Жемчужина, выпавшая из короны. Любовный исторический роман

Среди деревьев показался просвет, стало видно лазурную гладь моря-океана. Выйдя на полукруглый пляж, окаймленный высокими кокосовыми пальмами, Леонард присел в тени, облокотившись спиной на ствол одной из них. В двадцати саженях от него волны ритмично накатывали на песок, влача за собой пучки водорослей, пальмовые листья, а иногда – рыбку или морскую звезду. Натура пребывала в гармонии стихий, сиречь, погода была прекрасная. И ни души вокруг. «Эх, зачем я не живописец!» – отрешенно пожалел Леонард, – «Такая красота!»

Вдруг до него донесся странный звук, более всего похожий на медленный барабанный бой. Звук этот сопровождался песнею на незнакомом языке, ритмичной и несколько заунывной. Через минуту из-за мыса появились четыре огромные лодки, длиной в дюжину саженей каждая. Богатая резьба украшала борта, и на носу сих плавсредств виднелись раскрашенные деревянные идолы. Лодки были попарно соединены настилом, а на настилах виднелись шалаши. Невысокие мачты со свернутыми парусами из циновок дополняли картину. Множество полуголых, смуглых людей уже знакомого облика слаженно гребли длинными узкими веслами. С разгону лодки вынеслись на берег. Соскочившие в неглубокую прозрачную воду мужики, распевая нечто вроде: «Эх, дубинушка, ухнем!» вытащили их на песок на всю длину. Высокий мужчина в плаще из перьев и странном шипастом шлеме гордой поступью вышел на середину пляжа, сопровождаемый лишь гибкой и стройной девушкой в травяной юбочке. На гладко выбритом лице у него было торжественное выражение.

«Вождь, наверное!» – догадался Леонард и невольно засмотрелся на девушку. Несмотря на коричневую кожу, вид у неё был вполне европейский, как, впрочем, и у мужчины. Легкий ветерок шевелил стебли травяной юбочки и кокетливые шнурочки, свисавшие с чашек лифа, едва прикрывавшего очень хорошо развитую грудь. Вождь в шлеме тем временем воздел руки к небу и начал вещать ритмическою прозой:

– О духи предков! Вам я благодарен, что вы сподобили народ мой достичь сей берег островов далеких! Здесь отныне мы будем жить в согласьи и довольстве, не зная тягот, бед и утеснений! И в жертву принесем мы вам немало свиней, плодов отборных, яйценосных кур, а также деву, собой прекрасную, как океан рассветный!

Народ, выстроившийся у кромки прибоя, усердно внимал.

Леонард с изумлением осознал, что сей благородный муж говорит по русски! Мало того, с выраженным московским выговором! Странно…

Девица, заламывая руки и рыдая, грациозно опустилась на колени. В руке вождя откуда ни возьмись появилась здоровенная резная палица. Не прерывая монолога, он занес её над склоненной головой жертвы.

– Грядущий пир для воинов моих сей славной жертвой освящен пребудет!

Ого! Неужели он её сейчас…? Додумать поручик не успел. Тело само рванулось вперед! В несколько прыжков он оказался рядом с вождем и толкнул его плечом. Тот выронил палицу и с воплем рухнул на песок…

– Стоп! – загремел откуда-то громовой жестяной голос, – Убрать постороннего из кадра!

Из леса выскочили голоногие люди в разноцветных рубахах с короткими рукавами, подбежали к Леонарду, загалдели, размахивая руками. Вождь встал, держась за ушибленный бок.

– Хулиганство какое! – крикнул он фальцетом, злобно сверкая глазами, – Куда помреж смотрит! Этот псих меня чуть не убил!

– Вячеслав Васильич, успокойтесь! – вопил, подпрыгивая от возбуждения, какой-то толстяк, – Сейчас все исправим, и ещё дубль снимем! А хулигана уберем!

– А Вам я официально заявляю, что вообще отказываюсь сниматься в таких условиях! У меня монолог на пятнадцать минут, это на такой-то жаре! Глотка пересохла, а пива не дают! – бушевал вождь в кавычках, трясущимися руками пытаясь водрузить на голову шлем, – Я, батенька, в Берлине Штирлица играл, так там на съемочной площадке, несмотря на бомбежки, гестапо и руины, пиво все-таки было! А у Вас не допросишься!

– Ну, товарищ Тихонов! Ведь я же объяснял: катер сломался, завтра только в город поплывут! – плачущим голосом оправдывался толстяк, – Да и как бы Вы во время съёмки стали бы пиво пить? Пожалуйста, вернитесь на каноэ, солнце же уйдет, через полчаса камеру придется переносить на новую точку!

– Но я же весь в песке! – брюзгливо возразил ушибленный понарошечный вождь, пытаясь стереть песчинки, густо налипшие на лицо, – И дайте, в конце концов, пива, или я прямо сейчас от жажды сдохну! Да внесите изменение в сценарий, типа, мне подносят ритуальную чашу и я пью её… ну, не знаю… За приезд, во!

Вместе с песком стирался и загар, обнажая бледную кожу!

«Актер, стало быть! Но, где же сцена? И зрителей не видно…» – разинул рот виновник сего переполоха.

– Юля! Юля! Грим поправь Вячеславу Васильичу, срочно! – страстно воззвал толстяк, со вздохом протягивая актеру зеленую бутылку.

Совершенно голая (у Леонарда аж уши заполыхали от стыда!) загорелая дама, прикрытая лишь двумя символическими полосками ткани шириной в ладонь на бедрах и на груди, подбежала рысью и стала чем-то мазать лицо лицедея.

Все отвлеклись на них и про Леонарда забыли. Все, кроме симпатичной жертвы. Она, накинув нечто вроде плаща, взяла поручика за руку и потихоньку отвела в тень.

– Тебя как зовут, спаситель? – улыбнулась девушка ровными белыми зубами.

Спаситель попытался по привычке щелкнуть каблуками, но не получилось из-за песка, да и был он бос.

– Его Императорского Высочества Великого Князя Константина Николаевича, Тверского Инженерного Полка поручик Орлов Леонард Федорович! – отчеканил он, почему-то, свой полный титул.

Девушка нисколько не удивилась.

– А я – Лена. Курить будешь?

Орлов кивнул, и она достала откуда-то две пахитосы без мундштуков, но с ватными цилиндриками на кончиках. Закурили.

– Ты у кого снимаешься? – спросила Лена, по мужски выпустив дым через ноздри, – В каком фильме?

Вопрос Леонард абсолютно не понял, но решил схитрить, и ответил вопросом на вопрос:

– А ты? – и внутренне содрогнулся, ибо тыкать даме было совершенно ужасно.

– Я у Гурина, «Океанское Каноэ», историческая лента про первопоселенцев. Атувай в начале времен!

Атувай! Снова это странное слово! Он уже слышал его в прежних снах! Но все остальное пониманию не поддавалось.

– А ты, наверное, из «Мятежа под пальмами»? Белогвардейского офицера играешь? – ошарашила поручика новым вопросом бывшая жертва.

Тот растерянно промолчал, не зная что отвечать. Оглянувшись через плечо на по прежнему вопящую кучку людей, Лена придвинулась ближе, и погладила Леонарда по щеке.

– Приходи сегодня вечером в лагерь! Споём под гитару, потанцуем у костра…

Он автоматически чмокнул руку. Рука отдернулась:

– Что уж Вы так-то, барин! Незачем Вам мне руки целовать!

Над ним стоял Данила, а в небе, и уже довольно высоко, стояло солнце!

Резкий переход от сна к бодрствованию был неприятен, тем более, что Леонард уже собрался принять приглашение Лены. Обозвал Данилу всякими словами, в том числе, почему-то, «антисоветчиком». Что значило сие слово и откуда взялось, он не ведал. Денщик на «антисоветчика» обиделся.

Придя в себя и похмелившись, поручик тщательно, стараясь нечего не упустить, записал сон и перечитал предыдущие записи. Становилось все более интересно. Несомненно, фантазия создала совершенно иной, странный мир, живущий по собственным законам, действующий согласно непознанной логике. Жаль только, что вызвать сей сон нарочно не представлялось возможным. Большей частью Леонарду если и снились сны, то обычные, бессвязные и не запоминающиеся. А часто и вовсе ничего не снилось.

Снова потянулась череда дней, заполненных службой, свиданиями с Вандой Леопольдовной и изысканием средств, чтобы соответствовать достойному образу жизни.

С наступлением холодов конные прогулки баронессы прекратились, и Леонард не без сожаления продал коня. Пытался он поправить финансовые дела игрой, но не преуспел. Кому в любви везет – не везет в карты! Под Рождество, чтобы внести очередной взнос за проценты по закладной, впервые пришлось занять у капитана Петровского пять тысяч. Дал, конечно, но посмотрел странно, как на больного. Доходов с имения, присылаемых дядей ежемесячно, хватало, в лучшем случае, на две недели, ибо он по прежнему покупал любимой женщине дорогие подарки. Долги росли, как снежный ком…

В конце января Леонард прибыл на свидание с мадам фон Брауде имея в кармане перстень с изумрудом – последнее, что нашлось в шкатулке с маменькиными драгоценностями. Не сравнить, конечно, с приснопамятным кулоном, но все же… Ванда Леопольдовна подарком осталась довольна.

Привезя её ночью к себе на верном извозчике Емельяне, снял шубку, сапожки, умудрившись при этом игриво погладить круглую коленку. Дама сердца была в хорошем настроении, и не возражала против вольностей. Наоборот, наклонилась и поцеловала в губы, дразня остреньким языком.

Пили кофий, ели халву с фисташками и засахаренный миндаль. Леонарду миндаль не понравился: крошки застревали в зубах. К тому же этот, почему-то, горчил. Гостья же хрупала сей деликатес от души. От морозца и нескольких выпитых рюмок ликера Ванда стала ещё прекраснее, и поручик начал намекать, что пора, дескать, уже переместиться в спальню.

– Подождите, Леонард Федорович! – увернулась от его объятий красавица, – Знаете что? Мне ужасно захотелось коньяку!

Коньяк был принесен и выпит на брудершафт.

– Теперь мы на «ты»! – засмеялась баронесса несколько более громким, чем обычно, смехом.

И закусила ещё пригоршней миндаля.

В спальне, раздев её до рубашки, а сам оставшись в одном презерватифе, Леонард начал приставать с глупостями. Надо сказать, что все их соития до сих пор происходили в так называемой «миссионерской» позе, сиречь, женщина лежит на спине, а мужчина сверху. Ванда категорически не признавала никаких других позиций, ссылаясь на католическую церковь, официально запретившую всё богатое разнообразие секса. А Леонарду хотелось вариантов, да!

Но и сегодня партнерша была тверда в своих убеждениях, как кремень. Даже несмотря на выпитый коньяк!

– Замечательный изумруд! – вдруг мурлыкнула она между поцелуями, любуясь затейливым перстнем, – Ты подаришь мне к нему серьги, милый?

Поручик не успел ответить. Перстень, который был немного великоват, вдруг соскользнул с пальца и закатился под ночной столик. Ванда соскочила с постели, и, встав на колени, стала его там искать. Её круглая попка, обтянутая шелковой голубой рубашкой, свела любовника с ума! Резким движением он задрал подол рубашки и ухватил любимую женщину за бёдра обеими руками, чтобы…

Ванда отчаянно вскрикнула и попыталась вырваться. Но было поздно! С ужасом, от которого потемнело в глазах, пылкий влюбленный увидел… хвост! Ну, скорее, хвостик. Небольшой, вершков шесть в длину. Бывает, Читатель, такое явление анатомии. По научному называется «атавизм». Хвостик, как продолжение копчика. И, ладно бы, ежели белый и пушистый! Нет, он был покрыт редкими жесткими щетинками, а на кончике, как бы, сломан, вроде бульдожьего. Да ещё и дергался от напряжения туда-сюда. Короче, выглядел преотвратно! Молнией сверкнула мысль: «Ведьма!»

– Чур меня! – хрипло каркнул внезапно пересохшим горлом Орлов и отшатнулся, борясь с позывами рвоты.

Ноги подкосились, и он неловко сел на пол. Баронесса, змеёй вывернувшись из-под стола, распрямилась как пружина. Её глаза были широко распахнуты, в них плескалось отчаяние. До сих пор о её тайне знала только покойная мать. Нечего было и думать, что, увидев сие уродство, поручик будет молчать. Не сейчас, так позже обязательно проговорится… И прощай тогда светская жизнь, поклонники, мечты блистать при дворе! Муж тоже бросит, конечно. В монастырь – и то не возьмут… Осознав эту несложную теорему, Ванда, сжав кулаки, шагнула к бывшему любовнику, а глаза её полыхнули такой запредельной яростью и злобой, что Леонард закрылся рукой и забился в угол.

«Говорила гадалка про любовников: восьмой – роковой, да не поверила, дура! Что же теперь делать-то? Убить его? Заманил, дескать, снасильничать пытался… Оправдает суд! А может и не оправдать: денщик молчать не станет, да и извозчик тоже. Покажут на суде, что я сюда много раз приезжала… Ясно, что не песни петь! И – каторга… Да и убить-то, чем?» – все сии мысли вихрем пронеслись в мозгу.

К горлу внезапно подступила тошнота, заболела голова. Красавица открыла рот, пытаясь что-то сказать, но вдруг лицо её побледнело и стало синюшным, струйка слюны потекла из уголка рта. По стройному телу прошла судорога. Упав поперек постели, она прерывисто задышала, как будто не хватало воздуха. Неистово, часто-часто билась синяя жилка на горле. Потом началась рвота, прерываемая жуткими стонами. Леонард ничего не понимал, трясся от ужаса в своем углу. Происходило нечто кошмарное! Руки Ванды бестолково шарили по простыне ещё несколько минут. Затем она хрипло выдохнула и замерла.

Домовой Зиновий видел, как прилетел хмурый и заспанный Ангел Смерти и забрал душу красавицы.

В наступившей тишине Леонард слышал только биение собственного сердца. Ему было жутко, он боялся взглянуть на кровать, на Ванду. Собравшись с духом, встал на подгибающихся ногах. Перекрестившись, заставил себя взглянуть. Остановившийся взгляд мертвых тускнеющих глаз вперился в его зрачки, и поручик, получивший из рук государя Георгиевский крест за храбрость, не выдержал и закричал.

Прибежал Данила. Увидев, что произошло, тоже содрогнулся. Но собрал волю в кулак, и помог барину одеться. Дотронуться до мертвой не решился, только накрыл простыней. Почти насильно выволок Леонарда из спальни, заставил выпить воды.

– Что делать прикажете, Ваше благородие? – спросил он, когда хозяин немного успокоился и прекратил лязгать зубами, – В околоток надо бы сообщить…

– Да, да… – автоматически согласился Леонард.

Накинув шинель, он в сопровождении денщика дошел до околотка и сделал заявление о скоропостижной смерти баронессы фон Брауде, Ванды Леопольдовны.

Придя со следственной командой на место происшествия, пристав, оценив всю недвусмысленность ситуации, подверг поручика подробному допросу. Леонарду было все равно, любовь его испарилась, аки воск от лица огня, от предсмертного взгляда Ванды. Равнодушно глядя в пол, он признался, что сожительствовал с мадам фон Брауде, дарил ей подарки. На вопрос, виновен ли он в её смерти, так же безучастно сказал: нет. Пристав, осмотрев труп, следов насилия не нашел, но заподозрил отравление. В столовой обнаружил остатки пиршества, попробовал миндаль и сморщился. Подозрение с поручика решил пока не снимать, и поместил Леонарда под домашний арест. До выяснения обстоятельств смерти. Подумав, пристав изъял на всякий случай пистолеты: молодой, горячий, ещё застрелится офицерик! Затем тело Ванды увезли в судебный морг.

Мрачная новость о смерти при крайне пикантных обстоятельствах первой на Москве красавицы облетела город со скоростью, с коей обычно распространяются слухи, сиречь, мгновенно.

– Ой, бабоньки-и! Энта краля, что на вороном-то по Тверской гарцевала, ведьма оказалась! Померла утресь под полюбовником, ан, глядь – хвост у ней!

– Да я сразу, как её впервой увидела, поняла, что она с нечистой силою хороводится!

– Да как?

– Как, как… Да, по очам ейным, наглым!

– Господа, господа! Послушайте, чего скажу! Мадам фон Брауде найдена мертвой в постели поручика Орлова!

– Ого! Силен поручик! Зае.. г-м, пардон… Заласкал, значит, до смерти!

– Но это ещё не всё! Она оказалась с хвостом! Мохнатым, господа!

– Ась? Мохнатка у баб – место препикантное, хе-хе!

– Вы не расслышали, князь! Возьмите свой слуховой рожок. Хвост, говорю, мохнатый!

– О! Сие экстраординарно, не так ли, господа офицеры? У меня ни разу бабы с хвостом не было!

– Гадость какая! А Орлов-то, стало быть, извращенец!

– Г-м, а глядя на него, никогда не подумаешь…

– Удавил он её, точно Вам говорю: удавил!

– Но, за что, Биби? Ведь у них был такой… гранд амур! Весь город знал!

– Увлекся, наверное, во время амурных ласк. Я своему Коко, ну, тому, чернявому, когда приезжает, всегда говорю: на шею – не дави! А он все равно помучить норовит. Правда, всегда платит втрое.

– А хвост?

– Ой, ежели б у меня был хвост, я бы только радовалась! Клиенты бы валом валили!

– Да нет, отравилась она! Поручик-голубчик её бросить хотел!

– Ага, а яд в изумрудном перстне был спрятан!

– Ой, девки! Как в романах!

– Барышни! Обедать! Что вы все в одних рубашках до сих пор разгуливаете нечесанные!

В среду в кабинет Московского генерала-губернатора, князя Барятинского, секретарь проводил начальника Внутренней Стражи, полковника Иловайского.

– Располагайтесь, Михаил Витальевич! – пригласил хозяин после обмена рукопожатиями.

Присев к столу, полковник положил принесенную с собой папку и пригладил отсыревшие от снега усы.

Лакей принес чай. Какой может быть серьёзный разговор без самовара!

– Чай не пьешь – откуда силу берешь! – пошутил князь, позвякивая серебряной ложечкой в стакане.

Читатель! Внакладку в те времена чай пили только очень обеспеченные люди!

В стакане, кроме заварки и сахара, плескался тоненький ломтик лимона – новейшая московская мода. Сие был русский ответ англичанам, пившим чай со сливками или молоком.

Гость вилочкой поддел ломтик лимона с тарелки и опустил в свой стакан. Надобно привыкать, раз начальство одобряет!

– Чай не пьешь – откуда сила? Чай попил – опять ослаб! – пошутил он в ответ, и Барятинский рассмеялся.

Некоторое время оба старательно притворялись, что просто так чай пьют, и других дел нет. Этого требовал этикет, ибо встреча была неофициальная. Помнишь, Читатель, русские народные сказки? Сначала гостя положено накормить, напоить, в бане попарить, а потом уж и спрашивать! Затем генерал-губернатор небрежно спросил:

– Что новенького на Москве слышно, Михаил Витальевич?

На самом деле он умирал от любопытства. Скандальное дело о смерти прекрасной баронессы фон Брауде было в ведении судейских, кои официально ему не подчинялись. Прямо у них спросить не позволяла гордость. Но начальник Внутренней Стражи, получив приглашение посетить главного начальника Москвы для приватной беседы, конечно же, прекрасно понял, что интересует князя.

– Да вот, Аркадий Апполинарьевич, хотя бы насчет баронессы фон Брауде. Во вторник утром поручик Орлов заявил о ея скоропостижной смерти в его постели. Из его показаний следует, что они состояли в любовной связи несколько месяцев, и причин убивать Ванду Леопольдовну у него не было. Тело было взято в морг для судебно-медицинского розыска, сиречь, вскрытия. На оном вскрытии было исследовано содержимое желудка. Признано отравление горьким миндалём, ву компренэ? Синильная кислота, содержащаяся в сих орешках, развелась в алкоголе, ну, коньяке, и из-за этого всосалась в кровь чрезвычайно быстро, что и привело к трагическому исходу. Анатом подчеркнул, что миндаля баронесса скушала много, г-м. Несчастный случай! – полковник развел руками.

– Ай-яй-яй! Такая молодая, здоровая, цветущая дама! – сокрушенно покачал головой князь, – Красавица писаная!

– Красавица-то красавица, но анатом отметил уродство: хвост! Оный хвост оказался длиною в шесть с четвертью вершков и покрыт жесткой щетиною. Муж, полковник фон Брауде, на допросе показал, что о сем, равно, как и о супружеской измене, ему было неизвестно.

– Да-а, муж всегда последним узнает… – пробормотал потрясенный Аркадий Апполинарьевич, – Хвост! Господи, спаси нас и помилуй! А что поручик… как его… Орлов?

– Не виноват, стало быть. Сейчас под домашним арестом, завтра освободим.

Князь встал и прошелся по кабинету.

– Сидите, сидите, – остановил он попытавшегося встать полковника, – Вы, вот что, Михаил Витальевич… Не могли бы с этим… Орловым поговорить… лично? Пусть напишет рапорт об отставке, да и уезжает из города побыстрее. Нет человека – нет и проблемы. Так всё быстрее успокоится, а? И фон Брауде тоже: в отставку – и прочь из города. А то ещё дуэль устроят! Скандал, сами понимаете, и так грандиозный, ни к чему его… э-э… усугублять. Ладно бы, просто адюльтер и отравление – бывало и будет такое, но хвост! В народе брожение: ведьма, говорят. Не было бы бунта! Сами посудите: побить могут и мужа, в смысле вдовца, и любовника, раз… э-э… с нечистой силой знались! Народ-то у нас темный, поди-ка, объясни, что сие – просто уродство, и никакого волшебства! Дело до Святейшего Синода дойдет, не сомневаюсь. И до Государя! Спросят нас: какие меры приняты? А мы и отрапортуем, что народному гневу не на кого излиться!

– Так точно, Аркадий Апполинарьевич! Поговорю с обоими! – заверил полковник и отхлебнул чаю, ибо во рту пересохло.

Подслушивавшая под дверью княгиня Елена Валерьяновна отошла на цыпочках с чувством глубочайшего удовлетворения. Информационный голод был утолен сполна! Теперь есть, о чем рассказать подругам, при этом ссылаясь на самый достоверный источник! Она не любила покойную баронессу за красоту, дерзость и богатство, и считала её циничной развратницей и стяжательницей. Наверное, просто завидовала, ибо самой любовника завести никак не получалось!

Глава седьмая

В четверг после завтрака Орлов сидел в кабинете, подперев голову обеими руками, и, бессмысленно таращась в окно, думал, как жить дальше. Старая жизнь разбилась в мелкие дребезги. Умерла Большая Любовь, образовав в душе саднящую пустоту. Все остальное теперь казалось незначительным, мелким. Отсутствие денег… да перебьется он как-нибудь! Шепотки и ухмылки за спиной? Плевать! Со службы придется уйти, и доживать свой век в деревне… Хотя и деревни он, скорее всего, скоро лишится. За неуплату по закладной пойдет имение с молотка. Ну, и пес с ним! Почему-то, было жаль Петра Иоганновича, которому наверняка было ещё хуже. Леонард просто так дома сидит, хотя бы и под домашним арестом, а полковнику – хлопот полон рот: похороны, и вообще…

У дверей позвонили и вошел Данила.

– К Вам пришли, Ваше благородие! – подал он визитную карточку.

– Проси! – не глядя приказал поручик.

Вошел Иловайский. Орлов с ним лично знаком не был, но в лицо знал.

После взаимных приветствий, полковник начал:

– Визит мой, Леонард Федорович, совершенно неофициальный, но, тем не менее, имею сообщить, что арест с Вас решено снять. Мадам фон Брауде отравилась горьким миндалем. Несчастный случай.

Леонард кивнул: мол, понял, продолжайте. Полковник поерзал в кресле: щекотливое, все-таки дело!

– Не думаете ли Вы, что в сложившейся ситуации наилучшим выходом было бы уехать из Москвы? Уйти в отставку и… – он изобразил руками нечто вроде полета шмеля.

– Мне некуда ехать, – грустно ответил Леонард, – Куда бы я не поехал, всюду обо мне будут сплетничать.

«Он прав!» – подумал Иловайский, – «Такой эпохальный скандал не скоро забудут. Даже в Европе не скроешься, даже в Сибири.»

Вслух же сказал:

– Вы человек молодой, энергичный. Я постараюсь Вам помочь. А рапорт об отставке всё-таки напишите.

– Что, прямо сейчас? – вяло удивился поручик.

– Да-с, сейчас. Зачем оттягивать? Кстати, барон фон Брауде тоже предпочел в отставку уйти. Уезжает в Лифляндию сразу после похорон. У него там имение.

Леонард взял лист и перо, придвинул чернильницу, и быстро написал рапорт. Расписавшись, подал бумагу Иловайскому.

– Вот и отлично! – пробормотал тот, дуя на чернильные строчки, – За сим, разрешите откланяться!

Поручение генерала-губернатора было выполнено.

Вот он и отставник с пустяковым пенсионом! Нет, право слово, куда деваться-то? Можно, конечно, пожить у дяди, он примет, но тётя Мотя… Да и положение приживала претит.

Леонард представил, как целыми днями он бесцельно слоняется по дому и от безысходности пьянствует. Б-рр!

Невеселые мысли прервал новый визит. На сей раз это был поручик Михайлов.

– Лёня! Ты, говорят, в отставку подал? – с порога загремел он.

«Быстро же слухи распространяются!» – с досадой подумал Леонард, – «И часа не прошло!»

– Да, вот, решил, что хватит с меня воинской службы.

Михайлов уселся в кресло.

– Понимаю… А что делать собираешься?

– Не знаю пока. Но из Москвы уеду. Начну новую жизнь.

Александр сочувственно кивнул. Посопев, вытащил конверт.

– Я, это… Мы с фон Теофельсом с мечами разобрались хорошенько… Получилось, что не доплатил я тебе. Вот, возьми. Здесь пять тыщ, – краснея и отводя глаза, он протянул конверт, – Пригодятся.

Леонард понял его и деньги взял.

– Спасибо, Саня! Ты настоящий друг!

Михайлов сконфуженно улыбнулся. Помолчали. Разговор не клеился.

– Как Ненила поживает? – спросил, чтобы сказать хоть что-нибудь, Леонард

– Ты знаешь, Лёня, Ненила-то у меня в тягостях! – выпалил Михайлов радостно.

– Ну да?! Поздравляю! А как же презерватиф?

– Порвался в первую же ночь, – развел руками будущий отец, и, помявшись, добавил: