скачать книгу бесплатно
– Я буду с ними разговаривать сам.
Ручкин понимающе вздохнул:
– Здесь или…?
– Ну зачем же вас стеснять. Отведите мне допросную.
– С кого начнете?
– С девочки.
– Хорошо, я сейчас дам необходимые распоряжения.
Лидия Фролова, двадцати двух лет отроду, уроженка Кировской области, незамужняя, бездетная, комсомолка с 1935 года, оказалась большеротой барышней с миловидным живым лицом, мерцающей как снег на солнце тонкой кожей, черной косицей до пояса, белой полоской аккуратного прямого пробора, делающего ее похожей на прилежную школьницу, высоким выпуклым лбом и черными скульптурно правильными бровями. Ее усадили напротив стола на незначительном удалении. У окна примостился Коротков, готовый записывать ход допроса.
Полковник Летунов долго молчал, всматриваясь в шпионку и наблюдая за ее реакцией на свое молчание. Сначала она глядела в пол, сидела напряженно, вцепившись пальцами в стул до побелевших костяшек. Потом осмелилась и подняла на полковника вишнево-черные глаза. И теперь уже взгляд не отводила, смотрела прямо, твердо, но без вызова. Он отметил нежно-детские колечки влажных волос на ее тонкой розовой шее и подумал: «А ведь и впрямь еще девочка».
– Полковник Летунов, – он, наконец, представился и предложил: – Рассказывайте.
– Что?
– Всё. Ясно, исчерпывающе, но коротко, по фактам и без душещипательных сантиментов, желательно. Ужас до чего не люблю слезливые девичьи истории. «Простите, дяденька, извините, бес попутал». Прощать я вас не буду, поэтому поберегите свои слезы, мое время и нервы лейтенанта Короткова. Он очень переживает, когда в протоколе много воды.
Лидия оглянулась на Короткова, состроившего, как ему казалось, грозное лицо. На мгновение ее румяные губы осветлила улыбка и тут же погасла. Это не ускользнуло от внимания полковника.
– Очень хорошо, что вы не теряете присутствие духа, Лидия Николаевна, но я прошу вас начать.
– С чего начать?
– С начала. Впрочем, «родился-учился» можете коротко. О вашем рабоче-крестьянском происхождении, сиротстве в детском доме и работе машинисткой я прочел в предыдущем протоколе, – полковник похлопал пальцами по закрытой папке. – Если вам, конечно, нечего добавить к сказанному.
– Нечего.
– Хорошо. Тогда уделите особое внимание тому, как попали на фронт, как у вас созрела идея перейти на сторону немцев и как вы ее осуществили.
– У меня не было идеи перейти к немцам! – вскочила Лидия.
Полковник двумя пальцами, как священник, приказал ей сесть. Она сникла и повиновалась.
– По порядку, Лидия Николаевна. А уж мы решим что у вас было, а что нет.
Лидия вздохнула, потерла ладонями щеки и размеренно заговорила:
– Я родилась и выросла в Кирове, рано потеряла родителей, попала в детский дом, поскольку у меня не нашлось других родственников… С девяти лет я воспитывалась в детском доме. Считайте, что меня воспитало государство… И я безмерно благодарна государству за кров, за еду, за образование. У нас были хорошие воспитатели, в школе – хорошие учителя. Меня вырастили и выпустили в жизнь чужие, но неравнодушные люди. Мне приходилось тяжело, везде нужно было пробиваться самостоятельно и это закалило мой характер. После школы я выучилась на машинистку, пошла работать. Зарабатывала немного, но мне хватало. А потом началась война. В первый же призыв ушла половина моих друзей, тех, с кем я росла в детском доме. Очень скоро стали приходить похоронки. Одна, вторая, третья… Призвали наших учителей, кто-то пошел добровольно. В сентябре пришла похоронка на Серафима Игнатьевича. Это был директор нашего детского дома, добрый, честный, мягкий человек, фактически мой второй отец. Наш второй отец. И тогда я решила… Я решила, что не могу больше оставаться в стороне и пошла проситься на фронт. В военкомате мне дали направление на курсы радистов. Уже в октябре я оказалась на фронте. Меня определили в разведку. Первая же переброска за линию фронта оказалась неудачной, я попала в плен.
– Вот с этого момента поподробнее. У меня сложилось ощущение, что вы темните относительно своего попадания к немцам.
– Я не темню.
– Тогда расскажите эту историю.
– Наш самолет подбили. Пилот еле-еле дотянул до земли. Но посадка оказалась жесткой. Пилот погиб, мой командир получил травму черепа. Я перевязала как смогла, но он тоже был не жилец. Рация разбилась вдребезги. У меня было сотрясение. Я вытащила командира из самолета… Мутило меня страшно, перед глазами цветные круги скакали как в цирке. Мне ясно стало, что из нашего задания пшик получился… Но это как-то так, на задворках сознания все. Я еще надеялась – глупо так! – что, может пилот к нашим вырулил и мы на своей земле рухнули. Но нет. Услышала, как кричит кто-то, топот ног. Не сразу поняла, что речь-то немецкая… Достала пистолет. У меня еще силы были, чтобы застрелиться, я даже курок взвела… Но не смогла. Так обидно стало, так страшно умирать… Я уже теряя сознание в сторону голосов куда-то выстрелила… и все, отключилась. Очнулась уже в немецком госпитале. Потом меня переправили в концентрационный лагерь для военнопленных. Там со мной разговаривали офицеры из немецкой контрразведки. Ласково так предлагали… ну вы понимаете, предать.
– И вы предали.
– Нет.
– Как нет? А что вы здесь тогда делаете? Кто вы как не предатель?
– Я согласилась с тем, чтобы иметь возможность вернуться домой. Я ни на минуту не допустила мысли, чтобы служить немцам по-настоящему.
– Красивые слова, Лидия Николаевна. Это все только красивые слова. Уберите всю эту мишуру, которую вы накрутили, чтобы себя перед самой собой оправдать, и получится голое предательство.
– А что бы вы сделали на моем месте?
– Застрелился бы.
– А если бы у вас не было такой возможности?
– Сделал бы так, чтобы меня застрелили. Но во всяком случае не дал бы себя поставить перед выбором предательства. А если бы выбор такой передо мной все-таки встал, то и я бы тоже встал. К стенке. И принял бы смерть достойно и счастливо. Предать Родину для меня – немыслимо.
– Это вам только так кажется. Все горазды рассуждать в теории, но вы не были на моем месте…
– Я и не мог оказаться на вашем месте, Лидия Николаевна.
– Что хорошего в смерти, товарищ полковник? Смерть за Родину – дело благородное, а вы попробуйте за нее пожить. К тому же, это вполне объяснимая человеческая слабость – спасать свою жизнь, не правда ли?
– Красиво понятиями жонглируете. Я бы с вами подискутировал на эту тему, но это не ко времени.
– Проще всего поставить человека к стенке, не разбирая мотивы его поступков.
– Мотивы ваших поступков мне совершенно безынтересны. Я имею дело со свершившимися фактами. Факты – вещь упрямая. Если факт предательства налицо, неважно какими мотивами руководствовался предатель, ибо все эти мотивы в конечном итоге сводятся к банальной человеческой трусости, которую какими только красивыми словами не называют. А трусость человеческую я презираю гораздо более других пороков.
– Я не трус!
– Трус вы или не трус мы узнаем совсем скоро. Принять смерть за предательство тоже нужно уметь. Тогда все и докажете. Однако мы отвлеклись. На чем мы закончили, лейтенант?
– На немецких офицерах, товарищ полковник.
– Да, конечно. Эпопею вашей вербовки и обучения в школе абвера я внимательно прочел… Давайте не будем повторяться, а выясним вот что. Где и при каких обстоятельствах вы познакомились со своим нынешним напарником Ромашовым?
– Мы познакомились в разведшколе около трех месяцев назад. Он был одним из моих одноклассников.
– До этого вы не были с ним знакомы?
– Нет. Никогда в жизни его не видела.
– В каких отношениях вы состоите с Ромашовым?
– В товарищеских.
– То есть? Поясните, что значит «в товарищеских»?
– Мы хорошо общаемся. Не дружим, я почти ничего о нем не знаю, в школе было не принято вести задушевные разговоры, но он хороший собеседник… и всегда уважительно ко мне относился.
– В каком смысле?
– Ну как к девушке, понимаете? Не пытался ухаживать, не волочился, не глядел сально, рук не распускал… В школе преимущественно обучались мужчины и всего две девушки. Одна совсем страшная, на нее даже не смотрели, а вторая – я. Мне приходилось держать ухо востро, чтобы не скомпрометировать себя. Однажды я даже подралась.
– Подрались?
– Да. Один курсант… Мирошниченко Женя делал про меня недвусмысленные намеки, мол, я гулящая и даю за деньги. Мне пришлось вмазать ему по роже наглядным пособием.
– Чем-чем?
– Учебной гранатой.
Коротков хихикнул. Полковник бросил в его сторону строгий взгляд и спросил Лидию:
– И что же Мирошниченко?
– Заплакал, представляете? Я ему губу раскроила, а он заплакал… Мне даже стало немного стыдно.
– Как на эту стычку посмотрело руководство разведшколы?
– Никак. Откровенно говоря, мне кажется, что их этот случай позабавил. Никаких карательных мер не последовало, хотя дисциплина у нас была строгая. А Мирошниченко куда-то пропал, я его с тех пор больше не видела.
– Вы состоите с Ромашовым в половых отношениях?
– Что? – Лидия от такого предположения возмуженно задохнулась. – Нет. Я же сказала, мы просто приятели. Общаемся.
– Хорошо. Зайду с другого конца. Вы когда-нибудь состояли в половых отношениях с Ромашовым?
– Нет, не состояла и не собираюсь.
Правильно, чего теперь собираться-то? – хмыкнул полковник будто в сторону и тут же сменил тему: – С какими целями вы были переброшены на территорию СССР?
Лидия нахмурила брови и четко, по-военному, выдала:
– Перед нами поставили задачу разведки движения войск по железной дороге, водным и шоссейным путям, численности и состава формируемых войск, численности состава вооружения, мест нахождения и работы промышленности, объемов выпускаемого вооружения, перевозки грузов, боеприпасов и вооружения, местонахождения аэродромов, военных складов.
– Имели ли вы задачу проводить диверсионно-подрывную и разложенческую работу в СССР?
– Таких задач перед нами не ставили. Более того, нам ясно сказали, чтобы мы этим не занимались. Нам рекомендовали держать себя скромно, не выделяться из общей массы населения, для чего нам были подготовлены документы на имена супругов Марии и Петра Чугуновых и дано задание найти работу, на которой можно было бы получать разведданные.
– Например?
– Например, я могла устроиться машинисткой на какое-нибудь предприятие или в учреждение. Мне сфальсифицировали документы об окончании курсов. Работа мне знакома…
– С какой легендой прибыли в тыл?
– Супружеская пара, эвакуированная с территорий, занятыми впоследствии немецкими войсками.
– Какой позывной вам присвоили?
– «Анна».
– Позывной Ромашова?
– «Алёша».
– Когда вы должны выйти на связь?
– Через семь дней в пять часов пополудни. Далее каждый вторник и пятницу в двадцать один ноль-ноль.
– Резервное время для связи?
– Шесть часов утра среды и субботы.
– Сигнал тревоги?
– Невключение в текст шифрограммы точки после первых двух групп цифр…
Глава 3. Обаяние честности
В отличие от Лидии Фроловой, которая своей прямотой и эмоциональностью полковнику скорее даже понравилась, Василий Ромашов, двадцати девяти лет, уроженец Смоленской области, холостой, бездетный, беспартийный, по образованию учитель, его сильно насторожил.
Не говоря еще ни слова, Ромашов одной своею простодушной «рязанской» внешностью, ямочками на щеках, трогательно изломанными бровями, чуть оттопыренными ушами, слегка вьющимися лохматыми волосами возбуждал какое-то безосновательное к себе доверие и желание улыбнуться в ответ. Причем, он не старался понравится, это полковник очень ясно видел, не строил намерения произвести благоприятное впечатление, а излучал безыскуное и непосредственное человеколюбивое обаяние, которое вполне намеренно могло использоваться им (и скорее всего использовалось) в качестве приманки для доверчивых дурачков.
Летунов всею кожей почувствовал подвох и внутренне подобрался.
– Нас расстреляют? – первым задал вопрос Ромашов, не дожидаясь когда заговорит полковник. Задал – и посмотрел полковнику прямо в глаза – ясным, полным надежды взглядом по-детски чистых, насыщенно-голубых глаз.
– К сожалению, других видов уничтожения предателей в нашем законодательстве не предусмотрено, – жестко ответил Летунов, не без брезгливости переводя взгляд на спасительного Короткова – близкого и понятного, как азбучная истина.
– Есть еще лагеря без права переписки… – вполголоса сказал Ромашов.
– Вы соображаете, что это будет записано в протокол?
– Какая разница, если все равно – расстрел?
– Действительно.
На смешливый тон полковника Ромашов не отреагировал, только часто заморгал и по-детски потер кулаками набрякшие от бессонницы веки. Со стороны казалось, что он вот-вот заплачет. Летунов вынул из кармана папиросы и предложил:
– Курите.
Ромашов отнял руки от лица и часто заморгал, будто боролся со слезами. Но слез не было. Только белки глаз краснели лопнувшими сосудами.
