скачать книгу бесплатно
– Одумайся, княжич! Ей бы к тебе на версту…
Колючий взгляд ощупал потолок и сполз на испещрённое морщинами лицо Дубравы. Плохие у княжича были глаза, ох плохие! Шальные, чёрные… И сверкало в них такое упрямство, которое только в Тень и ведёт.
– Выйди, – молвил больной.
Несмеяныч обмер. Поджал разом пересохшие губы, отставил плошку и двинулся к выходу. Хотел бы и девку с собой волоком утащить, да воочию видел, что бывает с теми, кто её неволит.
– Тронешь – убью, – коротко бросил он ведьме и хлопнул дверью.
А Крапива стояла ни жива ни мертва. Затухающие угли перемигивались в очаге, бурый след от зелья искривился вместе с ухмылкой княжича.
– Мне вдругорядь повторить? – прохрипел он.
В избе было донельзя душно, дымовые оконца едва выпускали жар, но Крапива вдруг словно в проруби очутилась. Она на негнущихся ногах приблизилась и встала у ложа.
– Сядь.
– Не могу, княжич. Задену ненароком…
– Так не задевай.
Двигаться ему было больно. Влас и рад бы хоть голову повернуть, чтоб рассмотреть ведьму, да никак. Крапива присела на самый краешек перины и положила руки на колени. Не дай Рожаница хоть кусочком голой кожи прислонится!
А княжич словно проверял силу проклятья, словно нарочно напрашивался.
– И что же, – негромко спросил он, – никто прежде до тебя не докоснулся?
Крапива не отводила взгляда от сцепленных в замок пальцев.
– Случайно только.
– И мужчины ты не знала?
Жар прилил к щекам. Девица покачала головой и, поддавшись внезапной злобе, выкрикнула:
– И знать не хочу!
Княжич показал белые зубы что оскалился.
– Как поднимусь, со мной поедешь.
У Крапивы перед взором всё поплыло.
– Как?
– Поедешь в терем. Станешь молодшей.
Лязгнули волчьи челюсти – прокусили мягкий заячий загривок. Молодших жён в Срединных землях вот уже целый век не заводили. Дорого, накладно… Да и кто отдаст свою кровиночку в чужую семью, где у неё не будет ни прав, ни владений? Молодшие только звались жёнами, на деле же чисто рабыни. Но и за такую долю, случалось, боролись. Коли своего дома нет, коли нужда заставила, коли терять нечего… Лучше уж знатного да богатого ублажать, чем побираться…
Нет, не лучше!
– Не поеду, – пролепетала Крапива.
– Не бойся, не обижу. Ещё сама… ластиться начнёшь.
– Это тебе дружина подневольная, а мне приказывать не моги!
Крапива вскочила, и вовремя, ибо княжичу достало глупости выпростать вперёд руку – схватить поверх рукава. Он со стоном поднялся на локте.
– Ты, видно, решила, что я спрашиваю. Не играй со мной, ведьма. Если прикажу, односельчане тебя в короб сунут и мне с поклоном поднесут.
И поднесут ведь! Матка Свея поругается, поломает старенький деревянный забор со злости, да и смирится. Сами ведь пригласили княжича в Тяпенки, сами молили о защите…
– Ты нам не господин, чтоб приказывать!
Раны были свежи, не пустили молодца в погоню, и он завалился навзничь. Крапива же выскочила вон.
Старый Несмеяныч, дежуривший у входа, тут же метнулся внутрь: мало ли, что ведьма натворила над его воспитанником?
После жаркого тяжёлого воздуха избы летний зной снаружи показался едва ли не благословением. Крапива прислонилась спиною к стене и, не в силах боле держаться, сползла на землю. Так её и застала Матка, спешащая к гостям с примочками из кислого ледяного молока.
– Грозился? – коротко спросила она.
Крапива кивнула. Грозился, что уж. Вот только не выпороть и не казнить, а куда как хуже…
– Домой иди да со двора не показывайся, покуда не уедут. Кликну, если хуже станет.
Крапива и рада бы домой, да ноги со страху держать перестали. Она попыталась встать, но не сумела. И ведь не подаст никто руки, не доведёт до родной избы… Цепляясь неверными пальцами за стену, она поднялась и поковыляла прочь.
***
Родная изба издревле служила защитой. Не пропустит злого человека крепкий сруб, истребит лихорадку жаркая печь, отгонят злых духов обереги в Светлом углу. Крапиве же, вот диво, всегда покойнее было не дома, под сенью святого дерева, а во дворе. Дерево-то в избе мёртвое, дыхание его едва учуять можно, а в огородике поют песнь травы. И песнь та одной травознайке слышна.
Вот и нынче девица не в женской половине пряталась, а сразу свернула к грядкам. Там плакали от жажды клубни редьки, там шипели побеги сорной травы. И для Крапивы эти речи звучали так же явно, как негромкий разговор отца с сыновьями, что сидели коло хлева.
Девица бережно корчевала корешки, а сама исподлобья следила за братьями. Деян учил сыновей точить серпы, направляя каждое движение мозолистой ладонью. Крупная загорелая длань ложилась поверх узких мальчишеских рук – чирк! – и скользит точило по железу. Лезвие золотилось в солнечных лучах, Мал с Удалом важно дули щёки. Крапива зло утёрла лицо рукавом. Её отец вот уж целую вечность не обнимал ласково, мать не чесала косы резным гребнем.
– Куда расселась, негодница?!
Дола подошла неслышно и нависла тучею.
– Грядки вот…
– Куда расселась, спрашиваю?! Срам прикрой, не ровен час, братья увидят! Стыдоба!
Крапива опустила голову. Понёва и впрямь задралась, обнажив колени, да только братья всё одно в эту сторону не глядели.
– Одёжу не запачкать…
– Ишь, одёжу она запачкать боится! А гульнёй прослыть? А мать опозорить?
– Да не видать же с улицы ничего!
– А отец? А младшие?!
Крапива стиснула зубы.
– А им и дела нет!
Сама Дола даже в нынешнюю жару рукава не засучивала, а волосы прятала под кику и плотный платок. Учила тому же и Крапиву, да та вечно норовила избавиться от убора. Правду молвить, с весны и до поздней осени никто в Тяпенках строгих нарядов и не носил: со степей дул сухой ветер, тучи застревали на северном горном хребте, и погода стояла такая, что в баню ходили охладиться.
– Что, мало сегодня от княжича получила? Больше хвостом верти! – фыркнула мать, и у Крапивы горло перехватило.
Сказать бы, что нет её вины, что не нарочно она молодцу попалась… Да слова во рту застряли. Быть может, мать и права? Не зря Дола учила её глаз не подымать и парням не улыбаться – всё к беде.
– Матушка…
Дола бранилась как не слыша. Крапива ухватилась за край её подола, как тонущий хватается за всё, что под руку подвернётся. Хоть соломинка, хоть тростинка.
– Матушка!
Дола резво отпрыгнула, ажно грядку перескочила, и юбка выскользнула из пальцев.
– Ах, едва не докоснулась! О чём думаешь, дурёха?!
– Матушка… – Крапива вскинула глаза, и в них стояли слёзы. Мать глядела на неё сверху-вниз подобно бездыханному идолу. – Коли ко мне кто посватается… Ты же… Неволить не станешь?
Утешила бы… Подула на волосы, слово мудрое сказала. Но Дола обидно рассмеялась.
– Да кому ты нужна! Коли кто возьмёт хворобную да гулящую, я первая ему поклонюсь!
Мать говорила что-то ещё. Уму-разуму учила, наказывала не злить боле княжича. Крапива вроде и слушала, а в ушах звенело. И только печальная песнь сорной травы, засыхающей в борозде, достигала усталого ума.
***
Рожаниц знали по всем Срединным землям. Но, если ближе к Северу берегини почитались не больше, чем прочие домашние духи, то в стороне, граничащей со шляхами, они стояли рядом со Светом и Тенью. Оно и понятно: шляхи своих жён хранили подобно сокровищам. Кому им ещё поклоняться, как не дарующей жизнь?
И в Тяпенках, куда степняки давно уже захаживали как в свои владения, богиня тоже заняла почётное место. Потому и главной в деревне стала Матка, а не мужи-дзяды – диво дивное для срединного народа!
Потому, случись беда, Крапива шла не к грозным идолам, что возвышались над Старшим домом. Нет, она шла к той единственной, что всегда утешит и утрёт слёзы. Травознайка шла к Рожанице.
К вечеру Крапива переделала дела по хозяйству и вырвалась из дому. Управилась бы быстрее, да княжич дважды, словно нарочно, оборачивал кувшин с зельем. Приходилось возвращаться в общинный дом, возжигать очаг да варить лечебную похлёбку из живоцвета. Дубрава Несмеяныч требовал, чтобы лекарка непременно при нём колдовала, а то, не дай боги, задумает недоброе. Влас же раздувал ноздри и глядел. И глядел так, что Крапива решилась отправиться за подмогой к богине.
По пути отыскав утерянную корзину, она пересекла поле. Горло перехватило, когда по примятым колосьям девка узнала то место, где повалил её княжич. А не будь у Крапивы проклятья, что сталось бы? Как бы измывался над нею мучитель? Что если заберёт с собой и отыщет-таки способ? Пусть уж лучше никто никогда не коснётся, чем… так.
Солнце нещадно пекло голову, мошкара гудела в дрожащем воздухе, и скоро стало казаться, что над Тяпенками зависла беда и всё давит, давит, давит… Крапива утёрла выступивший над губой пот. До леса оставалось всего-ничего. Там укроют её пышные кроны, там убаюкают щебетом птицы.
На опушке Крапива низко поклонилась и вынула загодя приготовленный кусок хлеба – отдарок лесу за уют и заботу. Положила краюху поверх иссушённого муравейника, и букашки мигом её облепили.
Крапива переступила невидимую границу и, наконец, оказалась в тени ясеней. Успей она добежать до них утром, не случилось бы беды. Рожаница не попустила бы в своих владениях… Но былое не вернуть.
Зной в лесу мучал меньше, и девица легко двигалась меж деревьев. Через овражки и валуны, по горочкам и холмам. Вроде и малость прошла, а словно в ином мире очутилась.
Так уж повелось, что идол Рожаницы никогда не ваял руками человек. Рожаница являлась сама, выбирая любое ей место, а мастер, если был достойный, лишь выпускал её наружу. В Тяпенках такового мастера не имелось и, кабы не случайность, никто и не знал бы, что хранит их деревню славная богиня.
Когда Крапива ещё была здорова, в их селении гостил Слышащий. Назвался он Иванькой и сказывал, что дал себе зарок обойти все земли под дланями Света и Тени. Знавал он множество дивных легенд и делился знаниями со всяким, кто пожелает. Правда, слушала его всё больше малышня: хоть Иванька и выдавал враки за быль, а верилось с трудом.
Так вот, этот-то гость и сказал Матке Свее, мол, чует где-то рядом добрую силу. Не желаешь ли отыскать покровителя? Свея не отказалась, ей Иванька был по нраву: вроде молод, а дело говорил. Тогда Слышащий принялся ходить кругами, раз за разом прислоняясь ухом к земле. И когда уже все подивились да посмеялись, когда решили, что мужик повредился рассудком, он попросил нож по дереву и вонзил его в кору одиноко стоящей на холме над Тяпенками липы. Долго ли трудился, того никто не ведал, потому что Иванька воспретил глядеть как работает. Но к рассвету следующего дня на деревню с холма взирал лик богини, точно по волшебству проступивший сквозь кору. Следов ножа на дереве тогда так и не отыскали, хоть и многие тщились.
На тот холм и поднялась Крапива. Следовало поклониться Рожанице, поднести вина, благодаря за пролитую когда-то первой матерью кровь… Но вместо того девица всхлипнула и бегом кинулась к живому древу. Пала на колени и обхватила руками ствол. Ветви зашуршали над головой, словно утешали.
– Помоги, матушка!
Крупные горячие слёзы катились по щекам и падали, пропадали в морщинах коры. Так и горести обиженной девки пропадут, растворятся в богининой милости.
И не отказала Рожаница, погладил по волосам горячий ветер, затянули песнь полевые травы. О ласковых поцелуях, о нежных, желанных касаниях, о том, что есть в мире тот, кто не убоится крапивиной хворобы, и тот, кого она не убоится сама. Девица и не заметила, как задремала.
Очнулась она только когда пушистый лес открыл объятия рыжему заходящему солнцу. Протёрла глаза и ахнула: вот матушка осерчает! Крапива оставила подношение Рожанице и, встав с идолом рядом, взглянула на раскинувшуюся в низине деревню. Домой не хотелось.
Девка собралась уж, вздохнув, пойти с холма вниз: предстояло дотемна миновать лесную опушку и пересечь поле, медлить не след. Да вдруг что-то царапнуло взор. В какую сторону не повернись, всё здесь было знакомо: нависающий над Тяпенками холм, точно зелёная волна, поднявшаяся из леса, золотые поля и полоса дороги, соединяющая их с деревней, чёрная громада гор с северной стороны и бескрайняя равнина степи с востока. Оттуда-то, с земли шляхов, и приближалась беда. Крапива ахнула.
– Щур, протри мне глаза!
Но протирай-не протирай, а степь оживала: с Мёртвых земель к Тяпенкам двигался отряд конных всадников.
Крапива едва снова не выронила корзину. Не побежала, а полетела к деревне, скатываясь с холма, ломая заросли кустарников… Лишь бы успеть, упредить!
Шляховы земли звались мёртвыми. Оттого что не родила почва, почти не проливался дождь, оттого что сами шляхи скитались по ним, сталкиваясь и воюя. Срединники давно уже жили мирно и поставили над собою единого Посадника. Шляхи же, точно коты бродячие, ходили где пожелают и грызлись меж собой. Случалось, ходили они и в Тяпенки. Сначала с кривыми мечами наперевес, дабы не вздумал кто им перечить. Брали, что вздумается, укладывали в седельные сумы – и ищи-свищи, что ветер в поле. Было так ещё в молодость Крапивиной матери. Но после власть взяла Свея, стала в Тяпенках Маткой. Шляхи женскую власть уважали куда как больше, чем мужскую. Видно, потому Свея и сумела договориться, чтобы являлись степняки не когда вздумается, а раз в году. И чтоб брали ровно десятину, не больше. Да только разрозненные племена не умели меж собой сладить и поделить добычу. Являлось одно племя, за ним второе, случалось и третье – и каждому по десятине. Вот и решила мудрая Матка поискать защиты с другой стороны, присоединиться к Срединным землям. И надо же случиться, чтоб именно нынче шляхам занадобилось явиться вне уговора! С добром ли, с худом?
Поймают срединного княжича и его дружину, так всех до единого перебьют, и войны не миновать! Снесёт ураганом расправы маленькую деревеньку.
Крапива неслась что есть мочи, а всё казалось, что не обгонит конных воинов. Скакуны у них были крепкие и выносливые, низкорослые, мощноногие. Могли днями и ночами без передыху идти. Благо, бегали плохо, не быстрее человека. На то и надежда.
Крапива влетела в деревню ни жива ни мертва, насквозь мокрая не то от жары, не то от страха. Сразу кинулась к дому Свеи, заколотила.
– Матка Свея! Матка!
Отворила Ласса. Время уже было позднее, в избах зажглись лучины.
– Матушку зови! – закричала Крапива и сама не поняла, как ввалилась в дом и упала на колени от усталости.
– У княжича она… Крапивушка, да на тебе ж лица нет!
Ласса метнулась набрать воды, подала подруге ковшик. Руки у Крапивы дрожали – половину расплескала.
– Зови матушку! Беда! Беда!
Встретятся срединный княжич с суровыми шляхами, и неизвестно ещё, кто Тяпенки больше горем напоит. Приглашала Свея гостей для защиты, а посадила на шею Лихо.
