Волчья тропа

– Братцы, сестрицы,

Примите меня!

Братцы, сестрицы,

Возьмите меня!

Развесёлый рыжий парень ощупью двигался вдоль сидящих по кругу, с явным удовольствием трогая руками каждого, попадающегося на пути. Завязанные глаза, скорее, веселили его, позволяя поближе ознакомиться с первыми красавицами. Впрочем, пару раз шутники-мальчишки подставляли под цепкие пальцы зады (а нечего наших девок лапать!), хохоча в голос, когда рыжий принимал их за пышные груди и с энтузиазмом ощупывал. «Иди до нас!», – хором скомандовала толпа и с радостным «Сижу-посижу» парень уселся на мои колени, принялся угадывать – чьи? Вообще-то, я не хотела играть – сидела чуть поодаль, стараясь не мешать веселиться другим, но не влезая сама. Но тут уж деваться некуда.

– Так, – не торопился голящий, – ох и острые коленки! – рыжий поёрзал, заставив меня закряхтеть, хотя следовало задержать дыхание, чтобы не догадался. – Уж не наш ли это башмачник? Хотя нет, с тем так приятно бы сидеть не было.

Вада ещё немного поугадывал, попутно нащупав у меня явные женские признаки и с уверенностью подтвердив, что сидит на коленях у парня. Уличённый во вранье, был с позором и улюлюканьем выгнан из круга, после чего сразу заявил, что игра в сиделки для малышни, а нам надо бы взяться за «Голубков». Парни тут же согласились с мудростью рыжего, изрядно раскрасневшиеся девки, кто от игр и духоты, кто от распитой втихомолку баклажки медовухи, поотпирались больше для виду и тоже согласились.

Первым по счилалочке выпало вадить малышу из Подлесок. Его три красавицы-сестрицы сразу подобрались и приосанились – вздумай кто посмеяться над любимым братом, они тоже в стороне стоять не станут. Но правила есть правила и смеяться никто не стал. В пару ему выпало сесть самой Любаве. Сестра и не подумала воротить нос, дескать, мал ещё для таких игр. Выпало по жребию – и пошла. Сели, как водится, спина к спине и по команде обернулись. Обернулись оба на восток – надо целоваться. Братислав, так звали мальца, уверенно, как взрослый, поклонился Любаве. Молвил:

– Прости, краса ненаглядная, что не голубь тебе достался, птенец. Дай только срок – крылья разверну, сама удивишься, какого сокола сегодня целовать пришлось.

Любава, не кривясь, улыбнулась и поцеловала будущего сокола в щёку. Мальчишка запунцовел, как рак, схватился за лицо… Потом выпрямился, кивнул и приложился губами к подставленной Любавиной щеке, став для этого, правда, на скамью.

– Как крылья развернёшь, залетай к нам в деревню, соколик, – засмеялась она, – авось и в другой раз найдётся, с кем в «Голубков» сыграть!

Забыв, что только что строил из себя взрослого мужа, Братислав вприпрыжку бросился к сёстрам и повис на шее у одной, взахлёб повторяя то, что они и так видели. Ох, Любава-Любава! Ещё одному парню надежду дала. А этот явно упрямый, подрастёт и впрямь сватов зашлёт, что делать станешь?

Каждая из сестёр Братислава успела посидеть на месте вады, а младшая Белава, светлоголовая, как полудница29, и с наивными большими овечьими глазами даже целовала Серого. Тот в последний миг, правда, отвлёкся и повернулся к девушке щекой, так что поцелуй получился совсем детским, прямо как у Любавы с Братиславом. Ничего, может Серому ещё повезёт – внимательнее будет.

Хохотушку-Заряну перецеловали почти все парни, пока она, наконец, сообразила, что считалочка ну никак не может заканчиваться на ней постоянно и не бросилась в шуточной драке на распорядителя из Пограничья, с удовольствием подыгрывающего друзьям. Её подруга Стася, наплевав на условности, сама выбрала из толпы самых пригожих молодцев, не дав распорядителю сказать и слова, да только, как назло, каждый раз поворачивалась в противоположную от парня сторону, поэтому так и не одарила никого поцелуем. Петька, четыре раза подряд оказывавшийся с ней в паре и каждый раз, волнуясь, поворачивающийся неправильно, чуть было не сломал скамью со злости.

Дошла и до меня очередь, хотя я и надеялась, что бойкий распорядитель Байко меня не углядит. Стоило сесть на скамью, как место рядом тут же занял Серый. Вот спасибо, выручил! Целовать кого-нибудь едва знакомого совсем не хотелось. А и знакомого тоже. Играющие было зароптали, мол, без жребия не по правилам, но быстро угомонились – чего буянить из-за ерунды? Да и я не первая красавица, чтобы из-за меня драку чинить.

– Ты как? – Серый, садясь ко мне спиной, тронул ладонью плечо.

– Стесняюсь, – честно сказала я. – Игры эти…

– Не боись! Я с тобой! Хочешь, прямо сейчас всем объявлю, чтоб к тебе не подходили?

Я засмеялась. Вот уж защитник!

– Среди белых голубей

Скачет шустрый воробей,

Воробушек-пташка,

Серая рубашка.

Откликайся поскорей,

Вылетай-ка, не робей!

Толпа прокричала считалочку. Я наугад повернулась туда, куда уходит солнце. Серый тоже повернулся на запад.

– Целуй, не робей! Вылетай, воробей! – засмеялись парни.

Серый обвёл всех взглядом победителя, точно серебрушку на дороге нашёл. Развернулся ко мне, протянул руку. Зачем-то провёл пальцами по щеке – видать, в саже выпачкалась – у печки же сидела. Я только сейчас заметила, как он вытянулся, а ведь и двух лет не прошло с нашего знакомства. Серому пришлось наклониться, чтобы оказаться ближе к моему лицу. Вот дурак, отошёл бы на два шага, удобнее было бы! Я обхватила друга за шею и звонко чмокнула в нос. Парень ошалело замотал головой, послышался разочарованный вздох толпы. Я заозиралась, не понимая, что сделала не так.

– Каждому своё, – пожал плечами Серый. – А я вот так!

И перекинул меня через плечо. Я возмущённо задрыгала ногами и замолотила руками по спине приятеля, но быстро прекратила, смекнув, что задерётся подол. Толпа радостно захлопала:

– Так с ними и надо, с девками! Можно я тоже кого посимпатичнее унесу? Разбирай девок!

Молодёжь снова понеслась по дому, а Серый водрузил меня на скамью у окошка и подпёр с другой стороны.

– Чего хмурая такая?

Я пожала плечами:

– Не знаю. Неспокойно как-то. Метель вон начинается.

– А ты торопишься куда? – беззаботно отмахнулся друг. – Я рядом, еды полно. Чего ещё для счастья надо? Ты мне, кстати, поцелуй задолжала.

– Чего это? Я тебя честно и смачно обслюнявила!

– Что обслюнявила, это да, – Серый демонстративно утёрся рукавом. – Научил на свою голову! Вот лизну – будешь знать!

Я сделала большие глаза и попыталась спрятаться под стол, Серый схватил меня за талию, не пуская и потянулся к моему лицу.

– Сосед, любишь ли соседку?

Стася, так на сегодня и оставшаяся без пары, водила в следующей игре и стояла над нами в угрожающей позе с ремнём наперевес. Сказать нет и получить удар от хмурой девицы, похожей на грача, не решился бы никто.

– Конечно! – тут же заявил Серый, поднимая руки вверх – сдаюсь.

– Тогда целуйтесь! – приказала Стася, перекидывая ремень в другую руку.

Серый смачно облизнул губы. Я сразу вспомнила противную слюнявую полосу через всё лицо при нашей первой встрече и завизжала, прячась.

– Ай! – Стася, не обходя правил, слегка хлестнула нас. Ничего себе игры! Эдак я калекой обернусь!

– А ты соседка, – обратилась Стася ко мне, потрясая оружием, – любишь ли соседа?

Серый снова облизнулся, глядя на меня и двигая бровями вверх-вниз. Соглашусь, точно обслюнявит.

– Нет! – завизжала я, чтобы охальника отправили к менее скромной девице, как требуют правила.

Стася пожала плечами и удалилась к следующей паре.

Серый опешил:

– Что, правда не любишь?

– А нечего лизаться лезть!

– Не очень-то и хотелось, – заявил друг, отсаживаясь к лавке у противоположной стены и заводя бойкую беседу с Белавой. Девица млела и невзначай всё ближе подсаживалась к ухажёру.

Я отвернулась к окну, невесть чем обиженная. Снег всё не унимался и ветер носил его туда-сюда, не умея выбрать одно направление. Когда мы шли на посиделки, ещё видать было звёзды в просветах туч. Теперь небо саваном затянула сплошная чёрная пелена. А ветер всё бился и бился в двери, будто пытаясь ворваться в дом, спрятаться в тепле, убежать от чего-то, что ждало его снаружи и с каждым мигом всё больше подчиняло своей страшной воле…

В доме светло и весело. Нет ничего дурного (кроме старой Бояны, исправно кряхтящей на полатях, чтобы про неё случайно не забыли). Ветер не мог пробиться в тёплую избу, не мог выморозить горячую печь и напугать разошедшуюся молодёжь. Но очень старался.

Серый убежал к бабенским торговцам – узнать, проходили ли Городище, ненароком выспросить, нет ли чего нового в бывшем доме? В избе становилось совсем уж шумно.

Снаружи разыгралась метель.

Светлое пятно от окна стало едва заметно на снегу. Я прислушалась: в гвалте голосов отчётливо чуяла ещё один – страшный, потусторонний. Вьюга не предвещала ничего хорошего и, кажется, до утра из избы никто не выйдет, даже если захочет.

– Неужто утомили тебя, красавица? Что грустишь одна?

Миг или два я не отрывалась от страшной красавицы-метели. Мало ли кто там о чём рассуждает. Потом поняла, говоривший стоит прямо за мной. Рыжий и конопатый. Подкрался лисом, я и не заметила. Кажется, парень был одним из первых пришедших. Из Пограничья, точно.

– Что? – удивлённо выдавила я.

– Говорю, негоже такой красавице одной скучать, – охотно повторил лис. – Меня Радомиром звать.

– Ефросинья, – почему-то назвала полное имя, которое всегда пугало меня излишней серьёзностью.

– Ну здравствуй, Фроська. Обидел кто? Или ты задумчивым и печальным видом богатырей вроде меня приманиваешь?

– Получилось? – ехидно уточнила я.

– А то! Я ж – вот он! – Радомир взмахнул рукой, показывая, что вот он, и правда здесь. Быстрой белкой перетёк на скамью рядом и тут же схватил за руку, – экий браслет у тебя красивый. Сама плела, рукодельница?

Я опустила глаза за старенькую блёклую верёвочку на запястье. Плёл её Серый. Помнится, всё пытался мне доказать, что нитками орудовать несложно. Не доказал. Его браслет венком обвивал руку, а тот, что пыталась сплести я, напоминал запутавшуюся рыболовную сеть. Но Серый всё равно его носил, говорил, иначе никто не поверит, что я взялась рукодельничать.

– Да… Сама, – соврала я.

– Так может и мне подаришь такой? А я бы всем хвалился.

Тоже мне, хвастун выискался. Работай тут, старайся, чтобы он друзьям потом говорил, что сам так сумел. Хотя, вообще-то, можно Серого попросить.

– А мне что за то?

Рыжий рассмеялся:

– Экие у вас в деревне девки бойкие! А я тебе за то танец!

Радомир легко вытащил меня на место почище и закружил под музыку. Я, конечно, тут же застеснялась и попыталась отстраниться – никто же не танцует! Но сметливые парни похватали подруг и тоже увлекли в пляс. Правду сказать, танцевать я не сильно умею. Ногами потопать не велика наука, но как иные девки могут – спокойно, без суеты, да мягко плечами повести, шагнуть и развернуться… У меня б ноги в узел завязались. Но тут, кажется, никто не смотрел, да и кому какая разница? Глядишь и я не стану испуганно озираться, да следить, чтобы ногу кому не оттоптать. Где-то рядом мелькнул Серый. Видать, тоже с кем-то в пляс пустился, я улыбнулась ему и тут же забыла. А с Радомиром так приятно и легко. То меня в танце кружил, то сам ловко подпрыгивал. Я невольно заглядывалась, забывая, что рядом и ещё кто-то есть.

– Пошли…

Мой новый друг так же ловко, как вытащил танцевать, увлёк меня к двери, а там и за порог. Вьюга разгулялась не на шутку. Ступеньки косо занесло снегом, в закутке на крыльце было слышно, как негодует ветер.

– Совсем холодно стало. Глядишь, вечеринка так ночёвкой станет, – Радомир подмигнул, накидывая мне на плечи свой тулуп. Я попыталась отстраниться – придумал тоже! И я в расстёгнутом не согреюсь и сам замёрзнет, но Радомир так и оставил руки на моих плечах – не вывернуться.

– Ой!

Я дёрнулась. Ладони наглого парня, только что мирно покоившиеся у меня на плечах, сползли сильно ниже. Там и замерли.

– Не так что? – промурлыкал рыжий.

– Руки-то убери… – пробубнела я, стараясь не смотреть на завораживающее лицо.

– Неужели неприятно? – прищурился наглец, ощупывая обхваченное.

Я вздохнула. Вообще-то, приятно. Тепло… Но как-то неправильно. А я не любила, когда неправильно, поэтому залепила Радомиру хорошую, смачную оплеуху.

Парень отпрыгнул, тряся головой и ошалело хлопая глазами.

– Ух, крепка баба! – выдохнул он.

– Заслужил! – и правда!

Думала, обиженный, сейчас в драку полезет. Не раз слышала, как костерили сестру неугодные ухажёры. Но Радомир оказался поумнее некоторых. Улыбнулся, махнул рукой:

– Заслужил, что поделать. Ну хороша ж! Не устоял. Уж прости, коль обидел.

И весело да спокойно, будто и не ожидал от меня ласки, взял под руку и повёл обратно в дом.

– Хорошо, плюха по голове пришлась, ударила бы ниже, я б к вам в деревню навряд ещё заявился. А так надежды не теряю, – шепнул мне нахал.

Раскрасневшаяся с мороза, радостная, я засмеялась. Почему-то я чувствовала себя счастливой.

Серый увидел нас ещё от порога. Не глядя, расталкивая людей на пути, всё ускоряясь, подходил ближе.

– Становись, девки, в очередь! – задорно крикнул Радомир в толпу. – Ястреб снова когти точит, вторую голубицу высматривает!

Девки зарделись, захохотали, парни, кто поближе, одобрительно хлопали Радомира по спине.

Когда я заметила Серого, он уже почти бежал и, отшвырнув с пути попавшегося Петьку (рослый детина так и впечатался в стену), вместе с Радомиром вывалился на улицу. Я взвизгнула, не сразу поняв, что происходит. Бросилась посмотреть – неужто другу поплохело? И с ужасом увидела, как Серый тихо и сильно колотит лежащего под ним человека. На ступеньках, прямо на нетронутом снегу земляничинками алели мелкие капли крови. Перед крыльцом, наполовину скрытые в сугробе, будто два зверя сцепились. Серый оседлал рыжего и раз за разом беззвучно опускал кулаки. Рыжее пятно всё разрасталось. Уже не волосы – кровь. Я кинулась на Серого, не глядя под ноги. Прыгнула на спину, дёрнула. Он, не глядя, отмахнулся. Я отлетела на два локтя и бросилась снова. Такая животная злоба была в лице человека, которого я знала другом, что ясно сразу – убьёт. Любого, кто сейчас помешает, убьёт. Наконец, выбежали парни – разнимать. А я всё смотрела на жуткое лицо, не узнавая, всё дальше отступая в снег, в самые сугробы. Серый забился в добром десятке рук, оттаскивающих его от почти уже не двигающегося рыжего парня. Заозирался, отыскивая кого-то. Увидел меня. Рванулся… Я не выдержала. Запуталась в сарафане, упала, проваливаясь в снег, подскочила и припустила подальше от жестокого незнакомого мне человека.

А метель, получив первую кровь, и не думала успокаиваться.

Когда я поняла, что бежала в противоположную от деревни сторону, я, одновременно осознала, насколько замёрзла. Когда перестала узнавать лес вокруг, перепугалась. А вот когда до меня дошло, что я понятия не имею, в какую сторону возвращаться, живот предательски сжался, угрожая пустить к горлу рыдания вперемешку с вечерним угощением.

По собственным следам не воротишься: через сажень30 их едва видно, а через две не угадать и очертаний. Ну вот. Умру испуганной зарёванной девкой посреди леса. Нет, не посреди. Так хоть не обидно. Наверняка ведь по темноте и метели заблудилась в трёх соснах. Обнадёженная догадкой, я побежала в одну сторону, в другую, давясь снегом и собственными слезами… Только обувку чуть в сугробе не потеряла. Прищурилась. В эдакую непогодь дерева с трёх шагов не разглядишь, не то что дорогу. Побрела наугад: не выйду из леса, так хоть не замёрзну насмерть. Пока… Обхватила себя руками для тепла и нащупала накинутый тулуп Радомира. Хоть какое утешение. Я посильнее натянула рукава на застывшие ладони, попутно возблагодарив рослого парня и его длинные руки. Засмеялась, сообразив, что, если бы не его «длинные» руки, не блуждать бы мне сейчас по лесу. Обшарила карманы – ну как что-нибудь выручит? – но нашла только маленькую флягу, отчётливо попахивающую брагой. Фляга была неудобная, грубо сделанная – старую бутыль толстого стекла оплели бечевой для прочности. А, где наша не пропадала. Я недоверчиво принюхалась, скривилась и всё-таки приложилась к горлышку. Бр-р-р-р-р! Ух и дрянь эти мужики пьют! Кипятка хлебнула, да только вместо того, чтобы просочиться к животу, он прилип к глотке, обжигая, растекаясь по жилам и костям… А и правда стало теплее. И страх отступил. Я убрала флягу подальше. А то сопьюсь ненароком, да и замёрзну насмерть под ближайшим кустом.

Найду ли когда выход из этого треклятого леса? Ни рук ни ног не чутно. Взглянула на пальцы – на месте, но белёсые, почти прозрачные. Ох, заметёт меня снегом, как и не было. По весне прорастут на могилке цветы и Серый, случайно оказавшись рядом, взглянет на нежные бутоны и вспомнит меня. И вот тогда-то он, сволочь, поймёт, что померла я по его дурости! Я всхлипнула, жалея себя. Что за сопливую историю надумала? Утёрла колючим рукавом лёд с подбородка, прогнала подкрадывающийся сон. Да быть не может, чтобы я вот так просто в родном лесу из-за какого-то мальчишки дух испустила! Вон, впереди снег будто плотнее. Дома никак? Я прибавила шагу. А впереди клубилась, завевалась в причудливые узоры, собиралась в человеческие очертания и распадалась на клубы снега…

…не вьюга.

Высокая бледная женщина, нёсшаяся над землёй, опутывающая деревья и яростно ломающая ветки не была человеком. Я осела на землю, прижавшись к голой, как скелет, ёлке. Да только спрячет ли худое деревце от силы богининой? От силы, доселе невиданной и почти забытой людьми? Она знала, что я здесь. Она не смотрела, но одного этого знания с лихвой хватало, чтобы я начала забывать собственное имя, чтобы окутавшая тьма растворяла само моё бытие, чтобы я переставала быть собой и сливалась воедино со страшным существом, в немой ярости носящимся по лесу… Холодная, пустая, одинокая. Молящая согреть тонкие пальцы, дрожащая в танце, кутающаяся в чёрный саван волос, ступающая так и не обнятыми никем тонкими ногами по мёрзлому снегу. Не холод мучил её, она сама стала холодом, когда пустота и страх внутри одинокой женщины перестали умещаться в сердце, вырвались наружу. Укутало её одиночество деревья, заметёт и человека, если безумец попадётся на пути богини Смерти – Мары. Безумные, пустые чёрные глаза, слепо шарящие окрест. Кого ищут? Жертву или спасителя? Сумеет ли когда-то Марена утолить бешеный голод, отогреть смёрзшееся в льдину сердце?

Пройдёт время и люди выйдут на борьбу со злой стужей. Разорвут, растащат на части, сожгут только начавшее оттаивать сердце на Масленицу. И снова бросят в одинокую тьму Мару, пока не соберётся она с силами, не срастит изломанные кости, не поднимется с колен, чтобы, как и сотни прежних зим, пойти искать того, у кого хватит тепла на двоих. И на будущий год снова не дождётся замёрзшая Богиня возлюбленного Даждьбога, канет во тьму чуть раньше его пробуждения по весне. И всё лето будет держать её в крепких объятиях нелюбимый муж-слепец, Стрибог31.

У меня не было имени. Не было памяти. Тело колотило холодом и лишь горячие слёзы напоминали, что я ещё на этой земле, что пока не утащила меня с собой в Навь несчастная богиня.

Мне жаль.

Мне очень, очень жаль.

Но так холодно…

Шаг, и ветер вихрем закружит снег; шаг, и вьюга поднимется до самого неба, чтобы упасть, обессилившей, на лес, укутать саваном; шаг, и я превращусь в такую же вьюгу, в один из многих порывов ветра, которые сегодня выпустил Чернобог в Явь. И схватят, утащат меня к утру туда, где нет и не будет ничего живого, где мёрзнуть нам до скончания веков, где уже никто не согреет.

Этой ночью исчезают грани. Нет живого и мёртвого, нет прошлого и будущего – всё едино, всё одна вьюга. Мара обошла деревню – забывшие, не уважившие Её пробуждения люди всё-таки откупились малой кровью…

Малой кровью…

Кровью!

Нет, так просто я не умру. Я – всё ещё я! Не мы! Боясь спугнуть надежду, я судорожно шарила по карманам. Фляга! Стеклянная, оплетённая… Я не таилась. Мара знала, что я здесь. Она не торопилась. Не сейчас, так много зим спустя, но я всё равно окажусь в её объятиях. Возможно, тогда я не буду так яростно бороться. Но сейчас во мне ещё осталось тепло! И огонь рвётся наружу, не даёт забыться. Она делала первые шаги, аккуратно ступала, пробуя силу на вкус, готовясь принять царство. Натешится, и примется за нежданную жертву. Добровольно оказавшуюся в лесу дурёху. В Марину ночь! Угораздило! Я зубами рвала бечеву, задирала ногти, а та всё не поддавалась, на совесть была оплетена бутылочка.

Вьюга замерла на мгновение и снова начала танец.

Ветер сменился, казалось со всех сторон пошёл на меня.

Сейчас, сейчас… Две долечки…

Накроет снегом, обнимет Мара и станет нам на миг тепло. На единый миг. Но это так много…

Бечева поддалась, распустилась. Я, не глядя, ударила бутылкой по стволу. По рукам раскалённым свинцом потекло содержимое фляги. Толстое стёклышко неуклюже скользило по ладони, не желая резать. За миг до того, как нечеловеческая фигура коснулась меня, капнуло красным, как рубаха в праздник, растопило снег. Я порезалась случайно, когда била флягу. Потом капнуло ещё раз. И ещё. Сильно брызнуло кровью. Я истерически захохотала: спастись от самой Мары, но случайно вскрыть себе жилы – вот это будет шутка судьбы.

Но алый ручеёк уже пересох. Лужицу в снегу больше не заметало. Несколько пушистых комочков, потом ещё, наконец, последняя одинокая снежинка упала в красное пятно. Вьюга ушла.

Откупилась.

А вокруг росли ёлки. Те самые, куда мы столько раз бегали с Серым. И вон там по левую руку, полверсты, не больше, мы на днях играли и решали, идти ли вечерять. Я и правда умудрилась заплутать в трёх… ёлках.

Не чувствуя ног (от холода ли? От страха?) я побрела домой. Проходя мимо саженки улыбнулась. Водяной! Да что мне теперь водяной! Но на всякий случай обошла её окрест – на сегодня хватит приключений.

Порезы на ладонях затянулись к утру, так что казалось, и не было ничего. Вот только Радомир, забирая тулуп, подмигнул и велел оставить флягу на память. А фляги у меня не было.

Глава 6

Кушайте, не обляпайтесь!

– Старая тварь! Открой немедленно! Я тебя сама сожру, гадина!

Я молотила в дверь больше для виду, чтобы «гостеприимные» хозяева вдруг не подумали, что я напугана или рыдаю. Хотя напугана я была, ещё как! Во-первых, потому что, судя по состоянию двери, царапинам и выбоинам изнутри, я была не первой пленницей кладовки. Дверь крепкая. Если её не выбил никто раньше, и мне нечего силы тратить. Во-вторых, и это внушало куда большую панику, каким бы хорошим не был слух моего мужа, даже в волчьем обличье он вряд ли услышит крики. Надо хотя бы оказаться на улице, иначе толстые стены заглушат любой звук. А вопить имеет смысл только если я точно уверена, что Серый сидит там, где я его оставила, и от реки ни на шаг не отошёл. Что вряд ли – ни один уважающий себя волк не откажется поохотиться без жениного присмотра. А значит, придётся выкручиваться самой.

Это надо хорошенько обдумать. Вопли и угрозы вызвали скептическое хмыканье людоедов, предложение выкупиться – резонное «а на что там здесь тратиться?» и «всё одно твои вещички нам достанутся, позже», попытка договориться об общем мирном переезде в более человеколюбивую область – откровенный смех.

Сегодня меня, пожалуй, есть не будут иначе б сразу голову снесли, не дав очухаться, а туше тухнуть негоже (с каких пор это стало утешением?!). Ужин у этих… эм… людей есть. Я его видела. От воспоминаний и никуда не выветрившегося запаха жареного мяса снова подкатила тошнота. Стены и дверь я изучила – всё достаточно прочное для того чтобы удержать одну среднеупитанную женщину. Или даже мужчину. Я провела пальцами по бороздам от ногтей в двери, от которых за версту разило отчаянием. Жаль, раньше его не учуяла. Сколько же людей здесь побывало?! Кто первым начал жуткую трапезу? Спасся ли хоть кто из деревни или, запертые разлившейся по весне рекой и голодом, они сожрали друг друга, как дикие звери? Ушёл ли сын старухи в город, спасая жизнь, или это его жареным мясом пропах весь дом?

– Эй, старуха!

– Что, милая? – отозвалась бабка настолько елейным голоском, будто это не по мою душу она ножи точит.

– А что ж сынок твой? В город подался али уже в задке разлагается?

Старуха взвыла и швырнула что-то в дверь кладовой. Слышно было, как она, кряхтя, поднялась, прошла к моей темнице, подняла брошенное и мирно двинулась обратно.

– Ты, деточка, на нас с дедом не серчай. Не по своей воле живём такой жизнью, – вздохнула она искренне. Неужто и правда надеется, что я стану её жалеть? – Мы зла никому не желали, да голод не тётка. Надо было выживать как-то. Доеды далеко, через лес за день не перейдёшь, а и перейдёшь, кто ж нас спасать станет? Некуда подаваться было.

Я слышала, что прошлый год, хоть и был снежным, напоив по весне землю влагой, выел из закромов все припасы. А лето так и вовсе затопило поля и сгноило посевы. Молодёжь из деревень всё чаще подавалась в город, пытаясь прокормить семьи, а там и забывая о корнях, оставаясь в более хлебной стороне. Нас с Серым голод не коснулся: в глухом лесу, мы ели досыта добытого оборотнем мяса и не зависели ни от морозов, ни от деревенских запасов хлеба. Крохотного огородика на не выжатой многолетними урожаями земле с лихвой хватало на двоих. Здесь же всё было иначе. И правда, куда податься целой деревне, уже с осени ценящей горстку зерна выше мешка с золотом? Зимой деваться некуда, а по весне речка, и так никогда не бывшая особо рыбной, разлилась и наверняка отрезала путь к лесным харчам. Иные деревни, кто поближе к тракту жили ремеслом да торговлей. Но Доедам торговать было нечем, да и не с кем, а значит, нечем и кормиться. Пытаться добраться до соседей, если и получится, бесполезно – сами хлебом да водой перебиваются. Но как можно оголодать настолько, чтобы человека заесть?