Паница

– Вы чего это там расшумелись? – проворчал Игнатьич, приняв из столовой крутую волну эмоций.

– Анекдоты неприличные твоя сестрица опять травит. – «Поставь защиту, балаболка! – мысленно прикрикнула на золовку Катерина, – и нечего панику разводить. Разве не ты три года назад осадила проделки того же Зорге, когда он своими экспериментами с погодой доставал всю Европу. А как только сунулся на Русскую Равнину, тут же и получил по носу».

– «Мы про школяров говорим».

– «Мы про учителей говорим… Ну, и про учеников тоже».

– «Нам этих учеников ещё найти надо».

– «Само собой».

– Вы хоть бы радио, что ли, включили. А то сидим как глухонемые весь вечер, – пожаловался Дрон.

– Лучше спойте, – предложил Игнатьевич.

– О, это с удовольствием! Заказывайте!

– Душевное что-нибудь.

– Нет, давайте застольную, чтобы все вместе.

– Пугачёву.

– Пу-га-чёёё-ву, – протянула Василиса. И, лихо подбоченившись выдала, как отрезала: – Нет. Меня сегодня слушать будем.

Скинула катанки и, оставшись в одних беленьких носочках, вышла на середину комнаты и приняла театральную позу.

– Представление начинается, – дала отмашку Анна.

Василиса обвела взглядом комнату, повела закутанным в шаль плечом и затянула, сначала тихонько, вроде как с оглядкой, потом громче, уверенней, и вот уже её голос, завораживая, стал затягивать в водоворот страсти:

«Снова мне сон сница – стонет в ночи птица зверь идёт к водопою… я бегу я бегу за тобою…

…В небо летит молитва, пронзительная как бритва: не с кем делить ложе – дай мне мужа, о боже…

…На нитку одёжную, на пыль дорожную, на хлеб, на ветер, на всё на свете… уууу…»

Василиса вела камлание. Она вошла в транс: пела, кружилась по комнате, раскачиваясь и завиваясь вихрем: то замирала, то вновь стремительно летела вокруг стола.

И завораживала, и затягивала в омут страсти.

Это было настоящее, неожиданное колдовство. Все замерли. Дрона била дрожь. Он еле сдерживался, чтобы тут же, в комнате, не набросится на Василису.

– «Ведьма! Ах ты, ведьма! – немо кричала Катерина, – не сметь! Слышишь меня! Не сметь!», – и была не в силах тронуться с места.

– «Полно, Катерина, – дай позабавиться… Он сам хотел… Я подразню только… Какая ночь у них с Нюркой будет! скоро бабкой станешь… уууууу…. Спасибо ещё мне скажешь за этот вечер».

Анна чувствовала опьянение. Голова кружилась, во рту пересохло. Она взглянула на мужа и обмерла. Его глаза горели. Он следил за каждым движением певуньи.

«Господи, да он же на охоте! Он хочет её!»

И, превозмогая зачарованность, словно передвигаясь в толще воды, она подошла к мужу, всем телом навалилась на него и повлекла к двери. Туда – в тёмную прохладу сеней, на крыльцо, под дождь, подальше от этого морока.

Тем временем в воздухе растаяли последние слова заговора. Певунья обессиленно упала на стул и стала обмахиваться концом шали.

– Ну, как вам мой экспромт.

– Ай да Васька! Ай, Васька! Я ведь глаз от тебя оторвать не мог, и слов разобрать не мог. Всё слилось в коловорот. Ай, красавица! Огневушка-поскакушка, да и только.

– Сильна! – Леда огромным усилием воли фиксировала все передвижения в комнате и сделала правильные выводы.

– Вот ведь отдыхаем, а ты всё как калькулятор. Расслабься уже, – поддела её Василиса.

– Ладно, будем считать, что вечер удался. Пора и на покой – подвела черту Катерина. – Отец, иди покличь ребят. Выскочили раздетые, простудятся.

– Молодые, кровь горячая, – возразил Игнатьич, но всё же на крыльцо вышел.

– Аня, Дрон, идите домой, а то ворота закроем, в бане ночевать будете.

– Подумаешь. С милым и в шалаше рай. Папа, ты видел, как она вела камлание? Кто её просил? Разве можно без разрешения?

– А кто тебе сказал, что не просили? Может, дом попросил – родовое гнездо? Давно он детских ножек не слышал на своих старых половицах. Идите отдыхайте, завтра Леда обещает нам второй акт Марлезонского балета. Идите, идите, а я ещё постою, покурю.

Когда Степан пришёл в спальню, у него был готов ответ:

– Катя, я знаю, как их найти.

– Кого?

– Наших детей. Понимаешь, их просто надо позвать.

– Как позвать?

– Как все матери мира зовут своих детей, выйдя на крыльцо.

– Степан, мы даже имён их не знаем.

– Как это не знаем? Знаем: «Дети, домой!»

– Ну, предположим. А как же они найдут наш дом?

– Для начала: свой дом. Это – во-первых. Во-вторых, им не надо искать. Им просто надо дать о себе знать. И мы за ними приедем.

– Как маленькие дети дадут о себе знать? – «Девки, идите к нам. Степан несёт несуразицу. Надо из неё что-то выжать», – послала она по дому ведьмин зов.

Через минуту в дверь спаленки тихонько стукнули.

– Заходите и дайте Степану слух, – попросила Катерина, – а ты расскажи всё, что ты мне говорил. Только губ не разжимай. Мы и так слышим.

Степан пересказал разговор с Катериной.

– «Да ты гений, братец! То, что они нас услышат, это – к бабке не ходи. Сейчас подумаем, как ответный зов услышать».

В дверь опять тихонько стукнули, и, не дожидаясь ответа, вошли Аня и Дрон.

– Простите, мы тоже вас слышим… И знаем, как получить ответ.

Женщины переглянулись и прыснули, потом рассмеялись, и дальше смех было не удержать. Все пытались что-то говорить, но захлёбывались в волнах смеха. Вроде угомонились, но посмотрели друг на друга, утирая выступившие слёзы, и ещё одна, уже нежная, усталая, волна смеха, подкатила и отхлынула.

– Конспираторы хреновы, – высказала общее мнение Василиса, – ну, давай, рассказывай, Нюра, как получить внятный ответ от Вселенной.

– Всё, что мы точно знаем – это то, что наши воспитанники – дети. Это значительно сокращает целевую аудиторию, но, к сожалению, не зону поиска. Поэтому мы объявим конкурс детского рисунка на тему «Мой дом» или «Моя семья». И, если ответ будет, мы его обязательно увидим. Это я вам гарантирую. Дети вкладывают в рисунок много. И если знать «тайный язык» детского рисунка, то из клочка бумаги можно выжать огромный пласт информации о маленьком авторе и его жизни.

– Голова! И конкурсом можно охватить большую территорию. Область. Или даже Северо-Запад. Займись этим, Аня. Василиса, ты приготовь зов, а я посчитаю, в какое время его лучше подать. Может, даже надо это сделать несколько раз, чтобы уж наверняка. Катя, а вы со Степаном тогда уж начинайте готовить дом к приезду детей.

– А я? – обиженно спросил Дрон.

– От тебя мы потребуем нашу мобильность. Мы должны быть готовы передвигаться в любую погоду и на любые расстояния. Машины, сани, лыжи, снегоходы – это твоя ответственность.

– Я понял.

– Ну а теперь уже спокойной ночи?

Когда они остались одни, Катерина подошла к мужу, обняла его сзади, прижалась щекой к спине: – Степан, мы стали другими.

– Тебя это пугает?

– Не знаю. Скорей настораживает. Я каждый час узнаю что-то новое о себе и о наших близких. И мне порой кажется, что дом тоже меняется. Ты не находишь?

– Это старый, мудрый дом. Мы живём в его стенах, и он принимает нас, как своих детей, как принимал наших родителей и родителей их родителей. Он многое и многих повидал на своём веку. Мы не первые принимаем в его стенах учеников. Он обязательно будет нам помогать. Уже помогает.

На следующий день Анна с Дроном уехали в райцентр договариваться о конкурсе детского рисунка. Леда села в столовой чертить астрологические карты, а Василиса собралась и ушла в лес, свиснув с собой Айху.

В доме стало тихо.

Катерина переходила из комнаты в комнату, поправляла занавески на окнах, поливала красноголовые герани и видела знакомую с детства обстановку как-то по-новому. Вот почему, например, она перестала замечать какие красивые изразцы на голландке, стоящей в углу гостиной. Она подошла к печи и положила руку на её горячий бок. Степан с утра уже вытопил печь, и теперь от неё исходит мягкий сухой жар. Подхватив леечку, Катерина пошла через столовую в кухню, села на лавку между столом и стенкой и принялась обдёргивать с кистей принесённую в большом старом решете калину. Сначала сидела молча, перебирая в уме события прошедших дней, потом увлеклась работой и тихонько затянула: «Калина красная, калина вызрела… Я у залёточки характер вызнала». Из столовой песню подхватила Леда. И они продолжили в два голоса: «Характер вызнала, характер – ой, какой! я не уважила, а он пошёл с другой».

– Всё, Катюша, я закончила расчёты. Первый зов мы можем сделать уже сегодня, около восемнадцати часов. Второй послезавтра – на восходе солнца. И ещё один, спустя два дня – в полночь. Где наша Василиса? Приготовила она зов?

– В лес пошла. Не беспокойся, она своё дело знает. К вечеру всё приготовит.

Глава 9

Василиса появилась только к вечеру. Она шла по двору спокойной, размеренной походкой уверенного в себе человека. Леда сразу почуяла эту новую энергию и насторожилась. И не только она. Ещё пара глаз следила за передвижением парихи, пытаясь понять причину произошедшей в ней перемены.

Василиса видела внутренним зрением наблюдавших за ней, чувствовала их настороженность и усмехнулась на их опасения. По двору шла ведьма. Сильная ведьма.

– «Вот курицы. Курицы и есть», – поддразнивала она, зная, что они слышат.

– «Ты изменилась. Как будто старую кожу сбросила», – высказала своё впечатление о золовке Катерина.

– «Верно, сбросила. И, если бы ты сняла шоры, ты бы заметила, что и ты изменилась. Я сейчас не говорю о проявлении способностей вроде ведьминого слуха или общности мыслей. Ты посмотри на себя в зеркало. Сейчас ты выглядишь, почти как ровесница своей дочери. Разве не видишь? Тогда посмотри на Степана, на Леду, на меня. Мы все сейчас выглядим, как тридцатилетние. И будем такими на протяжении многих лет, а может, такими и умрём. А следующим этапом будет выравнивание черт: мы будем как близнецы. Посторонние не будут отличать нас одну от другой. Тогда из комнаты могу выйти я, а зайти ты, и никто не заметит подмены».

Катерина с Ледой подбежали к зеркалу. И правда вроде стали выглядеть моложе. Черты лица сгладились и потеряли индивидуальность. Или это им так кажется.

– Василиса, а как ты поняла, что происходит? И зачем это?

– Я с утра домой пошла. Иду по дорожке, слушаю лес. Впереди Айха бежит. Вижу, она остановилась, уши навострила. Я тоже остановилась. И ко мне с боковой дорожки две женщины подходят. Здороваются: «Здорово, Катерина. Ты к золовке? Мы тоже сейгод к ней собрались, на Калевалиху. Пойдём вместе».

Я сильно удивилась их словам. Вроде рассвело уже. Да и вообще нас с тобой попутать – это сколько ж хлебнуть надо. Однако они продолжали разговаривать со мной, как будто это ты. Ну, я решила промолчать и посмотреть, что дальше будет.

Вот подошли мы к гряде, перелезли через забор. Нам навстречу Василева бежит. И, как обычно: потёрся о ноги и сразу ко мне на плечо запрыгнул. Кумушки удивляются: как он родственницу-то встречает.

К дому поднялись, а там, конечно, батожок в воротах: нету хозяйки дома. Сели на завалинку, ждём. Мне столько дел переделать надо, да засветло успеть вернуться, а эти сидят, Болотницу ждут. Пришлось Василева просить, чтобы лося на гряду загнал.

Тётки сохатого увидали, стали к дому жаться. Да нету никого дома-то, а под батожок не зайдёшь. Ну, они ноги в руки и почесали вниз по пригорку. Бегут, орут, чтобы я их догоняла. Ага! А сохатый ещё и потрубил им в след для бодрости. Я в дом вошла и к зеркалу – что не так? Откуда морок? Глянула и обомлела: в зеркале ты стоишь. Точнее, ты – не ты, но и я – не я.

Кинулась в библиотеку и нашла у одного француза описание процесса открытия памяти Рода. Там сказано, что чем глубже мы погружаемся в процесс единения с родом, тем меньше у нас остаётся внешних индивидуальных черт, притом, что наши внутренние черты остаются сугубо индивидуальными и только лишь подвергаются небольшой, но ощутимой корректировке. Без которой! Слышите! совершенно невозможны и внешние изменения.

– И к чему это?

– Я книгу с собой принесла. Вечером все вместе почитаем и попробуем разобраться. Мне сейчас подготовиться к зову надо. Вроде я посчитала – около шести будем первый кидать?

– Да, в семнадцать сорок восемь, – неохотно подтвердила Леда. Она всё утро потратила на расчёты, а тут – на тебе: пять минут и готово.

– Меньше. Около трёх, – небрежно кинула Василиса.

«Ну, это я, допустим, слукавила. Просто не упускать же такой возможности – зацепить слишком серьёзную и ответственную Ледку».

На самом деле она домой стремилась именно ради точного расчёта времени зова. Не потому, что не доверяла Леде, а в силу многолетней привычки и, теперь уже, наверное, характера, не перепоручать важные дела никому. Даже самым-самым. Только сама. И спрос только с себя. А сделать точные расчёты она могла только на Калевалихе, поднявшись в обсерваторию и разложив предстоящие события на три аспекта на каждом уровне: в натальной карте, в прогрессиях и транзитах. Правило трёх указаний требовало одновременную реализацию наличия аспектов. Чтобы они работали в одном временном интервале и перекрывались своими же орбисами.

Каждый планетарный час, как и день недели, имеет своего управителя, соответствующего одной из вершин Звезды Магов. Воспользовавшись таблицами эфемерид, она нашла значение звёздного времени на гринвичскую полночь. Произведя нужные расчёты, узнала время прохождения Луной и Меркурием куспида пятого поля. В искомой позиции оно было равно семнадцати часам, пятидесяти пяти минутам. Теперь, вычтя погрешность в семь минут, получаем точное время первого зова: сегодня, в семнадцать часов сорок восемь минут. Всё. Ай да я! Теперь вторая точка.

И – третья.

«А теперь собираться. У меня совсем мало времени», – подгоняла себя Василиса.

В первую очередь она заглянула в кабинет. Кончиками пальцев провела по корешкам книг, ища нужную. Малекри.

Вот и пригодилось детское чтение под одеялом. Полистала, и на тридцать седьмой странице прочла: « avec une plongée plus profonde dans le processus d’Association avec le genre, nous avons de moins en moins de traits individuels externes, tandis que nos traits internes restent purement individuels». – Не понятно: при чём тут «внутренние черты», которые остаются «сугубо индивидуальными»?

Ладно, по дороге об этом подумаю, а в Панице ещё раз перечитаю.

«Цигель-цигель, ай-лю-лю».

Она достала из сеней небольшой короб из сосновой дранки – подарок братца. И принялась укладывать в него вещи: в книгу воткнула исписанные в обсерватории листки, со стены сняла бубен с заячьей лапкой – подарок шамана Филиппа Ивановича, завернула его в платок и прислонила к стенке короба.

Потом развернула на столе чистую холщовую ветошку и стала аккуратно выкладывать на неё пучки трав. Собрав травы, она бережно всё завернула, перемотала бечёвкой и уложила рядом с бубном. Присела на скамеечку у двери, задумалась и через минуту метнулась к секретеру: вынула из бокового ящичка колоду Таро и мешочек с Резами. Опять присела. Осмотрелась. Подумала: надо переодеться в женское. Прошла в горенку и, вынула из шкафа чёрную шёлковую блузу с высоким воротником-стойкой, кружевную вязаную жилетку и тёмно-зелёную юбку в пол. Из шкатулки достала нить костяных бус – свела её в два ряда. Из той же шкатулки достала массивный серебряный перстень с раухтопазом и острую можжевеловую палочку с двумя бусинками, на манер японской дзифы. С её помощью собрала волосы на затылке в высокий пучок. В довершение наряда накинула на голову тонкий шерстяной палантин. В прихожей надела плюшевый жакет. Вскинула на плечо короб и, не оглядываясь, вышла в сени.

– Василева, остаёшься за хозяина на неделю. Обязанности свои ты знаешь: к дому никого не подпускать…

По комнате повсюду были разбросаны клочки скомканной бумаги. Стрелки часов показывали без четверти пять, а Василиса всё ещё не знала слова зова.

– Зов, зов, отзовись. Какой ты, зов?

Когда она не видела, как правильно, ей помогало кружение: мозг отключался и из тишины приходил ответ. Она встала и начала кружиться, плотно закрыв глаза. Куполом раздувалась юбка у ног, и руки взлетели к небу. Но, в этот раз она поторопилась, потеряла равновесие, боком упала на кровать и уткнулась лицом в подушку.

– Спи, – шепнул голос. И Василиса отключилась.

И тут же оказалась в тёмных сенях дома бабки Петровны. Ей двенадцать, она идёт, выставив вперёд руки и стараясь нащупать ручку двери, ведущую в горницу. Не страшно, но хочется поскорей выйти на свет, потому что уже несколько минут бродит, натыкаясь на лари, скамейки, утыкаясь лицом в висящие на стене фуфайки и стесняясь позвать кого-нибудь на помощь.

Совсем уж было отчаявшись самостоятельно найти дверь, она услышала приглушённую музыку, пошла на звук и сразу нащупала ручку двери. Потянула и нежная мелодия полилась на неё.

Василиса открыла глаза, полежала, соображая, что произошло, и улыбнулась:

– Спасибо!

Соскочила с кровати, взглянула на часы. Оказывается, она забылась всего на несколько минут, и стрелки часов только-только сошлись на половине шестого.

Она распустила волосы, взяла из короба бубен и подсела к столу, внутренне собираясь. В дверь стукнули и, не дожидаясь ответа, в горницу вошла семья. Молча расселись кто куда.

– Пора.

– Да. Пора.

Её проводили до сеней. На крыльцо Василиса вышла одна. Постояла, прислушиваясь к вечерней тишине. Подняла бубен и ударила по мембране заячьей лапкой:

буммм – буммм, буммм – буммм, буммм – буммм

покроется небо пылинками звёзд, – буммм

и выгнутся ветви упруго – буммм – буммм

тебя я услышу за тысячу вёрст – буммм

мы эхо, – буммм – буммм

мы эхо, – буммм – буммм

мы долгое эхо друг друга – буммм – буммм – буммм

мы эхо – буммм – буммм

мы эхо – буммм – буммм

мы долгое эхо друг друга – буммм – буммм – буммм, буммм – буммм – буммм

и мне до тебя – буммм

где бы я ни была – буммм

дотронуться сердцем нетрудно – буммм – буммм – буммм

опять нас любовь за собой позвала – буммм – буммм – буммм

мы память – буммм

мы память – буммм

мы звёздная память друг друга – буммм – буммм – буммм, буммм – буммм – буммм

деее-тиии, доо-моой! – буммм

деее-тиии, доо-моой! – буммм – буммм, буммм – буммм.

Звуки зова смолкли. Стало очень тихо. Тело провалилось в эту тишину. Ни чувств, ни мыслей не осталось в этом теле. Полное опустошение. Руки и ноги заледенели, а волосы спутал северный ветер.

В тот самый момент, когда силы совсем покинули Василису, и она начала медленно оседать на доски крыльца, осколком сознания продолжая ловить покрытое звёздной пылью небо и чёрную-чёрную землю, Степан и Катерина подхватили и понесли её в дом, раздели, уложили на кровать и обложили со всех сторон грелками. Не видела она и света маленького ночника, накрытого платком, не слышала, как сменяя друг друга, родные люди всю ночь отпаивали её отварами из принесённых с Калевалихи трав.

Жар спал под утро, и Василиса очнулась. Долго лежала, уставившись в потолок. Потом повернула голову и увидела заснувшую около стола Катерину. Та почувствовала движение и подняла голову. Василиса слабо улыбнулась запёкшимися за ночь губами.

– «Пробился ли мой зов сквозь толщу небес? Те ли то слова, что они должны были услышать?»

– «Не знаем. И, пока не получим ответ, не узнаем… Ну и напугала же ты нас, Васька», – также молча ответила Катерина.

– «А если не получим?», – гнула своё Василиса.

– «Значит, начнём всё с начала. Только сначала тебе шубу выдадим, – улыбнулась Катерина. – А у тебя поистине волшебные травки».

– «Я и сама ничего».

– «Конечно, ничего. Вот сейчас все проснутся, и отправим Степана баню топить». Василиса только слабо кивнула.

– «Можно, я ещё чуток посплю? И ты ложись рядом».

Катерина забралась на широкую кровать бабы Оли и прикорнула рядом с Василисой.

– «Как в детстве, да, Васька… Ты молодец», – пробормотала она засыпая.

– «Угу. Я молодец. И ты тоже молодец».

Глава 10

Утро текло своим чередом. Дела шли споро. К обеду из комнаты гуськом вышли, немного смущённые, Василиса и Катя.

– Доброе утро! А вот и мы. Пить хочется. Напоите нас чаем, что ли.

– Посмотрите-ка на этих сонь! Вас, наверно, запах супа разбудил. Это Леда старалась: по какому-то заморскому рецепту готовила.

– Да! Всем – заморский борщ, а вам, сони, стерляжий бульон.

– О! Царский пир! Его нельзя было пропустить.

– Мы бы ещё поспали, да вы топали, как стадо бегемотов – пришлось вставать.

Степан подошёл и обнял их за плечи, поцеловал в макушку одну и другую.

– Мы рады вас видеть в добром здравии.

– А молодёжь где?

– Поехали в райцентр. Вчера дали добро на проведение выставки и выделили помещение. Надо его подготовить. Аня надеется уже на следующей неделе получить первые рисунки.

После обеда вышли во двор. Пасмурный, непогожий день. Северный ветер гонит низкие облака, треплет развешанные возле бани простыни, волочит по земле позёмку.

– Пойдём на завалинку – там не задувает, – предложила Катерина.

Зашли за дом. Здесь ветер, и правда, не так задувал, вился под ногами, как маленькая вредная собачонка.

Стояли молча, смотрели на бессильно бьющуюся под порывами ветра молоденькую рябинку у изгороди. Говорить не хотелось.

– Пойдём-ка мы в дом, пятки подмёрзли. Не натянуть бы простуды.

Василиса повернулась и пошла вокруг дома к крыльцу.

– Посмотри на меня, – остановила её на нижних ступеньках Катерина, – тебе не обязательно завтра идти на зов. Ты это знаешь. Я справлюсь не хуже тебя.

– Ты это сделаешь даже лучше. Но сделать это должна я – и мы с тобой это тоже знаем. И стала медленно подниматься по ступенькам.

Катерина развернулась и пошла к Речке. Слёзы душили её. Бессильные, горькие слёзы. Хотелось орать. Орать до боли в горле. Но, выйдя на крутой берег, она лишь присела под невыносимой тяжестью раскаяния. Ничего не поделать. Никак не поправить. Так ей и жить с этим грузом…

Василиса вполне могла уступить ей завтра место на крыльце. И обе знали, что её зов будет громче и убедительней. Потому, что она мать. И наверное, уже бабка, а значит, по закону иерархии, она старшая ведьма – Ведающая Мать. И отныне её слово решающее в семейных делах. Она могла приказать, и Василиса не посмела бы ослушаться. Но Катерина не могла приказать. И причиной тому была давняя и всеми забытая история из их с Василисой юности.

Ей было почти восемнадцать. Окончив десятилетку, она готовилась к поступлению в Архангельское культпросвет училище на библиотечное отделение. Леда к тому времени уже два года не приезжала в деревню. А теперь и она засобиралась в дорогу. И Василиса затосковала.

Всё лето она прибегала из Калевалихи в Паницу каждый день, чтобы подольше побыть с любимой подругой. Иногда оставалась ночевать. И тогда они до утра могли говорить обо всём на свете. Но чаще всего, конечно, о мальчиках. Ни для кого не была секретом любовь между Катериной и Степаном, но Васька была поверенной в самых-самых её тайных подробностях. Это ей Катя рассказала, что в последний вечер перед тем, как уйти в армию, они со Степаном целовались под цветущей черёмухой на берегу Речки. И Васька специально так заводила разговоры, чтобы они рано или поздно приводили их к Степану.

А Степан в это время дослуживал последние месяцы в западной группе войск в Германии. Писал Кате частые, длинные письма, полные любви. И как только подружки сходились, каждое слово из этих писем обсуждалось и комментировалось. Потом они садились сочинять ответ, пересказывали в письме новости округи. В конверт обязательно вкладывали фотографию или засушенный цветок с берега Речки, и незапечатанный конверт Катя убирала в верхний ящик комода.

К вечеру Василиса собиралась домой. Катя шла провожать её до Ручья. Там у переправы, они ещё долго стояли, болтали, отмахивались веточками от комаров. Наболтавшись, на счёт три разворачивались и, не оглядываясь, бежали по домам. Проводив подругу, Катя доставала из комода письмо и писала Степану самые интимные, скрытые даже от глаз родной Васьки, строчки.

Короткое северное лето уже в августе плавно перетекло в золотую осень. Катя уехала. С Василисой они стали обмениваться длинными подробными письмами, в которых обговаривали во всех подробностях свои новости. А на новогодние каникулы Катя приехала домой. И опять они были «не разлей вода». Василиса поселилась в Панице и как хвостик всюду ходила за подругой.

Катя очень изменилась за месяцы, проведённые в городе: домой приехала в красивом шерстяном костюме в красно-чёрную клетку, натянутых на рейтузы тонких чёрных колготках, на голове, вместо привычной шальки, небесно-голубая шапочка с помпоном. Под тёплыми варежками тонкие кожаные перчатки. В общем – городская штучка. В довершение всего она отрезала косу и сделала модное каре, которое ей очень шло. И разговаривать она стала как-то незнакомо: не вытягивала слова в привычное «О-о». Говорила складно, красиво – по-городскому.