Чудовища, рожденные и созданные

Иуда потрясённо смотрит на меня, но его брови опускаются ещё ниже, когда другой земельщик где-то в зале кричит:

– Что? – Голос замирает на полпути.

«Извините, – хочется сказать мне. – Для вас, люди, это просто игра на деньги и славу. Но для меня – вопрос жизни и смерти. Жизни моей сестры».

Земельщики не двигаются, когда я пробираюсь между ними. Их губы будто склеены. Я перемещаюсь среди статуй. Каждый мой шаг – катастрофа, ожидающая своего часа. Одно из изваяний может ожить и схватить меня за воротник. «Геликс стратис» могут выстрелить мне в голову.

Сердце выпрыгивает из груди.

Вдохни.

Выдохни.

Арлин и трое других возниц неподвижно стоят у платформы, уставившись на меня с неприкрытой ненавистью. Я слишком быстро занимаю место в конце очереди. Руки сцеплены в замок за спиной. Подбородок поднят, взгляд устремлён на платформу.

Землевластитель Айала Минос изучает меня. Если моё внезапное присутствие и беспокоит её, она этого не показывает. Её спокойная манера держаться вырезана изо льда. Бледно-серая ткань, вышитая серебром, покрывает голову. Под ней кристально-белые волосы блестят и обрамляют худое лицо, которое напоминает полупрозрачную бумагу, плотно прижатую к голубым венам. Землевластитель одета в традиционное сари, отделанное серебром и золотом, таким бледным, что его с равным успехом можно назвать белым. Перед столом лежит посох, увенчанный ярко-красным драгоценным камнем.

С минуту ничего не происходит.

Затем Землевластитель машет рукой, и представитель комитета продолжает озвучивать имена.

Как назло, шестым приглашают Дориана Акаяна.

Он встаёт рядом со мной. Я невольно бросаю на него взгляд, кладя палец на пульс на запястье, словно так смогу его скрыть. Дориан смотрит прямо на меня. На плакатах его глаза ярко-ореховые, но прямо сейчас они тёмно-карие.

Я быстро отвожу взгляд.

Не могу разобрать по его лицу, что он думает. Всё внутри сворачивается гниющими водорослями.

Дориан тренировался целую вечность.

Я помогла ему подготовиться к победе.

И как мне его теперь обойти?

Один за другим возницы выстраиваются в линию. Когда последние – Саран Минаги и Иуда Перейра – выходят вперёд, представитель комитета кладёт стопки карточек на стол. Он глядит прямо на меня.

Я мысленно готовлюсь к тому, что, как я знаю, последует.

– Как это понимать? – кричит один из государственных помощников-земельщиков. – Для чего ты здесь, Корал Охотник?

Они никогда не называют меня по имени без указания рода занятий. Так они напоминают, что съёмщики отождествляются с группой, к которой прикреплены. С профессией и островом, к которому привязаны. У нас нет отдельных фамилий. Это привилегия земельщиков. Их именам не нужно оправдывать их существование. Нашим – да.

Другой государственный помощник (съёмщик) снимает очки и говорит:

– Это какая-то выходка Охотников? – Он щурится на меня. – И где же тогда второй? Твой брат? Почему ты здесь одна?

Землевластитель смотрит на меня немигающим взглядом.

Где-то далеко океан успокоился. Осязаемая тишина разливается по всей арене. Ни шарканья обуви, ни детского смеха, ни споров мужчин. Все затаили дыхание.

– Здесь только я, помощник, для участия в гонке славы. Насколько я понимаю, это не командное состязание, так что брат не может ко мне присоединиться.

Один из возниц выругивается, изумлённый моей дерзостью.

Землевластитель по-прежнему безмятежно наблюдает за мной. Однако четверо мужчин испытывают замешательство. Они совещаются, бросая на меня сердитые взгляды, будто боятся, что я слишком расслаблюсь.

Я чувствую себя беззащитной. Мне кажется, что, если пошевелюсь, земля разверзнется у меня под ногами.

Некоторое время все молчат. Поднимается безжалостно поющий ветер. Мне хочется уйти. Просто исчезнуть. Это абсолютно не моя глубина. Они смотрят на меня так, словно я первый марилень, вышедший из океана, будто я возвещаю о жестокости этого мира.

– Ты съёмщица, – говорит государственный помощник-земельщик. Он глядит на меня, быстро моргая. Почти что вопрос.

– Верно.

За столом поднимается суматоха. Мужчины перешёптываются и хмурятся.

– Это неслыханно, – добавляет государственный помощник-съёмщик. Голос звучит неуверенно, но это странный вид неуверенности. Помощник сомневается, что хочет быть не уверен.

– Да, – вставляет другой помощник: земельщик. – Гонка славы, проводящаяся раз в четыре года, – историческая традиция. Ты посещала нашу школу, верно? – Он обращается ко мне напрямую. – И ты опытный Охотник. Вот промыслом и занимайся. Это само по себе честь. Зачем просишь большего?

Белое, покрытое шрамами лицо государственного помощника-съёмщика приобретает морозный оттенок красного. Должно быть, слова земельщика сильно его задели. Даже членство в совете не меняет нашего истинного места в мире. Он снова глядит на меня – не с теплотой, но определённо без прежнего едкого раздражения.

– Умеешь ездить верхом?

– Я выращиваю мариленей собственными руками, – говорю я. – Если кто на этом острове и умеет ездить на них верхом, так это я. – Я тут же сожалею о своём тоне, но некоторые посмеиваются, отчего у меня по венам ползут муравьи.

– Истинный дух гонки славы – воля к победе, – произносит Землевластитель. Почему-то её поддержка заставляет меня съёжиться. – Правила есть правила, – продолжает она. – Представитель, что говорится о регистрации в правилах?

Представитель комитета выпрямляется, заслышав обращение. Наверняка обычно он не участвует в процессе. Всякий старше семи лет, получивший хотя бы маломальское начальное образование, знает правила турнира наизусть.

– Регистрация считается открытой до тех пор, пока десять карточек не вернутся в комитет гонки либо пока не зайдёт солнце, в зависимости от того, что случится раньше.

– Именно.

Правила устарели, но они существуют – и они впервые мне на руку.

– Гоночный турнир проходит в три этапа за несколько дней. Десять возниц. Возрастом от шестнадцати до двадцати, – декламирую я. Они смотрят на меня, удивлённые тем, что я говорю, хотя ко мне не обращались. Я продолжаю: – Нигде не сказано, что участвовать могут только земельщики. У первой гонки славы даже не было письменных правил.

Если уж на то пошло, первый турнир не имел никакого отношения к восславлению.

Приплывшие на святилище – наши эмпирейские старейшины – основали здесь цивилизацию так давно, что прошлое превратилось в разрозненные мифы, истина утеряна в море.

Однако мы знаем, что эмпирейские старейшины были выдающимися людьми своего времени. Они покинули разрушенные родные края и прибыли на наши острова в надежде на лучшее будущее. Стали свидетелями великих войн за контроль над ресурсами, но также создали величайший дар для нашего задыхающегося мира – передовую медицину. А после наступили годы всемирного Возрождения, когда одна группа потомков упрочила накопленные знания. Эти люди стали земельщиками, которые первыми заявили права на безопасность пещер уединённой горы, позднее ставшей Террафортом.

Они вырубили места для жизни под землёй, открыли способы благоденствия, построили больше морских кораблей, хотя путешествовать по воде опасно. Это было время художников, архитекторов и инженеров – легенд золотого века, который больше не повторился.

А ещё они распределили роли между всеми остальными – съёмщиками.

Для поддержания мира на каждом из десяти пригодных для жизни островов был назначен Землевластитель. Военнопленных и преступников бросили в бой с мариленями в напоминание о жестокости этого мира и о том, что происходит, когда вы неспособны тягаться с его мощью. Один заключённый выжил. Он приручил мариленя и ездил на нём верхом. Длинные, отливающие серебром волосы развевались позади него. Позже его нарекли Первым Чемпионом. Своим мужеством он заслужил помилование.

В его честь и придумали гонку славы.

После первого, карательного, турнира приручить мариленя – всё равно что подчинить себе мир.

Эту историю рассказывают выборочно, тщательно очистив от идей вроде войн и борьбы. Однако непросто скрыть правду от Охотников, являющихся потомками Первого Чемпиона, который был одарённым укротителем мариленей и закончил свои дни, вынужденный охранять рыбаков и охотиться на мариленей.

Земельщики даже победу умеют обернуть поражением.

Помощник-съёмщик надевает очки обратно. Они съезжают с переносицы, и он, нахмурившись, их поправляет.

– Общественность её не поддержит. Это может быть опасно.

– Правила ясны, – произносит Землевластитель с подчёркнутой медлительностью. – Надо полагать, не общественность устанавливает правила, определяющие ход турнира.

– Разумеется нет, Землевластитель Минос, – бормочет представитель в мою пользу.

– Тогда оставьте девушку в покое, – говорит Землевластитель. – Её имя прозвучало. Какой смысл останавливаться на этом дольше необходимого?

И вот так я официально становлюсь возницей гонки славы.

Глава 8

Я не медлю ни секунды, после того как власть имущие спустились с платформы. Бегу со всех ног. Судя по тому, как Арлин, Саран и парочка других возниц сверлили меня взглядами, происходящее вряд ли забавляет их, как Землевластителя Минос.

Я почти пересекла галерею и направляюсь на улицу, где мне ничего не будет грозить, когда торопливые шаги заставляют меня оглянуться вполоборота. Прежде чем я успеваю что-либо увидеть, меня вжимают в ворота галереи. Спину пронзает острая боль. Стражники «Геликс стратис» уже разошлись. Не то чтобы от них был бы особый прок.

– Как ты смеешь? – кричит Бром Уорден. Глаза выпучены, уголки губ дрожат. – Ты заняла моё место! Отец мне этого не простит!

Он такого высокого мнения о себе, что мне почти смешно.

– Как я могла занять твоё место? Имена выбирают случайным образом.

Я вижу, как по ту сторону галереи собираются силуэты. Публика затаила дыхание. Не боясь того, что может случиться, а предвкушая зрелище.

Однако присутствие зрителей отрезвляет Брома. Мне хватает секунды, чтобы оттолкнуть его от себя.

– Мир не вертится вокруг тебя, клоун.

Я не оборачиваюсь, шагая в замкнутый проход, ведущий из галереи на улицу. Не успеваю я выйти, как Бром взрывается обескураживающей угрозой:

– Ты об этом пожалеешь.

Мы с Крейн прокрадываемся в мой дом. Лучше не пересекаться с папой до церемонии открытия. После он, конечно, почувствует себя униженным и наверняка отречётся от меня. Но так хотя бы не сможет помешать мне участвовать в турнире.

В темноте своей комнаты я торопливо достаю одежду с полки – длинной ниши, вырезанной в стене. Приходится тянуться, чтобы подцепить вещи, которые лежат в самом углу.

Не могу одеться на церемонию открытия как обычно. Земельщики наряжаются во всё лучшее (даже зрители, не говоря уже о возницах). Сомневаюсь, что у меня есть что-то хоть наполовину столь грандиозное, как их гардероб.

– Можешь одолжить одно из моих платьев поприличнее, – шепчет Крейн. – Ещё нужно раздобыть колесницу.

– Раздобыть что?

Я выпускаю из рук кожаные туфли. Они падают на холодный пол с глухим стуком.

В дверях стоит Эмрик, он держит свечу. Его рука подвязана, а шрам в тёплом свете кажется сырым, почти свежим.

– Какая неожиданная встреча, – говорит Крейн.

Эмрик смотрит на неё сердито.

– С чего вдруг? Я вообще-то здесь живу.

Крейн поднимает руки в знак капитуляции и, когда Эмрик отворачивается от неё, показывает ему язык. Эмрик никак на это не реагирует и обводит взглядом одежду, разбросанную по всему полу.

– Корал, – говорит брат, пытаясь сдержать гримасу, – ты правда прошла?

Какой смысл отрицать? Кажется, его гнев поутих за время моего отсутствия. И даже если он всё ещё зол, дело сделано.

– Я не откажусь от участия, – говорю я ему.

Эмрик оглядывается через плечо, словно собираясь кого-то позвать. Наверное, папу. Вместо этого кашляет Лирия, и замкнутые туннели дома доносят звук до нас.

Плечи Крейн поникают.

– А как же марилень? – спрашивает Эмрик.

– Я забрала золотистую.

– Ты, должно быть, шутишь, Корал, – говорит Эмрик. – Эта марилениха неуправляема. Ты погибнешь.

– Она не неуправляема, – возражаю я. – Просто устала находиться взаперти.

– Где она сейчас?

– Во дворе Крейн. Там полно места, и её никто не побеспокоит. Её не тренировали, и ей нужен свежий воздух. И она куда послушнее, чем ты думаешь.

Эмрик недоверчиво фыркает. Какое-то мгновение мы с братом просто стоим там, уставившись друг на друга. Будь я на его месте, возможно, тоже решила бы, что я сошла с ума. Вывела мариленя из стойла. Называю его послушным. Участвую в гонке славы. Но я знаю, что делаю. Чутьё спасало меня в океане бесчисленное множество раз, так почему не довериться ему на суше?

– Если хочешь помочь, – вмешивается Крейн, – сейчас самое подходящее время.

– Помочь? Зачем? – спрашивает он, опасно приближаясь к раздражённому тону, которым говорил, когда я выходила из дома.

– Чтобы, когда я совершу роковую ошибку, сказать: «А я предупреждал», – подкалываю его я.

– Так и будет, но этого вполне можно избежать! – Затем брат с досадой тихо закрывает за собой дверь. Мы стоим в похожей на склеп комнате втроём, единственный источник света – мерцание свечи. Эмрик хмурится. – И что это? Нас пригласили на похороны? – Он обводит беспорядок рукой, ладони потемнели за годы шрамов. Неудивительно, что он попытался пошутить. Появись я на церемонии, одетая как съёмщица, это не будет похоже на школу, где поддразнивания и нападения совершались втихую. На этот раз моё унижение увидят все. Брат странно на меня смотрит, будто знает, что дело не в одежде. Я не готова к такого рода пристальному вниманию.

– Пожалуйста, Эмрик, – говорю я. – Помоги мне.

Он выдыхает.

– Где мы найдём колесницу в столь короткий срок?

Крейн говорит:

– Знаете, что есть у Горькоцветы?

– Что?

– Мы её не возьмём.

Мы с Эмриком заговариваем одновременно. Затем глядим друг на друга.

Он произносит:

– Пожалуй, следует посвятить в свой грандиозный план того, чьей помощи ждёшь.

– Колесница Первого Чемпиона, – продолжает Крейн. – Представьте, как вытянутся физиономии земельщиков, когда они увидят Корал внутри серебряной повозки!

– Колесница пропала лет десять назад, – шиплю я. – Как ты себе это представляешь: я прикачу её на гонку, где вода бурлит из-за одного моего участия? – Пренебрежительные взгляды Арлин и Саран прожигают мою голову изнутри.

Кажется, мои слова переубедили Крейн. Эмрик говорит ей:

– Никогда не слышал ничего глупее, даже от тебя.

– Тогда где мы возьмём колесницу? – спрашивает Крейн.

Брат продолжает хмуриться, морщинка между бровями такая же постоянная, как забавная проплешина на затылке, которую он скрывает, подстригая длинные волосы. Эмрик разрывается на части, я это вижу. Всё ещё немного злится, но теперь он меня не бросит. Брат думает. Щурится, как и я. Сколько бы мы ни ссорились, мы очень похожи. Вероятно, поэтому Эмрика злит и всё ещё огорчает, что мне первой пришла в голову идея поучаствовать в турнире. Он пытается справиться с переживанием, называя меня теперь глупой, хотя сам мечтает быть на моём месте.

Затем Эмрик говорит:

– Колесницу беру на себя.

С этими словами брат выходит, и порыв воздуха от двери задувает свечу, оставляя за собой струйку дыма, змеящуюся во внезапной темноте.

Церемония открытия проходит на арене. В этот раз мы собираемся в зале возниц на нижнем этаже башни Землевластителя. Снаружи доносятся приглушённые звуки грохочущей музыки. В отличие от галереи, здесь пусто, но достаточно просторно, чтобы вместить всех соревнующихся с их мариленями. Через зал протянулись десять выходов, ведущих прямиком на трассу. Пока что стартовые ворота закрыты.

За свою жизнь я побывала на трёх церемониях открытия. В центре сверкающего мероприятия – музыка и фейерверк. Возницы появляются лишь на несколько минут, но нас знакомят со стихией, которая вернётся на одном из этапов турнира. В прошлый раз участники оставляли за собой смоляной след, создавая замысловатые узоры, а во время первой гонки соревновались не только друг с другом, но и с фокесами, воспламенявшими гоночные полосы.

Земельщики (и отсутствие у них инстинкта самосохранения) могут быть смертельно опасны.

Подсобчие арены подготовили всех десятерых мариленей, надели на них стандартную медную привязь и расставили у ворот. Блестящая зелёная шкура других зверей мерцает, смешиваясь с различными красными, синими и фиолетовыми оттенками. Цвет Златошторм выделяет её среди остальных: тёмное золото, заключённое в шелковистые бирюзовые края чешуи. Она сияет, словно самоцвет, перед выходом, обозначенным цифрой «пять».

Позади неё медная колесница, которую раздобыл Эмрик, кажется выкрашенной в жидкую грязь. Впечатление усиливается, когда я вижу мариленя Дориана, стоящего рядом, запряжённого в золочёную колесницу. Огромного, переливающегося, серебристо-зелёного самца, которого я тотчас узнаю, хотя его увели из конюшни пять лет назад.

Это случилось за год до предыдущей гонки славы. Воспоминания о голодных днях были слишком свежи, и я отчаянно пыталась распродать мариленей всех до единого. Нам это было необходимо – в тот год мы угодили в порочный круг нескончаемых долгов.

Чувство вины и горе поглотили маму. Состояние Лирии начало ухудшаться. Она была такой маленькой, ладошки ещё более крошечные, чем у обычных малышей, глаза – две огромные серые жемчужины. Когда она улыбалась, будто загоралась новая звезда. Мне хотелось защитить её от беды даже тогда, когда я ещё не понимала, что она больна.

Мы два года сводили концы с концами, и я не знаю, что бы мы делали, выпади нам ещё один пустой год. Так что мы с Эмриком изо всех сил притворялись, что нашим стойлам нет равных. Один из нас всегда находился в конюшне – чтобы не пропустить ни одного земельщика. Мы научились манипулировать и очаровывать, разрешали детям земельщиков ездить верхом на самых норовистых мариленях, скрестив пальцы, чтобы всё обошлось.

В тот день мальчишки-земельщики безрассудно катались по пляжу. Но они заплатили, и у нас по-прежнему оставалось шесть зверей на продажу.

Я приглядывала за сорванцами у задних ворот, жуя один и тот же листик мяты часами, и надеялась, что один из них в итоге купит мариленя. Регулярный заработок – это хорошо, но продажи увеличивают наш лимит по кредиту в офисе Землевластителя.

Передние ворота с грохотом распахнулись, и в конюшню влетел как ошпаренный земельщик. За ним поспевал парнишка. Мужчина побагровел в лице, голося. Я инстинктивно отступила в тень в ту же секунду, когда узнала его. Соломон Акаян. По тому, как мальчик позади него склонил голову и ссутулил плечи, я поняла, что это, должно быть, его сын – Дориан. Рядом с нашим домом проходил небольшой фестиваль. Судя по всему, они пришли оттуда.

– Ты опозорил меня! – кричал Соломон. Он возвышался над сыном, его тень накрывала конюшню целиком, словно он великан. Каштановые волосы, зачёсанные назад, потрескивали от гнева. – Так вот как ты проводишь время? Якшаешься с отбросами? Так ты собираешься выиграть гонку славы? – Дориан был всего на два года старше меня. Он весь съёжился. Закрывая тело руками, ожидая физической расправы. Меня охватил страх за мальчишку-земельщика. – Наше имя – вот что главное в этом мире! – Соломон схватил Дориана за воротник. У меня скрутило живот. – Собираешься дать им повод усомниться в нашей семье?

Дориан машинально ответил:

– Нет, отец.

– Если ещё хоть раз застану тебя за этой дурацкой игрой с этим жалким сбродом вместо подготовки к турниру, – он притянул Дориана ближе, – я закачу настоящую вечеринку в твою честь. – То, как он понизил голос, заставило меня задержаться в тени. Я надеялась, что мне никогда в жизни не придётся разговаривать с этим человеком. – Вечеринку, на которую придут все. Ты сыграешь для них. И там будет яд. И произойдёт несчастный случай.

– Да, отец.

– Не возвращайся, пока не будешь готов сказать, что победишь в гонке!

Соломон в бешенстве умчался. Я всё ещё не смела дышать, не зная, что делать. В те времена я даже представить себе не могла, чтобы отец угрожал мне подобным образом.

Дориан упал на четвереньки.

Он заплакал.

Мне очень хотелось ему помочь.

Всё его тело сотрясалось, как у лихорадящего детёныша, пока он рыдал. Дориан достал из куртки музыкальный инструмент и ударил им по двери пустого стойла. Он стоял там несколько минут, продолжая реветь.

Затем поднялся, открыл дверь одного из стойл и выманил молодого мариленя с умными глазами. В те времена его серая шкура была темнее, сквозь неё просвечивал серебристо-зелёный оттенок чешуи, резко контрастировавший с ослепительно-белыми рогами. Большинство людей боятся, что марилени набросятся на них, искромсают на куски (и это благоразумно). Даже рождённые на суше наследуют от океанических родителей острую ненависть к людям.

Дикого мариленя можно обучить, но шанс, что он убьёт вас, гораздо, гораздо выше. Вот почему часть нашей работы – отпускать диких особей обратно и тренировать выведенных в неволе, чтобы те не зверели при виде людей. Дориан, по всей видимости, хорошо это понимал.

Я не сразу сообразила, что происходит. Наследник знатного земельщика, боящийся своего отца, захотел вернуть его расположение. Для этого он был готов пойти на крайность – украсть мариленя. Видимо, чтобы втайне научиться езде верхом и удивить отца.

Я вошла в стойло, готовясь поднять крик.

Дориан мгновенно овладел собой и сцепил руки за спиной в замок. Он притворился, что любуется зверем.

Вблизи я заметила землистые следы слёз под опухшими глазами.

Вместо того чтобы увести серебристого мариленя обратно, я протянула Дориану поводья.

– Этот самый сильный в помёте. Если совладаешь с ним – выиграешь гонку. И тогда, возможно, жизнь наладится…

Дориан наверняка понял, что я всё видела. Не знаю, стало ли ему стыдно, но вожжи он взял. Марилень спокойно пошёл за ним. Это было поразительно. У ворот Дориан оглянулся. Я думала, что он что-нибудь скажет, но он закрыл глаза, глубоко вдохнул и ушёл.

Но вернулся. Ещё и ещё раз.

А затем перестал приходить.

Я поступила глупо, по-детски, позволив ему увести мариленя не заплатив. Не знаю, о чём я думала. Мне не хотелось видеть, как Дориан плачет, такой одинокий и напуганный.

И этот миг сострадания стоил мне всего. Он и сейчас мне дорого обходится.

Потому что теперь мне предстоит превзойти Дориана. Вот только он готовился к этому моменту с тех пор, как сломал скрипку.

Я должна выиграть. Это единственный шанс спасти Лирию, спасти мою семью. Даже если так я уничтожу Дориана.

Я заставляю свои желеобразные ноги идти. В гуле зала мои шаги по камню не слышны, пока я пробираюсь сквозь хищную толпу, заполонившую всё вокруг. Меня окружают кожаные куртки и платья из тюля, украшенные стеклянными бусинами, камнями и серебряными цепочками. Шумит даже одежда земельщиков: она гремит и звякает. Я замечаю пышные каштановые волосы Иуды. Он одет довольно нейтрально: чёрный фрак с шёлковой сорочкой жокея в цветок поверх кожаных брюк. Его наряд не издаёт никаких запальчивых звуков. Но лишь океану известно, сколько стоит один только фрак.

Земельщики действительно рады находиться здесь, они рождены быть здесь. Как и Дориан Акаян, они к этому готовились.

Арлин преграждает мне дорогу. Смуглая кожа подсвечена синим и золотым, словно сияющий диско-шар. Наряд скрыт под сверкающими серебристыми блёстками. Она бросает на меня оценивающий взгляд.

Крейн в итоге посоветовала мне одеться в то, в чём мне будет удобнее всего: будто собираюсь на охоту. Чёрные брюки, белая рубашка. Она дополнила мой наряд двумя украшениями под золото, в тон моей мариленихе, – ремнём и парой браслетов (по одному на запястье).

– Ты не спрячешь под одеждой, кто ты, – говорит Арлин. Её голос как наждак.

Я тяжело сглатываю. У меня уходит целая вечность на то, чтобы ей ответить.

– И кто же? Съёмщица, которая вот-вот разоблачит бездарность возниц-земельщиков? – Я ухожу, не дожидаясь ответа.

– Привет, – неуверенно шепчу я, протягивая руку к Златошторм. Она щёлкает челюстью и хлещет хвостовым плавником. Я замираю как вкопанная. Однако затем Златошторм наклоняется в сторону и отводит от меня рога. Это была шалость, а не угроза. Знаю: с мариленями нужно быть осторожной. Смогу ли я когда-нибудь ослабить бдительность настолько, чтобы смотреть на неё так, как она на меня?

С доверием.

Я застываю.

Что я делаю? Златошторм не обучена, она не знает, чего ожидать на трассе.

Тащить колесницу – пустяк для любого зеленокровного мариленя. Златошторм может наводить ужас, если захочет, но ставить её против чудовищных зверюг, которых тренировали годами?

Они намного выше её.

Словно прочитав мои мысли, Златошторм поднимает голову и всхрапывает. Пасть разевается, на мгновение обнажая изогнутые красноватые клыки.