скачать книгу бесплатно
Мясо следователю в настоящий момент, конечно, было без надобности. Но он явно находил окружающий мир полным тоски и коварства.
– Володя, если ты очень занят, то я в другой раз приеду, – зашипела Вронская. – Но давай тогда в кафе встретимся, тут этот портрет, и твой сосед…
Новый вздох Седова можно было толковать следующим образом. Работы много, жизнь тяжела, на дурацкие вопросы отвечать не хочется. Но дружба – это святое, придется потерпеть. К тому же раньше сядешь – раньше выйдешь.
Она принялась его загружать еще по дороге к дому, где обнаружили тело скоропостижно скончавшегося человека. Достала из рюкзачка исчерканный пометками Уголовно-процессуальный кодекс и процитировала:
– Вот, смотри, статья 37: «В ходе досудебного производства по уголовному делу прокурор уполномочен… передавать уголовное дело от одного органа предварительного расследования другому». А теперь смотрим статью 39: «Руководитель следственного органа уполномочен: поручать производство предварительного следствия следователю либо нескольким следователям, а также изымать уголовное дело…» Я не понимаю, это что, у тебя теперь фактически два начальника: руководитель следственного отдела и прокурор?
– Да все ты понимаешь! Примерно так и есть. – Седов скорчил мрачную гримасу. – Раньше прокурор жизни учил, объяснял, как дело расследовать. Сейчас – руководитель следственного отдела, к которому перешли эти полномочия. Но у прокурора остались все функции надзора. Он может передавать дело, он утверждает обвинительное заключение, то есть без его одобрения дело не может быть направлено в суд. По сути, ты права: раньше был один человек, который мог «иметь» следователя, теперь их двое.
– Но зачем?!
– А зачем у нас все через одно место делается? – нервно отозвался Володя. – Положим, поймали оперативники бандита. Задержать его можно в свете недавних изменений в УПК до сорока восьми часов. За это время я должен допрос провести. А сейчас без адвоката допрашивать нельзя – за недопуск защитника с меня семь шкур снимут. Так вот, если даже предположить, что адвокат не застревает в пробке, что я быстро готовлю ходатайство об аресте и подписываю его у прокурора, что канцелярия не обедает, а оперативно регистрирует все материалы, то в срок все равно не укладываюсь. А еще время на само судебное заседание, где рассматривается вопрос о целесообразности ареста. Ну?! В закон изначально закладываются абсолютно невыполнимые нормы! А теперь следственный комитет, ты ж понимаешь. Закон приняли – в нем масса противоречий. Справочник нам раздали с комментариями – а его же читать без смеха невозможно! «Видимо, законодатель имел в виду». Вот по этому «видимо» мы, видимо, работаем. Ай, не хочу говорить. Напиши в своей книжке: дебилизм полнейший – и будешь права!
Лика коснулась его руки:
– Прости, я, кажется, глупость спросила. У меня так часто получается – наступить на любимую мозоль. Хотя и не специально.
На лбу следователя обозначилась коротенькая, но глубокая горизонтальная морщина.
– Давай закроем тему. Я лично об этом предпочитаю просто не думать. Потому что, если задуматься, что, да как, да почему, начинаешь злиться и орать. А все равно ничего не меняется. Я думаю теперь только по существу. Вот, вызвали на скоропостижку, осмотр, протокол, есть признаки насилия, нет – в общем, коротко и по сути. Кстати, пришли, вот нужный подъезд.
Курящие оперативники и эксперты, участковый с круглым, как луна, лицом, «Жигули» и «газики» – Лика смотрела на знакомую картину милицейской рутины и понимала, что привыкнуть к этим приметам беды и горя у нее вряд ли когда-либо получится. А ребята адаптировались. Рассказ того же Володи послушать – все через призму: как доказывал, как допрашивал. И почти никаких эмоций. Хотя они не черствые, нет. Но психика защищается, ставит барьер для очень сильной боли. Иначе те, кто по долгу службы соприкасается с бедой, просто рехнутся. И никаких преступников не поймают.
– Привет, привет. – Седов пожимал руки коллег и хмурился. – Не понял. Чего нас здесь всех так много? А мне говорили: скоропостижка, мужчина собрался с собакой гулять, плохо стало.
Участковый, щелкнув окурком мимо урны, повел шеей.
– Да так оно и казалось. Соседка позвонила: говорит, лежит Юрий Иванович Костенко в прихожей, а возле него собака прыгает и воет, и поводок вроде у покойного в руках. Ну а потом тут жильцы повыходили. Говорят, не один он был, и шум борьбы. Вот такая информация выяснилась.
– Понятых, – распорядился следователь, входя в подъезд. – И поквартирный обход. Может, кто видел гостя или гостей – тогда надо по горячим следам.
Седов прошел мимо стоящего в дверях квартиры Костенко милиционера и с досадой шлепнул портфелем по бедру.
– Вашу мать! Да здесь же все перевернуто! Где участковый? Идите сюда!
Лика осторожно выглянула из-за плеча приятеля.
На полу, лицом вниз, лежал высокий плотный мужчина с седыми волосами, одетый в синий костюм. Немного крови, натекшей возле лица, свидетельствовало скорее о носовом кровотечении. Рядом с телом действительно валяется собачий поводок, но все остальное… Передвинутый ковер, сметенные с полочки возле зеркала флаконы, разбросанная обувь. Тяжелая трость возле руки покойного, явное орудие защиты.
– А вдруг он шатался, – неуверенно протянул участковый. – Вот и образовался на месте происшествия некоторый беспорядок.
Седов сделал знак судмедэксперту, тот, натянув перчатки, перевернул тело.
– Видите, следов насильственной смерти нет, – снова оживился участковый, кивнув на синее, но почти не испачканное кровью лицо мужчины. – На лбу ссадина, но это явно при падении с высоты собственного роста вышло.
«Как же всем париться-то не хочется», – раздраженно подумала Лика, проходя в гостиную.
– Не трогай там ничего! – прокричал вслед Седов.
Книги, книги: на полках, на журнальном столике, стоящем между двумя креслами, обтянутыми темно-зеленой кожей. И на полу – высоченные стопки.
Лика склонила голову набок, интересуясь названиями. И удивленно пожала плечами.
Да покойный был просто маньяком! Его интересовала только история Второй мировой войны. И… даже не столько войны, сколько фашизма…
Потом она обратила внимание на то, что целую полку занимали книги, написанные одним и тем же автором, Юрием Костенко.
– Володя! Как фамилия умершего человека? Кажется, ты говорил – Костенко?
Ответить следователь не успел. Откуда-то из-под дивана выскочила черная лохматая щетка, перескочила через тело и вцепилась в ногу ничего не подозревающего эксперта…
* * *
– И вот я вижу, он бежит. Да что там – прет мне навстречу. Мордатый такой. Рыжий! Рыжий! Вы все понимаете, да? Я как его увидела, – пожилая женщина прищурилась, – то сразу поняла: тут что-то нечисто.
– А вы рассмотрели его лицо? А как он был одет?
Оперативник Паша задавал обычные вопросы с необычным отсутствием интереса и к собеседнице, и к объекту предполагаемого поиска. В общем-то, наплевать ему было и на первое, и на второе. Глубоко и безразлично.
– А в котором часу мужчину заметили? – на полном автопилоте уточнил он. – Какой именно сериал потом начался?
Сериал, сериал… Уже неделю в семье сериал. «Санта-Барбара, в натуре», – сказал бы Володька Седов. А как это еще можно назвать!
Когда Танюшу через день домой подвозит какой-то хрен из тренажерного зала.
Да уж, точно – хрен поганый. Морда кирпичом, так и хочется по ней вдарить!
«Мы просто коллеги, он чемпион, да ты не ревнуй», – смеется Танюша.
А как не ревнуй, когда он подвозит, и машина у него пижонская, дорогая, а у жены такая улыбка! Как теплое солнышко…
И вот, значит, солнышко это в фитнес-центре с хреном целый день сталкивается. Хрен, скорее всего, даже наблюдает через огромное, во всю стену, стекло, как Таня тренировки проводит, из тренажерки зал для аэробики прекра-асно виден… А потом как бы случайно едет после работы в ту же сторону, что и Танюша. Оба инструкторы, общие интересы, а хрен еще, наверное, хот-доги и гамбургеры не трескает, чем жена, фанатка здорового питания, всегда восхищается…
– Нет, вот куда потом этот рыжий побежал, я, признаться, не заметила. Торопилась. Может, вы пройдете, чайку выпьете? – Лицо женщины смягчилось. – Молоденький, бледный, тяжело небось так у всех все выспрашивать?
Паша отрицательно покачал головой.
Стрихнина ему сейчас надо выпить.
А еще лучше хрена-чемпиона этим делом угостить. Ну или пусть сам от Танюши отлипнет, подобру-поздорову.
Он зашел в квартиру, доложил Седову, что показания соседей противоречивые. Кто-то видел рыжеволосого мужчину, выскочившего из подъезда примерно в тот временной промежуток, когда предположительно наступила смерть Костенко. Кто-то заметил сразу нескольких мужчин лет двадцати – двадцати пяти. Относительно последних высказывалось предположение, что это кавалеры секс-символа подъезда Леночки. Однако в квартире барышни дверь не открыли.
– Отсмотри запись видеокамер наблюдения этого района. Подожди, ты что, заболел? – Седов оторвался от протокола, бросил недоуменный взгляд. – Да на тебе же лица нет! С детьми все хорошо?
– Все, – просиял Паша, – с ними все просто отлично!
Точно. У них же есть дети. Наличествуют в количестве трех единиц. Две девочки от предыдущего Таниного брака и общий сынуля. Куда жена денется с подводной лодки при таком количестве наследников? Или денется?
В центре видеонаблюдения мучительные вопросы ослабили свою хватку.
Надо было проанализировать нужные ракурсы, прикинуть, откуда могли направляться в подъезд Костенко «рыжий» и «кавалеры», в каком направлении ушли.
А потом…
Какие прекрасные кадры!
Нервно оглядывающийся «мордатый» – это свидетельница правильно заметила – мужчина быстрым шагом добрался до обочины, где выстроилось несколько машин-такси. Сел в ближайшую, и…
О, камера! Марка авто, фирма, даже царапина на передней двери. Как хорошо, что ты такая наблюдательная!
Жаль, правда, что «кавалеры» не попали в кадр. Но хоть что-то, все лучше, чем вообще ничего…
* * *
Бар в гостинице «Багдад» располагался очень удачно – чуть в стороне от стойки рецепции, он был отделен от холла колоннами. Егор Иванов устроился за столиком и удовлетворенно констатировал: отсюда все прекрасно видно. Вход в отель, проход к лифту, стойка, за которой скучает симпатичная славянка.
«Наверное, немец еще не доехал, – подумал Егор, не отрывая взгляда от большой вращающейся стеклянной двери, из которой, как горсть семечек, высыпалась группа детишек в черных спортивных костюмах. – Не знает, что на метро у нас перемещаться быстрее выходит, взял „бомбилу“ и застрял в пробке. А куда ему бежать? Знакомых в Москве – никого. Значит, едет сюда, точнее, ползет, в час по чайной ложке. Вещи при нем нет, мы удачно так завалили, разговор услышали, но на всякий случай надо было прощупать, и прошмонали… Теперь меня волнуют две задачи: где находится эта штуковина и как ее можно раздобыть. И если все получится, тогда…»
На его лице появилась мечтательная улыбка. Заказчик настаивал на том, чтобы вещь передали ему. И это было обещано – особенно с учетом того, что и прежде, и теперь финансовая поддержка на общее правильное дело оказывалась щедрая.
Однако если эта вещь действительно обладает необыкновенной силой… То это все меняет. И никаких денег здесь достаточно уже не будет…
Егор заказывал кофе, когда в гостиницу вбежал немец. С покрасневшим лицом, запыхавшийся, он нервно переминался с ноги на ногу возле лифта. Еле дождался, пока откроется кабина, бросился внутрь, чуть не придавив выходившую горничную в форменном переднике.
Рыжеволосый грузный мужчина был слишком напуган, чтобы оглядываться по сторонам, однако сердце Егора все равно лихорадочно забилось.
«Немец не узнает лица. Но обувь, одежда – риск. – Он старался дышать ровно, не задыхаться от впрыснутого стрессом в вены адреналина. – Надо допить кофе и выяснить, в каком номере он остановился. Как бы это сделать, не вызывая подозрений?»
Тем временем в холл вошли двое мужчин. Один из них был в милицейской форме.
– Он должен был вернуться недавно… У него рыжие волосы, – услышал Егор его слова. – В каком номере он остановился? Он там один?
Девушка на рецепции, с которой общались мужчины, говорила тихо. Им даже пришлось переспросить – и вот тогда Егор тоже все расслышал.
546-й номер, полулюкс…
Глава 3
Вена, 1908 год, Берлин, 1932 год; Адольф Гитлер
Пепельно тяжелое мрачное небо давит на темные вершины гор и склоны, заросшие черными деревьями. А вот сейчас в альбоме появляется серое перильце моста над угольной пастью ущелья. Теперь зажурчал мутный грязный поток реки на дне его.
Опасный трагический пейзаж окружает, засасывает. Повсюду серость, холод, сыроватый сумрак. И выхода нет, не вырваться…
Взгляд Адольфа Гитлера случайно упал на малиновую краску в большой коробочке акварели, и фюрер с досадой закусил губу.
Он любил эту краску, ею хорошо рисовать морозное небо над заснеженными елями. А еще блики заката, отражающегося в легкой речной ряби. Но теперь насыщенность акварели раздражает хуже зубной боли.
Какие яркие цвета, когда все так плохо? Когда все просто отвратительно! Мечты, надежды, бессонные ночи, колоссальный труд – а ничего в итоге не получилось.
Не вышло достичь того, чего хотелось.
Планка была высока. Но меньшее – это ничто.
Великие люди не должны довольствоваться малым…
«Меньше тридцати восьми процентов на выборах, двести тридцать мандатов из шестисот восьми. – Гитлер скрипел зубами, яростно добавляя графитовой краски на и без того черные деревья. – Наша фракция – крупнейшая. И что? Единственное, что мне предложил президент Гинденбург, – войти в правительство Папена. Конечно, я отказался! Мы сами должны формировать правительство. Но партийцы, рядовые члены НСДАП, недовольны. Им кажется – мы теряем время, упускаем власть, а следует брать, что дают. Но нам никто не предлагает реальной власти. Погнавшись же за призраком, мы лишимся настоящей поддержки людей…»
Закончив рисовать мрачный, под стать настроению, горный пейзаж, Гитлер отложил альбом. Поправил темно-серый, перетянутый кожаным ремнем китель. Сцепив руки за спиной, заходил по комнате, набрал в легкие побольше воздуха.
– Мы глубоко убеждены, что только наше движение способно задержать дальнейшее падение немецкого народа, а затем пойти дальше и создать гранитный фундамент, на котором в свое время вырастет новое государство, – раскатисто произнес он, чувствуя, как энергия собственного голоса привычно начинает покалывать все тело мелкими иголками возбуждения. – Это будет не такое государство, которое чуждо народу и которое занято только голыми хозяйственными интересами. Нет, это будет подлинно народный организм, это будет – германское государство, действительно представляющее немецкую нацию[12 - А. Гитлер. Майн кампф.].
Он бросил мимолетный взгляд в зеркало.
Очень хорошо!
В глазах – огонь, лицо решительное и сосредоточенное. И надо вот такой жест добавить – взмахнуть ладонью, как отрезать ненужное, прогнившее прошлое.
«Уже не тесные пивные, – фюрер усмехнулся своему отражению. – Стадионы собираются, от криков „Sieg Heil“[13 - Мы победим; победа будет за нами (нем.)] закладывает уши. А все равно не смогли одержать полную победу. Но надо работать, надо, стиснув зубы, идти вперед. И, конечно, репетировать выступления. Хотя и не хочется, и сил нет, и отчаяние заполонило душу. Оратор – тот же спортсмен, приходится постоянно тренироваться. Как хорошо, что еще с юных лет я бросил курить, избавился от пагубной привычки. С сигаретами ни за что не выдержать мне такой напряженной работы, и это было бы настоящей трагедией немецкого народа…»
Да, пачку папирос поглотили воды стремительного Дуная.
Сколько ему тогда было? Восемнадцать, девятнадцать? А ведь все помнится так живо, как будто бы случилось вчера.
…Он проводил глазами исчезающую в зеленоватой воде красную коробку дешевых папирос и подумал: «Вот и деньги теперь будут. Я выкуривал от 25 до 40 сигарет в день и тратил на это 13 крейцеров. А теперь смогу наесться бутербродов с маслом, и у меня еще останутся деньги. Стану копить – и куплю новых книг или схожу в оперу, или…»
Адольф грустно вздохнул. Вена – вечное прекрасное искушение. Конечно, первое, что испытывает, должно быть, любой человек, оказавшийся в чудесной австрийской столице, – это восхищение. Восхищение красотой изысканной архитектуры, роскошью и богатством здешних жителей. По Рингштрассе можно бродить, позабыв о времени. Рассматривать дворец Хофбург, здание парламента и оперный театр. Потом пройти к Штефлю[14 - Так венцы называют собор Святого Стефана.], а когда закружится голова от величественных строгих готических линий, войти внутрь, преклонить колени пред алтарем дивной красоты. Или подняться по узкой винтовой лестнице на смотровую площадку, – какой оттуда вид! Вся Вена предстает перед глазами, Венский лес, горы! Прекрасны и жители Вены. Дамы в невиданных воздушных платьях, мужчины в дорогих костюмах.
На такую красоту хочется смотреть с утра до ночи. И рисовать все-все, чего только коснется взгляд. Лица, кварталы, парки, скульптуры, фонтаны…
А потом, когда пар первого восторга был выпущен, пришло глубокое отчаяние. Жить здесь куда дороже, чем в родном Линце. Сиротской пенсии едва хватает на то, чтобы нанять вскладчину с приятелем скромную квартиру. А есть, покупать одежду, ходить в оперу катастрофически не на что. И улучшений не предвидится.
Впрочем, теперь одной статьей расходов все-таки будет меньше. Адольф еще раз посмотрел на рябую водную поверхность. И, засунув руки в карманы серых брюк, изрядно уже потертых на коленях, зашагал к себе домой.
«Адольф, приказываю тебе заниматься! – нахмурившись, подумал он. – Рисовать, рисовать и снова рисовать. В прошлом году поступить в Академию изящных искусств не удалось. Как гром среди ясного неба! Я-то был уверен, что являюсь отличным рисовальщиком. А тут говорят: в плане живописи слабо, зато видны способности к архитектуре. Но, чтобы поступать на архитектора, нужен аттестат об окончании средней школы, а у меня его нет, заболел, недоучился. На художника можно выучиться без аттестата. Придется снова пробиваться в академию, другого пути нет…»
Еще на узкой лестнице, ведущей к квартире, услышал Адольф неуверенные, неприятно фальшивые гаммы.
Густль[15 - Август Кубичек, друг юности Адольфа Гитлера, по утверждению некоторых биографов и современников – интимный партнер фюрера.] уже тут, в маленькой комнате, из окна которой виден ряд красных черепичных крыш. Здесь едва можно развернуться между пианино, столом и двумя узкими койками. Густль – это так славно. Дружба Кубичека помогает не пасть духом. Приятель понимает все без слов, он бодр, весел. Щедро делится своей радостью и вообще всем, что у него есть.
Итак, Густль дома, но к нему пришла ученица. Друг учится в консерватории, гаммы и этюды в его исполнении прекрасны. Сейчас же пианино терзает ученица. И это плохо. Потому что комната и так тесная, потому что девушки эти глупые и некрасивые, а Густль сидит к ним мучительно близко, и…
«Так, прекрати, – оборвал себя Адольф, открывая дверь. Звуки смолкли, но через секунду снова затерзали привыкший в основном к божественной музыке Вагнера слух. – Даже думать об этом грех, и не надо ставить друга в неудобное положение!»
– О, Ади! – Густль сверкнул белоснежной улыбкой, отчего его лицо стало особенно красивым, светящимся. – Привет! А мы уже заканчиваем с фрейлейн, она сейчас уходит. Поедем купаться? Погода какая, самое время!
