Кремлевский клад: Cosa Nostra в Москве

Начали ужинать молча. За столом сидели только Анжела, Филиппо и Марио. Франческа уехала с друзьями на море, а Джулиано не приходил к этому столу уже несколько дней. В тишине только звякали вилки, и плескалось в бокалы вино.

Марио пил сегодня больше: кивнул официанту, и тот принес ему бутылку коньяка. Сам налил себе полфужера и вульгарно залпом выпил. Анжела вернулась из города только за полчаса до этого, ничего почти не ела и часто вскидывала темные глаза на мужчин. Филиппо ел, как всегда, с аппетитом: он вообще никогда не разговаривал за столом и ценил в эти минуты только гастрономические ощущения. За едой почти не говорили, только о погоде: для конца лета было несколько прохладно.

Но в конце ужина Анжела вдруг громко спросила:

– Что случилось?

Вопрос был обращен, неизвестно кому, поэтому никто ей не ответил.

– Я спрашиваю, что случилось? Филиппо!

– Что ты имеешь в виду? – Филиппо нехотя оторвался от десерта.

– Где Николай?

– Разве он с тобой не попрощался? Он улетел в Москву, – ответил вместо Филиппо Марио с легкой улыбкой. – Сегодня все улетели в Москву. Неужели ты не знала?

– Где Николай?

– Анжела, дорогая… Смирись с этим, ты его больше не увидишь. Напрасно ты нежничала с ним… – в голосе Марио впервые прозвучало сочувственные нотки, коньяк снял ему дневной стресс.

– Он жив?

– Не знаю, Анжела. Забудь о нем, я тебя прошу.

– Я хочу его видеть!

– Это невозможно, Анжела. Он улетел.

– Марио! Я тут старшая! Когда нет отца – я старшая в семье!

– Ты не можешь быть старшей, дорогая, ну не можешь…

– Филиппо! Где он? – Голос Анжела уже дрожал, в глазах наливались слезы, и у губ начиналась истерика.

Филиппо молча положил рядом с тарелкой свою вилку, но жевать не перестал.

– Филиппо, скажи мне, вы уже убили его?

Мужчины молчали, и Анжела не выдержала, упала лицом на салфетку и зарыдала. Никто не пошевелился, и почти полминуты длилась эта тягостная сцена: громко и навзрыд плакала Анжела, и никто к ней не подошел и не успокоил. Обессиленная, она с трудом встала из-за стола и, прижав руку к лицу, шатко пошла к двери.

– У нас мало людей, – сказал Марио, когда дверь за сестрой закрылась. Это беспокоило его: с «доном» уехали в Рим трое самых толковых, они останутся с ним до отлета поздним вечером, и должны были вернуться только утром. Кроме того, без Карло, всегда бывшего рядом, Марио чувствовал себя неуверенно. – Пусть охрана будет только у ворот, остальные отдыхают до утра. И дождитесь рассвета. Но только чтобы ни одного писка не было слышно.

Если бы Марио сейчас увидал Джулиано, он выгнал бы его из своего дома в ту же минуту.

– Где Джулиано?

– Уехал кататься на мотоцикле.

– Он видел, что было у ворот?

– Да.

– Когда вернется – пусть мне скажут. Я выкину его еще вечером.

Филиппо ушел, но Марио остался. Он наливал себе еще коньяка, закусывал ломтиком дыни, потом еще наливал, и отхлебывал остывший кофе…

Когда совсем стемнело, Марио вышел на свежий воздух. Постоял под колоннадой, глубоко подышал, спустился в сад и побрел по темным дорожкам. Проходя мимо флигеля, он остановился и осмотрел его темные окна: там дожидалась смерти московская девчонка.

Сам Марио убивал всего несколько раз, и очень давно: его отец не хотел этого. Но Марио всегда завораживала и волновала загадка смерти. Не холодное и окоченевшее тело, ни, тем более, запекшаяся мертвая кровь или трупные пятна, а только краткие минуты «до» и «после». Когда еще длится «до», и человек думает – все впереди, но Марио-то знает, что все уже кончено. В этом было для Марио что-то неземное, непостижимое, оно не укладывалось у него в голове. Еще удивительнее было для Марио «после». Жизнь тогда уходила у него на глазах. Еще дрожали веки, дергались непроизвольно, сами по себе, мускулы, а жизнь навсегда улетала куда-то, и все останавливалось в холодеющем теле по чьей-то, и не только одного Марио, воле…

Коньяк мягко расслаблял Марио, притуплял дневные тревоги, и еще не наступило обычное и скорое для него раздражение, когда уровень алкоголя в крови начинал опускаться. Ночь была тиха и прохладна, в саду хорошо и знакомо пахли цветы…. Марио свернул с дорожки и вошел в дверь флигеля.

Снаружи Таня была заперта охранниками надежно, но без замков. Внутренняя задвижка ей больше не полагалась, и ее сняли. Охраны не было, все комнаты на этаже были пусты. Марио погремел задвижкой и открыл дверь.

Таня сидела в темной комнате на кровати, и как будто, ждала этого. Она была похожа сейчас на птичку.

– Бона сера. Не скучно?

Марио еще не решил, будет ли брать ее силой и грубо, или попробует приласкать и, возможно, получить секс нежнее. Присмотревшись к ней за последние недели, он был уверен, что она девственница. Марио предпочитал женщин более зрелых и опытных: с девочками всегда было больше возни и слез. Это как проза и поэзия. Марио любил прозу.

– Ты уже любила когда-нибудь? – спросил Марио, подсаживаясь к ней на застеленную кровать. Таня опять, как птичка на жердочке, отодвинулась от него к подушке, к темному окну. Она плакала все последние часы, и не могла уже больше, сил у нее не осталось. Глаза и щеки у нее были красными и распухшими.

– Где мой папа? – спросила она.

Марио в темноте ухмыльнулся:

– Ты его очень скоро увидишь. Вы нежно с ним встретитесь. Ты только верь в это.

– Не дотрагивайтесь до меня!

– Ты мне нравишься, ты такая свежая… Не нужно меня отталкивать, мы все так испортим. У тебя это впервые, и никогда не повторится… Никогда.

Марио уже глубоко и громко дышал. Одной рукой он тянул ее за талию, а другой мял колени и начал забираться под халатик.

– Я сейчас закричу!

– Не нужно, милая, тебя никто не услышит…

Голос Марио звучал теперь с хрипотцой, возбуждение передалось ему даже на голосовые связки. Его руки начала взбираться по девичьим пухлым бедрам, коснулись ее трусиков. Танина рука безуспешно боролась с ним поверх платья, но была слишком слаба. Марио проделывал это с сотнями женщин: часто начиналось так же, но заканчивалось всегда одинаково.

Указательный палец Марио протиснулся между тесно сжатых ног и лег на мягкий девичий холмик под трусиками.

– Оставьте меня, оставьте! – зашептала Таня: страх пережимал ей горло.

– Не нужно бояться, станет приятно… Хорошая моя…

Рука Марио уже раздвинула ей ноги, пальцы были на пороге того, что на телевидении беззастенчиво назвали однажды «святая-святых». Толчком Марио просунул жадный и бесстыдный палец под край трусиков и оказался внутри.

Таня негромко вскрикнула, попробовала вскочить с постели, но палец внутри задвигался и начал входить в нее глубже. Чтобы прижать эту бесстыжую руку, она вскинула вверх колени, но не удержалась и опрокинулась на спину. В подобных случаях Марио давно бы раздвинул ей ноги, прижал ее и приступил. Но у этой девочки Марио хотел почувствовать сначала малейший отклик на свою ласку. Но рука и палец в ее трусиках не ощутили до сих пор ни следа любовной влаги. «Святая-святых» была суха, как пустыня.

Но прелюдии следовало заканчиваться. Марио круто развернул легкое девичье тело, навалился на грудь и начал срывать с нее трусики, коленями раздвигая ноги. Он не снимал с себя брюки, только расстегнул их и приспустил. Раздавленная, Таня теряла сознание, она даже не сопротивлялась, у нее уже не было на это ни сил, ни воли. Ей хотелось только одного: скорее умереть.

Марио потянулся рукой к своим ногам, выхватил и направил вперед то, что русский заокеанский классик назвал жезлом, и коснулся им девичьего тела. Придерживая его и направляя, он стал искать ему путь. Обычно это находилось быстро и впускало его как-то само, но в этот раз ничего у Марио не выходило. Жезл у него просто гнулся, упираясь в мягкое и теплое. Он пробовал помочь ему рукой, направляя и раздвигая нежную плоть, но жезл упруго переламывался и вываливался обратно. Марио не оставлял тщетных попыток, он только клял теперь лишний коньяк, выпитый им за ужином, и сухую, фригидную плоть этой русской девчонки.

Инстинктом почувствовав затруднение у насильника, Таня вдруг забилась у того под животом, как рыба, и закричала, тонко и пронзительно:

– Джулиано, Джулиано!

Марио ударил ее кулаком по лицу с одной стороны, потом с другой, и та умолкла, затихла под ним, тогда он снова возобновил свои попытки. Но неожиданный этот крик в тишине, потом вспышка собственной ярости совсем лишили его любовной силы, – жезл у него сморщился и повис.

Это была первая и самая досадная неудача Марио. Но может быть, она и стала первопричиной последовавшей за ней, как лавина, череды трагических невезений в семье дона Спинноти, – потому что, кто знает небесный источник удачи-неудачи?

34. Напильник

Когда Джулиано увидал из-за деревьев, что произошло у ворот виллы, он не нашел в себе смелости выйти из-за них. Как будто его парализовало за деревьями сада, и он тупо смотрел, как Таню проволокли мимо него к флигелю и затолкали в дверь. Что случилось с «русским» он видел мельком, и только в конце: его обмякшее крупное тело охранники потащили куда-то в сторону, под стены виллы.

Из-за деревьев сада Джулиано вышел только через час, когда все у ворот успокоилось, и охранники перестали метаться по двору. Первым его желанием было, схватить свои вещи и бежать отсюда. В Китай, в Россию, куда угодно, – нужные визы в паспорте были. Сделать это было просто, но он тогда становился «подлецом», и на всю жизнь терял к себе уважение. Настоящий мужчина так поступить не мог. Уехать отсюда он мог только вдвоем.

Потом он решил бежать в ближайшее отделение полиции, тащить их сюда, на мафиозную виллу, умолять спасти его русскую девчонку. Но Джулиано опять же был итальянец, и сам был гостем мафиозного «дона». Он понимал, что полицию сюда никто не впустит, она и сама не войдет, но зато сам он не проживет после этого и недели.

Джулианно вглядывался в окно, за которым сейчас рыдала его возлюбленная, и душа у него корчилась от боли. Не выдержав этой пытки, он выскочил, наконец, из сада, выкатил из гаража мотоцикл и вылетел на нем за ворота виллы.

Солнце уже садилось, но он на предельной скорости погнал прочь из города. Горные серпантины и встречный ветер выдул у него отчаяние и прояснил голову. Если спасти Таню он был не способен, то остаться с ней до конца был обязан. И даже погибнуть за нее, – ведь Джулиано Фьораванти был итальянец.

Вернулся Джулиано, когда стемнело. При свете фонаря он поставил в гараж мотоцикл, потом подошел к верстаку с инструментами и выбрал себе оружие: заточенный трехгранный напильник, которым снимают фаски на токарном станке. В средние века очень похожим оружием пробивали доспехи у рыцарей. Пряча напильник под курткой, он вышел в сад. Здесь, под ее окнами, он решил остаться и провести всю ночь, до утра. Когда кто-нибудь придет за ней, – тогда он убьет их всех. Если не спасет любовь, то вернет себе честь.

До утра Джулиано ждать в саду не пришлось. Он услыхал очень скоро ее крик: «Джулиано, Джулиано…», и кинулся к дверям флигеля.

На втором этаже в коридоре горел свет. С занесенным уже у груди напильником, Джулиано начал толкать и рвать на себя по очереди все двери со стороны сада. Третья распахнулась. Свет из коридора прорезал темень комнаты, выхватил кровать, голую спину, ноги… От этого хотелось отвернуться, но Джулиано, чувствуя отвращение, замер над телами. Бледный и тощий мужской зад, заросший черным густым волосом, перестал двигаться и тоже замер на свету. Над подушкой темнели две головы: верхняя затылком, но нижняя – лицом, и когда она повернулась на тонкой шее к свету, Джулиано узнал в ней свою Таню. Она смотрела на него с ужасом.

«Господи… что он с ней сделал! Ты умрешь за это, Карло!». С этой мыслью Джулиано прыгнул вперед, замахиваясь трехгранным напильником. Древний инстинкт подсказал ему, куда бить, и он ударил со всей силы, схватив ручку напильника обеими руками, – в глубокую впадину затылка. Трехгранник пронзил мозжечок Марио и остановился, пробив ему позвонок. Шея Марио под ударом прогнулась, голова сначала дернулась назад, потом упала вниз. Джулиано выдернул напильник и замер с ним в руках, в ужасе глядя на струю темной пульсирующей крови, падающую из пробитой шеи на девичье тело, на ее волосы и на подушку.

Журчание струи вывело Джулиано из оцепенения: как будто вода лилась из крана на пол квартиры. Он схватил за лодыжки обмякшие ноги, потянул их назад, и Марио заскользил в своей крови по девичьему телу, потом перевалился набок и с глухим стуком упал с кровати. Он лежал теперь на спине, и Джулиано, отводя глаза от отвратительного вида его гениталий, узнал в нем Марио.

Таня была в полном сознании, и как только освободилась от мертвого груза, сразу проворно запахнула халатик. С головы до ног она была в чужой крови.

Молча, будто говорить в этой комнате было грешно, Джулиано подошел к Тане и поднял ее за руки. Она села в окровавленной кровати и отвернулась от него.

– Тебе нужно умыться. И надо уходить, – сказал он шепотом, и приложил свой палец к губам. Но никто бы их не услышал, на этаже никого не было: одни жильцы были еще в Риме, другие уже в Москве, один из них лежал без сознания в подвале.

Джулиано помог ей встать, переступить через тело Марио, открыл дверь и подождал, пока та не вошла в ванную.

Джулиано посмотрел вниз на бледнеющее лицо Марио, и новый ужас охватил его: ведь он ударил Карло, почему тут лежит Марио? Какие происходят страшные ошибки… А если бы он знал, что это не Карло, а Марио? Тогда бы не ударил? На всю жизнь у него потом остался этот тайный, неразрешимый вопрос: ударил бы он напильником в затылок, если бы знал, что насилует Марио? Но Джулиано не сумел бы даже открыть эту дверь, а не то, чтобы подойти к Марио, если бы его телохранитель и ножевой виртуоз Карло не летел в этот час в Москву.

Из ванной Таня вернулась в другом платье, бледная, но спокойная. Она отводила от Джулиано глаза, как будто она одна была во всем виновата.

– Пойдем. Ничего не бойся. Я тебя не оставлю.

Они вышли в сад и, обходя в тени деревьев фонари, пошли к темному зданию виллы.

35. Подвал

Очнулся я в кромешной тьме и думал, что ослеп. Еще я очень замерз, и раскалывалась от боли голова. Я лежал на полу какого-то подвала, и только потом заметил полоску бледного искусственно света в щели под дверью. Подо мной был драный тюфяк с вылезшим и свалявшимся волосом каких-то вонючих животных, такой же древний, как эта вилла. На нем полежало, наверное, много таких горемык, как я. Но где они были теперь?

Во тьме я мог ожидать только смерть: она придет вместе со светом из распахнувшейся двери. Я встал и начал двигаться: если бы не курточка, которую я одевал по вечерам на мотоцикле, то околел бы в этом холоде в одной футболке. Крови на себе или ран я не нащупал, болела только сильно голова: били профессионально, и «мафиозно», – мешочком с дробью или с чем-то. На мне были наручники с цепочкой, еще остались кроссовки. Но нужно было искать настоящее оружие, чтобы получить хотя бы один шанс из ста.

Я начал прощупывать низкий подвальный потолок: тут должна была висеть какая-нибудь лампочка. Я нашел ее, но она была глубоко под проволочным колпаком. Вывернуть и вынуть ее оттуда было невозможно, но мне не нужна была целая лампочка.

Помогли наручники: я зацепил цепочку за проволоку колпака, повис на ней и покачался. Потом так же с другой стороны. Проволока разошлась, теперь нужно было чем-нибудь ударить и вынуть осколки. Ударить было нечем, но удалось просунуть внутрь цепочку и завести ее за лампочку. Я крепко зажмурился, отвернулся и дернул руки вниз. Дождь мелких осколков пролился на мое лицо, более крупные застряли за проволокой, и я осторожно их вынул.

От матраса я оторвал полусгнивший край, набил его волосом и уложил туда все, что осталось от лампочки. Получилось то, что получилось: очень опасное для глаз.

Я не представлял, сколько может быть сейчас времени, сколько я тут валялся и который теперь день. Если только они не решили заморить меня здесь голодом, – а это долго и нудно, – то могли войти сюда в любую минуту. Поэтому я прощупал дверь. Она оказалось тоже на моей стороне: открывалась вовнутрь. Мои шансы были минимальны, но они росли. Главным было то, что без света разбитой мной лампочки они войдут в кромешную тьму, а для моих привыкших к тьме глаз любой свет из-за двери станет, как прожектор. Я примерился к двери, нашел для тюфяка на полу место получше, свернул его в рулон и уложил вместо себя. В темноте, и даже при свете карманного фонаря, тюфяк вполне на несколько секунд мог сойти за приговоренного к смерти. Оставалось ждать около двери и дрожать в этом холоде. Дожидался я только двоих: с третьим бы я не справился.

Как я увидел и понял уже потом, они пришли именно умертвлять меня: у одного из них была в руках удавка из проволоки, у второго, страхующего, пистолет. Третьего с ними не было.

Я пропустил за распахнутой дверью первого вошедшего. Он сначала потоптался за дверью рядом со мной, потом на цыпочках покрался к тюфяку, чтобы накинуть удавку на шею спящего. Свет из щели между петлями двери иногда затенялся: там стоял второй. Секунда, две, три…Если бы он там остался дольше, а первый пихнул ногой тюфяк, то живым бы наверх я не выбрался. Но к моей неизменной в этом подвале удаче, второй тоже шагнул вперед. В его правой, выставленной вперед руке чернел пистолет.

Я взмахнул над ним скованными руками, прижал свою ужасную куклу ему к лицу и, как мочалкой, мазанул вниз. Рука его с пистолетом непроизвольно дернулась вверх, и я сумел ее перехватить, пистолет оказался ему не нужен. Под сдавленный вой я пропихнул его вперед, к первому «палачу», и он, с разлета, споткнувшись о тюфяк, упал на пол.

Я поднял руками в наручниках пистолет и шагнул к обоим. В бледном свете из-за двери я узнал первого: этот охранник не раз открывал мне ворота.

– Престо! – сказал я ему. Несколько итальянских слов я уже выучил, но повторил и по-русски, – Быстро!

Чтобы тот понял быстрее, я звякнул цепочкой от наручников и приподнял пистолет к его лбу. Я бы выстрелил в этого, и во второго тоже. Они пришли меня убивать, поэтому за мной было «горой» то, что называется «натуральным правом» – право жить. Я бы расстрелял в них всю обойму, даже если ключа от наручников у них просто не оказалось с собой. Но этот ключ у них нашелся.

Я поставил их лицом к стенке, похлопал по карманам, вынул у обоих мобильники и выбросил их за дверь. Напоследок я взглянул на искалеченного. Щеки и лоб у того были красным месивом, но глаза блестели и глядели на меня. Это тоже была моей удачей: не взял я грех на душу за его слепоту…

Я запер за собой дверь этого средневекового подвала на висячий замок и стал подниматься по лестнице. В руке у меня была «Беретта», я был свободен, и мне было безразлично, ждал ли меня наверху день или ночь.

35. Прощание

На поверхности земли, как оказалось, начинался день, солнце стояло высоко, но было по ночному прохладно, – или я просто не мог еще согреться.

Вариантов выбраться отсюда, с виллы мафиозного босса, с пистолетом и сразу, у меня было несколько, но ни один, без Тани, мне не подходил. С «Береттой» наготове, кустами, а не дорожкой среди цветов, я прошел к флигелю: чем позже я начал бы стрелять, тем больше у нас с Таней было шансов выбраться живыми.

Лестница подо мной скрипела, и это было слышно на обоих этажах флигеля. Я ожидал увидеть в коридоре охранника, и Танину дверь запертой. Все оказалось не так, и много проще. Поэтому биться было не с кем, стрелять не нужно, и я без стука толкнул дверь, не ожидая ее там найти.

Я не ошибся. Но не ожидал я увидеть и окровавленной постели, а на полу тело Марио. Лужа подсыхающей крови растекалась под его головой, брюки бесстыдно приспущены, женский халатик с кровавыми пятнами висел на спинке стула. Я мог вполне представить, как тут оказался Марио, и что потом произошло. Но если тело сына «дона» оставалось до сих пор на полу, можно было полагать, что никто об этом еще не знает, и Таня жива и где-то прячется.

Я нагнулся и поискал на теле Марио рану: я хотел узнать, – как и чем. «За что» – понятно было и так. Рану я нашел под его головой, и такой никогда не видал. Так стреляют только снайперы и называют это место «сливой». Но стрелял тут не снайпер, и это была не пуля. Танечка тоже не могла такое с ним сделать, просто не хватило бы силенок. Кроме меня мог убить на этой вилле сына «дона» только еще один человек: Джулиано. У него было меньше для этого причин, но могли вполне появиться, раз Марио был без штанов. Я вышел из флигеля и за кустами пошел к нему в комнату: либо он был сейчас с ней, либо их обоих на вилле уже нет, и мне тоже тут делать было нечего.

Я представлял, где могла находиться его комната. Сбоку виллы имелась дверь, откуда выходила ко мне Анжела. Туда входил при мне и Филиппо: там находились жилые комнаты. Охраны там могло и не быть, иначе, искать там Джулиано с Таней мне бы не стоило: охранники знали свое дело, и Таню просто забрали бы у ее возлюбленного.

Поднялся наверх я без проблем. Ряд добротных одинаковых дверей, – как лотерейные билеты, – но простенки между ними слегка разные, для гостей должны быть поменьше. Я выбрал, как в лотерею, угловую, самую маленькую, и негромко постучал.

Если бы дверь мне открыл Филиппо, то он сразу бы стал моим заложником, – если бы, конечно, меня впустил. Если это была спальня Анжелы, что много радостней, но и тягостней для обоих, – то я бы потерял много времени. Если я попадал с первого раза, и меня встречал Джулиано с кухонным топором в руках, – или чем он там убил Марио? – то встреча могла начаться со свалки. О прочих я не думал. Марио лежал на полу во флигеле. Его отец, как я знал от Анжелы, был в отъезде, со своими, надо полагать, лучшими людьми.

Но я вытащил пустой, зато радостный билет: за дверью спала Анжела. Она открыла запертую дверь не сразу, и только услыхав мой голос. Наша встреча была похожа, наверное, на оперную сцену: южная ночь, тишина, и два любовника, расставшиеся днем, чтобы никогда больше не встретиться…

Я вошел в ее чистенькую девичью горницу и почувствовал себя героем повестей Баккаччо времен Ренессанса. Высокий потолок, лепнина и прекрасная старая живопись на стенах, в углу киот с синим огоньком лампадки под Мадонной…

– Я пришел за русской Таней, – сказал я своей возлюбленной в самое ухо: она обнимала меня и прижимала за шею голову.

– Вы с ней отсюда не выйдете. Ты знаешь.

– С пистолетом выйдем.

– Вас убьют.

– По всякому, убьют. Где комната Джулиано?

– В другой стороне, напротив. Он тебе не поможет.

– Тогда будет жалеть об этом. Кто еще тут по коридору?

– Только Филиппо. Марио рядом с отцом, за кабинетом. Я боюсь за тебя.

– Не выходи из своей комнаты. Я приду с тобой попрощаться. Обязательно приду.

Как это ни удивительно, но Джулиано с Таней крепко спали, когда я поскребся им в дверь: спали одетыми, на узкой кровати. Джулиано пробудился и открыл дверь, узнав мой голос, – но через длинную, как целый час, минуту. В руке он держал трехгранный напильник. Я шагнул в комнату и подошел к кровати. Напуганные глаза девчонки, с опухшего, с синяками, лица, не мигая, глядели а меня.

– Мы с тобой уезжаем. Прямо сейчас, – сказал я ей и снова повернулся к Джулиано. – Если ты остаешься, то советую закопать эту штуку в саду. Она станет уликой, против тебя, номер один.

Джулиано рассеянно посмотрел на напильник в руке.

– Я не останусь.

Чтобы не напугать Таню, я одними глазами показал ему на пистолет в моей руке. Тот кивнул в ответ:

– Я поеду с ней.

– Собирайтесь оба. Потом иди в гараж и выкатывай наши мотоциклы. Таню пока в кусты!

На цыпочках я пошел по коридору прощаться с Анжелой. Я отворил ее дверь без стука, и та сразу повисла у меня на шее:

– Любимый мой, вас с ней убьют, даже не пытайтесь! – влажно зашептала она мне в ухо. – Заставь открыть ворота Филиппо. Пригрози ему. Или Марио…

– Через дверь ему не пригрозишь. Он мне не откроет.

– Мне откроет!

Я нежно отстранил Анжелу, чтобы увидеть ее глаза – смелые глаза дочери мафиози.

– Что будет с тобой?

– Не знаю, и это не важно. Но не убьют, как вас.

– Анжела… твой брат, Марио, мертв.

– Кто?

– Марио. Он убит. Лежит на полу во флигеле.

– Марио? Господи… Ты убил его?

Я не ответил на ее вопрос, сейчас это было неважно – кто из нас убил Марио. Мог это сделать и я, и даже наверняка бы убил, если бы вышел из подвала чуть раньше. Еще я подумал о Джулиано: ведь ему оставаться в Италии, не мне, – а мафия такого не забывает.

– Прощай, Анжела, моя любовь. Нам пора.

– Господи… наш Марио… Я в это не верю

– Смерть приходит в любой дом…

В последний раз я прижал Анжелу к груди и повернулся к двери.