зашли.

Я сама не позволяла нашим отношениям развиться в иной плоскости, а Богдан не торопил, не напрашивался, не предлагал срочно переночевать у него. Он ждал, и мне нравилось, что мои чувства ему интересны.

Мужчина оставался равнодушным.

Вечер подходил к концу, часы давно застыли на одиннадцати.

– Я поеду, – сказал Мельников, когда десерт был ради приличия съеден, и беседы закончены.

– Куда?! – отец возмутился. – Ты же выпил! Глупостей не говори, оставайся у нас, мы тебе в гостевой постелем. Да, Ир?

– Конечно, – улыбнулась мама. – Встанешь, позавтракаешь и уедешь завтра. Куда сейчас-то спешить.

Богдан покачал головой.

– Я закажу такси, а машину заберу завтра. Не хочу пользоваться вашим гостеприимством.

– Богдан, не сходи с ума. Ты нам не помешаешь, а мне будет спокойнее, если ты отоспишься у нас.

Он мимолетно глянул в мою сторону, словно подумав о чем-то отвлеченном и от отца, и от выпитого алкоголя.

– Хорошо, спасибо, – кивнул.

Мама ушла застилать кровать, а когда вернулась, Мельников поднялся, ещё раз поблагодарил папу за прием и сказал, обратившись ко мне:

– Спокойной ночи, Александра.

Но почему-то по тону его голоса я поняла, что спокойной ночь не будет…

Эта мысль засела в моей голове, и я, умываясь, переодеваясь в пижаму, обдумывала её с томительным ожиданием. Я вздрагивала на каждый шорох, скрип двери, шум ветра. Я смыла косметику и осмотрела себя в зеркале, думая, достаточно ли я красива без туши и тонального крема, с распущенными волосами, не в платье, а в шортиках и топике.

Я знала, что Богдан будет спать в соседней комнате, и сидела допоздна с ноутбуком, прислушиваясь к звукам за стеной.

«Спишь?» – написал он в час ночи, когда родители ушли в спальню, и дом окончательно затих.

«Нет», – ответила я и густо покраснела.

Почему-то простой вопрос казался мне таким интимным и запретным. Потому что наша тайна обросла новым флером. Эта близость добавляла остроты. Одно дело – целоваться украдкой в городе, а другое – здесь, рядом с родителями, в моем собственном доме.

«Я зайду?»

«Да…»

Он пришел бесшумно. Дверь приоткрылась – в комнату проник слабый свет из коридора, – и Богдан застыл на пороге. Я сидела в кровати, смотрела на него. Он был в одних только джинсах, без футболки, и мои щеки залились алой краской. Хотела было подняться.

– Сиди, – попросил шепотом.

Отложила ноутбук в сторону, и единственный источник света угас, погружая спальню в кромешный мрак. Лишь лунный свет позволял увидеть, как Богдан идет в мою сторону, как склоняется надо мной, опираясь ладонями о матрас… как его губы накрывают мои в сладком, возмутительно бесстыдном поцелуе.

Он перебрался на кровать, лег рядом со мной, обнял крепко и жарко, так, что мне стало нечем дышать. Я обхватила его ногами за талию, сама не понимая, что творю, действуя интуитивно. Поцелуи скользили по ключицам, и ладони оглаживали моё тело сквозь тонкую ткань пижамы.

Скрипнула кровать под весом наших тел. Сомнений не было, как и страха, как и желания прекратить, остановиться, свернуть с дорожки, на которую мы оба ступили.

В спальне на первом этаже спали мои родители.

А мы не спали. Всю ночь. До самого утра.

Богдан уехал в субботу утром, даже не позавтракав толком. Выпил чашку крепкого кофе без сливок – поблагодарил моих родителей и умчался к себе. Я провожала его машину, выезжающую из ворот, стоя на втором этаже. Когда мужчина шел к ней, почему-то думала: ну, обернись, посмотри наверх, улыбнись мне.

Он не посмотрел и не улыбнулся.

Впрочем, оно было логично – его провожал мой папа.

Интересно, как родители отреагируют, если узнают, что мы встречаемся? Не могут же они разозлиться. Отец сам говорил, что Богдан для него как сын, которого никогда не было. Вчера он грозился, что передаст дело моему мужу – и мне на секунду почудилось, что было бы здорово, стань этим мужем Мельников. Как-то правильно. Со всех сторон.

Я даже украдкой фамилию его примерила. Да, знаю, это глупость, но какая девушка не обдумывает свою будущую подпись, начав встречаться с парнем? Нам ведь немного надо, чтобы размечтаться. И вот мы уже продумываем семью, троих детей и обязательно собаку – лабрадора хочу, – которая будет встречать мужа, кидаясь на него всем своим весом.

Так вот. Александра Мельникова. Звучит очень аристократично.

Во мне грелось хрупкое, трепетное чувство, название которому я не могла пока дать.

Он стал моим первым мужчиной.

Он стал моим первым во всех смыслах слова…

Глава 2

СЕЙЧАС

Прошло три года, и от юной наивной девчонки ничего не осталось. Только внешняя оболочка, да и то, с потертостями. Я выросла, изменилась, зачерствела. Мой мир перестал делиться на «белое» и «черное», стал скорее серым, невзрачным.

– Рит, ты занята? – спрашиваю подругу по телефону.

Она успела выйти замуж и даже родить ребенка (и этому я до сих пор иногда не могу поверить!) С карьерой у Риты в ближайшие несколько лет не сложится, о чем она нисколько не жалеет, и в институте пришлось перевестись на заочное отделение, зато в остальном подруга впереди планеты всей.

– Не особо, – задумчиво отвечает Ритка, что-то пожевывая. – Макса мама забрала до пятницы, а я бездельничаю.

– Можно к тебе заехать?

– Что случилось? – понимает она моментально, наверное, улавливает в моем голосе какую-то нотку.

– Я видела Богдана…

– Твою ж… – не сдерживается подруга. – Жду.

Именно она вытаскивала меня из пучины депрессии. Она встряхивала меня как куклу, она звонила вечерами и напоминала хотя бы поужинать. Она как никто знает, во что я превратилась после недолгих отношений с Мельниковым. Отношений ли? Можно ли назвать то, что было между нами, полноценными отношениями? Или только иллюзией?

Когда от меня отвернулись все, даже собственные родители, и я осталась на обочине, абсолютно запутавшаяся и испуганная, только Рита была рядом.

– Надеюсь, он сидел у мусорного контейнера и просил милостыню? – с порога спрашивает подруга, я даже не успеваю зайти к ней в квартиру. – Нет? Жаль.

– Рит…

– Ты расцарапала ему морду? Сказала ему всё, что мы обе о нем думаем? Прямо по списку. Пункт первый: ты – жалкий червяк, и…

– Рит… – повторяю еще более обреченно.

– Ну, что?

– Мы целовались…

– Как?! С ним?! Зачем?..

В глазах подружки – такое искреннее, неподдельное удивление, граничащее с ужасом. Мне кажется, заяви я ей, что поедаю младенцев на завтрак, она была бы менее шокирована.

Приходится рассказать. О том, как я увидела его в ресторане, впервые за три года, хотя думала, что он уехал из страны и сейчас где-то в Европе. О том, как он меня вспомнил, как пошел за мной в туалетную комнату…

– Я найду его и убью, – мы давно уже сидим на маленькой уютной кухоньке квартиры, которую снимает семья Риты; подруга нервно жует печенье за печеньем, и вазочка быстро пустеет. – Из-под земли достану. Какое он вообще право имел тебя касаться? Он тебе жизнь сломал, а теперь…

Больше приличных слов она не находит и переходит на язык, прямой и доступный каждому, то есть матерный.

Ну, будем честны, жизнь он мне не ломал. Я сама решила уйти из дома, отказалась от родительских подачек и устроилась в ресторан, совмещая работу с учебой в университете. Внезапно пришло осознание, что жить под родительским крылом хоть и удобно, но свободы тебе не видать. Тебя контролируют во всем и имеют полное на это право. Они же обеспечивают твои прихоти.

Потому уже три года я свободная студентка, которая больше не ходит по дорогим клубам и одевается на распродажах – и это делает меня счастливой. Наконец-то я могу дышать полной грудью, не боясь кого-то разочаровать. Кроме самой себя, конечно.

– Что ты будешь делать? – Рита спрашивает почти спокойным тоном.

– Да ничего. Надеюсь, он больше не придет. Поцеловались, и хватит.

– А если придет? Он же ненормальный. Захочет добавки и припрется.

– Ты предлагаешь мне уволиться, только бы случайно не пересечься с бывшим?

Она неоднозначно ведет плечом.

– Я бы на твоем месте ему в суп плюнула.

– Хорошо, что ты не на моем месте.

Возможно, я поступила неправильно. Пошла на поводу у эмоций, дала слабину, не проявила характер. Наверное, нужно было сразу оттолкнуть Богдана, не позволить ему даже приближаться к себе – но я не смогла. И сейчас меня съедало жуткое чувство собственной никчемности.

Я ведь обещала себе быть сильной. Представляла, как встречу его однажды, совершенно случайно, и гордо пройду мимо, даже не обратив внимания. На высоченных каблуках. В мини-юбке или платье, обтягивающем меня как вторая кожа. Разумеется, с вечерним макияжем. Вся такая недоступная и прекрасная.

Но получилось иначе. Жалко, убого, уныло.

А еще… еще мне хотелось, чтобы поцелуй продолжался. Чтобы нас не остановила Дина. Чтобы у нас было время, бесконечно важные секунды наедине друг с другом, только бы хоть как-то компенсировать потраченные три года.

– Ты говоришь, с ним какая-то швабра была? – Рита берет очередное печенье, ломает его в пальцах и собирает крошки со стола в горку.

– Девушка, – поправляю я ее.

Ритка бывает грубой и бескомпромиссной. Пассия Мельникова ведь не виновата, что он пришел с ней именно в «мой» ресторан. Наоборот, мне грустно, что она заложник этой ситуации. Что хорошего, если твой мужчина зажимает в углу кого-то, когда ты сидишь в соседнем зале и ждешь свой заказ?

– Сказала бы ей, чем у неё мужик занимается, посмотрела бы, как она его отходит на глазах у всего ресторана, – вздыхает Рита. – Ты слишком добрая и наивная.

– Ага, и глупая.

– Ладно тебе убиваться. Всё равно вы с ним больше не увидитесь, – подруга поглаживает меня по плечу.

Стоит ли говорить, что Рита глубоко ошибалась?

***

Когда подсматриваешь в интернете новости про бывшего, испытываешь непонятное волнение. Лёгкие сдавливает. Взгляд мечется, словно ты совершаешь что-то запрещённое, недозволенное, порицаемое.

Да, тем вечером я решила разыскать Богдана в интернете. Однажды уже пробовала, но тогда у меня ничего не получилось. Может быть, за три года он стал проще относиться к социальным сетям?

Я наткнулась на его профиль случайно, через его друзей, имена которых с трудом вспомнила. Полупустой, пара фотографий, и всё. Нет, Мельников не изменил себе, не стал выставлять свою жизнь напоказ.

Но в друзьях у него – разумеется, я и туда залезла! – обнаружилась та девушка. Елизавета Макаренко. Она не стремилась особо светить любовника, но я узнавала знакомые черты. Его силуэт, машина (он ее не сменил), квартира с видом на парк, наручные часы и родинка на запястье.

Я как безумная начала изучать ее страницу, пытаясь понять: чем же она лучше меня?

Разумеется, ни о каком «лучше» речи идти не могло, потому что Богдан давно разорвал со мной отношения. Кроме того, у него появилась другая девушка. Он говорил, что они собираются пожениться. Её звали не Лиза, нет. Полина.

Так почему же он поменял невесту-Полину на какую-то Лизу? Что, ушел и от нее тоже? Сказал, что они слишком разные, и ей нужно найти кого-то лучше?

Я надеялась увидеть что-нибудь, что успокоило бы меня. Например, что она кормит бездомных котиков или занимается волонтерством. А может, у нее собственный бизнес, который она построила с нуля? Она печет восхитительные тортики, а в свободное время бегает сорок километров на марафонах?

Но Лиза была самой обыкновенной девушкой. Она ходила с подругами по барам, гуляла допоздна, отучилась на дизайнера и ничем не выделялась. Она не была лучше меня или хуже.

И это меня злило. Я не гордилась своими эмоциями, но они переполняли меня доверху. Я не могла смириться с тем, что Богдан сказал мне: «Нам не стоит больше видеться», а потом полез целоваться как ни в чем не бывало. Не могла смириться с тем, что в его жизни появилась Елизавета, которая фотографирует его спину и пишет в описании: «День с любимым БМ». Он для неё любимый. БМ. Богдан Мельников.

Он же… он же…

Мне остро хочется написать Лизе, чтобы она спасалась от Богдана, чтобы не доверяла его словам. Потому что он сбегает от нее в туалет и целует там официанток. Потому что он предаст ее. Но я просто бездумно листаю фотографии, рассматриваю ее жизнь снимок за снимком и кусаю губы.

Рите я, разумеется, о своем помешательстве не рассказываю.

Не поймет. Осудит. Скажет, что я сошла с ума и мне пора ложиться в дурдом.

На следующую смену я прихожу взвинченная, постоянно озираясь по сторонам, ловя в затылках сидящих за столиками мужчин знакомые очертания. Долго поправляю форменную блузку, дергаю за юбку.

– Что на тебя нашло? – Дина рассматривает мои попытки привести себя в порядок с удивлением. – Как твой желудок?

– Нормально. Спасибо, что подменила меня.

– Ай, – она отмахивается. – Не стоит. Мне там один твой столик такие чаевые оставил, что я готова была их расцеловать напоследок.

– Какой именно?.. – охрипшим тоном.

– Третий. Там мужчина такой презентабельный сидел с девушкой. Прикинь, десятку дал. Кстати, хочешь – могу поделиться. Мужик этот сказал, что ему очень нравилась прошлая официантка. Пришлось огорчить, что ты ушла, но я с удовольствием тебя заменю.

Я грустно хмыкаю. Спасибо ему, конечно, хоть чаевых этих мне и не досталось – да я бы и не взяла их. Ощущаешь себя женщиной, которой за поцелуй платят твердой валютой. Приятного мало, сколько бы он ни оставил. Неужели я стою всего десять тысяч?

– Нет, спасибо. Ты заслужила эти деньги.

Смена начинается, и потихоньку, за работой я забываю о Богдане. Невозможно бегать от столика к столику, запоминать заказы, теребить поваров и при этом страдать из-за бывшего мужчины.

А потом…

Ну, разумеется, потом я замечаю его, сидящего у окна, разглядывающего меню.

И мое сердце замирает от страха.

Богдан одет в рубашку светло-синего цвета, на шее – темный галстук. Не удивлюсь, если его с утра затягивала любящая девушка, нежным движением проводила по воротничку, поправляя тот. Весь такой серьезный, чисто бизнесмен на обеде. Наверное, так и есть. Одно радует: шикарной Елизаветы, упакованной в мини-платье, рядом не имеется.

– Смотри, тот красавчик опять пришел, – шепчет мне пробегающая мимо Дина. – Иди ты. Он явно потребует твоего обслуживания. Уж не знаю, чем ты его так задела.

Зато я знаю.

И каждый шаг до стола дается мне тяжело. Ноги будто увязли в зыбучих песках. Я бы с удовольствием передала этот заказ кому-нибудь еще, но понимаю – от Мельникова не отделаешься. Он будет приходить сюда каждый день, и мне придется уволиться, только бы не видеть его.

Лучше уж поступить по-хамски и просто прогнать.

– Рядом есть другие хорошие рестораны, – вместо приветствия сообщаю ему. – Советую ходить в них.

Он поднимает на меня глаза, легонько улыбается краешком губ.

– А мне нравится этот. Особенно – обслуживание.

Ух, как мне хочется врезать ему меню по голове, расцарапать лицо и сбежать… сбежать куда подальше, только бы никогда больше не видеть. Но я держу лицо.

– Вы определились с заказом?

– Кофе.

– У нас семь видов кофе, приготовленных из отборных сортов арабики, – специально начинаю перечислять я. – Американо, капучино, ристретто, латте…

– Любой, – перебивает Богдан уставшим тоном. – Саш, когда ты освободишься?

– Для тебя – никогда. Слушай, просто уйди отсюда. Что тебе вообще надо?

– Я хочу поговорить с тобой.

– Зато я с тобой не хочу. Не уйдешь – я тебе в кофе плюну, – мстительно припоминаю фразу Риты.

Непрофессионально, конечно. Но бросать девушку без объяснения тоже не очень профессионально. Целовать ее потом – вообще так себе идея.

Короче, мне не стыдно за свои слова. Мы квиты.

– Плюй, – легко соглашается он.

– Что тебе надо?

Мне ужасно хочется рухнуть на стул и упереться ладонями в лицо, чтобы не видеть его, даже случайно, даже украдкой. Но я продолжаю стоять, держа перед собой блокнот, стискивая карандаш в пальцах.

Богдан смотрит на меня снизу вверх, но почему-то даже сейчас я ощущаю его превосходство.

– Я хочу поговорить, – повторяет тихо.

– У тебя есть девушка, – выплёвываю я. – Вот с ней и разговаривай. Неужели ты не понимаешь, что противен мне?

Молчит, но продолжает пристально смотреть, изучать мое лицо словно под лупой.

– Слушай, если у тебя осталась хоть капелька совести, уходи. Не заставляй меня увольняться из-за твоего желания пообщаться. Я не хочу иметь с тобой ничего общего, – а затем добавляю громче, с обманчивой радостью: – Ваш заказ: раф с карамельным сиропом и тыквенный пирог. Будет сделано в течение пятнадцати минут!

Я знаю, что он ненавидит сладкий кофе, как ненавидит и сливки, и пироги, но из вредности записываю именно это. Не может определиться – я решу за него. За нас обоих.

Когда я возвращаюсь, чтобы поставить столовые приборы, Богдана за столиком уже нет. Он оставил очередные десять тысяч – какой щедрый – и короткую записку на салфетку.

«Пожалуйста, позволь мне извиниться за свой поступок».

А ниже – номер телефона.

Как будто я не выучила его наизусть еще в прошлой жизни.

***

Мама звонит, когда я заканчиваю смену и переобуваюсь из жутких туфель в удобные кроссовки. Мы с ней общаемся редко, но чаще, чем с отцом в миллион раз. Его я до сих пор не смогла простить за то, как он поступил со мной три года назад.

Перед тем, как я ушла из дома, мы с отцом наговорили друг другу кучу гадостей. Обвинили во всех грехах. С того дня отец заблокировал все мои карты и пообещал, что через полгода я приползу к нему на коленях и буду умолять о прощении.

Не приползла.

Я общалась только с мамой. Та пыталась сохранять нейтралитет, не ругала меня, но и отца не осуждала – наоборот просила понять и простить за возможную грубость.

Да уж, грубость. Он упрекнул меня в том, что я легла под первого встречного, тем самым опозорив нашу фамилию – подразумевая под этим первым встречным Богдана. Достаточно ли это грубо для родного отца? Или нет? Даже не знаю, мне сложно судить, до того дня отец никогда не называл меня «дешевкой».

– Как ты? – спрашивает мама ласково. – Работала сегодня?

– Ага, только возвращаюсь домой, – зеваю в трубку. – Тяжелая смена выдалась.

Про Богдана я ей не расскажу, потому что в ответ получу лишь негатив. Родители ненавидят Мельникова, хотя им-то он ничего не сделал. Их он не бросал, им он не кидал в лицо обидную фразу: «Нас не стоит больше видеться». Не им он говорил весь тот банальный бред про «ты найдешь кого-нибудь лучше» и «мне сейчас не нужны отношения». Всю ту ересь, которую как будто списали с учебников по расставаниям.

– Папа спрашивает, как у тебя с учебой… – осторожно ступает мама на опасную тропу.

– Всё нормально.

– Это хорошо… не хочешь зайти к нам в гости?

– Не-а. Мам, ты же знаешь. Я пока не готова.

– Папа очень скучает по тебе, места себе не находит, – она не в первый раз пыталась давить мне на жалость. – Он бы очень хотел тебя увидеть. Спрашивал меня о тебе, а мне даже рассказать нечего…

Я выхожу из ресторана и бреду по ночной улице, подсвеченной тусклыми фонарями, думая о том, что хочу лишь завалиться в кровать и не просыпаться до обеда. Даже мысли про Богдана не давят больше в груди, их заслонило дикое желание спать.

– Думаю, папа как-нибудь справится.

Мама фырчит в трубку, как и всегда. Сопит недовольно, но не спорит – потому что знает, что это бессмысленно. Наоборот, стоит ей вспылить или надавить на мою совесть, как я опять отдалюсь.

– У вас-то всё хорошо? – перевожу разговор.

– Д-да, – запинается мама. – Всё хорошо. Не волнуйся. Заходи к нам, я что-нибудь приготовлю вкусное. Обязательно заглядывай. Папа волнуется.

Мы недолго разговариваем и желаем друг другу спокойной ночи.

А утром я узнаю, что очередной платеж по моей учебе не прошел – его просто отменил отправитель.

Учеба – единственное, что я не оплачиваю сама. Мама категорично заявила ещё в момент моего ухода, что высшее образование нельзя забрасывать, а потому эта статья расходов остается на родителях. Я нехотя, но согласилась. Такую сумму сама бы потянуть не смогла, даже если бы взяла четыре подработки. Отчисляться не хотела. Мне нравился мой факультет. Я не видела себя в отцовском бизнесе, но любила финансы.

Отец не стал скандалить, а взялся молча оплачивать счета по учебе.

Но почему тогда на почте висит письмо о том, что деньги должны поступить до пятницы – или мой контракт не смогут продлить?

Звоню маме, кусаю губы от волнения.

– Мам, ты что-нибудь знаешь о том, почему папа не оплатил институт? Что-то с деньгами или это банковская ошибка?

Она всхлипывает в трубку, но вопросов не задает. Значит, всё прекрасно понимает. Её мои слова не возмущают, не удивляют. Мама в курсе того, что платеж не прошел.

– Дочь… Саш… папа очень любит тебя, но…

И тут я догадываюсь: он просто передумал платить. Сам. Никакой ошибки быть не может. Мой отец – человек, который соблюдает все сроки и никогда не забывал даже о мелком долге. Разумеется, он не запамятовал. Просто перехотел.

– В смысле?..

– Папа просто хочет помириться.

– Отменяя платеж по моей учебе?

– Он говорит, что ты должна прийти и пообщаться с ним, тогда он заплатит.

– Это шантаж.

– Это попытка помириться. Не спорь, Саш, лучше приезжай к нам, и сразу же получишь деньги. Папа устал, что ты от него бегаешь. Кстати, он сказал родственникам, чтобы они не помогали тебе финансово. Прости, но иначе нельзя.

Я слышу, как мама хлюпает носом, надеясь, что я сдамся и соглашусь на отцовские условия. Она выжидает, а мне нечего ей сказать.

Пойти домой – признать собственную никчемность. Прилюдно сообщить: да, я ничего не добилась и в критический момент бегу под крыло к папочке, чтобы он дал денежек на мои прихоти. Можно сколько угодно пыжиться, изображая самостоятельность, но если я вернусь к отцу – то растеряю остатки гордости. Стоит мне переступить порог дома, как я перестану себя уважать.

Мне срочно нужны деньги. Но я не попрошу их у отца.

Вешаю трубку, попросив маму не перезванивать мне.

Сумма не огромная, но солидная. Знала бы я, что всё так обернется, не стала бы поступать в престижный столичный университет, да ещё и на факультет международных финансов. Но перед первым курсом папа был категоричен:

– Никаких забытых богом ВУЗов. Моей дочери нужен самый лучший, иначе меня партнеры засмеют.

Мне спорить не хотелось. Что я понимала в восемнадцать лет, не заботясь о деньгах, всегда имея их на карточке в неограниченном доступе?

Теперь вот осознаю всю глубину собственного инфантилизма. Почти четыреста тысяч. Неподъемные деньги для обычной студентки. Можно взять в кредит… Только вот мне никто не даст его – потому что официально я не трудоустроена, а работаю по договору подряда. Я пишу Ритке, но у нее таких денег нет. Логично. Откуда бы им взяться?

Больше близких друзей у меня нет, кто мог бы безболезненно дать крупную сумму. Не идти же к богатеньким однокурсникам с мольбой о помощи. Они, конечно, не откажут, бабки у них водятся. Но потом по университету начнут обсуждать и меня, и мою бедность, и даже то, что я готова за крупную купюру на что угодно. Хотя это не так.