скачать книгу бесплатно
Однажды я спросила у отца: «Почему наш мир называют Новым? Ему же более трёхсот лет!», на что отец ответил: «Новее уже не станет». И как бы горько и смешно воедино не звучал его вердикт, он был истинен.
Мне бы хотелось быть замыкающим поколением – как тот стул, на котором расселся Ромео.
Я читала, что и раньше люди страдали из-за перенаселения или нехватки ресурсов или ещё из-за какой-то глупости, а потому они дохли словно крысы – как беспомощно и нелестно! Хоть мы и защищены от этого, мне бы всё равно не хотелось, чтобы кто-то жил и вкушал плоды выстроенной идеалами жизни после меня. Я приложу руку к созданию империи и точно не захочу делиться!
Интересно, а способны люди жить ещё лучше, чем сейчас? Глупая мысль, конечно же нет! Мы – апогей человеческого сознания, человеческой мысли, мы – апогей науки и медицины, апогей образования. Мы – высшая цепь, высшее звено.
А что такое смерть? Мучение? Спокойствие? Прибыль или убыль? Я бы попробовала это ради новых ощущений… «И весь мир, все люди перестали существовать!» – чудесная эпитафия к Новому Миру!
Я слышала о смерти от других людей и наблюдала сама. Слышала от образованных и от безумцев, от жителей на поверхности и от бедняков, ошивающихся рядом с Золотым Кольцом. Как-то я спросила у Ромео: «Имеют ли люди право самостоятельно решать, когда им уйти?», на что Ромео ответил: «Тогда бы одни сбегали из жизни, не достигнув совершеннолетия, другие бы жили бессмертием. Несправедливо». Абсурд! В мыслях порядочных граждан такой дикости быть не может. Что значит «сбежать из жизни?». Для чего покидать идеальный Новый Мир, наполненный идеальными людьми и идеальными законами? Новый Мир покрывает все потребности и насыщает сверх; Новый Мир для людей – истинных, достойных. Ромео изумился: «Ты спрашиваешь мнение, а затем отвергаешь не совпадающее с твоим. Для чего ты спрашиваешь?».
Хочу вновь посмотреть на Ромео, но вольности этой не позволяю: чрезмерная заинтересованность ненормальна, следует сохранять лицо и статусность, а потому я смотрю на подобной рыбе ртом хватающую воздух преподавательницу: она о чём-то говорит, но я особо не слушаю. Мысли всегда громче посторонних речей, а потому проходимый материал по возращении домой из Академии я всегда повторяю и конспектирую в тетрадях. Мне нравится, когда всё системно и удобно, когда есть возможность обратиться к изученному.
Включаюсь в беседу и понимаю: говорим о бедности. Нам цитируют древних философов, и мы поднимаем ладонь, если согласны с высказыванием, или кулак, если полностью отрицаем его истинность. Я не принимаю участие в обсуждении, потому что становлюсь раздражительной, когда представляю бедняков и попрошаек, которых мне доводилось несколько раз видеть. Они омерзительны. Противны! Они недостойны уважения и тем более жизни на поверхности – мы строим прекрасный мир и управляем им не для подобных им. Они – ненужный отросток, болезнь, атавизм; следует ударить по нему скальпелем, почему так не поступили до сих пор? Маленькую россыпь красных точек по телу следует прижечь и вывести. Так просто!
Преподавательница поправляет воротник своей формы и говорит:
– К концу недели напишите эссе по теме бедности в Новом Мире и способах борьбы с ней.
Перечу:
– То есть об её отсутствии?
Женщина обращает внимание на меня – равно другим учащимся.
– Мисс Голдман, – натянуто улыбается она, – конечно, официальные показатели демонстрируют, что бедность давно покинула черту города и наш мир в целом, но…
– Отец говорит: «Всё, что произносится перед «но» следует обнулять», а вам известно кто такой Говард Голдман и что словами он не раскидывается.
– Господин Голдман очень умён, это справедливая мысль. Простите, мисс Голдман, что заставила усомниться в истинах Нового Мира. Просто напишите…
– Так о чём же? – выпытываю я.
– Возьмите выдуманную ситуацию…
– Новый Мир и управляющие им похожи на фантазёров?
– Обобщённую ситуацию, мисс Голдман, примерную. Я не так выразилась, простите. Возьмите абстрактную ситуацию – представьте и решите её, я верю в ваши силы. На этом сегодня остановимся, мы устали.
И преподаватель обводит нас поочередно взглядом. Зрительный контакт – вот, что важно; так проявляют уважение. Отсутствием зрительного контакта, соответственно, неуважение.
Признаться, мне скучно учиться. Ещё на первом курсе – с неизмеримой тягой к знаниям – я поняла, что преподаватели в нынешних учебных заведениях не дают ответы на интересующие тебя вопросы, они закрывают на них глаза и избегают неудобные темы. Была ли в том их вина или они следовали предписанию и не могли больше дозволенного открыть собственного рта? Не скажу, что система образования меня разочаровала (так говорить попросту нельзя), но именно в Палату Образования следует внести множество правок. Последняя была, когда я едва доставала до кнопки лифта; убрали половину ненужных дисциплин (вроде числовой математики) и добавили другую ненужную половину.
Ирис оставляет свой стул и стучит противными каблучками в мою сторону.
– Повторим вчерашний день? – спрашивает подруга. – Едем на Золотое Кольцо?
– Как обычно, в три, – говорю я в ответ на гадкую усмешку, сокрытую во взгляде, и спешу покинуть аудиторию, совершенно позабыв о Ромео и связанных с ним переживаниях (с чем-чем, Голдман?).
Никто не торопится и не догоняет; я привыкла спускаться в лифте одна и не терплю каких-либо компаний. Всем это известно. Неприятнее чувства быть не может, нежели когда незнакомцы случайно задевают друг друга плечами и пытаются выпалить несуразные тексты в попытке сгладить неуместно образовавшееся молчание. Если уж зашёл в лифт – будь добр, заткнись и жди своего этажа.
А Ирис…вот же змея! Даже если плюнуть ей в лицо и следом предложить погулять по магазинам, она улыбнётся, утрётся и согласится.
На шестнадцатилетие я получила в подарок право владения помещением на Золотом Кольце – что могло прийти в голову юной деве для реализации пространства? Я открыла отдел женской одежды. Особо работать не приходилось: переговорами с заводами, производящими материал и ткани и поставляющими изделия, занималась моя помощница, она же получала товар и следила за его сбытом, руководила складом и оформляла витрины. Что делала я? Помимо того, что числилась владельцем? Позволяла этому делу существовать от моего имени. Имя – вот, что важно. Заработанное и реализованное имя. Репутация.
В закрывающиеся двери лифта пробирается чья-то рука. Боязно и неприятно. Словно щупальце.
Отступаю и непонимающим взглядом препираюсь с Ромео, тело которого ныряет меж створками лифта и замирает непозволительно близко ко мне. Молча смотрю на юношу, и сожалею, что вовремя не отвела взгляда. Ромео виновато отстраняется – остаётся шлейф едва уловимого сладкого аромата. Чем он пахнет? Хочу ли я ощутить это вновь? Двери закрываются и отправляют нас в холл.
– Прости меня, – говорит юноша. – Прости, правда. Ты, кажется, ещё больше взволнована, а я просто хочу, чтобы ты знала…
– Ненормальный, – выпаливаю я.
– Отчего же? Я торопился, всего лишь хотел догнать тебя.
Подтверждаю:
– Ненормальный.
– Ты должна знать кое о чём.
– Мне всё равно, Ромео, как же ты не понимаешь?
– Хочу, чтобы ты знала.
Знала что?
– Мне плевать, Ромео! Держи себя в руках! Успокойся.
Вместе со мной Ромео выпаливает:
– Я никогда не предам тебя!
Ну класс. И вот мы оба настороженно смотрим друг на друга. Сказанное мной ударяет ему неслабую пощёчину. Сказанное им лишает меня речи.
– Это неправильно, – наконец отталкиваю я.
Но что именно неправильно? Его появление тут? Моё поведение? Его? Моё здоровье? Его мысли и чувства? Слишком много «неправильно», так быть не должно. Почему всё это свалились разом? Вчера этого не было. Вчера этого не было?
Лифт дёргается и свет на секунду пропадает. Только не сейчас…Не слишком ли часто происходят перебои?
– Я не предам тебя, – говорит Ромео, – Ты не должна опасаться, потому что мы вместе и потому что я ощущаю ответственность за наш союз. Ты права, всему виной усталость, только она. И она пройдёт. Всё у нас наладится…
Не могу понять, правильны ли его речи или нет…Говорит, что не предаст. А если я оступлюсь? Нельзя умалчивать о болезнях, недугах и незаконных делах – отец однажды написал донос на родного брата! В понятиях государства не должно быть разграничений по крови или на личное и общественное. Всё должно быть по закону. Должно быть правильно.
Ромео ловит взгляд и, пытаясь растопить моё сердце подобно карамели, говорит:
– Сладкая девочка…
Вот уж нет.
– Карамель, – протягивает он.
Родители дали мне имя Карамель Голдман и поставили тем самым клеймо на всю жизнь. Кара – наказание, мель – низ, опустошение. Мать однажды проронила: сладкая внешне девочка с горькой желчью внутри.
Ромео назвали в честь борющегося за что-то книжного героя. Не читала…сам Ромео – Ромео реальный – обещал когда-нибудь достать книгу с персонажем, именем которого его окрестили. Наверняка, там какая-нибудь дикая история о войне или любви. О чём писали люди ветхих поколений – до революции знаний и роста общественного и государственного порядка? О войнах и любви – исключительно эти два пункта двигали сюжеты, исключительно они служили темами для рассуждений и повествований. Как плоско! Словно ничего более нравственное и интеллектуальное не произрастало в головах тех людей (да и не существовало вовсе). Неужели они были настолько глупы? А как же мировой порядок? А служение государству? А становление свой личности в тандеме с идеальным обществом? А великая цель? Неужели мысли тех людей были так примитивны, что они заключали в книгах собственное слабоумие на фоне уродливых образов Старого Мира?
– Благодарю за поддержку, Ромео, – говорю я и почти незаметно отдёргиваю ворот рубахи, чтобы стало легче дышать.
Мне кажется, воздуха здесь не хватает. Здесь или вообще, не знаю. Кажется, я тону.
– Карамель? – зовёт Ромео.
Он всё всегда примечает. И на этот жест обращает внимание. Сколько у него было возможностей написать на меня донос? И сколько раз он смолчал…Хорошо это или плохо? Хорошо для меня, но по нормам – неприемлемо. Это говорит о двух бедах: я болею или заболеваю, допуская даже мысли о нарушении правил, и болен сам Ромео, покрывая моё состояние.
– Карамель?
– Просто задумалась.
Бросаю неловкий взгляд. Ромео, очевидно, беспокоится – это раздражает даже больше сковывающей горло рубахи. Расправляю плечи и спокойно констатирую, что доберусь до дома и непременно отдохну. Спокойно констатирую или спокойно вру?
В ноги отдаёт напряжение – лифт останавливается. Ромео больше не смотрит на меня: чёрные глаза устремлены по направлению медленно открывающихся дверей. Теперь мы вновь должны стать идеальны. Под глазами десятка камер. Под глазами десятка людей. Мы идеальны.
– До завтра, Карамель, – прощается Ромео и выходит.
Провожаю его взглядом:
– До завтра, Ромео.
Юноша торопливо проносится мимо гардеробной. А как же взять пальто? Оно у него горчичное такое, прямого кроя, до щиколоток. Вон, висит. Моё же голубое – в цвет глаз; и с поясом на талии. Рядом. Забираю его и прихорашиваюсь у зеркала, достаю из кармана защитную маску и надеваю её на лицо.
Доберусь до дома, отдохну и подготовлюсь к прогулке с Ирис. Кажется, она говорила про занятия по религиозной – дореволюционной – этике (очередная никому ненужная дисциплина для общего ознакомления; относится к элективам в дополнительные часы, поэтому к посещению необязательна). В мире, где всё опирается на науку, просто необходимы занятия, доказывающие, что обратного нет и быть не может, что религия и мистика – пережитки былых поколений, неясность разума, отсутствие конкретных знаний. И демонстрируется это на исторических примерах – ситуациях, которые происходили до Урбанистической революции. Всё, что не наука – плод человеческого воображения: больных людей, которые вовремя не обратили внимания на свой недуг, а потому он разросся подобно червяку под дождём. Я стабильно отказываюсь от присутствия на подобных лекциях, потому что уверена – только человек заправляем миром. Ирис же бегает на подобные занятия ради поддержания собственной чудаковатости: эту чудачку всегда тянет к чудаковатым преподавателям по чудаковатым предметам.
Промозглый ветер ударяет в грудь: приходится застегнуть пальто и подвязать пояс. Интересно, как по такой погоде решил пройтись Ромео (а он всегда добирается до дома самостоятельно)? И где водитель? Обыкновенно он приезжает за несколько минут до окончания уроков и ждёт меня на парковке. Благо, я могу потратить это время на созерцание красот города, в котором была рождена и которому предназначалась. Но ветер – ветер! – скалится и кусается. Костяшки пальцев краснеют. Удивительно.
Водителя всё нет и нет…Смотрю на покидающих Академию ребят с моего курса: прощаются друг с другом и разбредаются по разным сторонам. Я же остаюсь на площадке. Не стерпев в следующий миг ударившего ветра, поднимаю руку в сторону плавающих над головами машин. Одна из них обращает на меня внимание и спускается к парковке. Учащихся часто подвозят, это в порядке вещей; этакая норма жизни – негласное правило. И своего рода престиж: все знают, что в Академии учатся золотые детишки управляющих (и должные стать управляющими в скором времени сами), почему бы не помочь добраться до дома отпрыскам влиятельных лиц? Отец нанял для меня личного водителя, чтобы я подолгу не стояла на парковке и не звала машину; водитель сегодня подвёл – интересно, отец сменит его?
Водительские права может получить только достойный член общества. За руль не пускают без дополнительного образования, медицинского соглашения и часов практики; то верно. Раньше машины рассекали по дорогам и умудрялись врезаться друг в друга на двух перпендикулярных отрезках, ныне же – разрезающие воздушное пространство – должны соблюдать все правила и думать наперёд. Что может повлечь за собой авария в воздухе? Думаю, эта мотивация помогает водителям крепче держать руль. А ещё я могу быть уверена, что не окажусь в одной машине с сумасшедшим, фанатиком, попрошайкой или преступником, потому что только у людей с поверхности – порядочных граждан – имеются личные транспортные средства. И только у северян! Я уважаю исключительно северян – на нас держится Новый Мир! Остальные районы – второстепенные, неважные.
– Садитесь, мисс! – зовёт водитель и открывает дверь кнопкой – та отъезжает в сторону.
Располагаюсь на тканевом диване и приветствую мужчину за рулём; он ловит мой взгляд через зеркало дальнего вида.
– Улица Голдман, – уточняю я.
Богатые всегда покупают улицы и называют их в свою честь. На улице Голдман располагается наш дом, наш садовый участок и наши офисы. В другом районе есть фабрики с нашим именем…
– Кажется, – мужчина ещё раз глядит на меня, – я видел вас в рекламе. Такая душевная речь о Создателях и Богах, обращение к южанам.
– Да, – соглашаюсь. – Это была я.
Машина взмывает в воздух.
– И речь написала сама. Хотела вложить в неё всё своё уважение к Новому Миру и отдать должное государству, благодаря которому мы имеем все доступные блага.
Уверена, этот водитель поделится с кем-нибудь из знакомых, коллег или родственников новостью о том, что подвозил наследницу Голдман, портреты которой неумолимо появляются на Здании Комитета Управляющих с цитируемыми фразами. И вот портрет появляется вновь. Как вовремя. Мы смотрим на экранную меня.
– Карамель Голдман, – зачитывает мужчина. – Красивое имя. Сладкое.
Если бы. Родители в несколько ином значении выбирали мне имя.
Попросту хмурюсь, а водитель спешит извиниться. Так-то лучше. Выглядываю в окно и наблюдаю несколько летящих под нами машин; позади здание Академии и множество домов, связанных друг с другом лестницами и мостами. Вижу высокие крыши улицы Голдман и прошу включить сенсор для оплаты, тянусь чипированной ладонью – одно касание и запрашиваемая сумма передаёт на счёт.
– Нет, спасибо, не надо, – с пугающей улыбкой бросает водитель. – Я рад помочь.
Помочь, надо же.
– Рад довезти вас до дома.
Ещё не довёз.
– Я привыкла расплачиваться.
Мне не нравится, когда люди отказываются от того, что по праву принадлежит им. Мне не нравится, когда что-то идёт не как должно. Ты произвёл услугу – будь добр, прими плату и пропади.
– Зачем вы так поступаете? – спрашиваю я. – Вам не нужна оплата производимых действий, не нужны деньги?
– Деньгами не измеришь иное богатство. Душевное. Я помог кому-то и мне хорошо. Раньше ведь так и было…
Сколько тебе лет, о каком раньше ты говоришь и что вообще происходит?
Вновь осматриваю тканевый салон автомобиля – уверена, мужчина не из управляющих; скорее всего руководит в качестве зама какой-нибудь фабрикой или сидит в одном из офисов в Здании Комитета Управляющих. Склоняюсь ко второму. Машина зависает над парковочным местом: медленно опускается. Мы на улице Голдман, на террасе перед домом.
Мужчина оборачивается и смотрит на меня – глаза в глаза (они у него янтарные, с приятной желтизной); вроде бы незатейливый и общепринятый способ выказывания уважения, но от него сейчас по спине пробегают ледяные иглы, целая россыпь; окатывает холодом и тревогой – удивительно. У тревоги точно есть температура – и градус в теле не повышается, то заблуждение; берёт озноб. Мужчина говорит:
– Я увидел тебя, Карамель Голдман, и теперь мы в расчёте. Иди.
Дверь отъезжает в сторону, и я поспешно покидаю автомобиль. Постукивая каблуками о мраморную плитку посадочной террасы, приближаюсь к дому. Замираю под искусственной виноградной лозой и, пытаясь перевести дыхание и совладать с ускорившимся сердцебиением, оборачиваюсь в сторону взмывающего автомобиля. Водитель кивает и уносится прочь. Всматриваюсь в номерной знак, чтобы сообщить отцу о подвозившем меня безумце, но никакого знака на положенном ему месте нет. Не может быть! Этого не может быть! В Новом Мире не летают машины без идентификатора! Они бы не поднялись в воздух…! И почему я не заметила отсутствие номера раньше? Так очевидно и броско, Карамель! Кто этот человек? Что ты скажешь отцу?
Не помню, как открываю дверь касанием руки, не помню пробежавший в ладонь ток от взаимодействия панели с чипом, не помню появление служащей, что отдалённо бросает:
– Добрый день, мисс Голдман. Как прошёл ваш учебный день?
Не помню, как снимаю верхнюю одежду и обувь, не помню выполняющую поручения Миринду, не помню сброшенные рюкзак и дыхательную маску. Кровь в голове бурлит, слышно её кипение. Только это.
– Мисс Голдман?
Голос словно бы вдалеке, вакуумный. Уши заложило, вот оно что.
