скачать книгу бесплатно
Когда через три минуты, обслужив стоявшую перед Пашкой клиентку, кассирша произнесла «С вас сто шестьдесят три рубля», Пашка не сразу понял, что обращаются к нему.
– Сто шестьдесят три рубля, – процедила полная лохматая кассирша сквозь зубы еще раз.
Только сейчас Пашка заметил, что Ваня тайком положил на ленту упаковку Эмэндэмс, причем даже не самую маленькую, и теперь, когда все товары были пробиты и кассирша ждала оплаты, схватил добычу и прижал к себе.
У Пашки перехватило дыхание от ужаса. Сейчас придется отбирать у брата сладости, тот будет плакать, и весь магазин будет знать, что денег у Пашки только сто рублей, и все, что он может себе позволить – это дешевые макароны и плавленые сырки.
– Я… У меня только вот, – Пашка вынул из кармана смятую, грустную от такого беспросветного одиночества купюру, и положил перед кассиршей, – я больше из дома не взял. Ваня, отдай Эмэндэмс, – Пашка протянул руку к брату. У Вани моментально выступили слезы на глазах.
– Ну пожааалуйста, – захныкал ребенок, не желая расставаться с пачкой вожделенных разноцветных шариков.
– Ваня, отдай сейчас же, у меня не хватит денег.
– Я оплачу! – стоящая следующей в очереди молодая женщина поспешно вынула из кошелька сотенную купюру и протянула недовольной кассирше.
– Спасибо, – тихо сказал Пашка, не в силах поднять на свою спасительницу взгляд от стыда. Он схватил в одну руку свои покупки, другой взял за руку брата, и они быстро вышли из супермаркета.
– Сколько раз я просил тебя ничего не брать в магазине! – со злостью отчитал Пашка Ваню на улице, не замедляя шага.
– Но мне так сильно захотелось, эмэндэмс такие вкусные, – оправдывался ребенок. Никакого раскаяния в голосе не было слышно, он был счастлив, так как получил любимое лакомство, а все средства для этого были хороши.
– Я не буду тебя больше брать в магазин, – пообещал Пашка, но развивать тему не стал. Не было никакого смысла продолжать ругать ребенка, который в силу возраста пока не понимал – да и не должен был понимать – в каких паршивых условиях они на самом деле жили последние несколько лет и как сильно их жизнь отличалась от жизни обычных «благополучных» детей. Раз уж так случилось, что сегодня у Ваньки есть такой существенный повод для радости, ладно уж, пусть порадуется.
Матери дома по-прежнему не было. Заглянув в комнату и увидев, что там темно и диван пуст, Ваня вздохнул, но ничего не сказал. Он понял, что брата вопросы о маме раздражают, и решил больше его сегодня не расстраивать, хватит с него и пачки со сладостями.
– Иди руки сначала помой, – скомандовал Пашка, сам первым делом зайдя в ванную.
После ванной Пашка отправился на мрачную из-за перегоревшей лампы в люстре кухню, быстренько вскипятил воду, посолил, вывалил туда всю пачку макарон – как раз на завтра хватит, – и пока макароны варились, натер оба сырка. Макароны с обычным, не плавленым, сыром, были бы, конечно, вкуснее, но и такое блюдо голодному Пашке казалось верхом кулинарного мастерства.
Поужинав, Ваня отправился в детскую смотреть мультики, а Пашка сел делать уроки на кухне. Настроение у Пашки после ужина существенно поднялось, и, доделав алгебру с геометрией и выучив параграф по истории, он даже согласился почитать брату горячо любимого тем «Карлсона». Где их мать и во сколько она придет, Пашка не знал, но хотел, чтобы появилась она дома уже после того, как Ваня ляжет спать. Если она придет раньше, то Ванька начнет на ней виснуть с вопросами и разговорами, Пашка будет его оттаскивать и объяснять, что мама болеет и не может с ним поиграть. Эти сцены в их доме повторялись многократно, очень Пашку утомляли и оставляли в душе чувство брезгливости, гадливости. Опускать голые руки в грязную воду и выжимать замаранную тряпку было не так противно.
В полдесятого Пашка уложил брата в кровать и пошел на кухню доделывать русский. Примеры по алгебре парень щелкал как орешки, сложноподчиненные же предложения давались ему гораздо хуже, но и с ними ближе к одиннадцати было покончено; можно было ложиться.
Ваня видел уже, наверное, десятый сон, а вот Пашка заснуть так просто не мог. Ему всегда не спалось, если матери не было дома. Самому себе он пытался доказать, что беспокоится не о ней, а о том, что их с Ваней заберут в детдом, если с ней что-то случится. И даже почти в это верил. Но каждый раз, когда поздно вечером он слышал, как открывается входная дверь и мать заходит в квартиру, чувство глубокого облегчения разливалось по всему его напряженному телу совершенно не потому, что детдом откладывался – в этот момент Пашка просто был рад, что с матерью все в порядке – в относительном порядке – хотя ни за что бы себе в этом не признался.
Так и в этот раз, услышав, как входная дверь скрипнула, впустив мать в прихожую, Пашка облегченно вздохнул и готов был уже провалиться в сон, но произошло нечто необычное. Дверь в их комнату тихонько открылась, и луч света просочился из коридора внутрь. Пашка совсем чуть-чуть, на маленькую щелочку, приоткрыл глаза, не желая выдать, что не спит.
Мать тихо зашла в детскую, подошла к кроватке Вани, наклонилась к нему, слегка потрепала за волосы и поцеловала в щеку. Ваня продолжал сопеть как ни в чем не бывало, а у Пашки перехватило дыхание. Он зажмурился, а сердце его забилось, как пойманная в силки утка. Мать передвигалась по комнате очень тихо, практически бесшумно, но Пашка услышал – даже, скорее, почувствовал, – что она подошла к его кровати. Он ждал, что вот-вот мамины руки дотронутся до его спутанных отросших волос.
Но ничего не произошло. Через минуту дверь детской с легким щелчком закрылась, луч света исчез и в комнате воцарилась кромешная темнота – как будто стало даже темнее, чем было.
Пашка повернулся со спины на живот, уткнулся в свою видавшую виды подушку, и очень тихое, почти бесшумное рыдание вырвалось из его груди, а слезы потекли из глаз.
Уже утром, проснувшись по будильнику в семь, Пашка увидел на тумбочке около своей кровати две купюры, каждая по тысяче рублей. Со смешанным чувством удивления и облегчения взял их и положил в карман брюк, висящих на стуле. Сегодня можно чуть выдохнуть, продукты на ближайшие несколько дней у них теперь точно будут, а в конце недели уже зарплата. О том, почему он так горько плакал ночью, он себе думать запретил. Не было этого, приснилось.
А еще ему сегодня снился папа. Они всей семьей ехали в машине, мама была за рулем. Машина остановилась, папа вышел.
«Нет! Папа, не уходи! Мама, не уезжай!» – кричал двенадцатилетний Пашка. Он уже не мог вспомнить, кричал ли он это тогда на самом деле, или уже после ему начали сниться сны, где он своим криком пытается предотвратить траурное, пахнущее ладаном неизбежное. Каждый раз просыпаясь утром после такого сна, Пашка физически где-то в районе грудной клетки ощущал каменный ужас от того, что должен был тогда что-то сделать, но не смог.
Глава 3. Черная трасса без фонарей. Происшествие в классе.
Это случилось три с небольшим года назад. Они ехали по трассе из гостей (проклятые Ефремовы, и зачем они купили дом в области, откуда в город – черная чудовищная дорога). Мама была за рулем, так как папа выпил, а она почти никогда не пила.
Стояла поздняя осень. Темнота агрессивно шаркала по окнам едущего автомобиля; фонарей на трассе не было, снег еще не выпал, и дорога, и обочины казались сплошным черным покрывалом.
Родители ругались. Трехлетний Ваня вжался в свое детское кресло и тихо хныкал, Пашка закрыл уши руками, но все равно слышал мамин истеричный голос и папин хриплый бас. Мама, то и дело срываясь на обиженный крик, утверждала, что папе плевать на нее и детей, которым надо спать, а папа называл ее истеричкой, которая не дает семье отдохнуть нормально.
Вообще-то папа с мамой очень редко скандалили и почти никогда не повышали друг на друга голос, поэтому ужас от происходящего в машине пробирал Пашку до самых костей и не давал дышать нормально.
Папа сказал «стерва», после чего мама съехала на обочину и велела папе выметаться из машины.
«Нет! Папа, не уходи!» – надрывался голос в голове у Пашки, но сказал ли он это вслух?
Папа вышел, практически вывалился, из пахнущего истерикой салона, громко хлопнув дверью. Мама нажала на газ, и осиротевшая машина рванула с места.
Пашка не знал, сколько времени они ехали вперед. Мама всхлипывала, Ваня плакал в голос.
– Мамочка, давай вернемся за папой, – дрожащим голосом робко попросил Паша.
Мама ничего не ответила, только через несколько секунд резко крутанула руль влево, разрезав дорогу на две части, развернулась, и их машина со стоном покатила обратно.
Они какое-то время ехали в обратном направлении, потом мама снова развернулась, и они снова последовали той дорогой, где уже проезжали некоторое время назад. Круг замкнулся. Мама ехала медленно, тяжко, напрасно вглядываясь в темноту за стеклом, но папу они так и не встретили.
– Он, видимо, попутку поймал, – тихо сказала мама, и они отправились домой.
Однако ни в подъезде, ни в сонной молчаливой квартире папы не оказалось. Телефон он свой забыл в машине, поэтому позвонить ему тоже не получилось. Паша и Ваня легли спать, а мама осталась сидеть у окна на кухне.
На следующий день ближе к обеду мама нашла папу в морге. Его кто-то сбил на той самой черной трассе, сразу прочно намертво, не оставив шансов на выживание. Этот кто-то скрылся с места происшествия, а Пашка и его семья – точнее то, что от нее осталось, – должны были как-то начать жить заново.
– Это ты виновата! Это ты его убила! – крикнул Паша в лицо матери, когда та, заплаканная, поникшая и уставшая усадила его на диван рядом с собой, чтобы все рассказать.
– Пашенька, простите меня, я не хотела, – только и могла прошептать мама, подняв на сына мокрый виноватый взгляд. Этот взгляд с тех пор как будто приклеился к маминому лицу, и Пашка с того самого дня старался больше не смотреть матери в глаза – он сразу вспоминал этот момент, эту новость, это отныне навсегда «безотцовство», и его начинало тошнить от ужаса.
Пашке было плохо без папы, он скучал по нему, но через какое-то время он начал понимать, что может быть еще хуже.
Мама начала пить.
Пашка никогда прежде не видел мать пьяной, поэтому, когда через пару месяцев после трагедии однажды вечером Нина, выйдя из комнаты, упала в коридоре, не дойдя до туалета, Пашка подумал, что ей стало плохо и она сильно заболела. Забыв про свою праведную злость на мать, он бросился ее поднимать. От мамы как-то странно неприятно затхло пахло, у нее заплетался язык, когда она пробовала произнести оправдательную фразу, и вдруг Пашка увидел, как сильно она похожа на пьянчужек, кучкующихся у разливайки, и совершенно не похожа на больную. Пашка в ужасе отпрянул от неуклюже пытающейся подняться с пола матери. Нина кое-как встала сама, все тем же тошнотворно-виноватым взглядом посмотрела на сына, и держась за стену, дошла до туалета.
На следующий день Нина, выблевав предварительно все содержимое желудка, плакала, сидя на кухне напротив Пашки и отчаянно пытаясь взять его руки в свои – как будто имела на это право!
– Пашенька, прости меня, – всхлипывала мать, в очередной раз произнеся слово, которое давно потеряло малейший вес ввиду бесконечного бесконтрольного использования. – Мне так тяжело на душе, каждую минутку, и утром, и вечером, я так перед всеми вами виновата. Когда выпью – полегче. Но я больше не буду, обещаю!
Она от него что хочет? Чтобы Пашка, растрогавшись, пожалел наконец мать, дал ей свои руки, может, даже обнял? И они дружно втроем пошли в светлое будущее рука об руку, будущее без папы? Нет уж. Никакое это будущее больше не светлое, и все из-за нее – выгнавшей отца ночью на трассу. Пусть теперь мучается, сама виновата.
– Да делай, что хочешь. Папу-то не вернешь, – выплюнул жесткие слова в осунувшееся бледное лицо матери Пашка. Мать отшатнулась. Понурилась. И действительно вняла совету и стала делать то, что хотела – пить алкоголь, притупляющий все ее горькие тяжкие чувства.
Сначала она пила только вино и всего один – два раза в неделю. Потом стала покупать коньяк, а через какое-то время – водку. Количество трезвых дней постепенно уменьшалось, а пьяных – увеличивалось. Напившись, мать неизменно плакала и просила прощения, уже непонятно, за что конкретно – за папу или за свое неподобающее для матери поведение.
Чувство боли от потери вкупе с чувством вины и ненавистью собственного сына оказались для Нины неподъемной ношей, железобетонной плитой, упавшей на нее с высоты десятиэтажного дома и припечатавшей к асфальту.
Нину уволили с работы. Ей назначили пенсию по потере кормильца на обоих детей, но оказалось, что этого совершенно недостаточно, чтобы прожить семье из трех человек – особенно если один из них тратит деньги на выпивку. Где-то через год после гибели папы Пашка, обнаружив однажды дома абсолютно пустой холодильник, не очень вменяемую маму и полное отсутствие денег, понял, что он теперь в семье главный, и, если он не возьмет на себя материальное обеспечение, скоро им всем хана. Он по-тихому забрал у матери банковскую карту, на которую приходила пенсия, и устроился мыть полы в многоэтажку. Мать не стала требовать свою карту обратно, лишь иногда, если у нее кончались свои деньги, которые она получала, время от времени подрабатывая поломойкой в магазинах, подходила к Пашке и с обычным своим виноватым видом тихим голосом просила дать ей немного денег. Пашка брезгливо отворачивался, видеть мать с протянутой рукой было невыносимо противно, но денег обычно давал, если они у него были.
***
Пока Ванька не проснулся, Пашка заглянул в комнату матери – уж не ушла ли она снова ночью из дома? Нет, не ушла, она спала у себя на диване, в комнате у нее ничем не пахло – значит, вечером она была трезвая и полдня до этого отсутствовала не по причине пьянки в сомнительной компании, а где-то работая. Тонкий блаженный голосок в Пашкиной голове попытался обрадоваться тому, что мать позавчера не ушла в запой и, возможно, это была просто разовая выпивка, но Пашка зло на него цикнул. Какая разница, был это запой или нет, будет мать трезвой еще несколько дней или уже сегодня вечером будет сидеть с бутылкой в обнимку – рано или поздно она все равно сорвется, всегда срывалась, надеяться, что она вдруг станет образцовой мамочкой и все разом наладиться, было глупо и даже опасно. Чем больше неоправданных надежд, тем больнее потом их лишаться.
Пашка прошел на кухню и, посмотрев в кастрюлю с макаронами, несколько секунд подумал над тем, не перекусить ли перед школой. Завтрак у девятиклассников был только после четвертого урока, и, если дома перед школой не поесть, уже к третьему уроку желудок будет болеть от голода нещадно. Но холодные слипшиеся сухие макароны выглядели настолько неаппетитно, что Пашка не смог себя заставить их съесть. Вместо этого он вскипятил чайник и попил пустого чая.
Затем пришло время будить Ваню. Мальчик встал как всегда неохотно, но быстро – знал, что с братом спорить бесполезно. Ване есть дома было не нужно, так как в садике его ждал нормальный завтрак.
Проходя мимо маминой комнаты в прихожую, Ваня дернулся зайти к матери, но Пашка схватил его за руку и не позволил это сделать.
– Спит она, не ходи, нам идти пора.
– Ну я же только одну секундочку посмотрю, – жалобно попросил Ваня, вырываясь из Пашиных рук. – Вдруг она опять уйдет, и я ее вечером не увижу?
– Ладно, одну секундочку только, – сдался Пашка.
Ваня вбежал в комнату и встал у маминого дивана, прямо над спящей на спине женщиной. Она тихонько посапывала и даже не пошевелилась. Тогда Ваня наклонился и поцеловал маму в щеку. Мать открыла глаза и улыбнулась сыну.
– С добрым утром, мамочка, – прошептал Ваня.
– С добрым утром, солнышко.
– Я пошел в садик!
– Хорошо.
– Ваня, нам пора! – Пашка стоял на пороге комнаты. У него не было никакого желания ни входить, ни смотреть на это воркование. Не хватало еще, чтобы мать что-то пообещала Ваньке, обещания она выполнять не умела.
– Да иду я! – Ваня довольный, перепрыгивая с ноги на ногу, помчался в прихожую.
Пашка оделся быстрее брата, и пока тот разбирался, где у его полукомбинезона зад, а где перед, от нечего делать рассматривал себя в большое зеркало.
Ну до чего длинный и несуразный вымахал! И сколько уже можно расти. Снова все брюки коротки, хорошо еще, что сейчас мода такая, на укороченные, но, если Пашка подрастет еще на несколько сантиметров, опять придется новые покупать. Нога тоже растет не по дням, а по часам, а обувь еще дороже одежды.
Волосы отросли, лежат на голове непослушными кудрявыми патлами. Но волосы свои, предположим, Пашке даже нравились, стричься он никогда не любил, а теперь его наконец никто не заставлял.
Интересно, а как он выглядит со стороны? Понятно по нему, что из неблагополучной семьи, или с первого взгляда нет? Может ли он понравиться девушке?
«Какие еще девушки, других проблем, что ли, мало» – одернул Пашка сам себя. О девушках и прочей этой ерунде пусть думают благополучные мальчики, а ему семью надо содержать.
– Пошли, я готов! – Ваня уже натянул варежки и дергал входную дверь.
Выйдя из подъезда, Пашка по привычке бросил взгляд на окно комнаты матери на втором этаже. Ему показалось, что занавеска там дернулась, но вглядываться он не стал. Раньше он, выходя из дома в школу, всегда махал маме в окно, а она ему посылала воздушный поцелуй. Раньше он был из «благополучной семьи». Раньше он понятия не имел, сколько стоит пачка макарон. «Раньше» было страшным словом.
Оставив Ваню в группе самостоятельно переодеваться, Пашка отправился в школу. Уже на подходе он вдруг вспомнил, как Димка застукал его вчера за мытьем полов, и внутри у него похолодело. Скорее всего, позора не избежать, уж этот-то засранец не упустит возможности поиздеваться.
Пашка не смог придумать, что он скажет в ответ, может быть, просто не обращать внимание? Сложно это, конечно, но какой еще у него выход? Особенно паршиво было то, что Полина обо всем узнает, но, в конце концов, что это принципиально изменит? У него и так шансов не было, так какая, к черту, разница.
Войдя в класс, Пашка, не глядя ни на кого из лениво приготавливающихся к уроку одноклассников, прошел к своей парте. Никто не шушукался у него за спиной, не хихикал, все были заняты своими делами. Значит, Димка не успел еще никому рассказать, можно пока выдохнуть.
Сам Димка смотрел ролики на своем новеньком айфоне и Пашку даже не заметил.
Русский, литература, химия и алгебра, а также перемены между уроками прошли как обычно, и у Пашки даже закралась надежда на то, что Димка по какой-то фантастической причине вдруг стал человеком и не будет его травить.
Пашка периодически поглядывал исподлобья на Полин затылок, но сегодня улыбки не дождался. Девушка усердно писала, решала, слушала и на всякие глупости не отвлекалась.
После четвертого урока девятый Б пошел на завтрак в столовую – один из самых любимых Пашкиных моментов в школьном расписании. Есть к этому времени (и кому только в голову пришло назвать этот прием пищи завтраком?) хотелось нещадно.
На столах уже было накрыто, давали сегодня кашу дружба, хлеб с маслом и какао. Пашка обрадовался, увидев сегодняшние яства. Еда была не настолько вкусная, как, к примеру, макароны с сосисками, которые любили и съедали все, и не настолько отвратная, как овсяная каша, которую в рот было не вломить. А значит, и лишние порции останутся (кашу дружба ели не все, в отличие от сосисок), и есть будет не противно.
Через десять минут никого из Пашкиного класса, кроме него самого, не осталось. Пашка специально ел медленно, делая вид, что читает что-то очень интересное в интернете, и когда все ушли, пододвинул к себе две нетронутых порции каши и быстренько их проглотил. Умял также пару бутербродов, запил все это какао, которое в школе было на удивление вкусным, и довольный пошел в класс. Он опоздал на три минуты, но поскольку следующим уроком была геометрия, не волновался по этому поводу. Василий Александрович редко ругал учеников, а Пашку и вовсе никогда не отчитывал, так как тот был его лучшим воспитанником.
Оставшиеся три урока пролетели быстро. Пашка и сам уже забыл, о чем так волновался еще утром, и после звонка с последнего седьмого урока спокойно и не торопясь собирал учебные принадлежности в рюкзак, предвкушая сегодняшнюю вечернюю тренировку по самбо.
– Эй, Казаков, – услышал Пашка насмешливый Димкин голос у себя над ухом и поднял голову на одноклассника. Тот стоял рядом с его партой и ухмылялся. Пашка ничего не ответил и продолжил собирать рюкзак, но сердце его забилось в два раза быстрее, а сам он покраснел до корней волос. Ну вот, началось, как наивно было полагать, что пронесет. – А давай я тебя найму поломойкой в наш подъезд, у нас как раз Юсуфчик уволился, он теперь за эти деньги работать не хочет, квартиры будет ремонтировать, а ты все равно ни на что больше не годен, кроме как полы мыть в подъездах. Зацените, ребят, какой у нас Пашенька ценный работник, – и Димка развернул экран своего смартфона так, чтобы побольше одноклассников увидели то, что там показывают.
Пашка поднял голову и обомлел от ужаса. Все было еще хуже, чем он предполагал – Димка вчера не просто увидел, как он моет полы, но и снял короткое видео на телефон, пока Пашка его не заметил. На экране Пашка, нелепо выпятив зад, мыл пол, спускаясь по лестнице спиной назад ступенька за ступенькой.
В классе на секунду повисло молчание. Затем кто-то из ребят захихикал, пару человек начали снимать происходящее на телефон, а Настя громко произнесла, причмокнув своими большими ярко накрашенными губами: «Ну и кринж». Остальные ребята либо просто стояли молча, не показывая эмоций, либо отвернулись, делая вид, что происходящее их не касается.
Димка, довольный произведенным впечатлением, спрятал телефон в карман и пошел к своей парте на третьем ряду.
– А тебе, наверное, даже попу мама до сих пор подтирает? – раздался вдруг звонкий, чуть дрожащий женский голосок. Все обернулись на Полину. – Мыть пол, вообще-то, это полезное занятие, в отличие от разглядывания тупых роликов в телефоне.
Если бы можно было провалиться сквозь землю, то Пашка сделал бы это прямо сейчас. Его что, защищает девчонка? То есть сам он даже не в состоянии за себя постоять и прячется за женскую юбку? Это еще хуже позорного видео.
Пашка поднялся, набросил рюкзак на плечо и пошел по проходу между партами. Минуя Полину, он тихо сквозь зубы прошипел:
– Не лезь, сам разберусь.
Полина лишь широко открыла глаза, покраснела и отвернулась.
Уже почти подойдя к выходу из класса, Пашка вдруг развернулся и в один миг подскочил к Димке, который все это время смотрел на Пашку с выражением полного своего превосходства, вздернув наверх жирный прыщавый подбородок. Ловким движением ноги Пашка сделал подсечку и повалил Димку в проход между партами. Класс шумно охнул, Димка тонко ойкнул, а Пашка, усевшись на врага сверху, четко и громко сказал:
– Лично к твоему подъезду, свинья вонючая, я на пушечный выстрел не подойду. Хватит мне твоей вони в школе, еле сдерживаюсь, чтобы не сблевать.
После этого Пашка встал и, ни на кого не глядя, вышел из класса.
От хорошего Пашкиного настроения не осталось и следа. Как обидно, ведь день так неплохо должен был пройти. Завтрак был вкусный и сытный. В кармане у Пашки лежали деньги на продукты – парень с самого утра предвкушал, как купит на обед пельменей и съест их со сметаной и кетчупом, прямо целую пачку сварит и съест. Вечером они с Ваньком пойдут на самбо, которое Пашка просто обожал, ведь там все были равны и только твоя сила, ловкость и сноровка имели значение. Даже полы сегодня мыть было не надо. И вот тебе пожалуйста – настроение не просто испорчено, оно рухнуло камнем на самое днищенское дно без возможности хоть чуть приподняться обратно. Да даже не камнем – огромным куском говна, забрызгав при приземлении стенки воображаемого колодца.
И почему-то, идя по улице и вспоминая эту до жути отвратную сцену в классе, Пашка видел перед собой не мерзкое отребье Димку, а Полины глаза, полные боли и обиды. И без того паршивую ситуацию Пашка собственноручно сделал еще паршивее, и Димка тут уже был ни при чем.
Глава 4. Вечер плачет.
Наташа пыхтела перед открытым холодильником в попытках впихнуть туда все принесенные только что курьером продукты, и оказалось, что сделать это практически нереально, поскольку холодильник и до курьера был заполнен почти полностью. Больше всего места занимала кастрюля с супом, который Наташа сварила вчера сразу на три дня, а также половина арбуза. Женщина знала, что муж считает покупку арбуза зимой неразумной блажью, но так любила эту ягоду, что все равно покупала. В итоге остальные продукты нужно было как-то распихать по углам. Пора еще один холодильник покупать, вечно приходится играть в тетрис.
