скачать книгу бесплатно
Оттого Крапива лежала с открытыми глазами и смотрела на звёзды. Чистое небо, без единого облачка, развернулось над нею. Девица падала в него, как в бездонный колодец, хотела кричать, да изо рта не доносилось ни звука.
Кривой храпел во сне, а Шатай дышал ровно, иной раз казалось, что и вовсе затихает. Все в племени Иссохшего дуба сладко спали, будто не они устроили расправу в Тяпенках. Нож при поясе Шатая был совсем рядом – руку протяни. Крапива могла бы взять его и полоснуть по шее одного или двух, а может больше. Лекарка знала, как резать, чтобы быстро и тихо. Но всех не убить, а оставшиеся заживо зароют её в землю. А следом – княжича, гибель которого сотрёт с лица земли родную деревню.
Крапива не сразу поняла, что дрожит. Не дрожит даже, а бьётся, как в падучей. Мать за такое назвала бы её кликушей… Но матери рядом не было, и пришлось стискивать зубы, загоняя страх глубоко-глубоко.
Девица на животе выползла из-под тёплого одеяла и, замирая от каждого шороха, двинулась туда, где дотлевал большой костёр. Там темнел камень, возле которого ворохом тряпок валялся избитый княжич. А от него к камню тянулась пуповина верёвки.
Она успела проползти совсем малость, когда путь преградили сапоги. Кривой подкрался незаметно, и не понять, когда перестал слышаться его храп. Он присел на корточки перед нею, и Крапива вскинулась на локтях, ожидая, что так оно всё и закончится.
– Ты рэшила, что вождь нэ оставляеэт дозор?
И верно, на что надеялась? Что утомлённое битвой племя повалится и уснёт мёртвым сном? Так оно, собственно, и показалось. Откуда ж девке знать, что те, кто вроде десятый сон глядели, навострили уши подобно зверью. Шляхи взаправду не слишком-то походили на людей, разве что выглядели схоже. И те из них, кого вождь оставлял сторожить, вовсе не спали, а становились частью степи: глядели, нюхали и слушали через неё. Кривой в этом деле был лучшим.
Крапива заледенела.
– Я… По малой нужде…
Калека тяжко вздохнул, а после вернулся на место и лёг, сцепив пальцы на животе. А потом тихо, словно сам для себя, произнёс:
– Пэрвая мать обэрэгает жэнщин. Но жестоко наказывает лжэцов.
Крапива села возле потухших угольев, обняв колени. Пышные кроны не пели ей колыбельную, а вместо зелёного ковра, насколько хватало глаз, расстилалась лишь измученная зноем жёлтая поросль. Девица не двигалась с места до тех пор, пока племя Иссохшего дуба не пробудилось. Когда же мужи начали зевать, не медлила и принялась хозяйничать. Затеплила огонь, состряпала кашу, добавив сладких кореньев. Кривой ни словом не обмолвился о случившемся ночью, а похлёбку нахваливал всех громче. И даже хмурый Брун облизал и без того чистую ложку. После Шатай велел:
– Тэперь мы пойдём поклониться вождю. Распусти волосы.
Крапива вцепилась в тугую косу. Расчесать волосы толком не удалось, но всё ж она их переплела, а то не дело. А чтоб совсем распустить… Перед мужем разве что!
Шатай же достал костяной гребень и сел, переплетя ноги.
– Иди сюда.
Пуще прежнего девица сжала в кулаках золотые пряди.
– У нас это срам великий…
Шатай нетерпеливо похлопал ладонью по земле перед собой.
– А у нас уважение к вождю.
Сжалившись, Кривой добавил:
– Степные жэнщины вплэтают в волосы заклятия. Поклонившись вождю, ты должна показать, что нэ задумала против нэго зла и нэ спрятала амулэтов.
Так и не получивший дозволения напрямую говорить с чужой женщиной Брун будто бы обратился к одноглазому, но Крапива смекнула, что слова предназначались ей.
– Вэрно ли говорят, Кривой, что, когда солнце висэло выше, жэнщины раздэвались перед вождём?
– И это так. – Кривой хитро прищурил единственный глаз. – Но врэмэна измэнились.
– Жаль, – сказал Брун, а Крапиву будто водой окатили.
Она подошла к Шатаю и послушно опустилась перед ним.
– Дай я сама…
Но шлях гребень не отдал.
– Обычай надо блюсти.
– Если заденешь, больно будет.
– Знаю.
Зубцом гребня он ловко снял тесьму, стягивающую косу, им же распустил пряди и взялся чесать.
Крапива вздрагивала, хотя касания были лёгкими, не иначе ветерок по голове гладит. Руки, что бережно разбирали ей волосы, умели держать острый меч и пускать его в дело. И всё казалось, что осталась на них кровь кого-то из односельчан, и что запачкают они златые кудри так, что не отмоешь. Но Крапива крепко сцепила зубы и сидела не шевелясь. Шатай же начал петь, как тогда, когда вёз её перед собой в седле.
– Там, где солнце висит выше, где журчат ручьи, где поют птицы, а земля родит щедрый урожай, там я встречу деву с синими очами, – бормотал он.
Странно звучала та песнь, в Тяпенках таких не пели. Не было в ней ни склада, ни музыки, а всё равно слова причудливо цеплялись одно за другое. Колдовство, не иначе. И скоро почудилось, что сложена она не абы о ком, а о ней, о Крапиве. А какой же девке не любо, когда о ней песни слагают? Вот и вышло, что плечи её расслабились сами собой, а ломота в занемевшей спине пропала.
– Там она споёт мне свою песнь, а травы подскажут ей слова.
Какая другая девица не сдержалась бы, отклонилась назад, позволяя обнять себя. Травознайка же подняла руку ко рту и сомкнула зубы на запястье. Ласково звучала степная песнь, да ту, что пели шляховские мечи, она помнила не хуже.
Гребень ещё раз скользнул по золотой копне сверху-вниз, ни разу не запнувшись, и Шатай замолчал.
– Вождь ждёт, – напомнил Кривой.
И верно, не дело злить воина. В племени его воля – закон. Захочет погнать – погонит. А Крапиве страх как нужно остаться! Хотя бы на ещё одну ночь…
Она поднялась и оправила сарафан, потерявший былую красоту. Грязь на рукавах засохла коркой и царапалась, вышитый ворот и вовсе порвался. Шатай поцокал языком.
– Не дэло… Жди.
Вскоре он приволок от соседнего костра рубаху, какую носили все шляхи, и порты. И, хоть были они такими широкими, что могли за юбку сойти, Крапива смутилась.
– Как можно? Мужицкое же…
– Пойдёшь голой? – только и спросил Шатай, и Крапива едва не вырвала у него одёжу.
Думать, как прикрыть стыд, не пришлось вовсе. Все три степняка обступили её, повернувшись спинами, да оно и остальные не глазели. Сначала девка оробела, но смекнула, что к чему, и быстро сменила наряд. Найдись зеркало или хоть лужа, непременно залюбовалась бы. Не каждый день получаешь обновки от чужого народа. Но зеркала не было, а сами шляхи не стали ни хвалить, ни насмехаться. Только Шатай отчего-то закашлялся.
К вождю они пошли все вместе. Любопытство не только Кривого с Бруном одолело. Почитай все шляхи, собрав сумы и взнуздав коней, столпились подле главного костра.
Вождь влез на камень и устроился на нём подобно соколу, оглядывающему владения. А у его ног валялся человек. Одежда его превратилась в лохмотья, словно он пробыл рабом не ночь, а целую седмицу. Волосы слиплись от крови, а некогда красивого лица было не узнать из-за побоев и страшного ожога, схожего с теми, что оставляет крапива.
Сердце травознайки сжалось. Уж какой только кары она не желала Власу, когда возвращалась домой всего-то вчера поутру, но такого и представить не умела.
Княжич шевельнулся: затихший люд обеспокоил его. Не сразу признал он девку в степной одежде, а признав, криво ухмыльнулся, и губы его, пересохшие от жажды, потрескались.
– Что, всё-таки разложили тебя? Знал бы, что с тобой так надо, разговоров разговаривать не стал бы.
Мигом пропала жалость к раненому. Вот, кажется, Крапива на колени пала бы, умоляя вождя отпустить пленника, а через миг уже и добавить захотелось. С этим и без неё управились: вождь едва повёл бровью, и тот шлях, что стоял к княжичу ближе, ударил его ногой в живот. Влас захрипел, Крапива же разом пожалела о вспышке злости. Не заслуживает человек таких мучений, будь он хоть сто раз зверем.
Она с трудом отвела взгляд от пленника и поклонилась.
– Свежего ветра в твои окна, вождь.
Шатай подсказал на ухо:
– Говори со мной.
– Говори со мной, – повторила Крапива.
– Свэжего вэтра. – Воин огладил густую бороду. Был он спокоен и нисколько не удивлён. Немудрено: небось ещё с вечера доложили, что увязалась за племенем вослед девка. – Есть ли имя у жэнщины?
– Дома меня звали Крапивой.
– Гдэ же твой дом и почему ты дэржишь путь с нами?
Княжич вновь подал голос. Он засмеялся булькающим смехом и, насколько позволяла привязь, приподнялся.
– Так тебя не увели? Пошла добровольно? Шляховская подстилка!
На сей раз его ударили, не дождавшись приказа. Шляхи и без того народ вспыльчивый, а тут ещё и женщину оскорбили. Крапива зажмурилась.
– Мой дом – деревня, где год за годом вы становились гостями, – выдавила она, не узнавая собственный голос – высокий и тонкий. – На сей раз случилась беда, и гость стал биться с гостем. – Крапива с усилием открыла глаза и посмотрела прямо на вождя. – Мы не желали чинить тебе обиды.
– И всё жэ вы позволили сыну горной козы устроить засаду.
Крапива сжала кулаки.
– То случилось не по нашей вине. Мы нарушили старинный обычай, из-за нас пролил кровь дорогой гость. Но и мы пролили достаточно, чтобы расплатиться!
Ох не то говорила девка, ох не то! Надобно было плакать и рассказывать, как тяжко жилось в Тяпенках, как не любили её односельчане и какой честью будет, если племя Иссохшего дуба дозволит ей стать его частью. Вместо того травознайка раскраснелась от злости. Неужто мало людей погибло в угоду гордости двух сильных мужей?!
– Ты пришла укорить мэня? Мэня, явившегося с добром и спрятавшего меч в ножны? Мэня, получившего удар в спину?
Вождь плавно спустился с камня, будто стёк. Глаза его сверкали раскалёнными угольями – убьёт. Как есть убьёт. Вождь подошёл близёхонько, Крапива ощутила запах дыма и крови от его густой бороды. Вот сейчас достанет клинок и…
– Аэрдын! – крикнул Шатай и втянул голову в плечи, не ожидая собственной наглости.
Вождь разинул рот, и юный шлях продолжил, ведомый лихой храбростью:
– Она аэрдын, вождь! Вэдает травы, слышит зов корнэй. Её сторонились дома, и она пошла с нами. Ей нэкуда больше идти.
– Это так?
Кривой встал по левую руку от травознайки.
– Я сам видэл, что она может, вождь.
А Брун показал перевязанную руку.
– Свэжая рана затянулась к утру от её колдовства.
Крапива же просто кивнула.
– Ты станэшь лэчить моих воинов? – спросил вождь.
– Я лекарка. Я лечу всех.
– Тогда можэшь остаться у низшего костра и звать мэня по имэни.
У степного народа имена звучали дивно. Но всего страннее было, что тот, кого называли вождём, от имени отказывался вовсе. С тех пор, как присягало ему на верность племя, заместо прозвания, данного матерью при рождении, он брал имя, выбранное племенем. Вождь звался Стрепетом. Крапива поклонилась ему.
– Свежего ветра в твои окна, Стрепет.
– Свэжего вэтра, аэрдын.
Глава 6
Знатно пришлось Крапиве потрудиться! Раненых среди шляхов было немало, а кое-как перевязанные после битвы увечья заживать не спешили. Оставаться же на месте и ждать, покуда травознайка наберёт сырья для снадобий, вождь наотрез отказался, словно торопился куда. Вот и пришлось девке ехать на коне с Шатаем вместе и раз за разом указывать, где надобно спешиться. Там она спрыгивала наземь и, следуя за одной ей слышимой песнью трав, срывала пожухлые лепестки. После складывала их в кожаную суму, выделенную Стрепетом, а во время редких коротких привалов готовила и раздавала зелья. Кони из-за этого двигались вдвое медленнее привычного, но оно и к лучшему: иди они обычным шагом, пленник, которого шляхи вели на верёвке подобно животному, нипочём не поспевал бы.
Улучив время, Крапива будто бы случайно склонилась рядом с Власом. Тот и рад бы брезгливо сплюнуть, но от жажды влаги в теле не осталось, и он лишь смерил её огненным взглядом. Травознайка ответила ему бесстрашно: вольно отвечать, когда противник сидит побитый да калечный.
– Делай, что скажу, коли хочешь жить.
Влас с трудом разомкнул спёкшиеся губы.
– А коли не хочу?
Залепить бы хорошую оплеуху упрямцу! Но Крапива лишь незаметно кинула ему бурдюк с водой. Благо, здесь княжич крутой нрав показывать не стал: накрыл бурдюк телом, пока кто не заметил, а после жадно приник к горлышку. Когда же отнял его ото рта, лекарка успела отойти.
Всю дорогу солнце нещадно пекло, и некуда было спрятаться от его палящих лучей. От коней и мужчин дурно пахло, да и сама девка благоухала не лучше, и от этого запаха делалось тяжко голове. Колючий жаркий ветер не спасал, а будто обдирал кожу с путников заживо, и скоро мир вокруг начал дрожать и расплываться.
– Эй, аэрдын!
Шатай за ворот втянул её обратно в седло, и тогда только Крапива поняла, что едва не упала.
– Задремала… Прости. Непривычна я к походам.
Но Шатай сам то и дело недовольно поглядывал на спину Стрепета.
– Всэм нужэн отдых, – сказал он. – Но вождь спэшит.
– Неужто в Мёртвых землях можно куда-то опоздать?
