Лейси. Львёнок, который не вырос

Хозяйка даже не заметила его, а продолжала таращиться на записку. В ее мире это была кучка снега, что присыпала осенние листья. Хозяйка с грустью наблюдала, как ее осень подходила к концу, и обещанное бабье лето обернулось снежным ноябрем: в палате сидеть на полу в одной пижаме было холодно. Волк кивком поздоровался со мной, неслышно подошел к хозяйке и накрыл пледом, а затем ушел.

На мгновенье она ожила и стала осматриваться. Откуда взялась белоснежная перина?! Моя измученная хозяюшка укуталась в ней и неожиданно подняла лист бумаги.

Тут же в сапиенснутых мозгах промелькнула мысль: «кто-то в саду принес мне теплую перину, когда я замерзла, значит, он поможет мне, если будет страшно читать».

10.00

Моя хозяйка тихонько, на цыпочках, зашла в процедурный кабинет. Никого рядом не было, но ей казалось, что некто на небе знал, что она задумала, потому очень стыдилась даже невидимок.

Я же заработал чаще. Я не хочу останавливаться. Я ещё слишком молод.

17.00

Хозяйка вбежала в процедурный кабинет и резко открыла дверцу шкафа.

Дыхание учащенное. Плачет.

Я же работаю на износ – адреналина слишком много.

Вдруг меня пронзила резкая боль. Никогда я не чувствовал подобное. Так я выражал сопротивление, ведь знал, о чем думал мозг: он хотел, чтобы я остановился, но не стану. Я ещё очень молод! Мне все равно, что происходит в мозге. Пусть он умирает, но я буду биться…

23.00

Я работаю, как в последний раз. Умел бы плакать, рыдал в голос. Неужели ей меня не жаль? Я же абсолютно здоров, мне ещё работать и работать.

Судьба очень жестока, раз мне досталась такая безответственная хозяйка. Пусть бы отдала меня в добрые руки, тем, кому я по-настоящему нужен. Зачем меня убивать? А что там думает мозг? …

… Хозяйка сидела за столом в процедурном кабинете. Она что-то писала в маленьком блокноте. По одной букве на каждой страничке:

Эл, ю, бэ, и, тэ, е, эм, е, эн, я.

Чувствую, как сердце сопротивляется. Бедолага, как я сочувствую ему, но не могу ничего изменить: хозяйка настроена решительно.

Я засыпаю, а сердце медленно перестает работать.

Его движения замедляются. Я чувствую. Глаза слипаются. Прощай.

Готическая зима

Лейси

Я ещё не проснулась, когда была написана предсмертная записка хозяйки. В ней она описывала чувства сердца и мозга тела, которое решило умереть.

Незадолго до этого она вспомнила события четырнадцатилетней давности – тетку, семечки, жестокую правду. Она обратилась за помощью, даже решила погостить здесь, но подпустить к себе никого не смогла, даже людей в белом, зато ухитрилась стащить ключи от процедурного кабинета.

Вот как мой хомо решил избавиться от не реализовавшегося зверька – убить себя.

Хозяйка

… Предсмертная записка, словно пепел, разлетелась по саду.

Пришла зима. Сад погрузился в ледяное безмолвие.

Я испугалась тишины: она была невыносима.

Снег, буквально, валил. Мне даже показалось, что все вокруг белое, и снег никогда не растает, потому что прирос холодным одеялом к земле, лавочкам, качелям…

Дыхание выходило паром изо рта, но я не чувствовала холод.

Я наблюдала за похоронами моего некогда живого сада, что погиб под снегом.

Сейчас здесь царили два цвета – черный и белый. Небо не виднелось: седые облака спрятали его. На ветвях голых черных деревьев сидели гигантские вóроны.

Я прошла немного вперёд, не оставляя за собой следов. Я будто плыла над самой поверхностью земли.

Села на лавочку. Тишина давила, даже вороны не каркали. Слышался лишь стук моего сердца, и в такт ему я тихонько стучала кулаком по лавке, чтобы хоть как-то разбавить жуткое безмолвие.

Я встала и направилась к середине сада. У его окраины появилась скульптура, которой раньше не было – плачущий ангел. Параллельно ей стояла ещё одна – тоже ангел. Я осмотрелась и заметила ещё штук пять подробных скульптур. Всем малышам-ангелочкам по лет пять-шесть, и всех будто кто-то обидел.

Я подошла к одной из статуй. Ангелочек стоял, опустив голову и поджав губки. Он кого-то напомнил мне. Ручки малыш спрятал за спину и скрепил в замок, а носки стоп целовали друг друга. Крылья его были немного подбитые. Это не вандалы – это задумка художника. Рядом с ангелочком лежала небольшая кучка кругленьких мелких конфет… или семечек…

Мне было невыносимо смотреть на плачущего ангела. Я отошла в сторону, но тут же вздрогнула всем телом: прямо у меня над ухом зазвучала музыка. Я закрутилась, ища источник звука.

Напротив меня стояло чёрное фортепиано. Возле него такого же цвета стояла банкетка на деревянных ножках.

На ней кто-то восседал. Я заметила лишь вмятину. Клавиши сами по себе опускались и поднимались, воспроизводя мелодию.

Я медленно подошла к пианино.

На пюпитре лежали ноты. Когда мелодия на одной странице была сыграна, она тут же самостоятельно переворачивалась.

Я нот не знаю, но мелодия мне известна.

Тональность ре минор. Заупокойная месса Моцарта. Предстоят чьи-то похороны?

Никогда прежде я не слышала такого исполнения и не видела такой красивый музыкальный инструмент: пюпитр был слеплен из кованых тончайших завитушек, а сам инструмент разрисован ажурными узорами. Они напомнили мне вьюнковые «кудри» на перилах, по которым ещё ранней весной я хотела «прокатиться»…

Я погрузилась в музыку и забыла про сад. Я будто стала самой мелодией и танцевала на клавишах, плавно передвигаясь с одной на другую. Потом мне казалось, что я олицетворила музыку: она обернулась дамой в белом, и мы вместе с ней кружились в объятиях.

Слушая заупокойную мессу, я ощутила те же чувства, которые испытываю, когда рисую или пишу: пожар случится, а я и не замечу…

Но мне пришлось открыть глаза: в саду появились люди в черных одеждах. Мужчины в смокингах, женщины в длинных платьях.

Каждый был сам по себе – никто не знал друг друга – незнакомцев лишь связывало настоящее мероприятие. По одежде гостей показалось, что они явились из прошлого века.

Рядом со мной стояла дама. Она держала старинный кружевной зонтик. Для этикета или от падающих снежинок?…

Ее платье с пышной юбкой, было опоясано большим черным бантом. Одной рукой она держала зонт, другую спрятала в меховой муфте. Волосы были собраны в высокую прическу.

Позади нее стояла другая женщина. Эта гостья не захватила с собой зонт, зато на ней была шляпка с черной кружевной вуалью, что закрывала лицо.

… Все люди как будто оцепенели. Они почти не передвигались, а если двигались, то очень медленно, плавно. Их будто из пластилина вылепили.

Вот на середине сада появился гроб, обложенный черными розами. Розы были и в руках у каждого гостя.

Музыка заиграла громче и протяжнее. Все внимание привлек гроб. Потихоньку мужчины и женщины подходили к нему и преподносили цветы. Кто букеты, кто корзины, кто по две штуки…

Я спряталась за скульптуру плачущего ангела. Я не хотела смотреть, кто лежал в гробу и мечтала исчезнуть.

Заупокойная месса все не заканчивалась.

Я съежилась в комок и прижалась к спинке ангелочка. Мне стало как будто теплее. Я устроилась удобнее возле его подбитых крыльев и не спешила выходить.

Но я резко очнулась, потому что музыка прекратилась.

Я осторожно выглянула из-за скульптуры.

Мужчины и женщины так же стояли. Кто-то из них смотрел на гроб, кто-то на землю, кто-то на чёрные розы. Но мне показалось, что все их взгляды были устремлены на меня. Они ждали, когда я подойду к гробу. Словно это было заключительным решающим действием на жутком мероприятии.

Противиться всем я не могла: слишком тяжел груз и давление. В конце концов, ничего со мной не случится. Я подойду к гробу, посмотрю, кто там лежит, и все это прекратится. Чёрная зима пройдет.

Я медленно побрела к гробу и тут заметила какое-то движение в гуще голых деревьев. Там кто-то пробежал.

Зверь.

Вот он опять показался – огромный белый волк.

Он сел возле гроба.

Я остановилась на мгновение, но тут же продолжила шаг.

Гроб, обитый черным бархатом, был закрыт. Его крышку украшали крупные бутоны черных роз. На них, словно бабочки, сидели крохотные фарфоровые ангелочки. А на самом центре гроба расположилась миниатюрная копия плачущего ангела, за которым я пряталась. Только этот малыш был без крыльев. Они лежали в кучке мелких конфет, а он их оплакивал…

Я заплакала вместе с ним. Невыносимо смотреть на страдания ребёнка. Я закрыла лицо ладонями, лишь бы не видеть гроб. Но это не помогло: мои ладони были прозрачные. Тогда я не нашла другого выхода, как открыть гроб лишь бы не видеть ангела.

Волк приблизился ко мне, чтобы помочь. В груди же моей что-то трепыхалось и бесилось, тоже желая участвовать.

Мы открыли крышку гроба, и меня и волка откинуло назад. Я упала на спину. Волк испарился.

Я посмотрела назад. Гостей, казалось, ничего не встревожило.

Я обернулась. В гробу лежала девушка из моего рисунка – измученная и одинокая, что стоит перед аллеей.

Сердце мое бухало так сильно и, кажется, приблизилось к глотке. Оно стучало и стучало, что я начала задыхаться. Я закричала, но крика не последовало.

Закрыть глаза не получалось. Веки не слушались. Я приросла к земле и была вынуждена смотреть на девушку в гробу.

Внутри он был обшит белой тканью. Покойница, казалось, безмятежно спала. Я даже заметила движения грудной клетки, которая то опускалась, то поднималась. «Мертвая» девушка и правда сладко почивала.

На ее теле отсутствовали раны, как на рисунке. Белое платье словно только пошили и надели на нее.

Мне показалось, что ей было спокойно и безмятежно почивать. И я вдруг осознала, что теперь ее все любят: пластилиновые мужчины и женщины. Неужели для этого нужно было лечь в гроб?

Я не верила в эту бессмыслицу, а облик девушки начал меняться. Она все больше стала походить на страдалицу с моего рисунка. Вдруг ее лицо дёрнулось, брови нахмурились, тело зашевелилось.

На миг я перестала дышать, и, казалось, превратилась в пластилин, как и гости в черных одеждах.

Я боялась реакции ожившей девушки. Она закричит? Заплачет? Сойдёт с ума?

Она просто пыталась встать из гроба, словно проснулась в кровати, но у нее не получалось.

Сзади я почувствовала чьё-то живое присутствие. Волчьей осторожной походкой к гробу подошёл мужчина в белом. Он резко контрастировал с гостями в чёрном, но сливался с зимним пейзажем. Он помогал покойнице выбраться из гроба. Она же отбивалась от него руками и даже зарыдала, да так громко и жалостно, что я расплакалась вслед за ней. Она отбивалась от «волка». Он же отошёл назад и стал наблюдать.

Ее крик вылетал, словно рык из горла, на выходе превращаясь в слова:

– Усыпите меня, усыпите меня! Я не хочу жить!

Но прямо с седых облаков посыпались листья от блокнота, исписанные уже знакомыми буквами, а эхом слышалось: любите меня, любите меня…

Сад начал исчезать. Исчезла и черная зима, гости, гроб, ангелы, живое фортепиано.

Отзвучал реквием Моцарта.

Осталось только тело пациентки в пижаме. Она лежала посреди процедурного кабинета, а рядом валялась пустая пластиковая баночка из-под таблеток.

Я подошла к ней. Да, это была девушка с моего рисунка, пусть и не совсем похожа на нее внешне, ведь у этой короткие волосы и она не такая тощая.

Но между ними было общее. Я вспомнила про лепестки, пошарила в кармане ее пижамы и достала маленький блокнотик. На каждом листике написано по одной букве. Я прочитала:

– Любите меня.

Я вспомнила, как нервно прописывала каждую букву, давя на ручку с такой силой, что мозоль выскочила на пальце…

Я спрятала блокнот обратно и легла рядом с девушкой.

Прижавшись к ней совсем тесно, я словно нырнула в нее и вернулась в свое тело.

Лейси

К счастью, страшная сказка закончилась, и душа моей хозяюшки, наконец, в теле.

Все-таки, когда же я проснулась?

После попытки суицида? Кажется, вспомнила!

Когда хозяйку нашли, она ещё была в сознании. Она была уверена, что в процедурный кабинет уснувшая медсестра не зайдет до утра и не заметит пропажу ключей… Но у другого несчастного произошел приступ, нужно было оказывать помощь, и тут-то обнаружили мою почти мертвую хозяйку. Естественно, и её начали спасать, а она не хотела этого. Но одновременно, крохотная часть сапиенснутого мозга, желала, чтобы ее вытащили с того света, куда почти унесли накопленные эмоции. И они-то словно громом поразили хозяйку прямо в грудь, и произошло непредсказуемое – она разрыдалась всем телом. Из нее будто шквал энергии вылетел, на выходе воспроизводя звуки:

– Усыпите меня! Усыпите меня! Я не хочу жить!

Эта энергия и спасла ее. А волк, то есть врач, дал моей хозяйке, наконец, проплакаться.

Дальше произошло главное: крик в один миг вырывался из ее уст, напоминая рык львёнка. Как дети при рождении кричат, так и я рычала, потому что проснулась от спячки, давая знать всему миру, что у хозяйки теперь есть защитник.

От плача и крика моего хомо чуть стекла на окнах не вылетели! Она всю жизнь молчала и, наконец, дала себе свободу, а с ней и родилась я.

Давняя боль вышла из тела хозяйки. Но что стало с душой? Хозяйка словно в спячку впала! Ведь освобождение такого количества энергии ужасно обессиливает. Во сне ей приходили видения, которые, шаг за шагом, потихоньку, привели к истине. В реальности она либо спала, либо рисовала до изнеможения, но все это время была не в себе. Видения были такие реальные, что я сама разобраться не могла правда это или сон?! Главное, что они закончились!

P.S.:

Хозяйка

Я открыла глаза.

Что за странное место? Ах, да, больница…

Я огляделась. Комната была небольшая и квадратная. В углу стоял телевизор, рядом высокий открытый бельевой шкаф. Напротив кровати – письменный стол. Он был завален моими художественными принадлежностями.

Стены были окрашены в бледно-зеленый цвет, как и в коридоре, который я видела однажды, когда выбегала из своего «сада».

Но зелёный цвет едва виднелся: все стены украшали рисунки. На них были запечатлены различные вариации моей палаты-сада в четырёх временах года. На каждой картинке присутствовал львёнок.

Я встала с кровати и стала разглядывать собственные рисунки. Не было ни одной привычной картинки с одинокими девушками. Лишь одна лежала на столе.

В остальном же, одни звери. Львенок – главная звезда. Вот он ехал в автобусе, где сплошной зоопарк. Потом валялся в куче жёлтых листьев. Затем носился за бабочкой. Познакомился с разноцветной птичкой, а она своим маленьким, но ловким клювиком, выхватывала у него карандаш, не пойми, как очутившийся у львёнка…

Далее на рисунках появляется волк.

На одном он охранял клетку, в котором сидел львёнок. На втором качал кроватку, в которой он плакал. На третьем пробрался в сад и укрыл трясущегося львенка пуховой периной…

Надо ещё нарисовать готическую зиму.

Я села за стол. На нем тоже лежали рисунки.

На одном была изображена девочка. Ей лет десять, и у нее клетка вместо туловища, а в клетке сидит маленький львёнок. Клетка была закрыта. Львёнок грустил, и от скуки сосал лапку, а девочка была отрешённой, одинокой и печальной. Она напомнила мне ту девушку, что я изобразила возле аллеи.

Я убрала рисунок и улыбнулась: на другой картинке клетка была открыта, а взрослая девочка тискала в руках довольного львёнка. Оба были счастливы.

Неожиданно дверь открылась и в палату зашла медсестра.

Я чуть не вскрикнула от неожиданности – только сейчас заметила, что стены в палате три. Та стена, что параллельна моей кровати, не стена вовсе, а огромное стеклянное окно, а за ним сестринский пост. Оттуда за мной наблюдали, а я не выбегала из «сада». Я смотрела через стекло…

Улыбчивая медсестра зашла в палату, чтобы сделать мне какой-то укол.

Я же, как следует, разглядев ее, громко крикнула, что бедняжка вздрогнула.

– Амадина!!!

Девушка вытаращила на меня огромные круглые глаза. Она испуганно попятилась, а потом звонко расхохоталась.

– Аманда! – смеясь, сказала она.

– Вы американка?!

– Да! – сказала она почти без акцента.

Я вспомнила, как пару дней назад еще до моей попытки суицида, в отделение приходили практиканты. И эта Аманда, совсем не славянского происхождения – интерн – не пойми какими судьбами, занесённая в эту клинику.

Минуту мы таращились друг на друга, пока она, покраснев, не вытащила карандаш из кармана.

– Вот, я возвращаю, – виновато произнесла она. – Я в первую ночь дежурила в твоей палате и читала книгу. Мне надо было срочно сделать отметку, и я взяла твой карандаш, но по привычке засунула себе в карман. Извини.

Я улыбнулась и забрала карандаш.

Медсестра выполнила манипуляцию и собралась уходить, когда я, схватив рисунок со стола, подбежала к ней.

– Это тебе.

Аманда осторожно взяла мой подарок.

На нем изображалась рыжеволосая кудрявая девушка, читающая книгу, и медсестра сразу узнала себя.

На плече у нее сидела яркая птица – Амадина Гульда.

Аманда, растроганная таким вниманием, аж прослезилась.

– Откуда ты знаешь, что у меня есть такая птица?! – удивленно спросила она.

– Понятия не имею! – пожала я плечами. – Вы же с ней так похожи. Обе яркие. Особенные…

Медсестра смущенно улыбнулась ещё раз поблагодарила меня и вышла из палаты.

Я села за стол и, достав чистый лист бумаги, стала рисовать.

Как раз, когда я закончила рисунок, меня навестил врач. Он хотел приступить к беседе, но я протянула рисунок. На нем взрослый волк учил маленького несмышленого львёнка, как не бояться эмоций и чувств и проявлять себя.

Странно, как это вообще можно изобразить! Но мне легче нарисовать, чем описать словами.

Но я научусь. Ведь львёнок во мне, и его клетка всегда открыта. Договариваясь с ним, (а не подавляя), я и стану счастливой Взрослой.

Лейси

Ну нет, меня заткнуть невозможно! Эй, Взрослая, погладь меня! Ооо, вот, по груди, по груди… и пузико тоже. М-м-м-ур-м-я-я-у!

Ладно, ладно. Все, молчу.

Пока, мой самый тепленький в мире голубец!

Целую в шейку! Кусь!

Послесловие (от автора, не от шизанутой)

Ну, вот, заканчиваю.

Как ты?…

Я очень довольная, потому что написала Лейси три с половиной года назад, и, вот, наконец, публикую! 

Лелею надежду, что однажды мои произведения будут разбирать в школе или, например, на психфаке, (Вселенная, я ведь не оборзела в край, разве я много прошу!?(смеюсь) Так вот, раздражает, когда автору приписывают чужое мнение, мол, «автор хотел сказать то или это».

Никто никогда не узнает, что хотел сказать автор! Все это чужие проекции, и замечательно, если они совпадают с авторскими, но зачем категорически утверждать, «что это и имел ввиду автор…»?!

Я думаю, правильнее говорить: «Я это понял так-то и так-то, я в этом увидел то-то и то-то…» 

На работе я создала негласную секту СССС (секта свидетелей собственных странностей при управлении ЗИ), куда нормальным вход запрещён.

Конечно, слово «секта» здесь смеха ради. В СССС я и мои пациенты-читатели (несколько человек) обсуждаем мои произведения, делаем психологические разборы, много рефлексируем, говорим о литературе, кино и прочее. Я же в СССС не первый раз слышала, что читатели по-разному понимают мои произведения, и они уверены, что это истина, и очень удивляются, когда мы обсуждаем, чтó я имела ввиду!

Я с большим воодушевлением, радостью и благодарностью слушаю их, к тому же это ужасно интересно и ценно: мое произведение открывает читателю то, что волнует именно его (в этом смысл и полезность чтения: всковырнуть свои раны, травмы, проблемы за счёт чужого опыта). Это волшебно! А ещё волшебней для меня, когда пациенты-читатели по-доброму спрашивают, что я курила, когда писала, например, «Смышленую Нелли»? А я с восторгом и гордостью заявляю – ничего! Я сама по себе такая – всегда трезвая, ничего не употребляющая писательница! 

А к чему я это?! Как всегда съехала на перламутровые облака! Так вот я хочу сама проанализировать Лейси, чтобы никто не додумывал, а то скажут, что писательница свихнулась в психушке (хохочу).

Эх, жаль здесь нельзя смайлики ставить: без них текст кажется совсем пресным, и как будто даже наглым, уверена, смайлики «смягчают» предложения, и делают тексты… доброжелательнее, что ли!

Все, что ты прочитал (-а) – художественный вымысел.

Исключение: история с семечками, но в роли тётки – родная мать – озлобленная, несчастная, жестокая и очень консервативная ригидная женщина, к сожалению, неподдающаяся никакой психотерапии, ну, если только психоанализу на лет десять с ежедневным посещением (эмодзи – ладонь шлёпает о лоб), но это невозможно, потому что она уверена – с ней все в порядке, а болен мир вокруг.

Фантазирую, что из твоих знакомых найдется хоть один подобный персонаж.

В «Лейси» героиня и рисует, и пишет. Кстати девушка из автобуса с птичкой Амадиной – настоящая (за исключением птички). Парк у озера – Верхний пруд в Калининграде (я обожаю там гулять)…

Пожалуй, все. Мне было очень важно отметить эти существенные для меня детали. 

В голове уже созрел сюжет для «Толстой Королевы» (философская сатирическая сказка), но начать все не могу, и это самое мучительное. Впрочем, это привычно для моего творческого процесса, оглянуться не успею – напишу! 

Обнимаю тебя, мой милый читатель! 

Здравствуй и живи!

Увидимся в моих сказках!