Королева меняет цвет

– Идём, Ниса, – заявляет он безапелляционно и проходит мимо так, словно я дрессированная собака, которая обязательно за ним последует.

За то время, что мы не общались, папа забыл, с кем имеет дело. Но я буду не я, если не напомню. Дерзко фыркаю:

– У меня уроки.

– Нет у тебя сегодня уроков. – Он оборачивается, смотрит пристально прикидывает, чего от меня можно ожидать. – Вы пятеро выживших на сегодня освобождены.

– Значит, у тебя судебные заседания. – Я пожимаю плечами.

Сама не понимаю, хочется мне с ним идти куда-то и разговаривать, или нет. Имей я определённое мнение на этот счёт: сбежала бы. Но я стою, смотрю, взвешиваю необходимость разговора после долгого перерыва.

– С ними я как-нибудь разберусь, – он усмехается, и эта усмешка помогает желанию поговорить перевесить стремление умчаться отсюда так быстро, чтобы он только подошвы моих ботинок видел.

Поэтому я всё же плетусь за отцом, почти волоча за собой сумку по полу. Послушно сажусь на заднее сиденье блестящего чёрного джипа. Молчу, отворачиваясь к окну. Оказавшись за рулём, отец делает несколько звонков, суть которых сводится к тому, что в ближайшие пару часов он на работе не появится. Он не спрашивает – ставит в известность, предоставив помощнику разбираться с теми, чьи дела были назначены на это время.

Мысленно прокручиваю то, что услышала у директорского кабинета, пытаясь понять, что же из сказанного отцом сильнее всего меня зацепило. Наконец, догадавшись, интересуюсь:

– Решение о моём переводе в «А» класс было изначально твоим?

– Да, Ниса, – негромко отвечает он.

От его ответа внутри разливается злость – густая, чёрная и липкая как смола. Это он решил. Вот так просто: взять и одним махом испортить мне жизнь. Дважды. В салоне спокойно. Негромко урчит мотор. Радио выключено. Звуки с улицы не проникают внутрь благодаря хорошей шумоизоляции.

Внешне я тоже остаюсь невозмутимой:

– Почему?

Вместо того чтобы ответить, отец останавливает машину у кафе-кондитерской и предлагает:

– Пойдём, выпьем чаю.

Не то чтобы он спрашивал, или моё мнение в этом вопросе что-то решало. Он привык, что его слушают безоговорочно, поэтому глушит мотор и выходит на улицу. Открывает передо мной дверцу машины.

Если не вдаваться в нюансы, есть сладости вместо того, чтобы сидеть на уроках – мечта любого ребёнка. Но в моём случае не вдаваться в нюансы не получается:

– Надеешься заткнуть мне рот пирожными, чтобы перестала задавать неудобные вопросы?

– Я задолжал тебе объяснения, Ниса, – одними губами усмехается отец. – Пирожные, если подумать, тоже.

7.Будущее

1 октября, вторник

Поднимаю брови, силясь понять причины этого приступа внезапного великодушия. Так и не придумав логичных объяснений его поведению, заказываю чизкейк с Орео и молочный коктейль. Здесь играет негромкий лаунж, приятно пахнет свежесваренным кофе. Атмосфера располагает к доверительной беседе, но я напряжена до предела:

– И какие же объяснения ты мне задолжал?

После папиных слов в груди теплится неясная надежда. Сама не знаю, на что. На то, что мы сумеем помириться? Что он вернется? Что моя жизнь с его помощью изменится к лучшему?

Ждем заказ за самым дальним столиком у окна. Когда-то мы часто ходили в это кафе втроем: я, он и мама, и мне казалось, что так будет всегда. Родители всегда будут улыбаться, всегда будут поддерживать друг друга и заботиться. Тогда я еще не знала, что «всегда» – это тоже миф. На самом деле всё временно и всё заканчивается, причём хорошее, обычно, гораздо быстрее плохого.

– Извини, Ниса, – произносит отец и это настолько неожиданно, что я сначала недоверчиво замираю, потом склоняю голову к плечу – ищу в сказанном подвох:

– Тебе не кажется, что извинения за развод опоздали года на три? —Откидываюсь на спинку кресла и сверлю собеседника настороженным взглядом, но он снова усмехается:

– Не за развод. Мы с твоей матерью достаточно взрослые люди, чтобы принимать подобные решения, не спрашивая у тебя ни разрешения, ни советов. Но, пожалуй, каждый из нас слишком увлекся собственной личной жизнью. В результате твоё воспитание оказалось пущенным на самотёк.

Ну вот, и он туда же. Сговорились они с мамой что ли? Далось им это воспитание? Лучше бы и дальше занимались каждый своей жизнью, честное слово!

Официант приносит мне чизкейк и коктейль, а папе – крепкий американо. Отклеиваю от глазури пирожного черно-белый кругляш печенья и задумчиво верчу в руках.

– У тебя теперь новая дочь, – ворчу, я и отвожу в сторону взгляд. – Её и воспитывай. Она не разочарует, а за новый айфон, так тем более.

Знаю, звучит по-детски. Эта ревность и зависть. Но они есть во мне и грызут изнутри, так куда их выплеснуть, если не на него? Отец удивленно вскидывает брови.

– Тебе тоже нужен новый айфон, чтобы начать хорошо учиться?

Не понимает он, что как раз айфон-то его дочери и не нужен. Я не зарегистрирована в соцсетях, кроме игрового Дискорда8, не снимаю глупые рилсы, считая пустой тратой времени. У меня нет стайки подружек, чтобы переживать за качество сделанных с ними селфи. Блин-малин, да я теперь даже ни в одном классном чате не состою, так что новый телефон стоит на последнем месте в списке приоритетов.

– Мне ничего от тебя не нужно. – Делаю вид, что в данный момент меня интересует только печенье, чёрные половинки которого я отделяю друг от друга, выедая из середины белоснежную кремовую начинку. – Ни айфон, ни помощь, ни воспитание.

– Ольга сказала, что тебя устраивает после школы отправиться в профильное училище.

Отец выплевывает эту новость с надеждой, что я её опровергну и тут же отпивает глоток кофе. Не удивлюсь, если он еще и рот прополощет после сказанного. Меня, в свою очередь злит то, что мама для него теперь «Ольга». Не «Оленька», не «Олюшка», как когда-то, а Ольга. Как княгиня Ольга, которая из мести сожгла древлян.

– Представь себе, – дерзко сообщаю я и, прекрасно зная, как разозлят его мои слова, добавляю: – Стану маникюршей. Или массажистикой. Или поваром. Я, знаешь ли, еще не решила.

Умышленно громко хлюпая трубочкой, отпиваю коктейль из стакана. Смотрю при этом отцу в глаза – карие. Это наше единственное отличие, потому что у меня мамины – голубые. Мои, когда злюсь, становятся синими, а его – почти черными. Но папа не злится. Он подозрительно спокоен.

– Не станешь, Ниса, – отец отпивает еще один глоток кофе. – Вспомни, с чего мы начали наш разговор. Это я решил, что ты теперь будешь учиться в «А» классе. Как думаешь, почему?

Блин-малин. Боюсь даже представить. Но выдвигаю предположения:

– Потому что обе Полуяновы выели тебе мозг по поводу той жвачки? Потому что буква «А» тебе больше нравится? Потому что ты внезапно вспомнил, что у тебя есть дочь?

– Я не забывал. – Сделав очередной глоток, он ставит кружку на стол с неожиданно громким стуком. – И твоё будущее всегда было мне небезразлично.

Будущее. Одного слова оказывается достаточно, чтобы я поняла ход папиных мыслей. Стоило догадаться раньше. Ведь класс «А» – профильный, с уклоном на историю, обществознание, русский и… право. Большинство ашек – будущие юристы. Мы ведь даже дразнили их всё время словами в рифму, самым безобидным из которых было «трактористы».

Из груди внезапно вырывается истерический смешок:

– По твоим стопам я не пойду, пап. – Я крошу ложкой чизкейк так, словно это его идея. – Никогда и ни за что!

Отец допивает кофе и отодвигает пустую кружку:

– От тебя этого пока никто и не требует, Ниса. Но ты закончишь школу в «А» классе, и закончишь нормально. И вести себя тоже будешь нормально.

– Ха. Ха. Ха, – произношу я, отчетливо выговаривая каждый слог, хотя на лице ни тени улыбки. – Моё хорошее поведение ты сегодня слишком опрометчиво пообещал. Решил заняться воспитанием дочери? Прекрасно! Готовься ходить в кабинет Чиполлино чаще, чем на работу!

Угроза не голословна. Его заявления о моем, связанном с юриспруденцией, будущем служат источником вдохновения для сотни… нет, для целой тысячи хитроумных планов. Да ради такого я не только дымовую шашку, я настоящий гранатомёт раздобуду!

– Я больше не собираюсь к директору, Ниса, – заявляет отец с непоколебимой уверенностью. – И воспитание тебе действительно не помешает. А если ты решишься на еще одну такую выходку, как вчера – в тот же день переедешь жить к нам с Полиной. Как раз с Ксюшей общий язык найдешь.

Жить с ним и Полуяновыми?! Кусок пирожного, который я только что положила в рот, в ту же секунду встает поперек горла.

– Да тебе мама не позволит! – выпаливаю я, откашлявшись, но на самом деле уверенности в этом у меня нет.

– С Ольгой мы это уже обсудили, и она согласна с тем, что подобный поворот событий пойдет тебе во благо. Ей, во-первых, некогда тобой заниматься, а во-вторых, результат, к которому привело ее мягкое воспитание, не устраивает нас обоих.

– Вряд ли Полуянова тоже будет рада такому соседству, – хмыкаю я, несмотря на то что внутри меня уже топит отчаяние.

Полуянова ведь ничего не решает. Решает папа. Всегда. И так, как он сказал, так и будет. Я слишком хорошо его знаю.

– Она тоже смирится, когда не останется выбора, так что в её сговорчивости можешь не сомневаться.

Хочется так много ему сказать, но цензурного – ничего. Он весь наш разговор заранее продумал, возможно даже задолго до сегодняшнего дня. Обидно осознавать собственную предсказуемость. А беспомощность, которой его угроза сковала меня по рукам и ногам – еще обидней. Глубоко вдыхаю пахнущий корицей и кофе воздух. Мысленно считаю до десяти. Перед спаррингами это помогает, но сейчас что-то не очень.

Выдыхаю коротко:

– Я сбегу.

– Ты несовершеннолетняя, – тут же парирует он. – И куда бы ни сбежала – придется вернуться. У тебя тоже нет выбора, Ниса.

Ещё бы. Зная о его должности, наряд полиции притащит меня обратно по первому щелчку и пока в июле мне не исполнится восемнадцать, протест принесет неприятности только мне. Блин-малин. Мне хватает ума понять: что бы я ни предприняла, лишь усугублю положение. Ощущение, будто против меня ополчился весь мир. Вскакиваю с кресла, не доев многострадальное пирожное. Резко отодвигаю стул, задев столик на шаткой ножке. Позади со звоном разбивается о кафельный пол чашка из-под папиного кофе, что стояла на самом краю, но я не оборачиваюсь и бегу прочь.

Во рту сладкий привкус печенья, но он впервые горчит. Сердце выстукивает неровный ритм. Я несусь по тротуарам, не разбирая дороги. Зачем вообще согласилась на этот разговор? Мы ведь три года не общались, следовало продлить молчание еще на три. Он ведь уже был записан мной в предатели, так что изменилось? Все мои надежды оказались глупыми и детскими.

Ноги сами несут по привычному маршруту. Преодолеваю несколько улиц, перебегаю дорогу на красный, мчусь позволяя ботинкам отшвыривать в стороны разноцветные листья, а сумке больно бить по спине. Плевать, что спешащие по своим делам прохожие сочтут меня сумасшедшей. Мне вообще сейчас на всё плевать.

Мысли мечутся в голове, силясь найти какой-нибудь выход, но из тех ловушек, что расставляет папа, выхода нет. Он такой же изворотливый, продуманный и расчётливый, как я, только в разы опытней. Мне с ним не тягаться. Бессмысленно пытаться обойти его манипуляции – он давно предусмотрел все действия на десять шагов вперед. Эта логика безжалостно отвергает каждое «а если я…», которые одно за другим предлагает не желающее сдаваться сознание. Что бы я ни придумала, что бы ни совершила – лишь усугублю положение. Есть исходы, к которым я не готова – это оказаться в отделе полиции, коррекционной школе или в одной квартире с Полуяновыми.

Ощущаю себя зверьком, окруженным со всех сторон охотниками. Будто из каждого пожелтевшего куста на меня выжидательно направлено дуло очередного ружья. Поэтому бегу так быстро, что минут через десять начинает колоть в боку, а дыхание превращается в хриплое и прерывистое.

Позволяю себе замедлиться, лишь приблизившись к полуразрушенной трехэтажке. На бегу проскальзываю в дыру в заборе, которым огорожено серое здание. Его половина осела на землю бесформенной кучей камня, шифера и проржавевшей арматуры. Вторая половина – стоит, как ни в чем не бывало, приветственно глядит провалами давно разбитых окон.

Главный вход обрушен, поэтому пробираюсь через запасной. Именно так нас эвакуировали в тот день, когда музыкальная школа работала в последний раз. Прошло лет десять, и память о случившемся покрылась белой туманной дымкой. Из-под нее проглядывают лишь наиболее яркие обрывки: оглушительный грохот; белые банты лаковых туфель, в которых я бегу по лестнице; чей-то крик и слёзы; сирены скорой помощи; испуганное лицо преподавателя по вокалу.

Зачем я раз за разом прихожу туда, где когда-то чуть не погибла? Может, жажду острых ощущений. Может, чувствую себя защищенной в месте, в которое другие побоятся лезть. Может ищу одиночества и тишины. Понятия не имею, на самом деле.

На лестнице хрустит под подошвами битое стекло и разбросаны пожелтевшие листы с нотами фортепианных пьес. Всё осталось таким же, как в тот день. Я не задаюсь вопросами, почему не вывезли оставшиеся музыкальные инструменты, книги, мебель. За столько лет всё покрылось пылью, но эстетика мало меня волнует. Успокоив дыхание, нащупываю в кармане жвачку и кладу в рот. Вязкая слюна становится сладкой до приторности, а смирение приходит раньше, чем могло бы с учетом обстоятельств.

– Нет выбора, – повторяю я фразу отца, поднявшись на крышу.

Слова становятся почти осязаемыми. Словно кто-то написал их много раз и теперь они вьются вокруг меня, на случай если я еще не поняла. Но я поняла, поэтому просто смотрю на суетящийся внизу город, задумчиво жую розовую жвачку, выдувая из неё пузыри.

Придется привыкать быть паинькой. Абстрагироваться от желания плюнуть в сторону каждого из новых одноклассников. Доучиться в одиннадцатом «А» до выпускного. Дождаться совершеннолетия, до которого больше полугода.

В том, что они будут долгими, у меня нет никаких сомнений. Но, превращая жвачку в очередную розовую кляксу на серой стене, я понимаю, что достаточно сильная, чтобы с этим справиться.

8.Синяки

2 октября, среда

– Я не стану сидеть с ней за одной партой! – возмущается Крапивин, и даже не думает замолкать, когда я вхожу в класс.

На лице Кирилла уже нет красных пятен, но выглядит он бледным, а под глазами залегли темные круги. Мне нисколечко его не жаль. Слон должен был быть мудрым. Теоретически. От Крапивина мудростью даже не пахнет.

– Ну так и не сиди, – отвечаю я до того, как ответит замерший напротив Князев. – Можешь сесть в коридоре, или в туалете, или вообще не приходить – у тебя масса вариантов.

Это заставляет присутствующих обернуться, но я невозмутимо прохожу мимо и бросаю сумку на привычное место. Достаю учебник русского языка и тетрадь.

– Это у тебя масса вариантов, Ниса-крыса, – подаёт голос Ксенька. – Потому что сидеть с тобой теперь не станет никто.

Устроив на парте пенал, я оборачиваюсь к ней:

– Это должно меня волновать?

Вообще-то волнует. Где-то глубоко-глубоко внутри, под апатией и мрачным хладнокровием, есть глупое детское желание быть для всех хорошей. Но оно такое маленькое, что заглушить его не составляет никакого труда.

– Потому, что независимо от слов твоего отца, тебя здесь хотят видеть не больше, чем раньше, – кривится Кирилл.

– Мне, представь себе, твоя физиономия тоже не нравится. Но я просто не смотрю на неё, чтобы меня не стошнило ненароком. Можешь не благодарить за лайфхак, – снисходительно разрешаю Крапивину я.

На самом деле невозмутимость дается мне нелегко. Понимаю ведь, что в отличие от меня, ашки ничем не связаны и драка до сих пор не началась лишь благодаря тому, что после случая с шашкой они меня опасаются. Но как долго это продлится и что будет, когда они поймут, что их жертва, благодаря угрозам отца теперь беззащитна, как выброшенный на улицу котёнок?

– Садись на моё место, – мрачно разрешает Кириллу Князев и, собрав собственные вещи и рюкзак, пересаживается на место Крапивина.

Всё это время он молча следил за нами, а теперь принял какое-то решение. В отличие от большинства присутствующих, Елисей лично слышал вчерашний разговор в директорском кабинете и слова о том, что выходок больше не будет. Наши отцы чем-то похожи. Держу пари, Лис понял. Он не боится меня. Просто, как обычно, не хочет проблем, а может, просто винит себя за мою выходку, стоившую большей половине класса отравления.

Не хочу смотреть на него, боясь разглядеть жалость. Что угодно, только не это. Жалости я не терплю. Она делает людей слабыми, а мне, наоборот, нужно быть сильной как никогда.

– Доброе утро, класс, – здоровается Валерьянка, и подмечает после короткой паузы: – О, у вас рокировка!

Нельзя сказать, что классная думает насчет этой смены фигур на шахматной доске, но судя по шепоту позади, тем, что Князев и Крапивин поменялись местами, не слишком довольна Полуянова. Это шах, ведь король оказался под боем, добровольно приблизившись к той, кто позавчера отправила пол класса на больничный.

– До того, как мы начнем урок, у меня есть короткое объявление: послезавтра в школе день самоуправления. Я пущу по рядам список уроков. Записываемся – младшеклассников хватит всем.

Вэшки никогда не участвовали в подобных мероприятиях. Считалось, что хулиганы не сумеют научить малышей ничему хорошему. Поэтому школьный день самоуправления много лет обходил меня стороной, но теперь отвертеться не удастся.

Пока Валерия Дмитриевна продолжает вести урок, листок с записью добирается до нашей парты, но до меня так и не доходит. Князев записывает мою фамилию рядом со своей, напротив литературы у пятого «А», пятого «Б», шестого «А» и шестого «В».

– О таком принято спрашивать, – шепотом ворчу я, когда Лис передает листок сидящей позади нас Полуяновой.

Он усмехается, но не удостаивает меня ответом. Вместо этого аккуратными угловатыми буквами переписывает в тетрадь строчки из учебника и выполняет задание. Ботаник, что с него взять.

Даже странно, как он умудрился стать королем ашек с его пацифизмом, веснушками и рыжими волосами. Каждый из пунктов (даже если не брать в расчет имя, гораздо больше подходящее сказочным королевичам, чем реальным людям) – идеальный повод для насмешек и колкостей. Окажись Елисей в «В» классе, его дразнили бы целый день без перерыва. Но у ботаников он – спокойный и излишне миролюбивый отчего-то имеет авторитет.

– Не отвлекайся, – заметив, что я задумалась, Лис толкает меня локтем – не так больно, как Крапивин, а только для того чтобы вернуть к действительности. – Уже сорок третье упражнение, а ты до сих пор на сороковом.

Хорошо, что он мысли читать не умеет. Может, Лис сам не знает, что именно сделало его лидером. Я считала, что им может быть только самый сильный, задиристый и дерзкий, но здесь иные порядки.

Остаток урока проходит спокойно. Когда вокруг нет постоянного галдежа, я хорошо понимаю всё, о чем рассказывает Валерьянка и до звонка мне впервые удается выполнить нужные упражнения. В словах родителей есть доля правды и учиться среди ботаников комфортнее, чем среди хулиганов.

Но следующий урок – физкультура и едва оказавшись в раздевалке понимаю, как сильно была неправа.

– Думаешь, легко отделалась, Ниса-крыса? – с ядовитой усмешкой заявляет Ксенька, окружив себя на всякий случай парочкой своих рыб-прилипал. – Мама сказала, тебя всё равно исключат, рано или поздно.

К этому моменту я успеваю сменить юбку и футболку на широкие спортивные штаны и кроп-топ. Делаю к Полуяновой резкий шаг. От сокращения дистанции она отшатывается назад, к стене, а ее подружки, ахнув дергаются в стороны. Не могу сдержать усмешку и она получается зловещей. Шепчу, склонившись к Ксенькиному уху:

– А мама не сказала тебе, что после моей следующей выходки я перееду к вам?

Вопрос на самом деле риторический и ответа не требует. Но, судя по тому, как округляются глаза Полуяновой и приподнимаются светлые брови, сказанное для неё – новость.

– Что-о-о-о? – ошарашенно тянет она.

Отрезаю с ухмылкой:

– Что слышала. Будем жить с тобой в одной комнате. Здорово, правда? И поверь, мне хочется этого еще меньше, чем тебе. – Склоняюсь к ней снова и произношу тихо-тихо: – Не провоцируй.

Ооставив Ксеньку думать над услышанным, выхожу из раздевалки. Урок еще не начался, и я останавливаюсь у окна. Смотрю на пасмурную улицу. В зале парни бьют баскетбольными мячами по потрескавшейся краске пола и прыгают под кольцом. Обычно мы с Тимом в ожидании урока отрабатывали приемы или устраивали шуточные спарринги.

Тим. В волнениях последних дней у меня совершенно не было времени подумать о том, что теперь нашему общению придет конец. Шестаков ясно выразился, что вскоре станет считать меня одной из ботаников. Но я до сих пор надеюсь, что он это не всерьез. Тимур умеет блефовать и наверняка солгал, чтобы убедить меня быстрее вернуться.

– Строимся! – выкрикивает Нирван Порваныч (вообще-то Иван Михалыч) и одноклассники послушно выстраиваются в неровную линию.

Физрук прохаживается вдоль неё постукивая пальцами по полосатому волейбольному мячу. Не найдя себе места, я встаю в самый конец, замкнув начатый Князевым строй. Рост у меня средний, но стоять в середине не хочется.

– Пляшите, одиннадцатый «А», – физрук обводит класс хмурым взглядом. – У меня отчёты, а у вас – волейбол. Команде победивших – пятерки.

Он бросает мяч Елисею и пробормотав «ты за старшего», исчезает в подсобке. Как только за ним закрывается дверь, начинается гвалт. Учеников в классе – шестнадцать, но шестнадцатая – я, и желающих брать меня в команду ожидаемо, нет.

– Пусть на скамейке сидит, а кто-нибудь просто будет судьей, – предлагает Саша Цветаева, пожимая плечами.

Она еще один конь ашек и, предложенный выход не так уж плох. В конце концов, я окажусь наравне с теми, кому не посчастливится получить легкую пятерку. По физкультуре у меня и так оценки неплохие – те, кто занимается карате, физкультурные нормативы как семечки щелкают. Но Лис качает головой:

– Играют все. Романова, идешь в мою команду.

Что же, все, так все. На нашей стороне поля оказывается Катя Ватутина, ради игры собравшая цветные пряди в аккуратный пучок; любительница кей-попа – Юля Власова, футболист Боря Лукин и еще несколько человек. Политкорректный Князев умышленно подбирает команду из наиболее лояльных ко мне людей, чтобы избежать лишних ссор. У отца-депутата научился, не иначе.

Остальные, во главе с Полуяновой, Крапивиным и рукопашником-Шумиловым остаются за волейбольной сеткой. Усмехаются, негромко переговариваясь о чем-то. Причина переговоров становится понятной, едва начинается игра.

Суть школьного волейбола в том, что все только и ждут, пока мяч подадут именно им. Это возможность показать себя, красиво отбить и заработать очко для команды. Если так, то я могу считать, что мне повезло: противники подают мяч исключительно мне. Хотя, правильно было бы сказать «по мне». Внезапная возможность поквитаться волнует их намного больше возможности выиграть.

Первый неожиданный удар прилетает от Крапивина. Запущенный со всей силы туго накачанный мяч попадает в бок. От него кожу начинает щипать, даже под кроп-топом. Кирилл усмехается, дескать, это у меня такие руки дырявые.

В следующий раз мяч прилетает от Шумилова. Я честно пытаюсь отбить, но снаряд ударяет по запястью с такой силой, что я не удивлюсь, если заработала вывих или растяжение. Потом едва успеваю уворачиваться. Некоторые мячи всё же получается принять, но кожу на руках саднит после таких подач.

Вижу, как хмурится Князев. Это ведь не только по мне удары. Каждый из них – по его авторитету. Тимур бы, не откладывая в долгий ящик, подошел и вмазал каждому, кто посмел усомниться в его власти. Но Елисей, осознавая, что ботаники в своем праве, не вмешивается. Тем не менее, с силой отбитый им мяч попадает и по Шумилову, и по Крапивину, а к концу урока наша команда выигрывает со счетом пятнадцать – тринадцать.

Следующие за физкультурой уроки я провожу в раздумьях о том, специально Лис отомстил моим обидчикам, или нет? Лицо у него непроницаемое и никаких эмоций не выдаёт. Но после права, закончившегося последним, новый сосед поворачивается ко мне:

– Останься после уроков, нужно обсудить план ко дню самоуправления.

Может он защитил меня для того, чтобы получить ответную любезность? Это он зря.

– Мне нужно? – переспрашиваю я, а потом добавляю с усмешкой: – Это ведь ты меня записал, не спросив.Ты и готовься.