скачать книгу бесплатно
Видимо, он еще надеялся на то, что суровый начальник смягчится, но чуда не произошло.
– У нас открыт, – заверил Белоусов. – Полная автономия.
Испустив еще один тягостный вздох, Галкин зашагал в сторону заднего тамбура. Там находился второй пост охранения, за который отвечали двое бойцов группы сопровождения – Валера Беляев и Ваня Юдин. Галкин рассчитывал проскользнуть незамеченным, но Юдин, как назло, торчал в тесном закутке возле туалета, поправляя ремень укороченного автомата Калашникова, болтающегося у него на плече. Из тамбура явственно тянуло сигаретным дымом, его товарищ стоял там и курил.
– Пивка для рывка? – пошутил он, увидев Галкина с двумя внушительными бутылками в руках.
– Прокисло, – сказал Глеб, которому совсем не улыбалось объяснять, что с ним обошлись, как с каким-то салагой.
– Быть того не может, – авторитетно заявил Юдин. – Оно же пастеризованное.
– Говорят тебе, скисло.
Галкин хотел уже протиснуться в туалет, когда его осенила блестящая, как ему показалась, идея.
– Слушай, – сказал он, – а ведь и правда!
– Ты о чем? – насторожился Юдин.
– О пиве. Не могло оно скиснуть. Забирай. С тебя четыре сотни.
– «Мушкетерское»? – Юдин взглянул на этикетку. – Не-а. Оно по восемьдесят.
– Бери за двести пятьдесят, – решил Галкин. – За оба баллона.
– Не-а.
– Что ты заладил, «не» да «не».
– Беляев, – Юдин ткнул пальцем в сторону тамбура. – Заложит.
– А ты тихонечко, – посоветовал Галкин, решивший во что бы то ни стало возместить хоть часть затрат. – Он не учует.
– Валерка? У него нюх, как у собаки. – Юдин с печальным видом покачал головой и перевесил свой АК-74У на другое плечо. – Сам пей свою кислятину.
– Почему кислятину? – возмутился Галкин. – Нормальное пиво.
– А кто мне минуту назад втирал, что оно прокисло?
– Да это я просто так. Пошутил.
Юдин хотел возразить, но не успел. Дверь тамбура распахнулась, и оттуда выглянул Валерий Беляев.
– Вы чего это тут? – поинтересовался он, подозрительно косясь на емкости в руках Галкина.
– Говорим, – ответил тот. – А что, нельзя?
– Если языком болтать попусту, то нет, – отрезал Беляев, здоровенный детина с длиннющими руками, автомат на плече которого казался игрушечным. – Тут пост, а не пивная.
– Глеб мерами безопасности интересуется, – нашелся оробевший Юдин.
– Ну спрашивай, – разрешил Беляев. – Что тебя беспокоит?
Почесав затылок, Галкин высказался в том смысле, что беспокоит его вентиляционная система вагона.
– А то будет как в том фильме французском, – пояснил он, – где охрану газом траванули. Шланг в дырку просунули, и пш-шт-тт…
Беляев снисходительно усмехнулся.
– Тут никаких «пшт» быть не может, – сказал он. – Исключено. В вагоне отдельная фильтро-вентиляционная установка функционирует, воздух очищает. Ну, по типу армейской, с сигнализацией отключения или повреждения. Если что, на пульте сразу красная лампочка загорится.
– Тогда я спокоен, – заявил Галкин, сделав серьезную мину.
– А вот я – нет, – сказал Беляев.
– Это почему?
– Потому что спиртное распивать на работе запрещено.
– Не спиртное, а слабоалкогольное, – буркнул Галкин. – И потом, никто не распивает.
– Чего же ты с этими бутылями по вагону носишься, как дурень со ступой?
– У напарника конфисковал.
– Ну? – изумился Беляев.
– Вот тебе и «ну», – сердито произнес Галкин. – Николаич пивка для рывка предложил, а я ему: «Не положено».
– Молодец.
– Сам знаю. Ну-ка…
Потеснив недоумевающего Юдина, Галкин протиснулся в туалет, отвинтил крышку и принялся лить пиво в унитаз. Выражение его лица было страдальческим, но решительным. Как будто он себе собственноручно зуб рвал. Или пулю удалял, полученную во время героической обороны.
В переднем тамбуре, расположенном в противоположном конце вагона, разговор шел не о напитках и не о вентиляционной установке. Там была выбрана тема более увлекательная. Обсуждали ее двое – Антон Новиков и Виктор Титов, вооруженные такими же укороченными «калашами», как те, что находились у Юдина и Беляева.
С первого взгляда Новиков был писаным красавцем – густые черные брови вразлет, тонкий нос с горбинкой, яркие, вечно влажноватые губы. Портили его плохие зубы, тем более что некоторые из них вообще отсутствовали, вынуждая его строить из себя неулыбчивого, немногословного парня. Отчаянно смелый, просто-таки бесшабашный в бою, он до чертиков боялся дантистов, а потому предпочитал лечить зубы сам, то полоская рот какими-то экзотическими настойками, то втирая в десны еще более экзотические мази. Все это помогало мало, а скорее всего и вовсе не помогало.
Общаясь с девушками, Новиков старался не улыбаться и цедил слова так, что казался парнем угрюмым, хотя натура у него была жизнерадостная, живая. Раскрывался он лишь в компании боевых друзей, знавших его как облупленного. От них ему скрывать было нечего, да и незачем.
– Вот захожу я в кухню, а она такая стоит… – Новиков изобразил руками нечто вроде фигурной вазы. – Просвечивается вся на солнце в халатике своем беленьком.
– А под ним? – взволнованно спросил Титов, кряжистый, мохнатый коротышка, у которого волосы росли повсюду, да так густо, что он смахивал на небольшого кривоногого медведя, обряженного для потехи в военную форму.
– А под ним известно что, – усмехнулся Новиков.
– Ничего?
– Почему ничего… Трусы, лифчик, все как полагается. Но халатик-то просвечивается.
– Это хорошо. – Титов сглотнул слюну. – А то моя вон напялит какую-то хламиду байковую и шляется в ней по дому днем и ночью. Я ей: «Дай хоть тебя рассмотреть, Люсь». А она: «Себя рассматривай. В зеркале». А чего я там не видел?
– Ну, зрелище, наверное, выдающееся, – засмеялся Новиков, выставляя на обозрение подводившие его зубы. – Есть на Волге утес, диким мохом оброс.
– Сам ты утес, – надулся Титов. – Щас двину в пятак, чтоб знал.
– Это же песня такая, чудак-человек. – Новиков приобнял товарища. – Народная. Батя любил петь, как выпьет.
– А эта твоя… как ее?.. Она чего поет?
Таким образом бесхитростный Титов решил перевести беседу на более интересную ему тему. В принципе, Новиков не возражал.
– Аглая, – уточнил он. – Вот стоит она в своем розовом халатике…
– Ты говорил, в белом.
– Трусы белые. И лифчик. А халат – розовый.
– Да? – удивился Титов.
Не давая ему опомниться, Новиков продолжал:
– Подхожу я, значит, и, недолго думая, кладу ей руку вот сюда. – Он показал, с удовольствием заметив округлившиеся глаза благодарного слушателя. – Она: «Ох да ах, да как ты смеешь? Я не такая!» Но не вырывается. Просто смотрит на меня надменно.
– А ты?
– А я вторую руку кладу сюда. – Новиков прикоснулся к бронежилету Титова. – И говорю: «Могу, конечно, убрать». – «Убери», – отвечает. «Какую, – спрашиваю, – левую или правую?»
Титов издал нечто напоминающее хрюканье:
– Ух… А она?
– Обе, говорит. Тогда я спрашиваю: «Ты этого действительно хочешь, Агата?»
– Аглая!
– Ну да, Аглая, – поправился Новиков. – «Ты этого действительно хочешь, Аглая?» Она: «Хочу». Глаза так и сверкают, ноздри раздуваются.
– У тебя?
– Зачем у меня? Я спокоен, я свое дело знаю, – сказал Новиков. – Я ей новый вопрос: «Очень, – спрашиваю, – хочешь?» – «Очень, – отвечает, – хочу». Тут я, не будь дурак, и говорю: «И я тоже очень хочу, Аглая. Не дадим же друг другу сгореть от страсти».
– Круто, – оценил Титов. – И что Аглая? Не отдалась?
– Как раз очень даже отдалась, – ухмыляясь, Новиков многозначительно подмигнул. – Усадил я ее, и поехали-поехали за спелыми орехами.
– Круто, – повторил Титов. – Куплю, наверное, Люське своей халат новый. Прозрачный, как у твоей. – На его лбу прорезались морщины. – Так белый или розовый?
– Не помню, – отмахнулся Новиков, давая понять, что ему дела нет до столь малозначительной детали. – Агата с тех пор вообще без ничего при мне ходила.
– Аглая, – напомнил внимательный Титов.
– Аглая в прошлом, Витек. Я теперь с Агатой живу.
– Значит, она тоже?
– Что – тоже?
– Голая ходит?
– А чего ж ей не ходить? – Новиков скорчил самодовольную мину. – Я, видишь ли, скромниц не шибко уважаю. То им свет выключи, то они так не желают, то они сяк не могут.
– Во-во! – оживился Титов. – Я от Люськи вечно одно и то же слышу: не могу, не желаю. Познакомил бы ты меня с ними, Антоха.
– С кем – с ними? – опешил Новиков.
– Ну с этой Агатой своей… и с Аглаей. Мне уже тридцатник скоро, а я толком бабы голой не видел.
– Выбрось эту дурь из головы, Витек.
– Это почему?
– Женщины все одинаковые, и всё у них приблизительно одинаковое. – Голос Новикова звучал покровительственно. – Потерпи чуток, твоя Люська еще разойдется. Насмотришься еще.
– Скорей бы, – мечтательно протянул Титов, прижавшись взопревшим лбом к прохладному стеклу. – Жизнь-то у нас одна. Много успеть надо.
– Успеешь. Смотри на все по-философски.
– Я и смотрю по-философски. Но все-таки хотелось бы, чтобы поскорее.
Произнеся эти слова, Титов умолк, глядя за окно, где проносились бескрайние поля за редкими лесополосами. Изредка мелькали деревушки и крохотные полустанки с причудливыми названиями. Все это была часть огромной Родины всех, кто сопровождал сейчас взрывоопасный груз в серебристом контейнере. Одна на всех. И каждый любил ее по-своему.
В пятом купе, смежном с тем, где ехали Галкин и Белоусов, играли в шахматы офицеры Константин Ефремов и Дмитрий Самсонов. В подсумках у каждого хранились гранаты – по две Ф-1 и по три РГД-5 на каждого. Помимо автоматов Калашникова оба были вооружены пистолетами, подвешенными в кобурах так, как их носят спецназовцы: несколько ниже обычного.
Ефремов и Самсонов представляли собой подгруппу огневого прикрытия. Это были мужчины из той породы, о которых женщины говорят: за ними как за каменной стеной. Оба весили под девяносто, много ели, крепко спали и предпочитали любым словам действия. Правда, вынужденные сидеть в четырех стенах, они были вынуждены разговаривать, поскольку не знали, как еще убить время.
Собственно, беседу затеял Ефремов, плечистый мужчина с кривым ртом, ясными глазами и такой глубокой ямочкой на подбородке, что ее можно было принять за шрам от пулевого ранения. Его собеседник, Самсонов, имел круглое невыразительное лицо с вяло очерченными, бледными губами, почти сливающимися цветом с кожей. Редкую челку он старательно зачесывал на лоб, а потом смачивал и сдвигал расческой набок. У него были такие большие и сильные ладони, что, подвыпив, он на спор раздавливал граненые стаканы и сминал алюминиевые кружки.
Многословные рассуждения Ефремова о великом будущем России Самсонову импонировали, но понемногу начали надоедать – ведь какой резон талдычить одно и то же, когда речь идет о вещах совершенно очевидных, не подлежащих оспариванию.
– Жвачку будешь? – спросил он, чтобы прервать поток утомивших его разглагольствований.
– А? – захлопал глазами увлекшийся Ефремов.
– Жвачку будешь? – повторил Самсонов, протягивая на ладони распечатанную упаковку жевательной резинки.
– Нет.