Назия просит обойтись без поминок

Сабин, преисполненную горя и гнева, не удовлетворила логика тети.

– Я никогда не прощу Асфанда! – обозленно бросила она, сосредоточенно хмуря брови. – Это он виноват в маминой смерти.

– Не говори так, – сказала Парвин, пораженная театральной мелодраматичностью Сабин. – Они с женой на много лет приютили вас с матерью у себя. Зачем ему причинять ей вред?

– Ты прекрасно знаешь, как он с ней поступил, тетя Пино, – Сабин перевела взгляд вдаль. – В обмен на крышу над головой он принуждал ее делать гнусные вещи. В конце концов она сдалась и согласилась на интрижку с ним.

Парвин пригладила волосы Сабин ладонью, гадая, стоит ли сказать девушке, что роман Назии и Асфанда был не более чем слухом – сплетней соседок, которой так и не нашлось подтверждения. «Я не могу сказать ей правду, – думала она. – А если Сабин узнает, что я ей лгала, то никогда не простит».

– Асфанд мог хотя бы спросить меня, не хочу ли я присутствовать на похоронах матери, – ломающимся голосом произнесла Сабин. – Наверняка велел тете Наурин меня отвадить.

– Давай съездим, отдадим дань уважения, – ответила Парвин. – Твоя мать не хотела традиционных похорон с поминками. Она попросила, чтобы мы устроили ей прощальную вечеринку.

– Мама всегда была эксцентричной, – шмыгнула носом Сабин, а затем яростно воскликнула:

– Но я все равно должна была находиться рядом с ней! Это все из-за Асфанда.

Парвин смерила Сабин взглядом, полным недоверия и беспокойства, отчасти надеясь, что ее молчания будет достаточно, чтобы утешить дочь Назии.

– Что мы вообще будем делать на этой вечеринке? – продолжила Сабин через несколько минут, наконец взяв себя в руки.

– Надеюсь, не умирать с голоду, – легкомысленным тоном отозвалась Парвин в попытке подбодрить девушку. – Твоя тетушка Наурин ужасно готовит.

Проигнорировав попытку тети Пино пошутить, Сабин поднялась с места и вернулась к себе в комнату. Когда она хлопнула дверью, Парвин инстинктивно зажала руками уши, чтобы уберечь их от громкого звука. «Вот уж правда, характером вся в мать», – подумала она.

* * *

Свет уличных ламп лился сквозь оконные решетки, ложась на письменный стол длинными прямоугольниками. Вернувшись к себе, Парвин поняла, что видит сейчас перед собой единственные светлые полосы, которые может предложить ей этот долгий и горький день. Она стала шарить пальцами по стене, пытаясь нащупать выключатель потолочного вентилятора, с кривой улыбкой рассматривая изощренное хитросплетение теней на столешнице. Когда вентилятор наконец заработал, внезапный порыв воздуха сдул со стола рисунок. Тот упал на афганский ковер ручной работы, да так и остался лежать, подрагивая уголками на гладкой поверхности. Парвин подобрала бумагу с пола, зажгла настольную лампу и снова стала разглядывать рисунок.

Она сохранила его как сувенир на память об их с Назией беззаботном детстве. Их дружба крепла в те неловкие годы юности, когда они учились быть друг другу наперсницами. И хотя их отношения не выдержали ударов судьбы, Парвин хранила напоминание о тех днях, когда она была для подруги чем-то большим, нежели просто случайной жертвой ее маленьких мятежей. Этот листок бумаги был единственным свидетельством бесхитростного очарования Назии, ее невинности.

Зазвонил телефон, отвлекая Парвин от ее мыслей. Она посмотрела на мобильный, чтобы понять, кто звонит, но на экране высветился незнакомый номер. Парвин угрюмо подняла трубку.

– Пино, – раздался из динамика хриплый мужской голос, взволнованный, но твердый. – Она умерла.

– А ты-то откуда знаешь, Салим? – ровно отозвалась Парвин, выпрямляясь и теперь держа телефон двумя руками. Она старалась, чтобы ее голос звучал невозмутимо, несмотря на то, что сердцебиение усилилось, а дыхание стало частым и поверхностным. Она мгновенно узнала этот голос.

– Наурин позвонила, – сказал он, не задетый ее резкостью. – Как Сабин? Я могу с ней поговорить?

Парвин на секунду задумалась над ответом.

– Она не желает с тобой разговаривать, – холодно отозвалась она.

– Я ее отец, Пино, – настаивал Салим. – Зачем ты это делаешь? Сначала забрала Сабин у матери. А теперь отбираешь у девочки шанс наладить отношения с последним живым родителем. Что ты пытаешься доказать?..

– Так, секундочку, – перебила его Парвин и, прекрасно понимая, что потом пожалеет о сказанном, продолжила:

– Давай-ка кое-что проясним. Это не я встаю между тобой и Сабин. Это ты от нее отвернулся, когда бросил Назию много лет назад. Думаешь, раз теперь ты вернулся, она встретит тебя с распростертыми объятиями?

– Моя дочь уже не ребенок, Пино! – вскипел Салим. – Она достаточно взрослая, чтобы осознать: все случившееся между мной и Назией не касалось ее. Это ты сделала все, чтобы она этого не понимала. Превратила ее в ребенка – капризную девчонку, которая ничего не добилась в жизни и до сих пор оглядывается на неудавшиеся отношения родителей. А она, как дурочка, поверила всему твоему вранью о Назии.

Салим сделал паузу, прочищая горло.

– В любом случае я поговорю с ней на вечеринке в субботу, – сказал он. – Надеюсь, ты приведешь ее к Наурин на прощание с Назией.

– Ты приглашен? – язвительно спросила Парвин. – Я, конечно, знала, что Назия умом не блещет, но тут даже я в растерянности. Как же это ей хватило мозгов пригласить на поминки бывшего мужа?

– Это не поминки! – весело отозвался Салим в дерзкой попытке притупить боль от ее колких слов. – Наурин хочет устроить скромную вечеринку в память о Назии. Моя дорогая жена заранее распорядилась насчет того, что́ мы будем там делать.

– Бывшая жена, – поправила Парвин. – Нехорошо держаться за иллюзии, друг мой. Это путь в никуда.

– Чем меня жизни учить, лучше бы сама прислушалась к этому совету, – с этими словами Салим повесил трубку, и на Парвин тут же навалилось неподъемное чувство вины.

– Не надо было с ним так грубо… – пробормотала она, кладя рисунок Назии на стол вместе с мобильником. – Но он не заслужил моей доброты. Тем более после того, как столько времени не выходил на связь.

Меряя шагами комнату, Парвин дивилась сама себе: откуда в ней столько неприязни к человеку, чьего звонка она ожидала не одно десятилетие? Впрочем, в молодости она была безумно влюблена в Салима – неудивительно, что он до сих пор вносил сумбур в ее чувства. За годы она сумела преодолеть юношескую стеснительность, которая мешала ей говорить с ним легко и открыто в тот короткий период, что они были обручены. Но все же некоторые комплексы по сей день остались при ней. Салим в итоге женился на Назии, а чуть позже бросил ее, но чувства Парвин к нему оставались словно неизлечимой болезнью, пожирающей ее изнутри.

Долгие годы она искала идеальный способ отвлечься – что-то, что помогло бы ей выкинуть Салима из головы. В попытке забыть мужчину, которого втайне любила, она крутила роман за романом с игроками в крикет, заминдарами, предпринимателями, докторами – с кем угодно, кто мог бы убедить ее, что Салим ей не пара. Но эти увлечения были мимолетны и доставляли ей одни неудобства. Они не помогали забыть Салима, а, наоборот, лишь сильнее напоминали о нем. В какой-то момент Парвин даже обременила себя богатым супругом – депутатом Пакистанской народной партии. Его излишняя щепетильность была ей не по душе. А гибель мужа в автокатастрофе несколько лет назад окончательно убедила Парвин, что никто не сможет вытеснить Салима из ее сердца и мыслей. Только он был бы панацеей от всех ее проблем.

Она включила верхний свет в комнате. Воспоминания о предательстве Назии иглами засели у нее в голове, стирая последние остатки сострадания к подруге. Она вспомнила вопрос, заданный Салимом: «Что ты пытаешься доказать?»

– Я рассорила Сабин с матерью, чтобы вернуть себе Салима, – пробормотала она себе под нос. – Такова была моя месть Назии.

* * *

– Делай как следует, Сорайя, – сказала Наурин горничной, прижимающей ладони к ее лбу. – Прогони мою боль!

Сорайя сжалась в ужасе, услышав, как тихий и мягкий голос хозяйки вдруг превратился в громкий утробный хрип. Она прошлась пальцами по лбу Наурин, натягивая эластичную кожу над лобной костью. Би Джаан велела Сорайе расстараться и хорошо проявить себя перед Наурин-биби как горничная, сиделка и молчаливая слушательница, чтобы ее не захотели уволить. Девушка даже принесла хозяйке чашку чая, которую поставила на стеклянный столик у кровати.

Но Наурин-биби оказалась куда более требовательной, чем ее сестра. Назии-апа Сорайя помогала только в самом необходимом, да и то была не слишком расторопна, поэтому оказалась не вполне готова к бесконечному потоку просьб Наурин. Вскоре она поняла, что некомпетентность ставит ее в невыгодное положение и увольнение становится лишь вопросом времени. Девушка не могла встретиться лицом к лицу с бесперспективным будущим, которое ей светит, если Наурин все же решит ее вышвырнуть: ведь нужно было чем-то платить за школу Ракиба. А Би Джаан не упустила возможности напомнить Сорайе, что на ней лежит ответственность за благополучие брата. Чуть ранее, размешивая две ложки сахара в чае Наурин, Сорайя велела себе держать в узде свои безрассудные порывы и приложить все усилия к тому, чтобы стать надежной прислугой, как того и ожидает от нее Наурин-биби. Задача не из простых, но это поможет Сорайе положить конец горестям своей семьи.

– Простите, Наурин-биби… – запинаясь, произнесла Сорайя. – Назия-апа никогда не просила массировать ей голову. Так что я не слишком умела в этом.

– Удивительно! – засмеялась Наурин. – Моя сестра была очень требовательна. В старом доме гоняла прислугу только так. Можно сказать, Назия была настоящей рани с дурным характером.

– Нет, нет, – тут же отозвалась Сорайя, понимая, что говорит неправду. – Она вовсе не была требовательна. Зато много говорила. Постоянно рассказывала мне истории.

– Какие истории? – голос Наурин вновь смягчился, ей стало любопытно.

– Рассказывала о муже и дочери.

Девушка осторожно наклонилась вперед, чтобы посмотреть, не появилось ли на лице Наурин хмурое выражение, не задрожали ли от раздражения ее губы. Пусть Сорайя и работала здесь уже не первый месяц, ей еще только предстояло закрепить за собой место в доме Наурин. И пока она не заслужила уважение хозяйки, каждое произнесенное ею слово имело огромный вес, ведь что угодно могло быть истолковано как дерзость.

– Биби, – спросила Сорайя, – а правда, что муж Назии-апа бежал из страны с остальными из ДМК[4]?

Едва вопрос сорвался с ее губ, горничная поняла, насколько невежливо он прозвучал. Мучимая виной за то, что довела сегодня до слез Би Джаан, она совсем не хотела обижать кого-то еще. Она тут же пробормотала извинения, но хозяйка пропустила их мимо ушей.

– Времена тогда были другие, – ответила Наурин. – Девяностые. В девяносто втором правительство объявило операцию по очистке Карачи от общественно опасных элементов. Многие члены Движения Муттахида Кауми были арестованы или пропали без вести. Некоторым, включая их лидера, пришлось бежать из страны. Салим-бхай знал, что оставаться в Пакистане небезопасно.

Сорайя кивнула, чтобы не выдать, как мало она на самом деле знает о жизни Назии.

– Через два года, когда операция завершилась, Салим-бхай стал пропадать по нескольку дней кряду, – продолжила Наурин, разговаривая, скорее, сама с собой, чем с Сорайей. – ДМК на тот момент уже сцепились с вооруженными силами. Назию раздражало, что Салим постоянно куда-то пропадает, но она оставалась ему верна. В девяносто шестом Салим-бхай исчез без следа. На этот раз он не вернулся домой даже спустя несколько дней, и никто из его соратников по партии не представлял, где он может находиться. Именно тогда Назия с дочерью, Сабин, переехали к нам. У нас было гораздо безопаснее, потому что правительство начало обыскивать дома активистов ДМК.

– А почему он не взял их с собой, Наурин-биби?

Наурин на это лишь ухмыльнулась, прошла к туалетному столику и открутила крышечку тюбика своего ночного крема. Сорайя посмотрела на пар, поднимающийся от чая. Опасаясь, что напиток остынет, прежде чем Наурин-биби его выпьет, она спешно переставила чашку на туалетный столик. Наурин ответила на этот жест молчаливым кивком. Она приложила пальцы к контуру челюсти, чуть уперев кончики отполированных ногтей в пухлое лицо, и внимательно осмотрела свое отражение в зеркале. Веки уставших глаз чуть подрагивали, и она наклонила голову в сторону, чтобы рассмотреть свой профиль. Затем принялась мазать кремом щеки с ямочками.

– Салим-бхай развелся с Назией, прежде чем покинуть страну, – сказала Наурин. – Наверняка бросил ее ради другой женщины. Думаю, проблемы с ДМК были лишь отговоркой, чтобы бросить Назию и Сабин.

– Что вы имеете в виду? Разве он их не любил?

Наурин убрала руки от лица и задумчиво вздохнула.

– Я хотела вас кое о чем спросить, – чуть поколебавшись, добавила Сорайя. – За несколько дней до смерти Назия-апа отдала мне сари. Она сказала, что надевала его в день своей свадьбы. Я не хотела его брать, но она настаивала, так что пришлось. Она велела спросить у вас, что с ним делать после того, как ее не станет.

Обрадованная тем, что они переключились с неудачного брака Назии на ее свадебное платье, Наурин сжала пальцами переносицу и сделала глубокий вдох. Затем, будто только сейчас вспомнив, что Сорайя все еще находится в комнате, послала ей загадочную улыбку.

Все еще не зная, как был истолкован ее вопрос, девушка вдруг ощутила укол вины. Ее вновь охватил страх потерять работу, которая оплачивает счета и открывает Ракибу двери в будущее. «Почему ты не можешь сперва подумать, а только потом открывать рот?» – укорила она себя.

– Сорайя, – произнесла Наурин, – можешь оставить сари себе. Назия-апа просто хотела, чтобы именно в нем ты подавала еду гостям на субботней вечеринке. Би Джаан будет занята на кухне. Так что мне понадобится твоя помощь. Завтра я тебя подробно проинструктирую.

– Как скажете, – кивнула девушка, неуверенная, уместно ли улыбнуться Наурин-биби в такой печальный момент.

– И еще кое-что, – вспомнила та. – Вели Би Джаан уложить тебе волосы в прическу, которую носила Назия-апа.

Сорайя, хоть и ошеломленная просьбой хозяйки, никоим образом этого не выказала. Лишь кивнула и молча покинула комнату, будто солдат, привыкший подчиняться приказам.

Когда горничная ушла, Наурин открыла ящичек туалетного столика и достала карманный дневник Назии. Пролистала страницы, небрежно сгибая корешок, и остановилась на записи, сделанной красными чернилами.

«Моя жизнь – история с множеством рассказчиков, и у каждого свое мнение о том, что в ней важно, а что нет. Когда я умру, пусть каждый рассказчик будет услышан».

Наурин закрыла дневник, придавила обложку пальцами и вернулась к нанесению ночного крема на кожу под скулами.

Но тут вдруг в ее спальню ворвался взбешенный Асфанд.

– Нури, ты совершаешь ошибку! – заявил он.

Это неожиданное замечание рассердило Наурин. «Так он подслушивал наш с Сорайей разговор?» – подумала она.

– Как ты можешь позволить этой девчонке подавать еду гостям в сари Назии?! – рявкнул Асфанд, подтверждая ее догадку. – Не знаю, чего ты пытаешься добиться, устраивая эту субботнюю вечеринку. Но это уже просто ни в какие ворота…

– Ты суешь нос в дела, которые тебя не касаются! – перебила Наурин. – Хотя чего еще от тебя ожидать? Тебе же хватало наглости совать член куда не положено целых пятнадцать лет.

– Хватит, Нури! – взревел Асфанд.

– Я велела тебе не вмешиваться, – сурово отозвалась та. – Я всего лишь следую инструкциям сестры. Что тут непонятного?

– Твоя сестра мертва, – напомнил муж. – Перестань руководствоваться ее дневником. Невозможно понять, чего она хотела, просто читая записи в блокноте.

– О, так, значит, мне просто наплевать на ее просьбы, да, Асфанд? Уверена, уж ты-то знал, чего она хочет, – сказала Наурин, глядя на него в отражении зеркала. – Думал, я не в курсе ваших темных делишек? Но я все знала.

– И позволяла этому продолжаться, – тихо отозвался Асфанд, будто делясь тайной. – Ты могла нас остановить.

Наурин поднялась из-за туалетного столика, раздувая ноздри, и направилась к кровати.

– Ты прав, – сказала она, укладываясь и выключая настольную лампу. – Вас должна была остановить я. Но я, идиотка, считала, что мой муж и сам понимает, что изменять жене нехорошо – да еще и с ее собственной сестрой!

– Нури, не устраивай драм.

Наурин упала лицом в подушку, глубоко вжалась в ее мягкие недра. Асфанд медленно побрел на открытую веранду и зажег сигарету в надежде немного успокоить нервы. Вскоре всхлипы Наурин сменились тихим храпом, но и он напоминал Асфанду о ее незримом присутствии, вызывающем тревогу, как и о ее гневе из-за его прошлых ошибок.

Ссоры и соболезнования

Сорайя сидела на тонкой полоске ухоженного газона, жесткий срез травы впивался в мягкую кожу ее ладоней. Паллав красного сари Назии был небрежно закинут за спину. К плечу девушки полз муравей, но она не обращала внимания на легкую щекотку, отдававшуюся вдоль позвоночника. Словно завороженная, она глядела на вечернее небо, испещренное пятнами розового и серого, позабыв даже, насколько неловко ей было в этом сари.

– Глупая девчонка! – сердито проворчала Би Джаан, увидев ее из крыла прислуги. Затем вразвалочку спустилась в сад и замахала руками в воздухе.

Сорайя опустила голову и обернулась к тетушке, морок спал.

– Ты чего уселась на траву? – по мере приближения к племяннице голос Би Джаан становился все более грозным. – Испортишь сари Назии-апа. Как можно быть такой легкомысленной? Знаешь, как ей было дорого это сари? Она настояла на том, чтобы надеть его на свадьбу, хотя ее мать категорически возражала.

– Это больше не сари Назии-апа! – воскликнула Сорайя, размахивая руками так, будто отгоняла слова Би Джаан прочь. – Теперь оно принадлежит мне. Погляди, я похожа на героиню индийского фильма?

– Нечего марать сари травой! – возмутилась Би Джаан, поднимая племянницу с земли и отряхивая ее одежду от малейших следов грязи. – Мне нужно уложить тебе волосы. Назия-апа обожала начес. Идем, не трать мое время. Чтобы через минуту была в нашей комнате.

По дороге к комнатам прислуги Би Джаан мысленно отругала себя за резкость. Все долгие годы службы в этом доме экономка беспрекословно подчинялась приказам Наурин, всякий раз пряча недовольство в самый дальний уголок души. Но смерть Назии-апа вынудила ее, пусть и не вслух, но поставить под вопрос свою преданность и намерения хозяйки.

– Так, запоминай, – сказала Би Джаан, расчесывая волосы Сорайи в своей крохотной комнатке для прислуги, где они сидели на чарпой, которая служила им и кроватью, и диваном, и обеденным столом. – Наурин-биби хочет, чтобы ты подала гостям чай, а потом ушла сидеть в комнату Назии-апа.

Экономку беспокоила невозмутимость, с которой хозяйка раздавала такие приказы. Они казались чужеродными и жуткими – правилами, что нельзя ни обойти, ни нарушить.

– Зачем она просит меня об этом? – спросила Сорайя, озвучивая молчаливую тревогу тети. – Все это как-то странно.

– Делай, как велят! – отрезала Би Джаан, но тут же пожалела о своей строгости. – Хочешь сохранить работу или нет?

Сорайя сделала глубокий вдох и прикрыла глаза, на мгновение задержала дыхание, а затем выдохнула и открыла глаза. Она поймала свое отражение в маленьком зеркале, которое висело на ржавом гвозде, торчащем из стены.

– Я прежде никогда не надевала сари, – призналась она тетушке. – Что, если я не смогу в нем ходить?

– В день своей свадьбы Назия-апа задала мне тот же самый вопрос, – засмеялась Би Джаан. – Я ответила, что ей стоит послушать мать и надеть джора, за который заплатили баснословные деньги и который сшил знаменитый дизайнер Бунто Казми. И какая пакистанка станет надевать на свою свадьбу сари! Но она была непреклонна. Сказала, что оно принадлежало матери Салима-сахиба и дульха миан хочет, чтобы она его надела.

К концу этого незначительного рассказа о свадьбе Назии голос старой экономки совсем затих. По блеску в глазах тетушки Сорайя вдруг поняла, что Би Джаан с Назией связывало нечто гораздо большее, чем их мелочные перебранки. Прежде чем в их отношения ворвалась незваным гостем взаимная неприязнь, они любили друг друга. Неужели было так сложно почтить эту любовь вечеринкой, а не скорбеть о потере?

* * *

– Ты уверена, что не будешь выделяться? – прошептал Фарид, паркуя их серебряный «Цивик» у дома Наурин. – Разве не дурной вкус – заявиться на поминки в изумрудно-зеленом сари?

Долли порылась в сумке, вытащила блистер панадола, забросила одну таблетку себе в рот и запила ее глотком воды из стального термоса, который всегда держала в машине.

– Не говори глупостей, – откликнулась она, поднимая голову и хмуря брови. – Нури сказала, это не поминки. Она назвала это прощальной вечеринкой для Назии.

– Звучит как полнейшая чушь, – прокомментировал Фарид. – Никогда о подобном даже не слышал. Кто еще там будет?

– По словам Нури, приглашены шесть человек. Будет Пино. Насчет Сабин не уверена. Мне тут нашептали, что бедняжка все еще обижена, что ее не пригласили на погребение матери. Еще, возможно, приедет Салим.

– Салим?.. – Фарид крепко сжал лоб ладонью. – Не знал, что бывших мужей приглашают на подобные мероприятия. Кто еще?

– Двух оставшихся гостей Нури не назвала. Сказала, сюрприз.

– Не поминки, а вечеринка с сюрпризом! Вах! – Фарид в замешательстве всплеснул руками.

Долли успокаивающе похлопала его по колену, но ее взгляд выдавал настороженность. Прожив тридцать лет в браке и вырастив двоих детей-транжир, Фарид стал еще более невыносимым, чем в молодости. За годы жена с большим трудом научилась усмирять его дурной нрав. Но с приближением старости начала понимать, что привычные методы уже не работают. Перепады настроения Фарида теперь граничили с тихой агрессией, что ужасно ее пугало. Долли пришлось мучительно переучиваться, отказываться от старых привычек и полностью менять налаженный ритм своей супружеской жизни.

– Я думал, мы будем прощаться с усопшей, – произнес Фарид после многозначительной паузы. – И «сюрприз», и «вечеринка» звучат странно, когда в доме горе.

– Давай не будем никого осуждать. Подыграем ради Назии, – проговорила Долли. Эмоции душили ее. – Мы должны с ней попрощаться.

Фарид открыл дверь автомобиля. Зажимая ухо ладонью, чтобы отгородиться от дорожной какофонии на улице, прошел к кованым воротам и позвонил в дверной звонок. «Тебе нужно с ней попрощаться, – сказал он про себя. – Она не дала тебе такой возможности после того, как ты ее предал».

* * *

Парвин Шах уютно устроилась в доме Наурин на черном диване от «Натуцци», в просторном салоне с высокими потолками. На ней был белый халат-кафтан, с ее полной шеи свисала нитка жемчуга – она выглядела как женщина, которая привыкла к смерти или, по крайней мере, умеет одеваться сообразно поводу. Сабин сидела рядом с ней в своем бежевом шальвар-камиз, ее пепельно-каштановые волосы были собраны в небрежный хвост, спадавший на тонкие плечи. Она молча разглядывала комнату, где подростком видела свою мать в объятиях дяди Асфанда. Тетя Наурин, конечно, сменила интерьер, поставила обитые кожей итальянские диваны вместо резных козеток, но Сабин все равно могла указать точное место, где она их застала, – возле деревянной напольной лампы. Она видела их и в других частях дома, но не смела говорить об этом матери. За все эти годы Наурин так и не убрала лампу с ее привычного места у окна. Ее присутствие нервировало Сабин.

– Какая трагедия, Нури! – сказала Парвин. – Назия была моей подругой детства. Помнишь, как мы ставили палатку под пальмами в вашем старом доме в ЖСКПТ[5]? Назия вышвырнула из нее нас обеих и объявила себя королевой палатки. – Она сделала паузу, чтобы отпить вина из бокала.

Тень улыбки промелькнула по лицу Наурин и так же стремительно исчезла.

– А потом проворачивала то же самое в более сознательном возрасте, – Парвин пихнула Наурин локтем и визгливо хихикнула. – Воровала наших мужчин без зазрения совести.

– Наших мужчин?.. – потрясенно переспросила Наурин.

Едва договорив, Парвин тут же захотела взять свои слова обратно. Надо было прикусить язык, а не делать таких безответственных замечаний об Асфанде. В конце концов, их с Назией интрижка была не более чем похабной сплетней, которую друзья и соседи мусолили в своих гостиных.

– Не налегай на вино, Пино… – прошептала Наурин ей на ухо. – Пожалей Сабин хоть немного. Что она подумает? У бедняжки только что умерла мать. Самое малое, что ты можешь сделать, – это проявить уважение.

– Не волнуйся, – ответила Парвин, забыв о чувстве вины. – Она прекрасно знает, какой была ее мать. И сама в состоянии о себе позаботиться – так ведь, Сабин?