ЮлиАнна

И вот почему. В то злосчастное утро 25 мая она с такой заботой гладила мой белый фартук, что я невольно просияла: мамаша, оказывается, любила меня! Но не прошло и двадцати минут, как она привычно унижала меня, трясла за плечи и кричала ругательства в лицо, потому что я спешила и не хотела фотографироваться. Я утопала в смятении: вроде бы должна испытывать благодарность за красивое платье и сшитый на заказ белый фартук, но ощущала дикую обиду и боль. И так с любыми купленными для меня вещами. Всегда прилетали причитания, мол, все для дочери, а она не ценит. И я не понимала, почему она так решила, ведь я никогда не говорила, что не ценю это. Но она напоминала об этом, когда я не хотела делать то, что она просила, например, надеть ту кофту, которую она хочет, а не ту, что нравится мне. Своими подарками она уничтожала мою волю и желания. В ее понимании, купить мне какую-либо вещь, означало ещё большую власть надо мной и бесконечные причитания: я теперь ей должна по гроб жизни. Раз купила мне что-то, значит, я обязана делать все, что она требует, даже если я этого не хочу.

Не слишком ли много условий для нежной материнской любви?! Превратиться в послушную игрушку, потерять себя, убить свои самые примитивные желания (например, надеть то, а не это, не фотографироваться, потому что спешишь или просто не хочешь), чтобы обрести ласковую мать?! Да разве это любовь?! В кого я превращусь после такой «любви»?! В шарнирную куклу! Которой и была всю жизнь…

Я так и не смогла обнаружить у себя внутри хотя бы малюсенькие признаки нежности к матери. Один сумбур и непонимание происходящего: мамаша дарит вещь, чтобы потом ждать взамен мое беспрекословное подчинение. Решила купить вещь, так покупай, чтобы осчастливить, а не с целью манипулировать ею. В таком случае, мне совсем ничего не нужно, если это стоит так дорого. И речь не о деньгах. Странно, очень странно. Я думаю, это не имеет отношения к любви.

Все, что она скажет тебе о тебе – неправда. Она все говорит только о себе. Мне и хотелось бы отметить, что где-то она размышляет здраво, но я не могу. Это будет ложью. В быту, на работе, в семье, с друзьями, коллегами, ее действия и речь пропитаны (зачастую неявным) насилием. Она кровопийца. И этому есть, конечно же, причины.

Ее отец-алкоголик умер, а мать бросила. Она воспитывалась в детском доме, где жили малолетние воришки и насильники. От них и училась «любви и нежности». И будь она мягче, ее можно было бы пожалеть и бесконечно сочувствовать, но она, видимо, родилась хладнокровной, еще и в нелюбви, а детский дом и жестокое детство только «отшлифовали» ее до той, кем она и является, и, единственное, что нужно делать, это бежать от нее. Она не изменится, ничего не поймёт, вины не признает и прощения не попросит. Прощение всю жизнь (исходя из ее соображений) будешь просить ты. Я, в ее понимании, должна была ей просто за то, что она меня родила. Но чем можно отплатить за рождение?! Если бы у меня был выбор, я бы предпочла не рождаться вовсе, чем у такой женщины!

Такой будет жизнь, если не уйдешь от нее. Ты будешь виновата абсолютно во всём, даже в том, что как-то неправильно, с ее точки зрения, дышишь.

Я бы сказала эти слова и себе маленькой, как напутствие, но это невозможно! Слишком поздно, но тебя я могу уберечь!

Брошенный нелюбимый ребёнок, когда вырастает, не способен любить своих детей. Неосознанно (а иногда и осознавая) он будет мстить ребенку за свою несчастную жизнь и детство. И так будет до тех пор, пока хотя бы один выросший ребёнок не осознает, что рожает отдельное существо, которое не виновато в родительских мучениях, да и рожать-то себя вовсе не просило! И уж точно появляется на этот свет не с миссией служить родителю и стать выгребной ямой для его негативных эмоций!

Она хотела покладистую дочь, но что получила в итоге? Что может ждать такого ребёнка за порогом дома?

Сказать «нет» он не может, защитить себя не может, потому что «на маму злиться нельзя», «взрослым перечить нельзя», «будь хорошей девочкой». Если ему дадут пинок или подзатыльник, он не даст сдачи, потому что в семье с ним так поступать было можно и даже нужно. Жестокая мамка «преследует» его во все мире: его травят в школе, потом и на работе, просто потому что родитель (как когда-то произошло с ним) вырастил из него козла отпущения.

Самое страшное, я думаю, что именно такие удобные и сломленные дети и попадают в лапы извращенцев или преступников, потому что «взрослых нужно слушаться»… 

Я поражаюсь тому, как эти очевидные (для меня) вещи не понятны ей! 

Что должно произойти, чтобы мамаша поняла, что унижения, оскорбления, битьё и, проще говоря, нелюбовь в воспитании не работает?! Или, что ещё страшнее, преподносить такое отношение в качестве родительской любви, чтобы дочь или сын вскормились идеей: мать наорала (избила, пристыдила, унизила), потому что любит, и вообще ребёнок виноват и заслужил такое отношение. Все это не из-за любви, а от ее отсутствия! Когда родитель бьёт или позорит ребёнка, он в этот момент любит только себя, но не свое дитя. Мне ведь больнее от того, что ее гадкое отношение выдавали за любовь. А все просто: где бьют и унижают – не любят. Я же вскормилась идеей, что любовь и боль единые понятия. Я и искала потом такую «любовь» и нашла в твоём отце…

Насилие порождает только насилие! Самое печальное, Юлианна, она этого никогда не поймет. А я, даже понимая, что она сама в прошлом изнасилованный ребёнок и любить здоровой любовью не умеет, всю жизнь надеюсь и, по-моему, до сих пор жду от нее извинений. Хотя бы коротенького, но искреннего «прости». Или частенько мечтаю и жду, как она, опустив голову, подходит и тихо-тихо говорит:

«Ты ни в чем не виновата.

Эгоисткой всегда была я. Внутри меня ледяная пустошь, я даже не испытывала жалость, когда била тебя, потому что не умею. Но я никогда бы не отдала тебя в детдом, ведь я помню, как там ужасно. Не знаю, зачем говорила тебе эти гадости…

Это я с дефектом, потому что любить не умею, ведь меня никогда не любили.

Ты мне ничего не должна, и я очень сожалею, что причиняла тебе боль. С тобой нельзя было так поступать. Ни один ребёнок, да и, наверное, взрослый, если он не последний негодяй, ни за что не заслуживает такого. Прости меня».

И, знаешь, Юлианна, я бы простила. Простила и, наконец, пошла бы своей дорогой.

И я не претендую на любовь, которая не зародилась в ней изначально, но всего лишь эти невысказанные материнские слова осчастливили бы меня.

От этого заветного желания невозможно отказаться, и пусть я сто раз понимаю, что в голове с ее мышлением просто-напросто не родятся такие слова, как из пенька не вырастет дерево. Ведь если бы она могла так анализировать и понимать себя, она не была бы тираном!

Нужно уходить. Не ждать того, кто не придёт и не просить того, кому дать нечего (честно говоря, не понимаю, кого я сейчас больше пытаюсь в этом убедить – тебя или себя).

Беги, Юлианна, и не возвращайся. Мир на самом деле добр и не опасен. Тебя будут любить. Ты этого заслуживаешь, как никто. Я знаю.

Люблю тебя. Твоя мама.

Юля все глядела, не моргая, на послание из прошлого. Тут буквы слились в мутную сине-фиолетовую кляксу: слезы залили глаза. Юля аккуратно сложила письмо. Она обязательно его сохранит и будет часто перечитывать мамины теплые слова о ней. А, может, даже перепишет на отдельные листочки и обклеит ими весь письменный стол. И, глядя на них, каждый раз будет напоминать себе, что она желанная дочь любящей матери.

Сколько боли таилось в маминых письмах! Так эмоционально мама писала, казалось, будто она сейчас спустилась с неба и делилась своими мыслями с выросшей дочерью! Юле так захотелось поплакаться невидимой маме прямо сейчас!

Она огляделась, и неожиданно поймала ощущение, что она здесь явно лишняя. Действительно, ей скоро семнадцать, давно пора отсюда уходить. Но куда?

Из друзей у нее есть только Лёша с большими ушами, который в отцы годится! А впрочем, ей скоро поступать в вуз, и она точно найдет свою стаю.

Юля встала с пола и медленно расхаживала по комнате. Вдруг ей захотелось лечь прямо на стол, что стоял перед окном. Она улеглась на него, прижимая фотографию мамы, ее письмо к груди и закрыла глаза.

Через несколько минут Юля почувствовала, как легкий сквозняк щекочет уши: она опять внезапно расплакалась. Открыла глаза и поглядела в окно.

Сегодня стояла хорошая погода. Облака плавно плыли по небу. Интересно, каково это, лежать на них? …

10 глава

– Юля! Юля! Что с тобой?!

Юля подскочила так быстро, что чуть не упала от головокружения, но успела ухватиться за край стола.

Перед ней стоял дедушка в верхней одежде (он вернулся из магазина) и трясся от ужаса, словно привидение увидел.

– Ты чего кричишь? – тревожно, со злостью спросила Юля.

– Ты зачем там легла?

– Захотелось! Или надо было тебя с бабулей спросить?!

Дедушка жертвенно опустил голову и тихо пробубнил:

– Ты так больше не делай, пожалуйста… А то я подумал… Вспомнил…

– Что вспомнил? О чем подумал?

Дедушка махнул рукой и медленно пошёл на кухню.

Юля опрометью кинулась за ним.

– Нет уж! Говори! Пока не объяснишь, что все это значит, я не отстану!

Она положила фотографию мамы на стол. Дедушка попятился от нее, словно от трупа. Юлю начало это раздражать. Она почувствовала, как Аня-сталкер просыпается в ней, и уже хотела было схватить деда за грудки и припугнуть. Но, осознав это, спохватилась и сразу успокоилась. Он и так всю жизнь от жёнушки своей терпит. Хотя это не оправдание: он здоровый дядька, мог бы и уйти.

– Я хочу узнать, что на самом деле убило мою мать. И всякие там «таблеток наглоталась», потому что «непутёвая была» не прокатит. Счастливый таблетки не будет пить! – выкрикнула она, срывающимся голосом, и добавила тише: – если под носом месячный младенец!

Дедушка вздрогнул. Что же произошло в то злосчастное шестое апреля?

Дедушка уселся на стул и поглядел в окно.

– Младенец под носом. – Тихо-задумчиво повторил он. – Так и было! Я пришел домой и сразу услышал твой плач. Успел переодеться, а ты все не успокаивалась… я решил заглянуть к Милене и замер от увиденного: она лежала на столе! Как и ты сегодня. Только она уже умерла. А ты, крохотная, заливалась плачем на ее холодной груди. Великое счастье, что не упала! Но она обнимала тебя мертвыми руками…

«… убить и мёрзнуть на его холодной груди, разрываясь от плача…», – мелькнули у Юли в голове обрывки невысказанных мыслей из разговора с Лёшей.

Искать в толпе юношу, отрешённого, немного грустного, одинокого; наконец, найти, улечься на его грудь, слышать, как бьётся сердце и согреваться от этих ударов, но потом убить своим присутствием и рыдать ещё громче, потому что больше не стучит и не греет. Холодно. Очень холодно.

Юля присела на стул. Аня-сталкер искала мамочку в толпе, чтобы убить и оплакивать ее вновь и вновь, отыгрывать ее смерть и эту боль вновь и вновь. Лёша был прав. Он выбирал женщин, которые бросали его, умирая; а Юля искала юношей, похожих внешне и по мироощущению на маму, и «убивала» их своим присутствием. Они с Лешей говорили об этом, но Юля никак не могла понять его. И только сейчас все фрагменты встали на свои места, и она увидела полную картину своей проблемы. Что же нужно сделать, чтобы «убийства» прекратились?

– Миля была очень похожа на тебя, – вздыхал дедушка. – Она никогда не защищалась от нее, а только плакала и плакала. С ней нельзя было так. Она была цветочком, который нуждался в ласке и нежности.

Юля сжала кулаки:

– И не получила ее. А ты даже не защищал. Поощрял ее. Ты такой же, как она, даже хуже. Она ножом меня зарежет, а ты и глазом не поведешь. Мол, все правильно сделала, а я сама виновата: повернулась не так.

Дедушка весь съежился на стуле и тихо заплакал. Юле было совсем не жаль его.

– Она ее по больницам все таскала. Даже в дурдом не один раз приводила. Твоя мама, она ведь резала себя…

– В такой семье немудрено, – ядовито вставила Юля.

– Но потом Милена поступила в институт и съехала. – Словно не услышав, продолжал дедушка. – Познакомилась с твоим папой, вышла замуж. Но там тоже все не совсем гладко было…

– Почему же?

– Алексей, папа твой покойный, руки распускал…

– Что в детстве видела, то и во взрослую жизнь привнесла. Жертва нашла своего палача! – со злостью вставила Юля.

– Выходит, что так…

– Так и есть!

«Никто и не думает, что изначально над девочкой издевается родитель, а потом, будучи взрослой, она выбирает мужа, который ведёт себя так же, как и ее мать! Ведь девочка другого не видела, и жестокость принимает за любовь».

– Сколько раз я просил, умолял ее уйти от него…

– Не уходила?

– Нет…

– Что же ты ее не защищал, когда твоя женушка мутузила?! Все кричат, ах, как ужасно, он ее бьет, а она не уходит! – театрально верещала Юля. – Сами лупят дочерей, а потом удивляются. Лицемеры! И ты лицемер! – бросила она.

«Как она ушла бы, если ты никогда не защищал ее?! Почему она должна защищаться от мужа, если мамаша уничтожила эту способность на корню еще в детстве?! Бабка запустила механизм (а до нее ее родители начали или продолжили, теперь не угадаешь), а мама жила как марионетка и не смогла что-то изменить… Все говорят о мужьях-тиранах, но забывают, что сперва девочка жила с мамой. Начинать нужно с матери. Почему все молчат об этом? Потому что «мама – святое, на маму нельзя злиться»?!».

– Но всё-таки ей жилось гораздо лучше, – осторожно продолжил дедушка.

Юля заметила, что он боится ее бурной реакции и становится жалким, как перед орущей бабушкой. Какой ужас! Но Юля – не бабушка!

– Я видел, какая она с ним. Такой счастливой я ее никогда не знал. Но Алексея не стало очень рано…

– Почему? – голос Юли дрогнул: речь зашла о «бесхребетном наркомане, ее папаше»

– Умер он как-то нелепо. Бедовенький был твой отец, детдомовский. Выпить любил, понюхать чего-нибудь. И умер в какой-то драке. Своего жилья у них с Миленой не было, все по съёмным квартирам – то с одной, то на другую; а когда его не стало, пришлось ей, почти на сносях, в отцовский дом вернуться.

– … Чтобы умереть.

– Чтобы умереть, – закончил дедушка.

– Удивительно, – задумчиво произнесла Юля. – Бабуля тоже детдомовская. Как и папа.

– Да, Миля выбрала себе «маму» в мужском обличии.

– Странно! – заметила Юля.

– Что именно?

– Ты сам видишь, какая она. Но почему не уходишь?

– Привык, наверное, – пожал плечами дедушка. – Один не смогу.

Юля ошарашено глядела на него. Как можно к этому привыкнуть?! Но она тут же вспомнила маму. Она, наверное, так бы и терпела, (если бы папа не умер), потому что «привыкла» и по-другому просто не смогла бы, да и не знала, как это по-другому.

Юля сидела в лёгком изумлении. Она не хотела здесь оставаться! Ни с бабушкой, ни с дедушкой, который свыкся со всем и вообще особо не вникает в происходящее.

Юля точно уйдёт от них и позаботится о том, чтобы на ней это проклятие рода, созданное тиранами и слепыми жертвами, завершилось.

Тут ей пришла совсем жуткая мысль:

А если бы случилось так, что Милена оказалась бы такой же, как бабушка?!

Интересно, что подумала бабушка, когда родила маму? Может быть, она любила бы ее, если бы та родилась ее копией, с таким же темпераментом: громкой, постоянно орущей, сумасбродной и импульсивной, а не робкой, ранимой и застенчивой девочкой, которая плачет на крики, а не хамит в ответ. Может, тогда бы Настя любила дочь. Они бы бесконечно дрались друг с другом, пока не поубивали! Двум хамоватым истеричкам на одной сцене тесно! Это проклятие рода никогда бы не закончилось! Мама должна была родиться, чтобы умереть так рано. Только благодаря смерти Милены и ее письмам, Юля осознала, что корень зла – сумасшедшая бабка, а не ее «непутёвые, вечно стыдящие девки – дочь и внучка».

– Она ведь в детдоме росла.

Юля вздрогнула: она так погрузилась в размышления, что тихий дедушкин голос напугал, словно громкий бабушкин.

– И? – спросила она.

– Представляешь, каково там было?

– Ты сейчас меня разжалобить пытаешься? – Юля начала злиться.

– Нет, просто хочу, чтобы ты поняла…

– Понять, что?

– Почему она такая жестокая.

– Над ней издевались такие же дети, как она. Ее ровесники, но не братья и сестры, а абсолютно чужие люди. Это не так обидно, как если тебе жить не даёт близкий человек!

– Не подумай, я не оправдываю ее. Просто она, наверное, так поступала с мамой и с тобой, потому что боится.

– Чего боится? Маленьких детей?!

– Да. Дети издевались над ней, но она не могла себя защищать. В ней копилось столько ненависти к ним, но она не могла её выразить. Но потом сама родила дочку…

– И стала ее тиранить… – выпалила Юля и ошарашено поглядела на деда.

– Да, Юля, так и есть. Она так сильно контролировала вас, боясь, как бы не проросло то, что она пережила в детстве.

– Проросло?! Да она даже плакать не позволяла! Вечное «улыбайся, улыбайся, надоела твоя грустная рожа!» Она не выносила никаких моих настроений, только улыбаться и надо было!

– Да, она боялась увидеть, как ты бегаешь, прыгаешь, бесишься. Она не могла выносить «живых» детей. Они для нее незнакомы, странны, страшны и непонятны – как в детдоме.

– Поэтому мне надо было молчать, чтобы она, ни дай бог, не испугалась?! Да я себя человеком не чувствовала! А ее дополнительной конечностью или органом для слива всего плохого! Ей было невдомёк, что я живая, со своими желаниями, а не кусок пластилина!

– Она ломала вас, чтобы самой не умереть.

– Очень трогательно! Только вот я не нанималась! И уж точно не виновата, что ей не повезло!

– Нет, Юля, ты не виновата. Просто так сложилось. Я это говорю не для того, чтобы ты прощала ее…

– Она прощения не попросит! – вспомнила Юля слова матери. – Я буду виновата всю жизнь за то, что не такая, какой она себе придумала! Я ее ненавижу!

Лицо у Юли буквально горело. Вспотевшая, красная, крепко стиснув зубы, она сидела напротив дедушки и, шумно дыша, уставилась в окно. Тело ее все сжалось, а руки скрестились на груди, словно преграда от слов.

– Я просто хочу, чтобы ты поняла, зачем она так себя ведёт и перестала надеяться, что она станет другой. Ты ведь где-то глубоко внутри надеешься на это.

Юля задумалась. А ведь и правда, чего только она не делала для улыбки бабули! А той все было мало! Она и училась на пятёрки, на кружки и секции ходила до изнеможения, лишь бы доказать, что она способная, и ее есть за, что любить. Но все это катилось в бездонную яму, которой руководила прожорливая бабка. И после всех успехов Юли, в ее шестнадцатилетие, она небрежно фыркнула соседке – «Зачем ей учиться? Замуж пойдет после школы! Только на это мозгов и хватит!».

Да даже если Юля завоюет весь мир, бабушке будет мало! Она все растопчет, все обесценит. Тогда к чему так над собою издеваться?! Это ли не то самое терпение, которым и занимается дедуля всю жизнь, живя с такой супругой?

Юля опешила: она сама такая же! И опять ей ещё сильнее захотелось убежать из этого дома.

– Пойми, Юля, она никогда не похвалит тебя. Ты стараешься, чтобы любили, а она не может. Точнее ее искажённая «любовь» так проявляется: она жаждала приручить, выдрессировать, но не смогла, потому что люди не скот. Ваши желания не совпадают, ваши представления о том, что такое любовь противоположны. Тебе такая «любовь», вернее нелюбовь, не нужна, а она другой дать не может. – пытался объяснить дедушка.

– Так пусть и заведёт козу! Будет любовь до гроба! Но я все равно не понимаю, если ты такой мудрый, что же сам не уходишь?! Выходит, тебе нужна именно такая «любовь»?! Вернее, насилие и издевательство! – Это никак не могло уложиться в Юлиной голове: оказывается дедушка просто наблюдал и набирался мудрости, которую сейчас и преподносит внучке!

– Да я и сам не знаю, – признался дедушка. – Наверное, всё-таки дело в привычке. Почти сорок пять лет вместе! Без нее никак! Хоть и орёт постоянно, но такой родной этот крик. Тишина хуже.

Юля вспомнила слова Лёши о жёнах и матери.

«Весело, весело, весело, а потом тишина. Лучше бы кричала».

– Я поняла. Вы оба психи! – она вскочила из-за стола, надела куртку и вышла из дома, громко хлопнув дверью.

11 глава

Юля спешила поделиться с Лёшей своими умозаключениями. Но друг все не появлялся. Она просидела на их общей лавочке почти час; наконец, к ней подошёл мальчонка лет восьми с чумазым лицом, легонькой одежонке, совсем не по сезону, и в огромных резиновых сапогах. Юля все смотрела на эти сапоги и, представив, где мальчишка лазил в них, раз они такие грязнючие, скривила лицо от омерзения.

– А ты Лешку ждёшь? – спросил мальчик, расковыривая грязным пальцем прыщик прямо у себя под носом.

– Ну, жду, – нехотя кивнула Юля. – Тебе-то что?!

– А он в запой ушёл! – громко и уверенно отчеканил мальчик.

Юля недоверчиво и почему-то стыдливо взглянула на него. Ей не хотелось, чтобы этот маленький беспризорник думал, что она дружит с каким-то алкашом. Да и вряд ли восьмилетний знал, о чем говорил, но, не заметив на его лице ни намека на шутку, она поняла, что малец был честен.

– Ясно. – Тихо произнесла она. – И надолго? Не знаешь, когда вернётся? – С надеждой спросила Юля.

– Может, на неделю! – пожал плечами малец.

Она тяжело вздохнула, нехотя встала со скамейки, отряхнула джинсы и пошла домой, напоследок небрежно бросив мальчонке:

– Спасибо!

… Юля вставила ключ в замочную скважину, но дверь была открыта. Тревога захватила сердце: бабушка дома. Только бы в хорошем настроении со смены пришла. Уже пару недель, как ее график изменился, и она работала по двенадцать часов, а не целые сутки, как прежде. Юле это не особо нравилось.

Она вошла, бесшумно ступая, сняла куртку и сразу направилась к себе в комнату.

– О, припёрлась!

Юля застыла на месте: опять концерт.

– Ты где шлялась? – Анастасия Николаевна появилась внезапно и заслонила собой коридор.

– Гуляла. Каникулы же, – тихо ответила Юля. Она боком протиснулась мимо бабушки и юркнула к себе.

Закрыла за собой дверь и села на кровать. Бабуля не преследовала ее. Удивительно! Но через пару минут она услышала, как ведьма жалуется деду на своих непутёвых внучку и дочь.

Юля с облегчением выдохнула: ничего нового.

Она взглянула на стол.

Жутковато представлять, что на нём нашли тело мёртвой мамы, а она, живая лежала сверху и плакала. Как сильно это ужасное событие въелось в ее сознание, раз в настоящей жизни она вновь и вновь пытается его воспроизвести. В точности, как Лёша со своими женами. Зачем она это делает? Зачем пытается воспроизвести прошлое в настоящем? Чтобы что?

Маму все равно не вернуть. А, может, ей хочется просто бесконечно плакать и горевать по этому поводу? Но это неправильно! Что же сделать с той месячной малышкой, чтобы она перестала плакать?

– Пожалеть! – громко вслух произнесла Юля.

Лёша был прав, как бы она ни противилась его словам.

Но как это возможно, она ведь выросла?Саму себя пожалеть? Легко сказать «пожалей себя сама». Но как?

Она подошла к столу, забралась на него, уселась лицом к окну. В голове проскочила мысль: что за ерунду она затеяла?! Нужно отключить на время мозги и погрузиться в ощущения. Юля закрыла глаза, скрестила руки, положила себе на плечи и опустила голову, легонько поглаживая себя по плечам и медленно покачиваясь вперёд-назад. Вдруг она ощутила стеснение в горле, ей даже стало тяжело дышать. Что-то пыталось вырваться из него, но мешал страх. Она хотела рыдать, но было страшно. Вдруг рядом окажется бабуля и ударит, чтоб не ревела. Юля ощущала, что в ней так много этого невыплаканного, начиная от смерти мамы по сей день, и оно представлялось ей гигантской плотиной, которую вот-вот прорвёт.

Она продолжала поглаживать себя по плечам. Вспомнив как Лёша, бывало, сюсюкал с ней, называл ушастиком и даже гладил по спине, когда она жаловалась ему, слёзы полились, в горле перестало теснить.

Юля тихонько заскулила. Потом и вовсе расплакалась, словно очутилась тем месячным младенцем! Она сидела на столе, сжавшись комочком и плакала, плакала, плакала…

Только так, спрятавшись от всех, со стиснутыми кулачками, замерев – та ю малышка ещё не знала, что впереди годы с жестокой бабулей, поэтому бесстрашно рыдала на мамином мёртвом теле. Юля в своем воображении подошла к младенцу и забрала, прижимая к теплой груди. А в настоящем сильнее обхватила себя руками и все качалась и качалась, пока малышка не успокоилась…

Прошел, наверное, час, когда Юля открыла глаза.