скачать книгу бесплатно
Философия леса
Татьяна Лазарева
"Я плыву по водной глади ночного океана. Огни планктона, умирающего от каждого движения бедер, как продолжение моих чувств к тебе. Каждую секунду я погибаю и возрождаюсь вновь, думая о тебе. Любовь моя..Разве разрешено любить так чувственно? Когда каждый вдох это акт любви, когда каждая мысль – отражение тебя в этом мире".Современный роман о потери и сексуальности, духовности и смерти. Лизи – молодая девушка, страдающая от эмоциональной созависимости, проживает потерю брата и уход возлюбленного. Мистер Лис – мифическое животное, санитар леса, избавляющий мир от точек скопления хаоса – людей с пустыми сердцами. Их пути пересекаются, чтобы поведать историю поэтичной преданности множества сюжетных линии, неизменно ведущих в лес.
Татьяна Лазарева
Философия леса
Посвящается всем посланникам любви,
которые раскрыли мои крылья и благословили их быть свободными.
Часть 1. Лето.
“Спрячьте лиса, а после всех жаждущих безумия, дабы спасти вас от одиночества, порожденного вашими истерзанными сердцами”
Уилльям Шекспир
Глава 1. Таинственный мистер Лис.
Эта история начинается в лесу.
В сонном туманном летнем лесу, который кто-то небрежно нарисовал лишь серой пастелью, раскидав по ветвям и кустам мелкие мазки розового и персикового рассветного перламутра.
В его июльской тени c невидимой завесой, коснувшись которой, мысли становятся громче, чувства тише, а время и вовсе перестает существовать, сливаясь воедино с бурлящим сознание ручья.
В его трелях и в каждом шорохе-послании обострившихся чувств.
“Будь чуток к дуновениям ветра, шелесту и, особенно, к своим мыслям – они представляют наибольшую опасность”.
Полупрозрачные лучи солнца осторожно и кротко пробивались сквозь листву едва согретых ими деревьев, пробужденные трелями гирлянд из птиц. Неугомонный бессонной ночью ручей встречал новый день.
В таком лесу и жил мистер Лис. В лесу предгорья, где все самые интересные тропинки были вертикальными, купели спрятаны от глаз, также как и постоянные его обитатели – медведи.
Он сидел на ещё не прогретом полднем камне, наблюдая, как миллионы Вселенных зависли в воздухе, прокладывая маршруты по лесу. Лесник обычно называл это «туманом».
Взгляд Лиса пронизывал горизонт разросшихся и оттого благодарных прохладному утру папоротников.
Его шкурка была расцветкой как у тибетских сородичей, но всё же он, несомненно, отличался от них
Взглядом.
Человеческим взглядом.
Ведь Мистер Лис был не обычным представителем своего семейства.
Бывали времена, когда о нем слагались легенды.
Его укусы лечили раны, удары лап возвращали почву под ногами, а острейший нюх мог определить, где в это мгновение находится тот, кому больше всего нужна помощь – человек с пустым сердцем, головой полной мыслями и разорванной в клочья жизнью.
Он был санитаром леса, который делал этот мир лучше, избавляясь от тех, в ком больше не осталось веры: гасил горячие точки скопления хаоса, чтобы экосистема продолжала функционировать без сбоев и сломанных микросхем. Как восход и заход солнца, как приливы и отливы – порядок вещей должен быть соблюден. Иначе в дело вмешаются более суровые высшие клининговые сервисы порядка. Его нельзя было считать ни злом, ни добром. Он лишь нёс свою дхарму, не заботясь о последствиях, ведь они будут всегда – независимо от степени его отстраненности.
Так было и сейчас. Лис подставил свою усатую мордочку ветру и ловил доносящиеся дуновения, чтобы понять, где, в какой части леса он должен быть сегодня. Его пепельно желтая шкурка, испещренная кельтскими рунами, колыхалась от едва уловимого дыхания леса.
Вздернутый к солнцу нос сник. Похоже сегодня в лесу без драмы.
Мистер Лис двинулся в сторону поляны, густо усеянной клевером. Пухлые июньские кролики носились взад и вперед, расплескивая избытки солнечных лучей на своих шкурках. Всего лишь несколько столетий назад эта поляна была болотом, и Лис помнил эти времена. Ведь руны на его шерсти были нарисованными кем-то, кто запечатлел их впервые.
Полного понимания того, для чего это сделали с ним, у него не было.
Он по крупицам собирал ответы из уже произошедших событий, и тех, что наступят в будущем.
Конечно, проще было бы спросить у того самого человека, но он никогда не давал ответов, а если и давал, то эти ответы были настолько отстраненные и расплывчатые, что плодили лишь еще большее количество вопросов.
Так что Мистер Лис предпочел однажды уйти, чтобы искать эти самые ответы в одиночестве, в тишине и густой темноте. Тогда он еще не знал, что все самые важные озарения уже теплеют в его груди.
Лис внимательно следил за кроликами и тем, как их души рисуют запутанные маршруты на карте леса в виде флёра акварельных следов. Животные отстукивали лапками ритмы капель мартовской оттепели и окутывали всё вокруг ароматами, сносящими крышу любому хищнику.
Где-то вдали начала виднеться тень сокола. Казалось, можно было увидеть даже с такого приличного расстояния как его когти по привычке стали смыкаться и размыкаться от одного лишь вида мягких шкурок.
В отличие от мягких акварельных мазков ауры кроликов, сокол оставлял в небе совершенно другой след – леденящий душу, с запахом металла и, при этом, неожиданной теплой древесности. Если бы эта птица была материалом, которым можно нарисовать картину этой части леса, то сокол определенно был бы коричневой смолой.
Лис услышал едва уловимый и тихий визг. Кролик, который нежился на солнце и уснул, моментально оказался в когтях у сокола и взмыл в небо.
Пожалуй, смерть во сне могла быть не самой худшей смертью, только если бы за этим не следовал долгий путь в когтях хищника на высоте птичьего полета над этой опушкой, деревьями и тем же лесом.
Это могло бы быть самым жутким опытом в жизни этого кролика, или он мог бы смириться со своей участью и встретить смерть с благодарностью за столь великолепный пейзаж.
“Ну и денек должно быть у них, одна атака за другой. Но сейчас самый лучший момент для моей, пока еще они находятся в состоянии шока, а адреналин в их крови сходит на нет, являясь скорее противником, тормозящим их адекватные реакции, чем союзником.”
Лис вытащил свою мордочку и с нарочитым достоинством вышел на середину поляны, а затем, как ни в чем не бывало начал обегать её трусцой. У него не было цели никого поймать, это было лишь шоу.
Мистер Лис знал, что он сейчас не в своей лучшей форме, чтобы соревноваться с наловчившимися кроликами в скорости. В очередной раз он полагался больше на хитрость.
Конечно, в охоте им двигал банальный голод, ответственность перед потомством, которое он создал и от которого еще не успел отвязаться.
Но было в этом еще и что-то сакральное – это необъяснимое блаженство, когда что-то такое невинное и чистое становится частью тебя. Делая твою бренную тушку чуточку священнее.
Мистеру Лису было неведомо вдохновение, любовь и другие способы становления частью целого, лучшего.
Ему был ведом лишь один способ стать частью другого – съесть его.
Увидев хищника на холме все кролики, особенно те, что были помельче, сразу же ринулись к норе, туда, куда лису было бесполезно даже соваться.
Выждав минуту-две около кроличьего прикрытия, он сделал вид, что уходит и затаился в лесополосе. Мистер Лис знал, что те немногие взрослые, что остались на поляне и бегают быстрее всех, выполняют роль часовых и прямо сейчас отстукивают лапой монотонный ритм по земле, чтобы малыши в норе (с их сверхчувствительными эхолокаторами) понимали, что враг еще поблизости.
“Это может продолжаться очень долго. У меня есть время передохнуть” – мистер Лис прилег на свои передние лапы и под урчание живота, думал о том, как же он пришел к такой жизни?
Так как на данный момент его жизнь можно было измерить не годами, и даже не десятками лет, время от времени он перекрещивал свою жизнь с другими лисицами, но это всегда было лишь на один сезон. Обычно он это делал от скуки, когда в лес никто не захаживал, и у него были большие проблемы с выполнением своего предназначения.
Конечно, он мог бы двинуться в город, где преобладающее число людей было с озлобленными сердцами или сердцами, которые несли в себе лишь пустыню, хотя тех, кто нес в них дождь, было не меньше.
Почему это происходило с людьми именно в городе мистеру лису было неведомо. Но он не считал, что это было чем-то плохим.
Зло должно быть равноценно добру, особенно учитывая, что ни того ни другого не существуют. И иногда величайшее зло со страстным намерением принести вред может стать источником чего-то более светлого в этом мире, чем кристально чистое сердце, несущее вокруг лишь разрушение, когда примыкающий к нему разум находится в неведении.
Добро и зло были иллюзиями ума.
Но мистеру Лису нужно было делать свою работу, заметая следы, а в городе это было практически невозможно.
Он увидел серую полоску шерсти, проходящую вдоль его бока, которой там никогда не было.
“Пора заканчивать эти игры. Я слишком стар. Следующий год будет последним годом моей надежды”.
Стук прекратился. Мистер Лис напряг мышцы, готовый к прыжку. Кролики один за другими принялись выскакивать из норы.
Опасность миновала.
Они были уверены в этом.
Один, два, три – прыжок.
Глава 2. Конвейер любви.
Иногда ты будешь скатываться вниз.
Но помни, что всегда найдутся те, кто придержит тебя за локти.
Верить сложно, доверять еще сложнее. Но ты как-то справишься.
Ты в начале пути исцеления.
Собака подходит к миске. Будет ли она пить из нее? Или она лишь смотрит на свое отражение в водной глади?
Эта собака вызывает столько вопросов в моей голове. Почему она чешет ухо левой лапой, а не правой? Понравилась ли ей кость, которую я подарила? Какая ее самая заветная мечта?
Она никогда не ответит. Собака погружена в молчание своей животной природы.
Собака.
Лиза стояла на балкончике, выходящем на оживленную улицу. Ласковое июльское солнце обугливало кружева на ее плечах и помогало не остыть кофе, про которое она забыла, как и про утреннюю газету, аппетитную в своем объеме. Все её внимание увлекал лишь бежевый лабрадор, проходящий мимо со своей хозяйкой.
Животные вызывали у неё больше вопросов, чем люди.
С людьми ей было скучно. Она видела их насквозь, точнее слышала.
Стоило им лишь открыть рот, наполненный местоимениям “я”, как вишневый пирог невнимательной хозяйки наполнен косточками, они выдавали ей всю информацию (которую возможно предпочли бы и скрыть) о том, кто они, откуда и куда движутся.
Схемы обычно были стандартными.
Конечно, чаще они двигались на конвейере в цеху “Деньги”.
Чуть меньшим количеством двигала слава. Время от времени Лиза тоже попадала в этот цех, когда хотела сделать этот мир чуточку приятнее, подобно женщинам, вяжущим шарфы для деревьев в зимнем парке.
Также большинством двигала похоть, хотя они называли это любовью, не сумев вынести чего-то настоящего.
Настоящая любовь рано или поздно заканчивается настоящей смертью.
И дабы не обременять себя в конце пути, они даже не пытались нырнуть глубже.
Этот конвейер всплывал все время перед ее глазами, с кем бы она ни общалась. Она не понимала, что это все не больше и не меньше – чем ее искаженное восприятие.
Лизи никогда не позволяла безусловной любви окутать её, слыша еле уловимое звяканье цепей из ее воображаемого конвейера поблизости.
Она перестала дышать полной грудью. Ведь это сложно делать с прутом страха внутри. Некоторые эмоции стали ей неподвластны.
Слово любовь стало затертым как гланды женщины после долгого минета.
Подобно студенту кафедры Любви она глотала одну книгу за другой, фильмы, тексты, манускрипты, обрывки разговоров влюбленных парочек, раны от ножа на коре деревьев, граффити “Прости” на гаражах и меловые “Я люблю тебя” на асфальте у подножия многоэтажек.
Ей казалось, что если она поймёт это, то в следующий раз сдаст экзамен и возможно даже защитит диплом.
Чужая логичность заставила ее построить железную броню из щитов вокруг себя, похожую на ту, что строили викинги, только вместо десятка воинов внутри этой брони была лишь она одна, наедине со своей чувственностью.
Как северный человек, подставляющий лицо каждому лучу солнца, она стала искать такие маленькие проявления человечности в мире.
Абсурдно, но чаще всего она находила её в животных, что доверяли ей безоговорочно. Будь ли то коты, ходящие за ней по парку, ящерицы залезающие на мольберт в саду или кузнечики, запрыгивающие на подол платья.
Они все доверяли ей. И в такие моменты она думала – какая разница, нравлюсь ли я людям, если животные меня обожают?
Этого действительно достаточно.
«У Ариэль был хвост русалки, и она справилась. Так что я тоже справлюсь.
Я все еще чувствую судорогу сердца как после падения. Это похоже на боль от моих детских падений – не чувствую нынче их, но помню.
Особенно тот день, когда я упала с велосипеда, съезжая с холма, а все, кто были рядом, лишь посмеялись.
Этот шрам до сих пор остался на моей коленке.
А сколько таких воспоминаний, о которых мы не помним, носит в себе тело?
А сколько боли в нем, с его многочисленными шрамами?
Сколько боли мы носим в себе и не освобождаем?
Я бы очень хотела высвободить. Только как?»
Лиза закрыла шариковую ручку колпачком, и положила закладкой в тетрадь, сделала последние приготовления перед выходом из дома и глоток уже остывшего кофе. Матовая помада покрыла тонким фиолетовым слоем каемку ее губ.
