Тайные страницы

– Тогда нет. Первый раз должен быть, если ты полюбишь.

Он привстал:

– Постели мне, пожалуйста, на полу.

– Вот… одеяло, а на него ещё… – пролепетала я.

– За меня не беспокойся. Я вырос в горах. Отец меня ещё пацаном на охоту брал, мы там на камнях спали. А потом я служил в спецназе… так что привычный.

Джумбер разложил на полу одеяло, скинул одежду и сразу заснул. А я, прислушиваясь к его ровному дыханию и ворочаясь на диване, просто сгорала от непонятного возбуждения.

Проснувшись, сквозь ресницы и розовую дымку рассвета, я увидела, как мой случайный гость, играя крепкими мышцами, надевает рубашку, и с удивлением заметила сетку шрамов на его спине.

– Что с тобой случилось? – вырвалось у меня.

– Да так… Я был в Афгане.

"Спецназ, Афган…" – меня бросило в жар.

– Сколько тебе лет, Джумбер?

– Двадцать восемь, – вздохнул он, будто признался, что ему пятьдесят.

Галка постучалась в дверь, приглашая к завтраку. Георгий уже сидел за столом, аккуратно разливая чай по фарфоровым чашкам. Он казался старше и выглядел совершенно счастливым.

На кухне Галя сладко промяукала:

– Ой… Мне кажется, у него это впервые было. Однако… такой ласковый!

В воскресную программу развлечений наших гостей моя подруга включила поездку на Зелёный мыс, катание на канатной дороге, тур в Кобулети и в кучу других интересных уголков, о которых знали лишь местные.

Чёрная "волга", уже с другим водителем, ждала нас недалеко от общаги.

При въезде в Кобулети Галка заверещала:

– Остановитесь у этого курорта. Я там работала и всех знаю. Пойдёмте, я вам покажу. Там номер есть для особых гостей с джакузи!

– Вы идите, а мы с Танюшей тут подождём, – предложил Джумбер.

Мы присели на скамейку недалеко от ворот пансионата. Он взял мою ладонь в свою руку, и я опять заметила у него шрам чуть выше запястья.

– Ты долго был в Афгане? – вздрогнула я.

– Недолго, около года. Потом ранение… Я не говорю с женщинами об этом – это не для женских ушей.

– У тебя есть жена? Девушка? – вдруг вырвалось у меня.

– Нет, у меня никого нет. Конечно, были женщины, но всё не то. Да и не до того было.

Я уже собиралась спросить, чем он теперь занимается, но совсем рядом появились моя подруга с Гией:

– Ой, а мы в джакузи искупались!

Блаженное выражение их лиц выдавало, что они там не только купались. Но я уже ничего не слышала, кроме своего невнятного сердцебиения, когда острый взгляд Джумбера останавливался на моём лице.

Мы прошлись по набережной Кобулети. Здесь всегда пахло страстью. Удивительный аромат чего-то отцветающего и начинающего цвести смешивался с запахами моря, разгорячённых тел и специй.

После возвращения в Батуми и вечернего застолья Галя предложила:

– А давайте пойдём сейчас купаться. Вода такая тёплая!

– Но ведь после захода солнца пляжи закрыты. Здесь же пограничная зона всего в семи километрах! – возразила я.

– Ну это всем известно. Так мы не будем лезть в приграничную полосу, я точно знаю, где она начинается, – не унималась моя подруга.

– Тогда надо домой заехать за купальниками.

– Да кто же ночью в купальнике купается?! – захохотала Галка и, наклонившись ко мне, прошипела. – Ты ещё валенки свои прихвати, сибирские.

До пляжа мы сначала ехали молча, а потом парни затянули мелодичную грузинскую песню, подхваченную водителем.

Я вспомнила, как друг моего отца, долго живший в Италии, говорил, что если несколько итальянцев поют, то их выступление можно смело представить на конкурс в Сан-Ремо. Видимо, многие грузины, как и большинство южных народов, одарены красивым голосом.

Галка сидела на переднем сидении и подпевала:

– Патара, чемо патара гогона…

Её звонкий голос переплетался с мужскими баритонами, украшая песню, как серебряная нить дорогой наряд.

Так под лирический аккомпанемент мы подъехали к морю. Южная безлунная ночь шуршала таинственными звуками, изредка слышался плеск воды. Пахло водорослями и эвкалиптами. Звёзды блестели далёкими хрусталиками на черноте неба.

Наши друзья быстро сняли одежду и окунулись в воду, во мраке обрисовывались лишь их силуэты. Невдалеке слышалось Галкино воркование и редкие хриплые слова Георгия.

Я осмелела и разделась, на удивление, не стесняясь своей наготы. Она мигом утонула во влажной тьме. Держась за руки, мы с Джумбером вошли в тёплые волны. Сначала мои пальцы дрожали в жёсткой ладони моего спутника, а потом будто слились с ней.

Прошедший день, наполненный прикосновениями Джумбера, медленно закипал в моём теле. Ощупывая ногами галечное дно, я решила, что, когда вода обхватит нас выше пояса, я притворюсь будто оступилась. Конечно, мой спутник подхватит меня, тогда я прильну к нему грудью и, обнимая, скажу о своём желании. Я крепко сжала руку Джумбера и почувствовала, как напрягаются его мышцы. Незнакомая раньше удушливая волна колотилась в моём горле.

Всё мастерство женского обольщения, известное со времён Таис Афинской и Клеопатры, дремавшее и бродившее во мне, вдруг жадно проснулось. "Он не сможет устоять! Не посмеет! Пусть случится то, что должно впервые случиться с каждой из нас! Здесь, в этих ласковых волнах под мерцанием звёзд, я узнаю женскую тайну!.."

Мои мысли внезапно оборвал резкий звук. Что-то ухнуло совсем рядом, больно полоснув по глазам ярким светом прожектора. Неожиданно появился пограничный катер, мгновенно оглушивший нас металлическим голосом: "С вами говорит капитан пограничной службы Андрей Мерешко. Вы нарушили режим приграничных вод. Всем оставаться на своих местах. Выходить из воды по одному!"

Я вздрогнула и вцепилась Джумберу в плечи, как бы прячась за него, и тут же вспомнила рассказы сослуживцев о том, как их непослушные гости, купавшиеся ночью в запретной зоне, были задержаны пограничниками чуть ли не до утра для выяснения личностей и написания длинных объяснительных.

– Спокойно, – сдержанно бросил мне Джумбер и крикнул: – Товарищ капитан! Я офицер КГБ. Разрешите предъявить документы.

Он вышел из воды, неся в свете прожекторов великолепное тело, достойное резца Микеланджело.

Капитан, уставясь в документы, заговорил уже мягче:

– Та-а-к. Вы, Джумбер Михайлович, состоите в личной охране Эдуарда Шеварднадзе?

– Так точно, – ответил Джумбер по-военному. – А тот молодой человек – его племянник Георгий. И, пожалуйста, уберите прожектор, пусть женщины оденутся. Это моя невеста и её сестра.

Мы молча вернулись к машине еле переступая одеревеневшими от волнения ногами. Галка словно онемела. Я отвела Джумбера в сторону:

– Почему ты не сказал?

– А мы и не скрывали, но твоя подруга решила, что это грузинская шутка. Прости меня. Так получилось… Георгию исполнилось двадцать два – время познать женщину, а традиции наши ты видишь какие: все девушки, его подруги, себя для мужа берегут. В Тбилиси с таким родством он всегда на виду. Проститутку ему покупать не захотели. Первый раз должен быть по обоюдной симпатии. Вот мы и решили податься в Батуми, где больше всего приезжих.

Парни подбросили нас до общежития.

– Скоро увидимся, – прошептал Джумбер, торопливо целуя меня в щёку. – А сейчас мы с Гией уезжаем в Тбилиси.

– Ночью? – удивилась я.

– Да, – кивнул Джумбер. – Дороги сейчас пустые. Нам дадут отдохнувшего водителя, да и о наших купаниях в Тбилиси будет известно уже минут через десять. Лучше поехать… объясниться.

Мы не обсуждали с Галкой происшедшее. Два последующих рабочих дня пролетели быстро. Оба вечера она занималась дочкой, будто оправдываясь, что оставила её на выходные с тёткой.

В среду утром я встретила Галю на остановке. В ожидании автобуса мы начали какой-то разговор, и вдруг рядом резко притормозила машина. Из неё вышел крепкий усач, быстрый и напористый, из тех, кто идёт напролом. Решительно подойдя к нам, он показал своё удостоверение. Взгляд прищуренных чёрных глаз подозрительно топтался по Галкиному испуганному лицу.

– Галина Ульянкова? – спросил мужчина. – Мне поручено проводить вас в горисполком. Не волнуйтесь, ничего плохого.

– Я… Мне надо на работу, – вздрогнув, пробормотала Галка и, понимая всю бесполезность возражений, сжала мою руку своей горячей ладонью. – Она поедет со мной!

Я нервно глотала дыхание, уговаривая себя, что теперь не 37-ой год и мою подругу не арестуют за интимную связь с племянником Шеварднадзе.

В холёном здании исполкома сопровождающий с наглостью чекиста провел нас сквозь тесную толпу граждан, годами обивающих здесь пороги в ожидании, когда же "слуги народа" снизойдут до их скромных нужд. Сунув под нос секретарше удостоверение, он втиснул нас в кабинет и отрапортовал пузатому чиновнику:

– Это она.

Чинуша торопливо крякнул:

–Так вы Галина Ульянкова? Вам как матери-одиночке полагается двухкомнатная квартира. Вот ордер и ключи. Распишитесь.

Бледная Галка пододвинула ко мне бумагу:

– Полагается? Но…

– Распоряжение поступило свыше. Кто-то из Тбилиси отказался от очереди в вашу пользу, – проскрипел чиновник.

Я взяла ордер, прочитала имя моей подруги и адрес квартиры в самом хорошем районе города. Конечно я поняла, откуда "сверху" поступило распоряжение. В безумной радости за подругу, мне хотелось крикнуть: " Вот это по-грузински! Это по-царски, а не шуточки!"

– Да вот ещё… тоже вам. – толстяк протянул Гале конверт.

– Возьми, – прошептала еле живая Галка.

Я открыла конверт. На открытке с видом Тбилиси было написано коротко, с искрой любви, но официально:

"Дорогая Галя! Спасибо за тёплый приём! Поздравляю с получением квартиры! Через месяц приедем на новоселье. С наилучшими пожеланиями, Георгий Шеварднадзе".

Ниже на глянце открытки сверкала цитата: "Всё, что мы жалеем, теряется, а что отдаём – к нам возвращается". (Шота Руставели, "Витязь в тигровой шкуре").

ДЕВСТВЕННИК

Брось о вечности слушать басни.

Всё проходит – куда вернее.

Этой истины что прекрасней?

Что её, Соломон, страшнее?

Наталия Резник

Я вдруг поймала себя на мысли, что ни у одного мужчины не была первой. Все, кто наслаждался моей близостью, до нашей встречи уже прошли не одной тропинкой романтических приключений. Мои обожатели щедро делились со мной опытом, смакуя даже интимные подробности. Я печально выслушивала их воспоминания о первой любви… не ко мне.

И если мечта быть единственной в нашем циничном мире уже не актуальна, то оставалась лишь прихоть – быть первой.

Поделившись своим наваждением с близкой подругой, я встретила удивлённый взгляд её кошачьих зеленовато-голубых глаз. Вздёрнув точёный носик, она вместе с сигаретным дымом выпустила мне в лицо едкое замечание:

– Забудь! Хочешь сказать, что ищешь девственника, чтобы быть у него первой… Так что ли? Тебе уже тридцать пять, ты зрелая женщина, которой нужна интрига, игра. Что может дать тебе какой-то пацан, у которого ты будешь первой? Да и где его взять? В школе?

– Ну почему сразу в школе? – возмутилась я.

– А где же? Молодёжь сейчас этим… с шестнадцати занимается. – процедила подруга – Не получается у нас попробовать всё, что хотим. Вот я никогда не прыгала с парашюта и в подводной лодке не прокатилась, хотя и мечтала… Ну ведь можно радоваться и чему-то другому! – бросила Милочка и задумчиво продолжала: – В Японии есть философский сад храма Рёан-дзи. В нём пятнадцать камней расположены группами так, что с какого бы места на них ни смотреть, видно лишь четырнадцать. Ведь нельзя всё узнать и полностью получить желаемое – что-то всегда от нас скрыто…

Эти рассуждения несколько умерили мою блажь. Мила – мы называли её просто Милашка – была старше всех в нашей компании, однако хорошо в неё вписывалась. С фигурой модели-подростка, весёлая и обаятельная, она казалась женщиной без возраста, и только её двадцатипятилетний сын мог напомнить о нём.

Я знала Милку около восьми лет. От неё всегда пахло лёгким девичьим ароматом, чем-то огуречным и фиалковым. И каждый раз в свой день рождения, встречая меня на пороге уютной квартиры, она кокетливо вздыхала: "Ну вот, я уже вступила в бальзаковский возраст!" Зная, что так говорят о женщинах между тридцатью и сорока, я недоумевала: куда же она "вступила".

В Милкиных глазах постоянно присутствовало соблазнительное обещание. Умелая рассказчица, она артистично декламировала, блистая словесной бижутерией. В каждый свой жест Мила вкладывала страсть. Вот даже взять стакан воды – для многих это простое движение. Она же взмахивала рукой, как в танце, и, небрежно звякнув кольцами о край стакана, обнимала его всей ладонью. А потом медленно подносила к лицу и касалась приоткрытыми губами, словно целуя…

Через несколько дней после моего тайного признания, Мила, чувствуя, что я всё ещё не рассталась со своей сумасшедшей прихотью, вдруг выдала:

– Ну уж если тебя так заело… есть у моего сына приятель. Ему двадцать два, а он всё учится, занят – не до девушек. Очень способный парень, программист. Мой Славик уже переживает, что тот останется без опыта… с женщинами. Вот и попробуй его в себя влюбить. Разница в возрасте у вас гораздо меньше, чем у нашей примадонны с её мужьями. Значит так… пошлю я его к тебе установить программы на твой новый комп, а там – дело техники.

Виталик оказался симпатичным парнем и при всей занудности программиста даже пытался шутить. Изображая интерес и кивая в нужный момент, я выслушала лекцию о современных технологиях. Пока "компьютерный гений" колдовал над проводами и кнопками, я сварила кофе и, подавая Виталику чашку, наклонилась совсем близко к его русой макушке. От неё пахло чем-то детским, мне захотелось прижать этого парня и тискать, как младенца. После распитой бутылки вина, под томную музыку и его бубнящий голос я напрягла фантазию, представляя нас с ним в откровенных сценах. Однако даже воображаемые эротические картинки не смогли разжечь во мне и искру желания.

Я пыталась вставить образ Виталика в один из шаблонов. Мужчина-загадка: такой непредсказуем, убегает и появляется внезапно с подарками, поездками и развлечениями. Или… мужчина- самец: всегда голодный и жадный до секса, изобретательный в постели и ревниво доказывающий свою любовь. И, наконец, третий по шкале моих скромных познаний в области мужского поведения, мужчина-муж: домашний, надёжный и свой, как говорят, пока смерть не разлучит… Однако мужчина-девственник не вписывался в этот скудный каталог, и потому, вскоре моя навязчивая идея улетучилась. Вспомнив Милку, я решила, что с "парашюта прыгать не буду и в подводную лодку тоже не хочу".

Но часто надуманное нами случается наяву, ведь не даром сказано: "Будь осторожен в желаниях своих, ибо могут они свершиться!"

Дела в бизнесе шли неплохо. Я наконец-то купила квартиру и, собираясь переезжать, ликовала, что у моего сына будет отдельная комната, а родители больше не смогут досаждать мне поучениями.

После окончания затянувшегося ремонта я пригласила Милку взглянуть на мой новый "дворец". Подруга оценила шикарный вид из окон и современную планировку, однако, не стесняясь в выражениях, раскритиковала работу строителей. Но всё же осталась довольна общим впечатлением и заключила:

– Новоселье, конечно, обязательно. Все наши придут, ну и нужные люди, как всегда. А ещё, я настаиваю, квартиру надо освятить, очистить – мало ли с какой энергетикой здесь люди жили. Я приведу своего друга-священника. Это мой духовник. Он всё сделает как надо!

Оцепенев, я уставилась на подругу: она, Мила-Милашка, и духовник – понятия не смешиваемые, как вино и воск для свечей. Но, устав от ремонта и домашней кутерьмы, я тут же согласилась и добавила, что буду рада хоть Папе Римскому.

На новоселье собралась компания из пятнадцати гостей. Мама и тетка, гремя кастрюлями, с утра стояли у плиты. По квартире бодро гулял аромат деликатесов.

Шурша праздными разговорами, мы сели за ломившийся от вкуснятины стол. Вот тогда, по своему обыкновению опоздав, появилась Милка в сопровождении священника.

Мои представления о каком-то дьячке с горбатым носом и острой бородкой были напрочь развеяны. Отец Алексей выглядел лет на сорок. Его глубокий взгляд серо-голубых глаз будто лился, как с картины Рериха "Возлюби ближнего своего". Вовсе не красавец, Алексей привлекал особой статью, такая бывает у людей с яркой харизмой или неординарными физическими качествами. Они обычно, при любом росте, кажутся на голову выше других.

Алексей очень легко вписался в нашу компанию, где все любили поесть и выпить. Он умел поддержать любой разговор, удивляя знаниями в истории, политике и бизнесе. Когда же мой новый гость окончательно пленил нас своей эрудицией, Милочка с гордостью сообщила, что он недавно защитил диссертацию по религиоведению. Сейчас теология признана государством научной специальностью, вот моя подруга и предложила тост за успехи отца Алексея в исследовательской работе.

Я про себя ухмыльнулась:"Священник – учёный – не очень-то вяжется. Ведь наука с религией враждуют ещё со времён инквизиции. Однако мир стремительно меняется, а значит и возможно соединение некоторых академических предметов."

Вытащив Милку на балкон покурить, я с нетерпением ждала подробностей. Но, всегда разговорчивая, моя подруга на этот раз удивляла сдержанностью и неохотно протянула:

– Когда мама умерла на моих руках, мне было совсем плохо. Вот… его и порекомендовали. Он очень образован, преподаёт в семинарии. Я не разбираюсь в иерархии, вроде он из посвящённых – тех, кто отказывается от всего ради служения Богу.

– Ты хочешь сказать, что… – пробормотала я.

– Не знаю, девственник ли он, но это не то, что тебе надо. Он особенный. Не твой тип! – резко бросила Милка.

Проглотив досаду, я пристально взглянула в лицо подруги, любуясь зрелой красотой женской осени. "Да, – пронеслось у меня внутри, – она постарше меня, но всё ещё очень лакомый кусочек. Может ревнует, оберегая его святость от таких вот, как я, ведьмочек!".

Я знала о всех Милочкиных романах. Она со своим Борюсей лет пять как нежилась в любви и гармонии, но при этом постоянно с кем-то флиртовала. Как она сама выражалась, "чтобы быть в тонусе", типа охотничьей собаки: "сохранить нюх и блеск шерсти", ведь "сколько волка ни корми…"

Вечер удался на славу. Алексей прочитал молитву и благословил всех нас. Прощаясь, я с благодарностью вложила в его руку купюру, но он не принял денег.

– Вы можете сделать благотворительный взнос на счёт реабилитационного центра для детей, больных церебральным параличом. Я там работаю куратором и бываю каждый день. Приходите к нам, мы приглашаем бизнесменов для спонсорской помощи, – кувнул он на прощание.

Изнывая от любопытства, я на следующий же день помчалась в тот центр. Мой новый знакомый встретил меня так естественно, будто точно знал, что я приду.

Я заезжала туда раз в неделю и постепенно начала помогать Алексею во многих вопросах – от доставки медицинского оборудования до отправки некоторых детей на лечение за границу.

Наши беседы с Алексеем звучали для меня почти магически. Я жадно ловила каждое слово и с интересом расспрашивала о темах его научных статей и диссертации.

Последние несколько лет крутясь в бизнесе и подчиняясь его жёстким законам, я привыкла к определенному типу мужчин, которые были слишком грубы и заняты для нежных чувств. Они "любили меня", не выпуская из одной руки мобильник и давая распоряжения о переводах и поставках, при этом другой рукой расстёгивали ремень брюк… и задирали мне юбку. Те мужчины видели во мне не женщину, а делового партнёра, самку или продажную девку, готовую на всё ради выгодного контракта.

Рядом с Алексеем я словно парила в неведомой ранее эйфории. Будто поменяв ледяной ветер зимы на тёплое летнее дуновение, он помог мне возвыситься над суетой и оттаять.

Мы беседовали о Библии, о Ветхом и Новом Завете. И в наших дискуссиях регилия, органично сливаясь с наукой, открылась мне совсем по-другому.

Отец Алексей рассказал, что ещё в детстве после трагической смерти родителей решил посвятить себя служению Богу полностью и без остатка. Осмелев, я спросила, почему же он отказался от права иметь семью и детей, почему отказался от любви?

– Все существа – дети мои, и я люблю их всех. Недостойных люблю так, чтобы были они достойны любви, а достойных – чтобы были ещё достойнее, – так прозвучал его спокойный ответ.

– Но это не та любовь! – вырвалось у меня.

– Любовь – всегда любовь, если это любовь истинная!

И всё же мне хотелось уловить в глазах Алексея особый блеск, который загорается у мужчин рядом с желанной подругой. Однажды в нашем разговоре о вопросах мироздания и о том, почему так несправедливо, когда рождаются дети-инвалиды, всегда очень сдержанный Алексей, вдруг заметил:

– Однако иногда Создатель достигает совершенства… Вот как в тебе… и ум, и красота, и женственность.

Кровь бросилась мне в лицо, и я судорожно искала ответ, принимать ли сказанное за надежду на взаимность или это лишь очередной философский вывод.

В полумраке летней ночи ко мне приходили видения: Он бесшумно вошёл и снял с себя чёрную рубашку. Завороженным взглядом я следила за ним, боясь пошевелиться и спугнуть "птицу счастья". И обнимая, растворилась в нём, словно Ева, сделанная из его ребра…

Я жадно схватила родной запах и выдохнула ему в губы свою женскую тоску и одиночество: "Единственный мой..!"

И он, совсем не робкий для нашей первой ночи, так легко слился с мной, шепча песни Соломоновы: "Положи меня, как печать, на сердце твоём, как перстень на руке твоей, ибо сильна, как смерть, любовь…"

Волнующе пели венчальные колокола! И обручальное кольцо сверкало на моём пальце. А звон всё сильнее, сильнее!

Выскользнув из мутной дрёмы, я сбросила липкую простыню. Всё мне лишь снилось! А звуки колокола? Это настойчиво голосил мой телефон.

В предрассветном сумраке я схватила мобильник и услышала любимый голос: "Извини, что разбудил. Меня срочно направляют в Иерусалим со специальной миссией. Там сейчас неспокойно… Вылетаю через три часа. По дороге в аэропорт хочу зайти на минутку".

Встретив Алексея, я с трудом сдерживала слезы и, сжав его крепкую ладонь, шепнула:

– Хочу поехать с тобой!

Так когда-то я говорила собиравшимся в путешествие родителям. "Конечно, доченька," – обычно сверкали их улыбки. Но детство давно закончилось, и меня ждал другой ответ:

– К сожалению, невозможно. Разрешено только представителям духовенства, – качнул головой Алексей.

Наши мучительные взгляды срослись. Он ритуально снял серебряный крест и надел мне на шею – моё пылающее тело обжёг холод прильнувшего металла. Я замерла, словно вода, превращённая в лёд, услышав на прощание:

– То, что мы чувствуем друг к другу, милая, дано нам Богом, но им же предназначены нам две разные дороги, которые суждено пройти каждому свою. И помни мудрость царя Соломона: "Всё проходит…"

ВКУСИТЬ МУДРОСТЬ

"Глаз змеи, змеи извивы,

Пестрых тканей переливы,

Небывалость знойных поз… "

Михаил Кузмин

Кот перестал лизать свои пушистые серые лапки и, присев в позу сфинкса, принялся наблюдать. Зелёные глаза плотоядно следили за объектом, движущимся в такт чувственной мелодии. Кузя поскрёб когтями ободранную подстилку, втянул любимый запах хозяина и певуче заурчал.

Толик скинул рубашку и шорты, обнажив длинное загорелое тело. Растянувшись на диване, он лениво махнул девушке. Прервав танец, она покорно бросилась к нему с готовностью исполнить любой мужской каприз.

Кузя видел много таких изящных "шоколадок", визит которых тут, в Нигерии, обходился хозяину дешевле пары банок пива. Они, словно рабыни, называли Толика (и других его сослуживцев) "маста" – "хозяин". Сказанное на здешнем искажённом английском и сдобренное местным тягучим произношением, это слово выплывало из пухлых губ фигуристых смуглянок, будто сливочная карамель.

С хозяином у кота была трепетная дружба и взаимная преданность. Анатолий взял с собой Кузю, иммигрируя в Израиль, и не хотел расставаться с любимым питомцем, даже уезжая на работу в Африку. Менялись города и страны, друзья и женщины, но Кузя оказался единственным преданным и всегда любимым.

Его особый "собачий" характер, или лучше сказать норов, каким-то чудным образом помогал ему знать в доме все предметы, а также их место и предназначение. Кузя каждый день с грациозностью льва обходил свои владения, кидая зоркий взгляд на холостяцкую квартиру Толика, обставленную потёртой казённой мебелью и увешанную в память о юности вымпелами и плакатами ДОСААФ. Самым ценным в квартире хозяин считал половик, сплетённый местными женщинами из высушенного водяного гиацинта, плотного, как верёвка. Ковёр Кузя тоже внимательно инспектировал на предмет износа, изучая прочность узлов.