Волынская мадонна

– Вы серьезно, товарищ полковник? – изумился Шелест. – Пропадает важный полковник из Москвы, уничтожена партизанская база, и эти люди до сих пор не арестованы?

– Так арестуй! – буркнул Березин. – Кто не дает? Тебе карт-бланш, ты человек опытный, умный, к тому же имеешь партизанский опыт. Мы не можем уследить за всем. Данная история всплыла совсем недавно. Мы лишь месяц назад освободили эту территорию. Других дел у нас по горло. Задачу понял, помимо тех, которые я уже перечислил? Прояснить обстоятельства гибели отряда Глинского и исчезновения посланника из Центрального штаба партизанского движения.

– Предательство Елисеева исключаете?

– Не хотелось бы в это верить, – ответил Березин. – Человек был грамотный, опытный, до мозга костей преданный Советской власти. К тому же семья осталась в Москве, двое детей. Сознательно пойти на измену он не мог. Но пойми меня правильно, Шелест, на допросе и не такие раскалываются. Если мы можем разговорить любого человека, то фрицы и подавно. Если им очень надо, то никакое мужество не спасет, особенно при наличии специальных средств. Имеются косвенные подтверждения, что история закончилась весьма печально. Через неделю после разгрома базы Глинского каратели пришли в Кудряшовский лес по души партизан Кравца. Он ожидал подобного, держал оборону. Отряд понес тяжелые потери. Базу пришлось покинуть. Остатки отряда прорвали оцепление и ушли на восток. Кравец, к сожалению, погиб в бою. Кстати, капитан Кисляр – участник тех событий, больше года воевал у Кравца. Поговорите с ним.

– Когда отправляться, товарищ полковник?

– Капитан Кисляр сейчас в Ковеле, – сообщил интересную новость Березин. – Прибыл по делам в свое управление. Ему сообщили про вас. Через два часа он прибудет в наш отдел и заберет вас с собой, чтобы дважды транспорт не гонять. В дороге можете обсудить пару-тройку насущных вопросов.

– Понятно, товарищ полковник. Разрешите идти?

– Ступайте, кто вас держит? – Березин пожал плечами.

– Последний вопрос, товарищ полковник. – Шелест помялся. – Что такого особенного в полковнике Елисееве? Почему сейчас, спустя год, мы должны копаться в обстоятельствах этой темной истории? Поймите меня правильно. Да, офицер с высоким званием, человек из Москвы, пусть даже по уши информированный. Но прошел год. Идет война. Полковники гибнут каждый день, пусть и не столь массово, как лейтенанты. Все неприятное уже случилось. Елисеев вряд ли жив. Очень сомневаюсь, что он записался в РОА предателя Власова.

– Меня это тоже напрягает, Шелест, – сказал Березин. – Насколько я знаю, дело в родственнике его жены. Это генерал-лейтенант Гарпун из Ставки Верховного Главнокомандования, под которого кто-то копает. Лично мне плевать. Возможно, им нужны доказательства работы Елисеева на немцев. Или наоборот. Я стараюсь держаться подальше от дворцовых интриг. Но приказ есть приказ. Нам все равно придется зачищать район от бандеровского отребья и проводить кропотливую следственную работу.

– Мы должны выяснить правду, товарищ полковник? – задала неожиданный вопрос Настя. – Или же ее следует скорректировать тем или иным образом?

– Но чтобы правду скорректировать, ее сперва следует узнать, – вырвалось у Шелеста.

Полковник разглядывал их мрачно и пристально, потом укоризненно покачал головой и заявил:

– Боюсь, товарищи офицеры, что однажды ваши языки уведут вас далеко и надолго. Я требую от вас точной и ясной информации. А потом мы решим, что с ней делать.

Глава 7

Старший лейтенант Кутепова сняла пилотку, сунула ее за пояс, опустилась на корточки у ручья, сполоснула лицо. Потом поднялась, потянулась, подставила лицо теплому августовскому солнышку, повернулась и отправилась к машине. Гальперин сидел на пригорке, дымил папиросой и с какой-то смутной меланхолией смотрел ей вслед.

– Не насмотрелся еще? – осведомился Стас.

– На такое не насмотришься, командир, – сказал Гальперин и тяжело вздохнул. – Я окончил архитектурный институт, меня привлекают интересные формы.

Архитектура у Насти Кутеповой была действительно весьма интересная. Как ценная картина в музее. Можно смотреть, но нельзя трогать. Были смельчаки, пытались. Их участь оказалась незавидной.

– Ты не окончил архитектурный институт, – напомнил Шелест.

– Хорошо, я почти окончил архитектурный институт.

– Ты и трех курсов не проучился.

– Да какая разница? – возмутился Гальперин. – Мама хотела, чтобы я стал музыкантом. Папа – доктором химических наук. Младшая сестра видела меня исключительно в гробу. А я с детства хотел стать архитектором, построить гигантский небоскреб со шпилем и бельведером над Москвой-рекой, мечтал, чтобы люди приходили к нему и шептались: «А кто построил этот исполинский шедевр, равного которому нет в мире? Кто этот гений?»

– Как-то зловеще, – подметил Шелест. – Ну да ничего, какие твои годы. Надеюсь, никто тебя не опередит. А я вот с детства мечтал стать разведчиком, а теперь работаю в контрразведке и не могу понять, сбылась моя мечта или наоборот. – Он тоже смотрел на Настю, в которой видел только боевого товарища.

В сорок первом она окончила школу милиции, вышла замуж. Хотела работать следователем, но война решила иначе. Она разбросала семью. Муж служил в разведке под Ленинградом, Настя ушла в связистки, окончив соответствующие курсы. По воле случая оказалась в секретном отделе, занималась анализом разведданных.

В сорок третьем, когда на базе особых отделов была сформирована контрразведка Смерш, Кутепова всеми правдами и неправдами пролезла в следственный отдел, оттуда – в третий, оперативный. Два месяца назад на Северо-Западном фронте погиб ее муж, дослужившийся до капитана. Он подорвался на мине, вытаскивая с передовой «языка».

Настя вроде не изменилась, по-прежнему делала свое дело, могла пошутить, улыбнуться, но что-то в ней сломалось. Это чувствовалось. Мужчин в том самом понимании для нее не существовало. Она делила их всех на три категории – боевые товарищи, враги и начальство.

Мужики берегли Настю как могли. Но как это сделать, если она сама не хочет быть береженой?

– Эй, товарищи, все готово, можно ехать! – крикнул с дороги рыжеусый капитан Кисляр, напоминающий какого-то разросшегося таракана.

Перекур закончился, офицеры побрели к машинам.

Десять минут назад маленькая колонна, состоявшая из двух «газиков», встала в чистом поле, недалеко от ручья. Спустило колесо у головной машины. Двое парней из охраны ставили запасное, остальные, вцепившись в автоматы, ходили вокруг и смотрели по сторонам. А капитан Кисляр нещадно дымил и крыл матом тех и других.

Советские люди, находящиеся в этих местах, быстро привыкали соблюдать осторожность, Чуть зевнешь, и нет тебя.

Парни из средней полосы России крайне удивлялись. Почему такая враждебность со стороны местного населения? Разве наша власть не самая добрая, щедрая и справедливая? Она же народная, а они разве не народ? Неужто все дураки?

О том, почему жители Западной Украины не любят Советскую власть, можно тонну макулатуры исписать и все равно ничего не объяснить. Остается сваливать все на темноту и недалекость населения. Эту нелюбовь пришельцы с востока ощущали на собственной шкуре постоянно, каждый день и час.

Оперативники убедились в отсутствии засады, перекурили, пока сотрудники НКВД, вооруженные карабинами, устраняли неисправность.

Дорога опять тянулась по полям и перелескам. «Газик» с охраной двигался впереди, в сорока метрах. Он имел брезентовый тент и приваренные двери, которые в «родной» конструкции не предусматривались. У охраны имелся ручной пулемет. Такой же лежал на заднем сиденье второй машины, между Настей и Гальпериным.

Машины с приличной скоростью неслись по безлюдной местности. Мелькали озера, березовые и дубовые рощицы.

Капитан Кисляр самолично крутил баранку, подался вперед, закусил губу. Рыжие усы торчали от усердия. Он оказался старше, чем оперативники ожидали. Стас развалился рядом и поглаживал дырчатый ствол «ППШ», который втиснул между ног.

– На чем я там остановился? – осведомился Кисляр. – Ах, да, работы на этой гребаной Волыни невпроворот. Вы бы только знали, товарищ майор, какие мерзости тут происходили. Я партизанил здесь, у товарища Кравца. Может, слышали? Сам-то я из Новочеркасска, Ростовская область, столица казачества, так сказать. Вы не думайте, товарищ майор, были не только белые казаки, красные тоже существовали. Я вот лично в отряде товарища Котовского Григория Ивановича служил. Мне в двадцатом аккурат двадцать два стукнуло.

– Поносило тебя по свету, Федор Ильич, – проговорил Шелест и осведомился: – Как в партизанах-то оказался?

– Сейчас, минутку. Пригнитесь, товарищи контрразведчики, балка тут нехорошая, бывает, шалят. – Он бросил беглый взгляд за спину, покрепче вцепился в баранку.

Когда нехорошая балка, опоясанная колючим шиповником, осталась позади, капитан снова распрямился, облегченно вздохнул и проговорил:

– Вот так и живем на белом свете. Пуль еще нет, а мы им уже кланяемся. А что прикажете делать? Нас прибьют, кто работать будет? На прошлой неделе двух солдат Губина какие-то гады пристрелили. Ребята просто по улице шли и под пулеметный огонь попали. Прочесали округу – никого. Что за дела, товарищи офицеры, как так можно жить? – Он снова посмотрел назад, смерил взглядом Настю, сидящую с поджатыми губами.

Дело ей привычное. Если бы от мужских взглядов можно было толстеть, то она давно превратилась бы в снежную бабу.

Капитану очень хотелось прокомментировать ее присутствие, но он побоялся это сделать. Уж очень выразительно она смотрела. Да и служила не где-нибудь, а в Смерше. Лучше не связываться, здоровее будешь.

– Как в партизанах, говорите, оказался? Укрепрайон под селом Перемыс знаете? При нем секретный запасной командный пункт, который моя рота салаг из НКВД и охраняла. Двадцать пятого июня сорок первого года все мои мальчишки пали смертью храбрых, защищая командный пункт. А там к этому времени даже стульев не осталось, заранее все вывезли. На хрена защищали? Жалко пацанов до слез. Со мной четверо ушли, в лесах прятались, у немцев жратву добывали. К своим пробирались. В общем, так и оказался, когда в августе с товарищем Кравцом столкнулись. Зачем, мол, тебе дальше идти? Чем тут не фронт? Прикинул я хрен к носу – ну, да, фронт. Взвод он мне доверил, и я ни разу не подвел товарища Кравца. – Водитель не без гордости покосился на пассажира.

Колонна въезжала в населенный пункт. Вдоль дороги теснились хаты, беленные мелом. Желтели подсолнухи в огородах, гавкали собаки. На завалинках сидели старики в вышиванках и мятых пиджаках.

Люди исподлобья смотрели на пылящие машины. Отворачивались женщины в платочках.

Село выглядело целым. Проезжали мимо здания сельсовета. Красный флаг на его крыше почему-то отсутствовал.

– Скрутня, украинское село, – объяснил Кисляр. – Тут когда-то были сильные бандеровские настроения, всякие одиозные личности обитали в перерывах между убийствами поляков. Те пару раз приходили – и жандармы, и партизаны Армии Крайовой – сжечь село хотели. Так им так по зубам настучали, что больше не совались. Останавливаться не будем, товарищи офицеры, иначе рискуем попасть на вилы. – Он невесело хохотнул. – Шучу, конечно, но в каждой шутке, как говорится… – Капитан снова вертел головой, чтобы не проморгать засаду.

Люди недобро смотрели поверх заборов. Дети бросали игры и уносились в хаты. Даже собаки в этом селе не любили Советскую власть, бросались под колеса с истошным лаем, мчались в кильватере, злобно скаля пасти.

– Так о чем это я? – задумчиво проговорил Кисляр, когда колонна прорвалась через тощий перелесок.

Все повернули головы, смотрели на старое кладбище, засиженное вороньем. Могилы перекосились, сползали в землю, кресты торчали, как пьяные солдаты в строю. Село, похоже, было православным.

– Ах, да, – вспомнил Кисляр. – В сорок третьем, год назад, хохлы тут лютовали со страшной силой, как с цепи сорвались, ничего человеческого в них не осталось. Сперва отряду Глинского хана пришла, а потом и нам. Но Кравца им не удалось застать врасплох. Мы неделю в лесу натиск отбивали, тьму этой сволочи положили. Им пришлось немцев умолять, чтобы помогли. Ну а какой фриц откажется нагадить советским партизанам? Маленький отряд из окружения пробился, товарищ Кравец на моих руках скончался. Неделю с боями по лесам! Нас дюжина осталась, грузовик у немцев увели, на нем и прикатили к нашим. Прошли проверку и снова в дело. Мне заградительную роту дали, но что-то надоело по тылам сидеть да своих гонять. Подал рапорт, пошел командиром взвода в ударный батальон. Ковель с Возырем отбили, новое назначение. Дескать, знаешь район, вот и будешь в нем формировать отдел НКВД. А бегать в атаки по минным полям ты уже староват.

– Что за история с полковником Елисеевым? – без обиняков спросил Шелест.

Кисляр не прятал глаза, удивленно моргнул и спросил:

– Это кто?

Шелест объяснил.

– Вот черт, уже запамятовал. – Капитан хлопнул себя по лбу. – Память, в принципе, рабочая, но ей пинок нужен, чтобы завелась. – Кисляр добродушно хохотнул. – Да, помню тот день. Только точную дату забыл.

– Пятнадцатое июля, – напомнил Стас.

– Вам виднее, товарищ майор. Я же при Кравце на базе находился. Радиосвязь с Глинским у нас была. Помню тот базар. Важное лицо из Москвы должны были к нам переправить в тот же вечер. Кравцу это как-то не понравилось, поругался малость. Но надо, значит, надо, отправил комитет по встрече. Те и прождали на опушке весь вечер. Не шел никто. Мы еще удивлялись. Может, передумало важное лицо? Но особо не расстроились, всякое бывает. Ближе к полуночи пытались связаться с ними, но словно помехи кто-то выставил, только треск в эфире. А утром узнали, что бандеровцы базу Глинского разнесли и весь народ положили. Мы верить отказывались. Как это возможно? Ведь в Росомач просто так не пролезешь, в отличие от нашей базы в Кудряшевском лесу. Помню, все были потрясены, не могли такое представить… – Тень воспоминаний улеглась на морщинистый лоб капитана. Они явно не доставляли ему никакого удовольствия. – А потом и нас стали окружать, над другими базами по району опасность нависла.

– Кто-то из отряда Глинского выжил?

– Есть один, – ответил Кисляр. – Володька Кондратьев. Молодой, грамотный, у Глинского начальником разведки числился. Жалко пацана, ровно половина от него осталась. А ведь девки когда-то табунами за ним бегали.

– Половина – это как? – вдруг спросила Настя.

Кисляр вздрогнул от неожиданности и ответил:

– Он был на базе, когда бандеровцы атаковали. Отстреливался вместе со всеми. Потом с обрыва сиганул. Там речка и плоты. Пытался один из них в воду столкнуть, своих ждал. Но всех на обрыве положили, а на Володьку гранату сбросили. Спускаться не стали, на кой ляд это нужно? Он чудом не сдох. Когда очнулся, уже никого, ноги в хлам осколками раздроблены, рука точно такая же. Второй плот столкнул в воду каким-то чудом – первый-то сразу унесло – плюхнулся на него. Пронесло Володьку по реке через все урочище, а потом на берег выбросило. Добрые люди подобрали, в подводу под сено спрятали да к сельскому фельдшеру свезли. А тот наш человек, хоть и хохол. Видит, дело плохо, ноги не спасти, а если резину протянуть, то и голове хана. Вот и отрезал по самое мама не горюй. Этим докторишкам только подставь что-нибудь!.. Потом его забрали партизаны товарища Шумейко, отвезли в свой лазарет. Не поднялась у них рука прикончить Володьку. Вроде никчемный стал, а таким парнем когда-то был.

– Где он сейчас?

– В Возыре, где еще. Тетка у него нашлась, сердобольная такая. Как город освободили, привезла Володьку из леса к себе на улицу Буговую, выхаживает его.

– Вы знаете людей Глинского, сопровождавших полковника Елисеева в ваш отряд?

– Понятия не имею, кто такие и что с ними стряслось, – ответил Кисляр.

Шелест испытующе смотрел ему в глаза. Мол, ну-ну. Надеюсь, тебе можно верить, Федор Ильич.

– Я слышал, что они живут в районе. Полковника не довели, была засада, все пошло не так.

– От меня вы такого точно слышать не могли, – заявил Кисляр. – Месяц назад в городе работали следователи, может, и просочилась информация. Но мне, увы, не докладывали.

– А вообще в уезде живут бывшие партизаны? Может, по ранению решили завязать с войной или другим причинам?

– Наверное, почему нет? За этот месяц какого только народа ни мелькало. Одни уезжают, другие приезжают. Не запретишь. У нас в стране свобода передвижения. Хотите посмотреть, что натворили эти нелюди? Свернем на пару минут. Так, для наглядности.

Он круто вывернул баранку, машина съехала на разбитый проселок, зачавкала по вечно жидкой грязи. Сопровождающие спохватились, тоже повернули. От болот тянуло сыростью. Расступились кустарники, и «газик» въехал в село, вернее, в то, что от него осталось.

Машина медленно ехала мимо поваленных заборов, сгоревших хат. В поселке не осталось ни одного целого строения, все сгорело дотла – жилье, сараи, курятники с телятниками.

В воздухе висел странный дух. Его не выдувал ветер, не умаляло время. Сладковатый, приторный, с примесями гари и какой-то терпкой гнили. Настя достала платок, закрыла нос. Гальперин брезгливо поморщился.

– И по какой причине, товарищ капитан, вы нас сюда привезли? – спросил он.

– Для наглядности, – проворчал Шелест. – Товарищ капитан предельно ясно выразился.

Сотрудники НКВД в село не заезжали, остались на околице.

– Суеверные они, – пошутил Кисляр.

Оперативники тоже из машины не выходили. «Газик» медленно ехал по селу, лежащему в руинах. Трава стыдливо прикрывала кучки горелых бревен. Огонь был настолько силен, что обрушил даже дымоходы, сжег окрестные деревья. В селе не было не только людей, но и животных, даже птиц.

На центральном пятачке белели человеческие кости, скалился череп, на котором еще сохранились остатки кожи и клочки волосяного покрова. Человеческих останков было много. Кое-где мертвецы лежали вповалку. Скорбно выделялись детские скелеты.

– Село называлось Карнапол, – просвещал оперативников Кисляр, объезжая трупы. – В трех верстах на запад – Клещинка, там такая же невеселая картина. Порядка ста душ тут проживало. Бандеровцы пришли ночью, обложили со всех сторон и давай развлекаться. Видите, пустые бутылки от самогона валяются? Славно погуляли эти нелюди. Пулями убивали, топорами, взрослым животы вспарывали, детишек вилами к дверям пришпиливали. Трупы убирать не стали. Оно им надо? Все само травой зарастет. Соседи, конечно, пришли бы, собрали бы людей и похоронили. Да только в том и беда, что в соседних селах тоже никого не осталось. Так вот целый год эти польские села и стоят, быльем зарастают.

Шелест покосился через плечо. Настя сидела прямая, как штык от трехлинейки, и потрясенно смотрела по сторонам.

В России она видела всякое. Зондеркоманды орудовали в прифронтовых селах, тоже истребляли гражданское население. Но немцы действовали проще. Они расстреливали людей в оврагах или загоняли всех в овин и поджигали. За каждым жителем с топором не бегали, не стремились изуверски расчленить его и получить удовольствие, гроздья удушенных детей по деревьям не развешивали.

– Что, Леха, так себе архитектура? – проворчал Шелест.

Гальперин отвернулся.

Кисляр доехал до западной околицы, сделал разворот и покатил обратно.

– Поляки возвращаются, – сказал он. – Пусть не массово, с опаской, но случаи уже не единичные. Заручаются нашей поддержкой. Мы ее, естественно, обещаем, да вот только не приставишь к каждому крестьянину автоматчика. Обустраиваются на свой страх и риск. Всякое случается. Но разве кто-то будет восстанавливать хозяйство в этом селе? Тут же мертвяки кругом, смертным духом все пропитано, страх в воздухе такой, что аж мурашки по спине. Сдохнет человек, а не поедет сюда. Где-нибудь на пустыре начнет строиться. Да и то лишь до той поры, пока ночью бандеровцы не придут.

Через минуту «газик» выехал из села-призрака. Машина с сотрудниками НКВД снова возглавляла процессию.

Все подавленно молчали. Зрелище, конечно, не из радостных.

Что заставляет человека брать в руки топор и рубить в капусту соседа, доброго приятеля, с которым вчера здоровался, горилку пил, за жизнь разговаривал?

В Клещинку они заезжать не стали, вышли на основную дорогу. Она петляла через ромашковое поле, постепенно приближалась к лесу. Запах смерти сменили ароматы луговых трав, дул приятный ветерок. В безоблачном небе носились стрижи-истребители.

Справа в низине осталось село, с виду целое, хаты с соломенными крышами. Неподалеку под надзором голопузого мальца паслись щуплые коровы. Навстречу проскрипела телега, запряженная клячей. Возница торопливо щелкал бичом, освобождая проезд.

– Ладно, какая ни есть, а вроде бы мирная жизнь начинается, – заметила Настя.

– Точно! – сказал Кисляр, провожая глазами остов перевернутой телеги, украшающий откос. – Ее приметы на каждом шагу. На этой телеге польская семья пыталась деру дать. Бандеровцы на лошадях за ними гнались. Телега перевернулась, так эти несчастные по полю убегали, а бандиты за ними скакали и давили копытами. Там и лежат, куда им деться, в траве все.

Дорога втягивалась в смешанный лес. Головная машина уже тряслась на корнях, плетущихся по дороге, водитель включил пониженную передачу. Люди насторожились, потянулись к оружию.

За левой обочиной деревья отступали, кустарник разредился. Справа, наоборот, вырос склон, весь покрытый зеленью и венчаемый осинами. Он тянулся вдоль проезжей части.

– Лес небольшой. Быстро проскочим, а там уже скоро и Возырь, – сказал Кисляр.