Цветок заранее знал

Я ненавижу себя за то, что сказал тебе пятнадцать минут назад. Ты помнишь, что я сказал? Нет? Я сам себя испугался, когда услышал будто со стороны: – «Лисëнок, прошу, быстрее». Быстрее? Что быстрее? Та наша ночь была только наша. Та близость и любая близость с тобой, лучшее, что могло произойти в моей жизни. Нет человека, которого я бы так жаждал растворить и спрятать под своей кожей. И только в твоих слезах, в твоём поте и в твоей слюне я готов раствориться сам. Но собственными руками, голосом, которому ты доверяешь, я толкал тебя в ту же грязь, в которой увяз именно я, увяз в разрастающейся ненависти, в собственном гнойном кошмаре, увяз по горло.

Песок в часах перестаёт сыпаться, время истекло, ход засчитан, но Чон игнорирует оповещение. Он подаётся вперёд, локтями опирается на колени и чуть вытянув запястье, удерживает стакан за ободок, на весу:

– Ненавижу себя за то, что больше никогда не смогу называть тебя этим прозвищем. Не смогу, потому что припомню и этих всех заодно. И ты вспомнишь. И вспомнишь, насколько я был малодушен. Я ненавижу себя за тени этих уродов, которые обязательно проступят в твоих разочарованных зрачках, когда я буду заглядывать в прищур раскосых глаз моего лисёнка.

Эти люди купили меня…

Ну купили, и что?

Если что-то в мире можно продать, то в нашей индустрии составят бумаги, оформят сделку, завернут продукт в эффектную упаковку и выставят неебический ценник. Это ли не лучший и самый волшебный способ самореализации, да ещё с получением фантастического дохода? Но я самовыпилился из открытого творчества, а значит, из честного бизнеса.

Я за порогом твоего доверия. Скоро захлопнется дверь.

Я всё испортил.

Я сдался.

Кадык Ван Чона опускается и поднимается, стакан так и свисает, охваченный с краёв кончиками пальцев.

***

– …

***

Джинхён едва успевает поймать Ёнсок, вцепившись в её тетрадь:

– Ты куда?

– Мне надо в туалет, – почему-то шепчет Виньен, а Пхан снова посматривает на второй этаж, там кто-то есть, мелькнул силуэт. Или залупоголовый мерещиться начал?

– Терпеть можешь?

– Ну да… но недолго.

– Сейчас мой ход, я не смогу выйти с тобой. Хоть раз, сиди тихо рядом.

– А почему ты шепчешь, хён?

– Ты первая начала.

– Ты на меня больше не злишься?

– Нет. Никуда не уходи. Кивни и пообещай.

– Обещаю, – держится Виньен за голову.

– У тебя, случайно, не сотрясение?

Она тут же отнимает руки от головы:

– Всё нормально, играй давай, я уже сама послушать хочу.

Стрелка настенных часов движется к часу ночи. Последнее сообщение, отправленное Пханом, прочитано, а значит, принято к сведению. Скоро для младшей этот пиздец закончится. Скоро. Лишь бы девчонка не смылась. Как же жаль, что Ёнсок не скоро простит, но сейчас прощение заботит Джинхёна меньше всего.

Дайсы откатываются к противоположному бортику. Кого на самом деле интересует, в какую сторону ход и насколько клеток? Озвученное задание простое, как три медных чона: – «Объект страсти Джинхёна». Танцор группы отвечает, не задумываясь, – танец.

Танец не подходит? Почему? Человека требуется назвать? А-а-а… вот оно что… Надо же, как-то Пхан сразу-то не догадался.

Время ползёт, будто улитка, сдохшая ещё вчера. Приступать к ответу требуется незамедлительно. Если нарваться на штраф, он прилетит в «Sinrosong», и то будут не деньги, то будет подлянка и последствия коснутся каждого в группе. Только от Пхана сейчас зависит подставлять своих ребят или продлить им агонию.

– Наверное, вы знаете о моих отношениях с главным дизайнером модного дома ricchezzА? Мы тайно встречаемся. Почему? В смысле? Встречаемся почему или почему я хочу младшую сестрёнку Пола? Потому что она старше меня, а у меня недостаток материнского внимания. Когда любишь… Нет, не так… в моём случае я ей поклоняюсь. Так вот, когда поклоняешься, испытываешь страсть. Да что не так-то опять? Габриэлла роскошная женщина, блондинка, волосы длинные, грудь вот такая. Она мудрая и хороший друг. Она мне мать заменяет.

…Ладно, давайте действия.

«Поцеловать Виньен».

Джинхён сглатывает несуществующий в горле ком и понимает, что сидит с рассеянной улыбкой, с какой частенько видит Инсон. Но та об Алексе наверняка размышляет. А Джинхён-то чего разулыбался? Но это ничего не значит. Пхан не намерен потакать капризам извращенцев. Вот только напрашивается вопрос: как так получается, что Пхан целый год круг за кругом проходил разную степень унижения, но условие детской игры «в бутылочку» вдруг становится самым неприемлемым требованием. И при этом он ничего не может поделать со своей улыбочкой. Ну что за форменное блядство?