Необитаемая

Соосновательница клиники оказалась коренастой грузинкой в очках-кошечках. Она сразу перешла на «ты» и принялась громогласно меня опрашивать. Когда я сообщила, что уже пятый год пытаюсь забеременеть и три года вожусь с ЭКО, она одернула меня и, загибая пальцы, стала считать – сколько это в неделях, после чего заключила, что эти мои патетические три года на самом деле – всего лишь пара десятков недель в пересчете на голую сумму временных затрат.

– Пойми, ты уже внутри этого процесса! Ничего не поменять, ты не отмотаешь время, это твоя жизнь, – с этими словами она обвела рукой стены вокруг.

Я в ответ рассказала ей о черной тоске на фоне последней неудачи.

– У тебя же всё устроено в жизни, так? – она посмотрела на меня поверх очков. – Всё есть, это видно. А тут, – она хлопнула в ладоши, – не задалось! А тебе надо теперь и это тоже… – Ее речь звучала так, что казалось, это не настоящий врач, а актриса, которую только что загримировали и нарядили в белый халат прямо тут, за ширмой. – Хочешь всего сразу, да?

– Хочу, – эхом отозвалась я.

– Так вот те, кто хотят, моя хорошая, – она поправила очки. – Реально хотят. Бросают на это все силы. Вообще всё. Готова ты на такое?

Я сглотнула и промямлила, что не могу подчинить всю свою жизнь одному лишь ЭКО.

– Вот! – крикнула она и ткнула пальцем в воздух около моего лица. – Вот, куда смотреть надо! А те, кто реально хочет, они…Знаешь, какие они у меня упорные? Они полностью освобождают свое время и мысли, чтобы получить беременность! По полгода отсюда не вылезают. Они живут тут!

Я не знала, что на это ответить. Она наконец угомонилась – и посмотрела в монитор.

– А еще знаешь, что? Вот у тебя, смотрю, никаких проблем, у мужа тоже. Это однозначно клеточный фактор. Может, и поблагодарить надо свой организм, что он не дает ходу нежильцам? Ведь как бывает? Прижиться-то он прижился, а потом – оп! На третьем месяце видим, что плод без рук! Без рук! И что ты будешь с ним делать? Я тебе так скажу – вот этот вот этап, ступень, на которую ты залезть не можешь, это только самое начало.… И стоит как следует обдумать, нужны ли тебе вообще эти проблемы…

По дороге с той встречи я рулила по Адмиралтейской набережной, пялилась на памятник царю-плотнику, на котором Петр похож на пузатую рыбину, и размышляла о том, каким образом забеременевшие жертвы насильников успевают «освободить голову» от других дел, чтобы ребенок незамедлительно пришел в их жизнь.

Вспомнилась повесть Веллера «Самовар». Самовар – это инвалид без конечностей. Герои Веллера – как раз такие инвалиды, они живут в засекреченном госпитале в СССР, и у них особенно мощно работает мозг. Люди Икс жутковатого советского разлива.

Как-то на просторах интернета я встретила историю девушки, которая всем сердцем хотела детей. Из-за проблем со здоровьем мужа им пришлось обратиться к ЭКО. В результате гормональных уколов у нее случилась гиперстимуляция яичников – это когда яйцеклеток образуется слишком много, двадцать, а то и тридцать. После соединения со спермой многие из них успешно оплодотворились – и в криобанк поехало более десяти эмбрионов. Девушка не знала, что так бывает, она не разбиралась в нюансах ЭКО до того, как прибегла к его помощи. Ей подсадили один эмбрион, она родила дочь. Но она не могла перестать думать о десяти других замороженных детях. Она не знала, что́ с ними делать, но не хотела их убивать. Она писала, что, если начнет рожать их по одному, то весь процесс займет больше пятнадцати лет. Но о том, чтобы оставить их в ледяном холоде или отправить в отходы, она не может даже помыслить. Она не могла спать, есть и нормально жить, раздираемая жутким внутренним конфликтом. Она никогда не пошла бы на ЭКО, если бы знала, чем это обернется.

В отличие от этой девушки, я к четвертому разу хорошо представляла всю механику происходящего. И уже ничего не боялась. Меня ждал мой единственный замороженный эмбрион, «снежинка», как их называют женщины на сетевых форумах.

К этому разу я очерствела настолько, что решила вести себя так, будто вообще ничего не происходит. Даже не бросать курить. Позволять себе бокальчик игристого. Делать всё ровно наоборот, чем в первые разы, когда мне казалось, что даже ароматизированный крем, намазанный на кожу живота, может помешать прикреплению эмбриона. А если не думать об этом, не психовать и не рефлексировать, – тогда, может, прокатит?

Сколько эмбрионов, сколько будущих «самоваров» я еще должна убить, чтобы наконец прокатило, Бог отвлекся на более важные дела и, может, случайно дал мне залететь?

* * *

На краю маникюрного стола стоял хрустальный стакан. Крошечной скрепкой к его краю был прикреплен квадратик картона, на котором было напечатано:

Ты потрясающая.

Я поднялась из-за стола, неловкое движение – и стакан полетел вниз.

Стекло брызнуло во все стороны. Бабуля покачнулась и, как солдат на поле боя, попыталась накрыть собой люльку.

Переступив бумажку «Ты потрясающая», которая теперь плавала в луже воды и осколков, я вышла из зала.

Меня интересовал только новый цвет моих ногтей.

Глава 2

Аборт

Первый раз без презерватива был у нас за пару месяцев до свадьбы. Мы с Костей приехали на соревнования в Петрозаводск – он привез на турнир по боксу дюжину учеников. Ехали в Карелию на машине, всю дорогу слушали «Защиту Лужина» Набокова.

В маленькой Петрозаводской гостинице в перерыве между парами он впервые кончил в меня, и всё завершилось естественным образом. Без вскакиваний, резких перемещений, этого шокирующего возвращения к действительности, которое переживаешь всякий раз, когда парень кончает. И ровно в тот момент, когда жидкость вырывается из его члена, в твоем мозгу включается спрятанный до того радар: где сейчас, черт возьми, его сперма?

Впервые я по-настоящему впустила ее. Туда, куда надо, куда задумано природой, а не, например, в рот. Во рту она всегда оказывала на мою слизистую легкий анестезирующий эффект, а как оно там – внизу?

Я лежала на пестром покрывале и кликала кнопками пульта, направив его на круглый гостиничный телек. Впервые в жизни не надо было бежать в душ, стараться всё из себя вымыть.

Это было странное ощущение – после того, как я много лет делала всё, чтобы не залететь. И вдруг стало можно. Не залететь, но зачать. Вот оно, кольцо из белого золота с камнем на моем пальце. Вот улыбчивый лопоухий чувак в белой футболке, который с уверенным видом секундирует у ринга своему ученику, твой будущий муж. Вот планы, как назвать первенца, споры. Вот «Защита Лужина» в колонках и мысли о том, что, услышав Набокова и звон медалек на шеях усаживающихся в машину боксеров, малец точно захочет появиться на свет – ведь с нами так здорово! Кстати, почему малец? Возможно, девчонка!

Рождение первого, а потом и второго ребенка представлялось чем-то вроде очередного приключения. Это будет что-то новенькое, это явно будет интересно. Сама собой разумеющаяся пристань в безопасной гавани брака, куда я собиралась отправиться.

Мама и бабушка промывали мне мозги замужеством, начиная с моего первого длинного романа, который продлился четыре года. Мы с тем парнем постоянно ссорились, слали друг друга нахер, дрались – сейчас у меня в голове не укладывается, как люди, до такой степени ненавидящие друг друга, могут провести вместе столько времени.

Когда он бросил меня впервые, я стояла у окна своей комнаты и думала, что мой мир разрушен. Опустошен. Откуда в моей голове взялась мысль, что именно наличие партнера, возлюбленного делает жизнь полной, а меня саму цельной, я понятия не имею.

Тяга к мальчикам, парням, мужчинам одолевала меня с самого раннего детства. Я влюблялась почти каждый месяц, и частенько мерила поездки или периоды жизни наличием в них очередного объекта привязанности. Смазливого или брутального, высокого или не очень, тихого и серьезного или драчливого… Ума не приложу, как работал этот локатор у меня внутри.

Пиком отношений, кульминацией и хэппи-эндом казалось предложение. И я получала его много раз. То серебряное кольцо «спаси и сохрани», надетое на мой палец одноклассником, пока мы валялись в траве на деревенской пьянке, то вопрос, как я смотрю на то, чтобы расписаться, на веранде старой дачи… Всё это было ерундой. Можно получить множество предложений и даже согласиться на некоторые из них, но до загса в конечном итоге дойти только однажды.

Вопросами «а зачем мне замуж?», «а надо ли вообще замуж?», «а не хочу ли я пожить какое-то время одна?» я никогда не задавалась. Идея замужества постоянно маячит впереди, пока ты встречаешься со всеми этими мальчиками, парнями, мужчинами, как некое логическое завершение, до которого никогда не доходишь, как не доходишь до конца компьютерной игры. Вы когда-нибудь проходили «Супер Марио» до конца? Вряд ли, но играли в него годами с не меньшим удовольствием. Так и тут.

Ты слабо себе представляешь, что будет на следующее утро после свадьбы, тебе в общем-то на это наплевать. Знаешь только, что там будет хорошо и спокойно. Покойно, как писали в девятнадцатом веке, – и это слово отдает чем-то землистым, могильным. Из идей – что́ тебя ждет, помимо клише вроде двоих детей, да материальных зарубок вроде общего дома, – там мало что содержится. Ты не занимаешься проектированием будущей жизни, будущей любви, будущих этапов отношений – ведь будущего не существует. Есть только бесконечное настоящее.

Поэтому что там такое, за свадебным путевым столбом, кроме призрачных «детей», я особо не размышляла. И воображала, что дети обязательно появятся сразу. Вот с первого же раза без презика. Думаю, тогда, до свадьбы, я не знала даже слова «овуляция». У моего жениха в роду были двойняшки, и я полагала, что могу забеременеть сразу двумя. Сорвать джек-пот. А что? Помучаюсь с годик, зато больше не надо будет париться. Семья укомплектована.

Мы обсуждали возможное строительство дачи, и Костя говорил, что я смогу жить там с детьми, а он будет приезжать из города по вечерам. Мне представлялся домик с окнами в пол среди сосен в Комарово. Ветки скребут стекло, а на первом этаже слышны детские голоса. Гуляю с коляской среди могил и высматриваю портрет Курехина.

Что ж, всего этого, очевидно, можно было скоро ожидать. Я поняла, что хочу бросить курить. Точнее, это было нужно для успешного зачатия. Забавно: в школе мы обсуждали, как бы не дать ребенку поселиться в себе, и для этого, как мы думали, надо было как можно больше бухать и курить, – а теперь всё нужно делать наоборот. Хотя на самом деле я знала, что ни сиги, ни даже много коктейлей подряд не выгонят из тела маленького пришельца.

Ведь я через это уже проходила.

* * *

Когда я увидела на тесте еле-еле проглядывающую вторую полоску – сразу кинулась звонить подруге, которая тогда была на пятом месяце. Спросить, может ли это быть ошибкой. Четко ли полоску было видно у нее? Я отрывисто задавала вопросы по телефону, а сама неслась по Московскому проспекту в аптеку – купить еще три теста.

Это было на первом курсе университета. Я подрабатывала репетитором по английскому, учила каких-то третьеклассников. В тот день мамаша одного из них позвонила, когда я была уже на полпути к ним, в маршрутке, и отменила урок. Я вылезла из газели и пошла обратно домой пешком. Был теплый весенний вечер, который неожиданно освободился, и я решила на всякий случай зацепить в аптеке тест. Как-то странно болел живот по вечерам. Как-то странно хотелось есть – и в то же время воротило от еды. За своим циклом я особо не следила, приложений тогда еще не было.

Когда в школе нас впервые, всем классом, привели к гинекологу в поликлинику в бывшем доходном доме на Загородном, бабушка-врач подарила мне и моим одноклассницам календарики, посоветовав обводить ручкой дни месячных. Но календарики я так и вела в уме.

В этот раз я не помнила, когда начались последние месячные. Взяла на кухне стакан и закрылась в ванной. Дома никого не было, и я не торопилась. Сидела на унитазе и вглядывалась в тест. Сначала я решила, что у меня рябит в глазах. Я потерла их – и увидела, как на белом фоне проступает не одна, как обычно, а две сукиных полоски! Я скребла тест, моргала, вышла с ним на балкон, чтобы посмотреть на свет, – точно так же годы спустя я буду вглядываться в белую пустоту десятков нулевых тестов. Потом пихнула его в карман джинсов и кинулась в прихожую, натянула кеды, схватила телефон, ключи, и пока бежала, ссыпаясь с лестницы, набирала номер подруги.

Хотя мы обе заканчивали первый курс, ее беременность была торжественной и желанной. Ее не беспокоила перспектива брать академ, спешно расписываться со своим парнем, ведь с ней случилось чудо. А со мной – самый страшный кошмар.

Сбивающимся голосом я тараторила вопросы и слушала, как она говорит: «Да, они сначала такие и были, бледные, но с каждой неделей – всё ярче». Бросив трубку, я ворвалась в аптеку.

Еще три теста медленно проявлялась на краешке ванны идентичными вторыми полосками.

В тот вечер у нас с парнем были билеты в кино на новые «Звездные войны». Кстати, звали его Вася. Мы встретились у «Колизея» на Невском. В «KFC» взяли ведро бесплатной курицы (он работал админом в таком же кафе в другом районе и мог получать еду просто так), поднялись на второй этаж и уселись за стол посреди зала. Мой парень взял меня за руку. Это был тот самый скандалист, с которым мы всё время ругались. Сегодня он вел себя на редкость учтиво. Тихо сказал, что примет любое мое решение. И у его мамы есть знакомый врач. Я растерянно теребила в руке салфетку. Он уже перешел ко второму варианту. Мы можем родить, и тогда у нас будет малыш. Но для этого мне надо взять академ в универе, куда я поступила с таким трудом. Придется съехаться… Когда я воображала жизнь с ребенком в своей комнате в квартире родителей, мне становилось тепло. Комната представлялась залитой солнечным светом… Мы решили, что думать будем неделю. Взвесим все «за» и «против».

Но решить должна была все-таки я.

Я должна была решить.

«Звездные войны» я смотрела невнимательно. Огромный зал «Колизея» представлялся мне космическим кораблем, который уносил меня из привычной, задуманной для меня жизни в какие-то неведомые дали.

Когда я вернулась домой, в квартире было темно, родители уже лежали в постели. В их комнате работал телек, и мама не спала – я увидела это, когда шла мимо по коридору. Я зашла к ним, подсела к ней на кровать и сказала, шаря глазами по подушке у нее за спиной:

– Мам, я сегодня узнала, что беременна.

Ждала крика. Мы никогда не говорили о сексе и его возможных последствиях. Я была готова даже к пощечине.

Я отправилась к ней с признанием – только по одной причине: я не хотела ничего решать сама. Я должна была решить, но не могла. Я боялась.

Я жалкое существо, которое живет под их крышей и следует их парадигме. Когда они отворачиваются, я делаю, что хочу, и иногда это выходит из-под контроля. Но на этот раз – настолько, что мне нужна их помощь, даже чтобы просто уложить всё это в голове.

Нет-нет, внешне, перед парнем, перед подружками я как бы знала: это будет только мое решение, это мое тело, и я должна понять, готова ли разрешить жизни, которая в нем зародилась, пустить корни. Но принять такое решение я была не в состоянии.

Я вошла в спальню родителей – как на борт спасательной шлюпки. Мне полгода назад исполнилось восемнадцать. Сейчас она скажет – и я подчинюсь. Может быть, мне нужна была поддержка. Мне нужно было разрешение даже на то, чтобы решать дело самой.

Мама переменила положение лежа на положение сидя и спросила, что мы собираемся делать. Я ответила, что не знаю, никакого решения у нас нет. Она сказала, что они с папой поддержат любой вариант, и, если мы решим рожать, – значит, будем рожать.

Будем. Она сказала «будем». В этот момент я ощутила свободу и тепло. А еще спокойствие. Что решать можно будет в комфортной обстановке. Я ощутила, что они разрешают мне родить.

На неделе я продолжила сдавать зачеты в универе, а в пятницу мы с девочками пошли отмечать день рождения подруги в бар «Держись» на улице Маяковского. Мама сказала, что подвезет меня. Пока ехали, я заикнулась о том, что будет, если мы решим оставить ребенка. Она нахмурилась.

– Ты ведь понимаешь, что тогда вам надо будет пожениться, придумать, где жить…

– Зачем?

– Ну как это? Рожать же надо в браке. Это надо думать о свадьбе, о том, куда жить пойдете. У него что-то есть свое? И из универа придется уходить. А после академа – это уже фигня, а не учеба…

В тот момент, обозревая город из окна ее машины, я поняла, что рожать мне уже не разрешают. Пока – мягко, но, если я буду настаивать, – разговор может ужесточиться. Тогда придется ссориться, возможно, уйти из родительской квартиры и думать о том, как и на что жить вне семьи. Что там за жизнь, за ее пределами, я не представляла.

Мама высадила меня около бара. Там я, как ни в чем не бывало, тут же заказала Лонг-Айленд. Девчонки удивились – а как же малыш? Я ответила, что его судьба пока не решена, можно и прибухнуть. А заодно покурить. В то время в барах еще можно было курить.

Подруги высказывали разные мнения. Кто-то настаивал на необходимости сохранить ребенка – ведь это так мило, и мы такая классная пара. Мило, правда? Кто-то считал, что я профукаю универ, и рожать сейчас ни в коем случае нельзя. Мы говорили об этом, заказывали коктейли с шоу-подачей, в ходе которой имениннице надо было лечь на барную стойку и пить текилу с задранной майкой или надеть шлем и пить шоты, пока бармен колотит по шлему палкой. Я веселилась. И продолжала собирать мнения. О том, чего хочу я сама, я у себя так и не спросила.

Как можно хотеть то, чего у тебя никогда не было? Наверное, это похоже на то, как тебя первый раз тянет влюбиться: ты читаешь сказки, смотришь мультики, впитываешь эстетику и негу происходящего – и тебе хочется так же, ты ждешь, когда у тебя внутри что-то екнет. И оно обязательно екает. Тогда ты прикладываешь то, что ощутила, к увиденным картинкам – и силишься сделать так, чтобы они сошлись. Словно обводишь трафарет. Потом, уже с этим оттиском внутри, снова глядишь на реального человека, снова сличаешь… Со временем ты учишься отделять реальность от картинки и задавать себе конкретные вопросы. Иногда ты будешь путать – нечто, показавшееся искрой любви, обернется тягой дружбы. Но с парнем ты уже переспала, и он думает, что ты его девушка…

С детьми похожая история. Подруга, что была на пятом месяце, просто обожала детей. Мы с ней сидели на детской площадке – и она показывала на играющих детей: смотри, какие пупсики, смотри, какие хорошенькие, как же я хочу своего!

– Что тут хорошего? – недоумевала я.

– Когда у тебя есть ребенок, ты расширяешься, – объясняла она. – Это как бы ты, но уже другой человек. Ты расширяешь свое присутствие в пространстве. У тебя появляется лучший друг!

Меня кольнуло это замечание, ведь ее лучшим другом я считала себя.

Мне нравилось возиться с детьми, когда их приводили в гости. Но также я видела их недоразвитость – ребенок пускает слюни, ему надо менять подгузники, терпеть вопли, успокаивать… Что же такое дает женщинам оптику, в которой все эти вещи – приятные хлопоты, а не тяжкое бремя? Где эту оптику раздают?

Однажды я пришла в гости к школьной подруге, и нас неожиданно попросили присмотреть за младенцем, дочерью ее сестры. Девочка сидела в качелях, подвешенных на дверь, и истошно вопила. Ее мордочка стала похожа на смятый помидор. У нас никак не получалось ее утихомирить, сколько мы ни старались, отвлекая ее погремушками, качая и сюсюкая. Два или три часа мы провели наедине с вопящим младенцем – и это повергло меня в ужас. Подруга сказала, что ее сестре, матери девочки, приходится терпеть это неделями…

Итак, с одной стороны – пасторальные картинки с матерями и младенцами, элегические рекламные ролики, с другой – мой собственный утлый опыт, который доказывал мне, что дети – это чертовски сложно. Я и сама пока ощущала себя ребенком.

…На выходных мы с Васей поехали на дачу к друзьям. Там, на карьере поселка Сосново, почти на том же месте, где мы когда-то впервые поцеловались, я сказала ему, что склоняюсь к аборту. Жизнь длинная. Сейчас ребенок нам ни к чему. Да еще и там, на участке, веселятся все наши друзья – и мне тоже хочется выпить! Мы крепко обнялись, покурили, глядя на кромки сосен, а потом зашагали к даче в свете вечернего солнца.

В понедельник меня ждал визит к гинекологу. Мама отправилась со мной. Мы приехали в платную клинику на Литейном. После нескольких минут ожидания меня пригласили войти. Мама сунула голову в дверь, когда я уже была внутри, и выпалила:

– У нас беременность, и мы хотим сделать аборт.

– Понятно, – улыбнулась врач, женщина лет тридцати пяти с хвостом светлых волос. – Давайте сначала проведем осмотр, а затем обсудим детали.

Я была благодарна маме, ведь мне не пришлось произносить эти слова самой. Она всё сделала за меня. Как в детском саду. Несколько суток я ломала голову над тем, как сказать всё врачу, и что вообще будет происходить на осмотре, ведь после школьных осмотров я ни разу не ходила к гинекологу. Записываться черт знает куда, в бесплатную поликлинику, раздеваться, забираться в холодное кресло, признаваться в том, что занимаешься сексом… Бр-р-р… Секс по-прежнему был втиснут в пыльный шкаф между компьютерными журналами брата, и обсуждался только с подружками, с которыми мы для начала хорошенько набирались баночных коктейлей. Чуть позже я именно так и сделала, рассказывая, что было на приеме, и как проходит процедура УЗИ. Чтобы показать палочку для УЗИ, я вытащила из кухонного шкафчика ручку от блендера, и мы все вместе заржали. Никто из них, кроме меня, еще ни разу не был у гинеколога, за исключением того школьного осмотра, хотя нам всем было по восемнадцать и сексом мы занимались уже года по три.

Блондинка-врач показала на монитор, в центре которого мигал и переливался зиккурат черно-белых прогалин УЗИ.

– Где-то пять недель, – тихо сказала она.

До этого я робко и последовательно, словно отвечая билет по теории литературы, поведала ей о своих мытарствах. Не считала цикл. Всё случилось больше месяца назад, на даче. Странно себя почувствовала. Сделала тесты…

С тревогой ждала, что она станет меня отговаривать. Девчонки предупреждали об этом. В бесплатных поликлиниках врач вроде как обязан прочитать тебе лекцию и попробовать отговорить от аборта. «У них же установка на повышение рождаемости, – сказал кто-то. – Слышала, что президент говорил об этом? Я бы на твоем месте подготовилась. Решение всё равно только твое».

Я спрыгнула с кресла, оделась за белоснежной ширмой и подошла к столу. Врач предложила мне присесть. Мои щеки пылали, я ждала морализаторского разговора – отговора, ждала лекции по гинекологии, ждала завуалированных угроз и готовилась парировать: у меня сессия, вот даже сейчас я пришла с зачета, у меня впереди четыре года учебы. Я готовилась к поступлению чуть ли не с девятого класса…

Но она ничего не сказала. Она долго печатала, иногда задавала вопросы про цикл, про мое здоровье, а потом назначила дату и время процедуры, вручила мне направление и попрощалась с великодушной улыбкой, от которой мне вдруг сделалось стыдно. Когда я вышла из кабинета, мама выхватила у меня из рук направление и принялась расспрашивать, как всё прошло. Она явно нервничала не меньше моего.

В назначенный день в университете был зачет по логике, и мы стали судорожно соображать, как мне оказаться в двух местах одновременно. По слухам, зачет ставили просто так. Курс был коротким, только на один семестр, дядька-препод – добрым дедом с кустистыми бровями. Мы решили, что в универ с моей зачеткой пойдет мама, скажет, что у меня что-то вроде аппендицита.

Явиться на аборт надо было натощак. Клиника находилась по соседству с Фонтанным домом, я приехала раньше и решила подождать в сквере, под Ахматовскими окнами. Уселась на скамейку, курила и пыталась заставить себя думать, что Ахматова поступила бы так же. С чего я это взяла? Видимо, ее нос на фото, ее грозный голос, слышанный в записи, подсказывали, что сильные женщины сами управляют своей жизнью и не трусят принимать подобные решения. Не перекладывают все заботы на матерей. Ведь, по сути, после признания маме – всё пошло как по маслу. Платная клиника с блестящими полами и деликатной врачихой, мама, ожидающая в машине на Литейном после, поездка на дачу, горячий суп, папа в облачке дыма на террасе. Будто ничего не случилось. Даже не так: случилась небольшая медицинская манипуляция, и меня надо пожалеть. Мне было плохо, но теперь меня вылечили. Я здорова и нам снова можно сидеть на терассе, ни о чем таком не говоря.

В клинике меня пригласили в кабинет для заполнения документов. Я неловко уселась за небольшой столик, не зная, куда девать сумку. Все мои вещи, мои кеды, кисти моих рук, выбивающиеся из хвоста пряди казались мне донельзя жалкими.