скачать книгу бесплатно
Человек – как роман: до самой последней страницы не знаешь, чем кончится.
Замятин
1
Проснулся я в оглушительно звенящей тишине.
Звенело, а точнее тонко и пронзительно пищало в моем собственном черепке. Словно в нем поселился металлический комарик со своим клювом-дудочкой. Тела я при этом почти не чувствовал, как если бы его отвинтили за ночь от головы. Но голова, превозмогая несносный вибрирующий писк, все же работала. Сухо, бесстрастно и четко – как патентованные швейцарские часы. Я легко и в мельчайших подробностях вспомнил все – с того момента, когда, торжествуя и предвкушая, ввел свою скоропостижно обретенную подругу в зал ресторана, и до того мига, когда, сунув этой потаскухе несколько купюр, отправил досыпать в ее номер. Никаких провалов памяти. Никаких западаний клавиш, смазанных кадров и безвозвратно стертых файлов. Феномен – обратный обычному, когда я, бывало, вот так же безобразно напивался, поддавшись титаническому порыву вздыбить над собой этот гребаный голубой шарик и запустить им в ближайшую звезду, а после обнаруживался неизвестно где в виде расползшейся в пространстве-времени дурно пахнущей бессознательной слизи.
Неожиданно перед глазами всплыл и высветился с преувеличенной иллюзорной яркостью наш «campfire» – заброшенный двухэтажный домик спасателей с круглой минаретовидной каланчой, вбитой бетонным колом в желтовато-бурую известняковую плиту над буйно заросшей тростником лагуной.
Это был едва ли не единственный участок пляжа от Лос-Анджелеса до Лонг-Бич, к которому дошлые калифорнийские инвесторы не проявляли интереса – слишком много кровососущей твари водилось в местных тростниковых джунглях. По причине безхозности, место это неумолимо превратилось в стихийную свалку, куда тайно свозили всякую дрянь с ближайших курортных местечек и частных вилл бойкие обладатели грузовичков – «басурерос», как мы их презрительно называли.
Днем и ночью над пустынными окрестностями царила все та же оглушительно звенящая тишина. Даже брезгливое фырканье океанского прибоя не заглушало гиблого звона. Лишь утробный хохот чаек да ошалелый вой одичавших собак, рыскающих по мусорным кучам, изредка пронзал эту плотоядную тишину зловещими нотами. Но как раз эта отверженная безлюдность и привлекала сюда бродяг со всего побережья, оседавших в местной «коммуне», словно жуки на навозной куче, кто на пару дней, кто на месяц, а кто на долгие тупые годы.
Травка, пиво, кокс, секс.
Безотказные девочки «санитарки» и навязчивые толстозадые мальчики губошлепы.
Длинноволосые бородатые парни с гитарами на широких ремнях и с кнопочными ножами в специально подшитых поясных карманах застиранных джинс.
Ежедневные шастанья пьяными компаниями по океанским пляжам – в поисках сомнительных приключений и случайной поживы.
Пальмы, ослепительное солнце, смачная синева на горизонте, шикарные виллы у самого берега, видевшиеся с высоких дюн бумажными японскими фонариками, плывущими по золотисто-сизым предзакатным волнам в блаженной нирване.
Редкие наезды в город, на «работу», в надежде обчистить намеченный заранее пустующий домик или настрелять немного деньжат с прохожих на оживленном перекрестке «приличного» квартала.
Попрошайничество, нагло замаскированное хоровым пением под гитару и распродажей под шумок красочных томиков кришнаитской литературы…
Я прожил среди этих мелких воришек, наркоманов и пидерастов больше двух лет.
И если бы не вспоротые в пьяной драке кишки, когда меня прежде милосердно повезли в город, к врачу, а после, испугавшись, выпихнули из машины в полной отключке подыхать в придорожной канаве, неизвестно еще чем бы я кончил.
Вернее, очень даже известно: я к тому времени был уже одним из них – законченным придурком без прошлого и будущего.
А так – судьба мне подарила еще один шанс.
Меня спасла болонка по кличке Ми-ми, которой, в тот счастливый для меня и злополучный для ее хозяйки поздний вечер, приспичило пописать.
Машина мчалась на скорости девяносто миль в час. Андриана Кейт, совсем молоденькая, но уже популярная стриптизерша спешила по вызову на виллу одного из своих богатых дружков. И вдруг Ми-ми, ее неразлучная подружка, сидевшая до этого чинно на переднем сидении, начала скулить и вертеться. Сначала Эндрю, решив, что подружку укачало, дала собачке пастилку, которую та неохотно лизнула и обиженно выплюнула, потом девушка попробовала взбодрить ее куском бисквита, но чистоплотной Ми-ми было уже невтерпежь – и она красноречиво заскреблась в стекло дверцы, встав на свои художественно стриженные белоснежные лапки. И как только дверца распахнулась, бросилась к ближайшей канаве, в которой я как раз исходил последней кровью.
И не смейте мне после этого доказывать, что чудес на свете не бывает, а все заранее расчислено божественным провидением! Бога, возможно, и нет вовсе. Но чудеса – случаются. Чудо и для Бога – чудо. Если он все же где-то как-то существует.
Разве мое спасение не было чудом? Ведь сообрази эта Эндрю чуть раньше или чуть позже, что собачка хочет помочиться, она бы остановила свою «Субару» за много миль от той самой канавы – и я бы точно подох. А что девчонка не побоялась подобрать ночью, на пустынной трассе, окровавленного бездыханного мужика и решилась везти его в больницу, хотя ей необходимо было мчаться совсем в другую сторону, – на случку с грозным папиком, – разве это не чудо, которое невозможно объяснить естественными побуждениями? И как они с Ми-ми вообще смогли втащить меня в автомобиль? Во мне ведь шесть с лишком фунтов роста, и для такой малышки как Эндрю это наверняка стоило сверхчеловеческих усилий, даже учитывая мой тогдашний доходяшный вес.
Потом была больница, скромная палата на четверых, куда торжественно вкатили мою кровать – после трех дней проведенных в реанимации.
Врач сказал, что я должен молиться за свою симпатичную спасительницу: привези она меня на полчаса позже – и мое окончательно обескровленное тело отправили бы прямохонько в морг. Но тогда я еще ничего не осознавал. Не было ни особой радости чудесного воскресения, ни трепетного чувства благодарности к моему ангелу-спасителю, о существовании которого я лишь смутно догадывался. Лишь невнятное чувство досады от произошедшей со мной радикальной перемены места и окружения. Глухая боль, беспомощность, страх неизвестности и дикое желание курить.
А на следующий день пришла Эндрю. Маленькая принцесса с осиной талией и высокой грудью. Яркий пляжный сарафан, стильное кепи из соломки, лихо сдвинутое на затылок, и огромный пластиковый пакет, в котором он притащила гостинцы.
Смущенно улыбаясь, девушка подсела и сказала:
– Здравствуйте, Роберт! Я – Эндрю. Вы меня помните?
Я не знал, что ей ответить – и просто удивленно рассматривал.
И вдруг я понял, что со мной произошло нечто необыкновенное и даже чудесное – как это ангельское видение, явившееся мне из ниоткуда. И я благодарно расплакался.
Эндрю оказалась ужасной болтушкой.
Минут за десять непрекращающегося щебетания она умудрилась рассказать в мельчайших подробностях историю моего чудесного спасения. При этом речь ее была сбивчивой, непоследовательной, она перескакивала с одной темы на другую, словно опасаясь, что может упустить какую-нибудь особенно важную деталь, и получилось так, что выложила мне чуть ли не всю историю своей коротенькой жизни.
Я узнал из рассказа Эндрю не только о выдающихся способностях Ми-ми, ее редкой чувствительности и тонком уме, но и о том, где родилась сама Эндрю, кто были ее родители, с кем она дружила в школе и почему и как приехала в Лос-Анджелес. Узнал также о детских мечтах, неожиданных разочарованиях, кое-что о подругах по цеху, подробно – о заманчивом предложении одного знакомого киношника и, под конец, что она твердо решила бросить курить и начиться играть на гитаре.
Я просто слушал и наслаждался звонкими трелями ее переливчатого тонкого голоска, невольно угадывая раскураженные чувства, обуревавшие ее маленькое сердечко.
«Какая славная девушка! – умилялся я веснушкам на ее круглом личике. – Бывают же такие девушки!»
А она все сокрушалась в который раз, что не смогла привести ко мне Ми-ми, которая «очень этого хотела».
– Представляете, мне сказали, что собакам нельзя в больницу! – нешуточно возмущалась Эндрю. – Но ведь Ми-ми – такая маленькая и миленькая собачка! И я бы все время держала ее на руках. Правда она боится уколов, но зато никогда не ест с пола! Нет, это просто возмутительно, что ее не пустили!
А еще моя принцесса была огорчена, что мне пока ничего нельзя есть.
– Какая жалость! Я ведь накупила для вас столько разных вкусностей! И шоколад, и фисташки, и сырные чипсы, и йогурт!.. Неужели вам даже йогурт нельзя?
Так ведь вы и с голоду помрете, типун мне на язык!
А потом она взяла мою руку, чуть наклонилась и придвинулась, так что у меня вдруг поплыла голова от дурмана ее молодого цветущего тела, а в свежезаштопанных кишках начал разгораться пожар, – она наклонилась и, чуть понизив голос, заговорщически зашептала:
– Бобби, вы можете ни о чем не беспокоиться! Тут меня спрашивали о вас – насчет страховки. Ну, вы понимаете: поскольку никто пока не объявился и они не надеются… Но это все пустяки! У меня есть деньги! Ведь вы не будете возражать? Вы позволите? Я так горда, что мы с Ми-ми вас спасли! Это – судьба, знак! Теперь я точно брошу курить – и вообще!..
И меня опять чуть не пробило на слезы. Но я справился кое-как и сказал:
– Спасибо вам за все, Эндрю! Вы самая чудесная девушка, которую я только встречал в своей жизни!
Она крепче сжала мою руку – и взгляд ее голубых очей чуть затуманился от удовольствия и мечтательного ожидания.
– Вы столько для меня сделали!.. Но я не могу вам позволить оплатить мое лечение. У меня есть родные. Сестра. Надо только сообщить им. Вы поможете мне связаться?
– У вас есть родные? – словно чему-то невозможному разочарованно удивилась девушка и нехотя разжала мое запястье. – Да, конечно… Если вы так желаете…
И больше я ее не видел.
Лиз появилась в палате за пару дней до моей выписки. Еще раньше пришел чек и случился телефонный разговор между нами.
Она была не одна. На руках у сестры сидел рыжий малыш.
– Это Джошуа, – сказала она, подсев к кровати.
Джошуа – так звали нашего отца.
– Разве ты еще не ходишь? Мне сказали, что ты почти здоров, – проявила она участие.
– Я немного устал.
– Что собираешься делать?
– Еще не решил.
– Отец сильно сдал. Пришлось нанять сиделку. Не хочешь его навестить?
– Не сейчас.
– Ты так занят? Не нагулялся за три года?
Я промолчал.
– Роберт, мы никогда не были с тобой особо близки. Но ты мой брат, и должен знать правду. Отец все переписал на малыша.
– Поздравляю, – выдавил я.
– Спасибо, – неловко улыбнулась она. – Ты ведь понимаешь, что сам во всем виноват? Хотя я считаю это несправедливым.
– У меня нет претензий.
– Напрасно! – удивилась Лиз. – Если ты надеешься, что тебе что-то перепадет от мамы, то глубоко ошибаешься. Ему как-то удалось объединить завещания. Он оставил тебя без единого цента.
– Ты предлагаешь судиться?
– Это бессмысленно, пока отец жив. Но если ты вернешься, если будешь вести себя благоразумно…
– Элизабет, дорогая, – прервал я ее, – ты ведь знаешь, что я не вернусь, и что ничего уже нельзя изменить.
– Ты неправ, – возразила она. – Я, конечно, не могу требовать от тебя, чтобы ты изменил свои привычки. Я всего лишь прошу – не губить себя окончательно. Ты не заслуживаешь такой жизни.
– А ты здорово изменилась, – сказал я, не желая продолжать неприятный для нас обоих разговор.
– Знаю. Растолстела как корова, – улыбнулась она благодарно.
– Нет. Похорошела. И глаза у тебя стали синие – как у мамы. А в детстве были серыми, как у отца.
– Это неправда. У меня всегда были серые глаза. И сейчас они серые. Я просто ношу теперь линзы. Но все равно – спасибо. Вот, это тебе, – сказала она, вложив мне в руку кредитку. – Здесь небольшая сумма. Если надо будет еще, просто позвони.
– Ты очень добра, – сжал я ее пальцы.
– А теперь поцелуй своего племянника, и мы пойдем, – заторопилась испуганно Лиз. – У меня вечером самолет.
Те десять штук, оказавшиеся на кредитке, я потратил быстро и с шиком, отправившись на Багамы. Это было совсем рядом от родного дома – всего-то девяносто километров до Форт-Лодердейл, если на пароме. И эта близость к дому, где, возможно, натужно дыша в кислородной маске, сидел на веранде мой отец и с ненавистью смотрел на морскую синеву на горизонте, заставляла меня с еще большим жаром предаваться беспечным утехам.
Вернувшись в Лос-Анджелес, я позвонил Лиз и попросил денег. Якобы для поддержки некоего предприятия в сфере общественного питания, которое открыл вместе с одним надежным другом. Она, не особо расспрашивая, выслала пять штук. Потом я еще позвонил через пару месяцев. И она снова послала мне деньги, но немного – всего две штуки. А последний раз я позвонил ей уже через год. Я тогда действительно был в отчаянном положении.
– Отец уже неделю как в реанимационном отделении, – заявила Лиз. – Я вышлю тебе деньги и закажу билет, если ты приедешь. Не заставляй меня врать перед всеми, оправдывая твое отсутствие на похоронах.
Я, конечно, поклялся, что немедленно вылечу – и в тот же день пришли деньги и уведомление о брони на авиабилет. Билет я не стал выкупать, а кредитку, сняв все до единого цента, порвал – и с тем навсегда прервались мои отношения с семьей.
Дз-з-зъ!.. д-з-з-зъ! – звенит в башке тишина.
Дил-лз-за!.. Дил-лз-за! – вторит ей назойливая память.
Диллза – так зовут мою новую подружку, «итальянку», оказавшуюся гречанкой албанского происхождения. Вчера мне показалось, что она чем-то похожа на Эндрю. Но сегодня мне уже так не кажется.
Эндрю действительно была чудесной девушкой. И я ей тогда не соврал, сказав, что никогда не встречал девушки лучше. Да и теперь, спустя почти пятнадцать лет, мог бы это повторить. Хотя, если честно, ни тогда, ни после я не жалел, что у меня с Эндрю ничего не вышло. И дело совсем не в том, что девчонка была начинающей шлюшкой. Сам-то я кем был тогда – в той канаве и в той больничке? Просто на ангелах-спасителях не женятся и не заводят с ними детишек. Ангелам-спасителям ставят в суровых сердцах кумирни и воскуряют тайно фимиамы. Я и воскуряю – все эти годы.
А эта Диллза просто случайно подвернулась – как маслина к стопке водки. Хорошо бы опохмелиться, кстати…
2
– Милый, плесни мне чего-нибудь. Пожалуйста!
Я нехотя разлепляю веки и щурюсь на ненавистный свет. Дэля, как она просила себя называть, все еще лежит в шезлонге и нежит свое полуголое тело под лучами ласкового майского солнышка. Ее кожаный шезлонг раскинут на открытой части широкой дощатой веранды. Она вяло листает какой-то журнальчик. Лица ее я не вижу, но почти уверен, что девушка в это самое мгновение вожделенно облизывает язычком свои пухлые губки в ожидании очередной дозы горячительного пойла. Эту сучку постоянно мучает жажда, так что она готова проглотить все, что ей подсунут – вино, шампанское, виски, коньяк и даже водку. Такой жажды и стойкости к спиртному я еще не встречал у женщин.
Пьет она длинными тонкими глотками, процеживая содержимое рюмок и бокалов сквозь плотно сжатые губы и с сожалением оставляя на донышке лишь несколько капель. При этом взгляд ее сощуренных глаз устремлен в некую лишь ей открывшуюся точку – пронзительный, пронзающий реальность взгляд. Так зачарованно смотрят в глаза дьяволу – подумалось мне, когда этот взгляд кинжальным холодом прошил меня впервые, прежде чем унестись в преисподнюю. А потом эта бесовка медленным торжественно-церемонным жестом отставляет посудину и на лице ее блуждает улыбка удовлетворения отравительницы. Но, увы, яд почти не действует на эту нежную плоть и извращенные мозги. В этом я убедился еще вчера.
– Дорогой, ты там не заснул? – тянет она слащаво и укоризненно, не соизволив обернуться.
Я тупо таращусь на заставленный яствами и напитками стол. Мое внимание привлекают две жирные мухи. Одна из них ползает по кромке бокала с остатками вина, другая сучит лапками на охряном боку огромной груши.
«Чего бы ей налить? – спрашиваю себя. – Чего она еще не пробовала сегодня? Коньяк или кофейный ликер?»
Непродолжительное сомнение – и я отвинчиваю пробку пятигранной бутылки ликера производства Польши. Я и сам люблю пропустить после сытного обеда рюмочку-другую ликера, но только не польского, в котором обычно слишком много сахара. Еще больше мне нравятся оригинальные российские ягодные настойки. Но сейчас я вообще пить не хочу. Ста пятидесяти граммов водки, что я, морщась от отвращения, самоотверженно влил в себя за обедом, оказалось достаточым, чтобы чуть приободриться. Больше нельзя – или я снова провалюсь в похмельную истому, когда кажется, что в венах вместо крови едва струится теплый кисель, а мышцы обвисают протухшим мясом.
Я добавляю в ликер немного коньяка и несу эту бурду Дэле.
Она берет узкий бокал и делает пробный глоток. Чуть морщится, как неудачной шутке, но героически высасывает двумя длинными заходами.
– Мог бы добавить кусочек льда, – улыбается она снисходительно. – Но все равно – спасибо.
Приняв из ее рук бокал, я продолжаю над ней стоять. Разглядываю ее плоский животик, круглые коленки и рой родинок на левой стороне тонкой шеи. Мне хочется заглянуть ей в глаза, но они скрыты за большими очками с темно-изумрудными стеклами.
– Что? – спрашивает она. – Ты хочешь? – и щекочет прохладными пальцами под моей коленкой.
Я не хочу. У меня нет к ней в данный момент никаких чувств. Кроме, разве что, легкого любопытства. Я угадываю в этой женщине некую загадку, чей ответ должен оказаться до банальности пошлым. Я совсем не верю в ее секретарство в скромной афинской конторе. Не верю в скоротечное соблазнение заезжим фрицем, за которым последовало романтическое путешествие в Гюлистан, а в итоге – подлое бегство. Передо мной молодая красивая женщина с большим опытом отношений с мужчинами. Как легко эта стерва раскрутила меня вчера на бездумный гулеж, а после затащила, почти бесчувственного, в постель и трахнула так, что у меня до сих пор стыдливо ноют яйца. А ведь я и в нормальной кондиции не всегда и не со всеми. Я ведь помню все до мельчайших подробностей – как и что она вытворяла со мной. Далеко не всякая профессионалка решится на такую изобретательную жестокость, какую выказала эта зеленоглазая крошка, желая во что бы то ни стало обслужить меня по полной программе.
А потом, среди ночи, совершенно бесстыдно потребовала деньги. Вроде как для покупки кое-каких необходимых женских мелочей. Шестьсот амеро!..
– С тобой все в порядке? – спрашивает Дэля, все еще удерживая на гладком личике беззаботную улыбку. – Хочешь, вернемся в город?
