Странствия по двум мирам

скачать книгу бесплатно

Странствия по двум мирам
Хуан Тафур

Роман Хуана Тафура рассказывает об одной из самых удивительных и загадочных эпох в истории – от падения Константинополя до подготовки первого путешествия Колумба. Этот период ознаменовался целым рядом событий, имевших переломное значение для развития человечества, таких, как распад Византии и изгнание мавров из Испании, создание живописных и скульптурных шедевров Возрождения, качественный скачок в самых разных областях науки – от философии до географии и астрономии. Автор создает запоминающиеся образы реальных исторических лиц: среди них – флорентийский правитель Лоренцо Великолепный, Марсилио Фичино, Америго Веспуччи, Христофор Колумб, Сандро Боттичелли, герцог Медина-Сидония, не говоря уже о своем знаменитом предке Педро Тафуре, широко известном в Испании путешественнике, слава которого сродни славе русского купца Афанасия Никитина.

Хуан Тафур

Странствия по двум мирам

Посвящается Педро, которым заканчивается и с которого начинается это путешествие.

Кому по силам книга? Для начала
Хорошей книги требуются зори,
А к ним – века, сражения и море,
Чтоб сталкивало всех и разлучало[1 - Перевод Бориса Дубина.].

    Хорхе Луис Борхес. «Делатель» (1960 г.)

Надобно, чтобы молодой идальго покидал свой дом и отправлялся повидать чужие земли, ибо из таких путешествий рождается подвиг и возвеличивается сердце. Там, где его, доселе неизвестного, ждут труды и нужда, он должен показать своими делами, кто были его предки, потому что только через эти деяния смогут узнать о них чужеземцы.

    Перо Тафур. «Странствия и путешествия» (1439 г.)

Санлукар-де-Баррамеда, сентябрь 1453 года

Наступил час рассвета, когда взоры мореплавателей с надеждой обращаются к востоку. С вершины зубчатой башни приметили сначала черную точку на дороге, а немного погодя – коня и всадника, окутанных облаком пыли. Часовой окликнул стражника, дабы тот поспешил к воротам. Над сводами дворцовых арок виднелось освещенное верхнее окно. Дон Хуан Алонсо Перес де Гусман, герцог Медина-Сидония, поджидал гонца.

Когда всадник въехал в город, заря уже осветила глинобитные стены, отливавшие синевой – от добавленного в известку индиго. Звонарь церкви Святого Франциска ударил в большой колокол, и ночной сторож затаил дыхание перед последней догоравшей свечой. Цоканье копыт доносилось то из одной, то из другой улочки, оно приближалось, и вот уже всадник миновал рыночные ряды и вихрем промчался по площади Де-ла-О. Вслед ему одна за другой захлопали ставни вдоль Куэста-де-Белен. А он дал напоследок шпоры коню и наконец соскользнул с его горячего крупа. Сверху, из другого окна над арочными сводами, украшенными резными изображениями чудовищ и сирен, за ним наблюдали несколько детей.

Стоявший под аркой конюх взял коня под уздцы. Адъютант герцога самолично повел гонца по длинным коридорам. Поднявшись на второй этаж, они стали свидетелями настоящих боевых действий: все те же дети удирали от няньки, пытавшейся поймать их и снова водворить в постель. Самый маленький из них, съежившись, спрятался за настенным ковром, рядом со скамьей для посетителей. Он был более плотного сложения и смуглее, чем дети Медины; вероятно, мальчуган гостил здесь, будучи сыном бедных родственников, пославших его на воспитание к герцогу. Гонец попытался улыбнуться и почувствовал, что его лицо оцепенело от усталости. Он молил Господа, чтобы этот ребенок не оказался сыном человека, которого потерял Санлукар в результате происшедшей трагедии.

Адъютант постучался и ввел гонца во внутренние покои. Слуги столпились в коридоре, не осмеливаясь подслушивать у дверей. По лестнице уже прохаживались взад-вперед несколько рыцарей, то и дело поглаживая свое оружие. Неужели нарушили перемирие мавры, ободренные нездоровьем короля дона Хуана? Но тогда посланец не прискакал бы по дороге из порта, а приплыл бы из Севильи по Гвадалквивиру. Накануне дозорный заметил на другом конце бухты тонущий корабль, узнав в нем одно из судов конвоя, который отплыл весной в Кандию. Впрочем, адъютант герцога не побледнел бы так, если бы речь шла о заурядном кораблекрушении, пусть даже судно и прибыло из далекой Греции.

Дон Хуан Алонсо Перес де Гусман наконец появился на пороге. На нем отсутствовали доспехи, что было хорошим знаком, однако взгляд его был мрачен, а лицо так же бледно, как у адъютанта. Герцог прошел по коридору мимо выстроившихся шеренгой слуг и остановился перед лестницей, где уже гудела толпа. С каждой фразой его голос становился все глуше, а растерянность и уныние – все заметнее. Между тем гонец подошел к скамье и тяжело опустился на нее. Поблизости никого не было, и только спрятавшийся за ковром ребенок сверлил его большими черными глазами. Одетый в одну ночную сорочку, мальчуган дрожал всем телом, хотя в помещении вовсе не было холодно.

Весть о случившемся достигла городских кварталов раньше, чем герцог закончил свою речь. Жалобным криком пронеслась она по дворцовой лестнице, перелетела через двор, гулким эхом прокатилась под сводами галереи и наконец выплеснулась на улицы, повторив в обратном порядке путь гонца. Женщины выскакивали из домов босиком и спешили к городским воротам, а мужчины бежали к площади, готовые отомстить за проигранное сражение. Всего лишь одного человека потерял в этой битве Санлукар, но люди причитали так, словно каждый из них лишился отца, брата или мужа. На протяжении всего лета под средиземноморским небом в разных городах и на разных языках раздавались стенания:

– Византия пала! Пала Византия!

Герцог Медина застыл в молчании у дворцовой лестницы. Его солдаты спустились во двор, пряча оружие от глаз служанок, подглядывавших из-за решетчатых окон. Снаружи, на улицах и площадях, весть все еще передавалась из уст в уста, достигая и обители отшельника, и дальнего предместья за рекой:

– Византия разгромлена! Константинополь пал!

Гонец протянул было руку в направлении мальчика, но тут же отдернул ее. Он подумал, что, настигни его сейчас смерть, последним его воспоминанием будет это ангельское личико с черными глазами. У ребенка же, по прошествии лет, не должны остаться в памяти ни его убитое горем лицо, ни печальная новость, а только галоп на рассвете, крики на улице да набатный бой колоколов, словно возвещающих о конце света.

I

Спустя двадцать лет

– Дон Педро Тафур?

Молодой рыцарь оглядел незнакомца, постучавшего в его дверь. Нарядный, надменного вида, приземистый и плотный, как и он сам, лицо скрыто под маской, но в глазах не заметно враждебности. На нем были плащ из грубой шерсти, тонкая блуза, красная шапка, гранатовые панталоны и черные башмаки – так одевались почти все пажи, каких ему довелось встречать во Флоренции. Не иначе, его хозяин – августейшая персона, коли слуга так высокомерен.

– Un messaggio[2 - Послание (ит.).]. – Паж протянул ему запечатанное сургучом письмо.

Тафур пошел за камзолом, чтобы дать ему монетку. Когда он вернулся к дверям, посыльный уже ушел.

Сквозь лестничный проем он успел разглядеть длинные полы плаща, мелькнувшие в направлении сеней. Как его только пропустил привратник? Ведь хозяин постоялого двора не раз твердил ему, что не одобряет визитов к постояльцам. К тому же ни привратник, ни хозяин не знали, что его имя Педро Тафур. Он взвесил на руке письмо, снял сургуч и развернул свиток. Недоброе предчувствие сдавило ему грудь, когда он узнал герб, отпечатанный в углу листа. Шесть золотых шаров на ярко-красном фоне, вроде тех, что аптекари используют в качестве гирек при взвешивании. Герб банкиров Медичи.

Он надел кафтан, подпоясался кушаком, но уже на лестнице вернулся за длинным плащом, дабы спрятать под ним шпагу. Табурет привратника пустовал, да и паж как сквозь землю провалился, растворившись среди уличных лотков и навесов. Тафур втиснулся в разномастную толпу, учтиво повторяя направо и налево: «Scusatemi via» – «Позвольте пройти, будьте любезны». Но уже через десять шагов его бока ныли от чужих локтей, а лодыжки – от пинков. Он наткнулся на ящик с луком-пореем и опрокинул его на землю, а когда нагнулся, чтобы подобрать лук, зеленщик начал истошно кричать. Не дожидаясь, когда вокруг него сомкнется круг очевидцев, Тафур юркнул в лоджию рынка. Сбоку от колоннады еще одна толпа заполняла широкую улицу, бравшую свое начало на берегу Арно. Казалось, все пажи мира надели в этот день серые плащи и красные шапки. В конце улицы чья-то тень мелькнула в проеме между домами, остановилась, огляделась по сторонам и метнулась за угол.

Тафур возобновил свой бег, с трудом лавируя между людьми и повозками, двигавшимися от реки. И еще больше убыстрил шаг, увидев, что паж сворачивает за угол, но когда подбежал к перекрестку, то едва не сбил с ног трех девиц, шествовавших в сопровождении двух слуг в черных ливреях. Одна из них вскрикнула. Своим перепачканным в глине сапогом он наступил ей на подол платья.

По пути из Испании брат Антонио много рассказывал ему о разных опасностях, которые могут подстерегать его во время путешествия. Лучше бы он научил его учтивым выражениям на итальянском.

– Тысяча извинений, синьора, – запинаясь, проговорил он. – Я не хотел вас испугать.

Девица фыркнула, услышав, что он назвал ее синьорой. Одна из ее подружек рассмеялась. Тафур обернулся к третьей и тут же потупил взор, успев заметить, что вуаль ничуть не скрывала лица и шеи девушки. Перламутровая кожа, алые, как розы, губы… Неужели она улыбается? Большие глаза, голубые, с золотистыми крапинками. Или зеленые?

– Прошу вас простить меня, – продолжал он, обращаясь к первой девице. – Скажите, могу ли я оказать какую-нибудь услугу вам или вашим спутницам?

И как только ему в голову пришло произносить подобный вздор? Какую услугу он мог оказать им, если завтра отправлялся в Венецию, а в воскресенье садился на корабль, отплывавший на Родос? Не говоря уже о том, что ему пришлось бы открыть свое имя и положение, то есть сделать то, от чего его настойчиво предостерегал герцог Медина.

Слава богу, девушка в злополучном платье оставила без внимания его слова. Все три холодно кивнули и возобновили свою прогулку, направляясь на рынок или, возможно, в собор. Если в собор, то, значит, слуги у них новенькие, да вдобавок недотепы: они избрали дорогу, состоящую из сплошных луж. Тафур исподволь следил за ними, пока они не скрылись в толпе, а затем завернул за угол. Боковая улица была такой узкой, что здесь и мышь бы не спряталась. В конце ее возвышалась башня Синьории[3 - Синьория – правительство Флорентийской республики.], где флорентийские аристократы устраивали свои советы. Не зашел ли туда паж, чтобы отчитаться в своих действиях? Между прочим, с той стороны пришли и три девушки. Наверняка они знатного происхождения, о чем красноречиво свидетельствовали их внешность, манеры, шелковые туники, тонкие вуали. Он бросил взгляд на свои сапоги и почувствовал, что лицо его пылает от стыда. Потом снова смущенно опустил глаза. И возле своих ног увидел лежащий на земле шелковый платок.

Тафур нагнулся, одним движением подхватил его и стал вглядываться в толпу, но девушек уже и след простыл. И почему только он не побежал за ними? Хотя если бы он побежал, то не заметил бы платка, а это был предлог, чтобы снова заговорить с ними. Нет, никакой это не предлог. Он держит в руке самый настоящий платок. Выходит, он поднял его, не собираясь возвращать владелице? Это какой-нибудь простолюдин мог бы присвоить его, чтобы скомпрометировать хозяйку. Кстати, он твердо знал, кто из трех девушек владелица платка: его шелк, нечто среднее между зеленым и голубым, был того же цвета, что туника и мелькнувшие под вуалью глаза. Он стал засовывать платок в карман, и пальцы его наткнулись на сургучную печать послания, врученного пажом. Тогда он переложил платок и послание в нагрудный карман, где уже лежало письмо герцога Медины.

На площади Синьории плотники сооружали помост к празднику карнавала. Кроме них, здесь никого не было. Злополучный паж как в воду канул. И девушки тоже. Он сделал круг по площади и решил возвращаться по другой улице, чтобы не сталкиваться с зеленщиком. Перед тем как завернуть за угол, он искоса взглянул на дворец цвета меди и обнаженные фигуры статуй над арками изящной лоджии Ланци. Он не успел повидать достопримечательностей Флоренции, видел только украшенные барельефами двери Баптистерия и собора, и то мельком, по дороге из банка, где получал деньги по переводному векселю. Не нашел он и улицу золотых дел мастеров и не купил камею, которую обещал Кармен, чтобы заменить ею ту, что ей подарил дон Фадрике. Но разве герцог послал его для того, чтобы он терял время на праздные прогулки? И уж само собой не за тем, чтобы так осрамиться перед флорентийскими барышнями. Он поднес руку к груди и снова нащупал письмо своего господина и запечатанное сургучом послание. Кто-то узнал его тайну.

Привратник явно дезертировал со своего табурета в сенях. Тафур, перепрыгивая через две ступеньки, взлетел наверх, закрыл за собой дверь на засов и вытащил послание. Он присел на краешек кровати и почувствовал озноб. Видно, местный слуга тоже сбежал, чтобы не поддерживать огонь в жаровне. Он накинул на плечи одеяло, потер руки и еще раз перечитал странное приглашение: «La vostra presenza onora la nostra casa. Venite alla Via Larga, ora terza»[4 - Ваше присутствие – честь для нашего дома. Приходите на Виа-Ларга в третьем часу (ит.).].

Довольно неуклюжий стиль, зато каллиграфия безупречна. И снова герб с шестью золотыми шарами. Он уже видел его на фасаде башни Синьории, над дверями одной из церквей, на лоджии рынка, по всему городу. Ну и, разумеется, он красовался на здании банка Медичи, куда Тафур ходил, чтобы получить деньги по векселю герцога. Банк располагался на маленькой площади на Виа-Ларга, рядом с большим палаццо, где жили банкиры.

Чего хотели от него правители города? Они были с ним изысканно любезны, ибо на самом деле не он, а они оказывали ему честь приглашением. Однако доставивший его паж не открыл лица, словно был злоумышленником. Тем самым ему давали понять: никто не узнает, что Тафур находится во Флоренции, коль скоро он этого не желает. В приглашении не было указано ни его имени, ни даты.

Он вспомнил, какой взгляд бросил казначей банка на вексель с подписью герцога. Да и молодой патриций, распределявший золото по конвертам, внимательно с головы до ног осмотрел Тафура, пока тот расписывался в большой книге. Он на мгновение заколебался, прежде чем взять перо в руку, но затем поставил свою подпись на бумаге. Педро Тафур. Что еще он мог написать? Он с гордостью носил имя своих предков. С другой стороны, без подписи золото не получишь. Герцог вел дела с семейством Медичи, правда не с доном Лоренцо и доном Джулиано, а с их дедом, знаменитым доном Козимо. Он должен был предвидеть, что в банке узнают его руку. Более того, возможно, он как раз рассчитывал на то, что Тафуру сделают подобное приглашение.

Последние угли в жаровне с шипением погасли. Он свернул листок, засунул его в карман и вновь нащупал шелковый платок. Нельзя оставлять его на виду, чтобы он бросился в глаза первому же постороннему, которому он откроет дверь. Тафур остановился возле сундучка, где лежали бархатный камзол и смена белья. Потом в сомнении подошел к дорожной суме, где хранил начатое им письмо. Кармен вряд ли обрадовалась бы, узнав, что письмо к ней лежит рядом с платком другой девушки. Грустно, когда человек страдает, но вдвойне грустно, когда он сам просит страданий у небес, говорил Мануэль Бенассар, его наставник в санлукарском дворце. Что будет б льшим грехом: оставить платок у себя или попытаться вернуть его?

Он уселся за стол и писал, писал до тех пор, пока солнце не скрылось за черепичными крышами. Под окном торговцы с рынка разбирали свои навесы. Готовые веселиться всю ночь по случаю карнавала, прошагали мимо студенты, вооруженные масками, барабанами и флейтами. Сколько еще пажей Медичи следят за его дверью? Он и шага не успеет ступить, как об этом станет известно на Виа-Ларга, не говоря уже о том, чтобы незаметно улизнуть из Флоренции. С другой стороны, не откликнуться на приглашение будет неблагоразумно. Если банкиры интересуются целью его путешествия, он должен воспользоваться их любезностью. Ведь ему предстоит еще проделать долгий путь по землям Тосканы. Ну и в конце концов он покинул Санлукар не для того, чтобы спрятаться от мира, а чтобы узнать его.

* * *

Любезная Кармен!

Как и обещал, пишу тебе, чтобы рассказать о том, как проходит мое путешествие, в которое столь не вовремя отправил меня сеньор герцог. До сих пор вспоминаю наше свидание у стены с жасминами и твое лицо. Надеюсь, что и ты меня вспоминаешь и что это мое письмо послужит тебе некоторым утешением. Как тебе известно, я уже посвящен в рыцари, но подчиняюсь приказам герцога. А именно он запретил мне заранее сообщить тебе о моем отъезде, позволил только напоследок встретиться с тобой, ибо догадывается о наших чувствах. Поручение, которое он мне дал, является сугубо секретным, и я должен выполнить его во что бы то ни стало из чувства верности и благодарности к герцогу. Если Господу будет угодно, когда это поручение будет выполнено, наши ожидания окончатся.

Не стану говорить, сколько раз я оглядывался на дворец, пока корабль уходил все дальше в море. Я знал, что ты не можешь подойти к окну, а если бы и могла, то все равно не увидела бы меня, потому что твое окно выходит на запад, а я отплывал на восток, но меня воодушевляла мысль, что ты не спишь, как в те времена, когда мы были детьми и я уезжал со взрослыми на охоту.

Вместе со мной на борт поднялись двое францисканцев, к которым герцог весьма благоволит. Одного из них ты знаешь: это Антонио де Марчена; он стал монахом, уже будучи весьма сведущим в навигации, географии и многих иных науках. С ним я молился сегодня утром и продолжаю молиться, всякий раз повторяя твое имя. Мы с ним проводим время в приятных беседах, когда это позволяют волны и ветер.

Нелегкое дело, Кармен, плавать по этому морю, на которое мы так часто в детстве смотрели из окон башни. Оно не одинаково в разных местах и далеко не всегда спокойно, ты и сама это знаешь по тем бурям, что налетают из океана, добираясь до Гвадалквивира. Когда мы обогнули Кадисский мыс, нас догнала подобная буря, продолжавшаяся до самого Пролива, где африканский берег глядит на наш. Ты тотчас простила бы все мои прегрешения, если бы видела меня в те часы: я вымок до нитки, меня швыряло из стороны в сторону, пока капитан не приказал привязать меня к основанию мачты.

Но не бойся и не тревожься за меня. Твой отважный рыцарь хотел бросить вызов буре, однако после долгих упрашиваний брат Антонио увел меня с палубы в каюту, ибо в таких переделках неопытные новички только мешают морякам. И мы с ним молились там, пока буря не миновала, а вместе с нею и Африканский пролив, который мы, в сущности, и не видели. Я рассказываю тебе все это не для того, чтобы напугать, но дабы внушить тебе теплое чувство к брату Антонио – лучшему из моих друзей. До самого прибытия сюда, в Италию, он был также моим духовником и советчиком.

Потом мы пересекли Пролив и бросили якорь в Сеуте; как раз напротив возвышалась гора Гибралтара, где, как говорят, Геркулес воздвиг один из своих столпов. Издалека все это напоминает не столп, а скорее огромный надутый парус над морем, и не удивительно, что нашим пришлось приложить столько усилий, чтобы вернуть эту землю. После Сеуты мы вернулись в Испанию и поплыли вдоль побережья до Малаги. Это великолепный город в Гранаде и, пожалуй, лучший за пределами нашего королевства благодаря форту, крепости и оживленной торговле. Мы продолжали продвигаться вдоль берега к востоку, миновали Салубренью, Альмуньекар и Альмерию, тоже принадлежащие маврам, а оттуда добрались до Картахены, вновь очутившись в нашем королевстве. Там мы задержались на день, так как прошел слух о том, что неподалеку в море видели каталонских пиратов.

И снова прошу тебя не волноваться. Тебе ни о чем не следует беспокоиться, ибо я умею постоять за себя, если именно это обстоятельство тревожило тебя в последний день. Правда, я подозреваю, что тут были замешаны иные причины, но не мне называть их. Никто не знает о том, какие обещания мы дали друг другу еще детьми. Теперь ты девушка на выданье и претендентов на твою руку хватает, взять хотя бы дона Фадрике Альвареса, который уже дважды приезжал в Санлукар и проявлял к тебе интерес. Это благородный рыцарь, победитель многих турниров, и, как говорят, он храбро воевал в Берберии. Без сомнения, он обеспечит тебе то положение в обществе, коего ты заслуживаешь. Мне же достаточно, чтобы ты знала: обещание, которое я тогда дал, по-прежнему остается в силе.

Что же до пиратов, то Господь захотел испытать нашу выдержку, ибо на следующий день дозорный заметил вдалеке три паруса: от испуга они показались нам такими же огромными, как Гибралтар. Мы вернулись в порт, и они проследовали за нами, поскольку то были не пиратские галеры, а торговые суда дома Дориа, направлявшиеся за товаром в королевство Фес.

Из Картахены мы поплыли к Аликанте, и затем капитан приказал отклониться от побережья и взять курс на остров Ивису, владение короля дона Фердинанда, чтобы опять-таки оградить себя от пиратов, наводящих страх в этих краях, а также, по слухам, в еще большей степени – у входа в Средиземное море. Со времен разгрома Византии никто не в силах поставить заслон восточным корсарам, разве что рыцари святого Иоанна, когда они плывут вместе, целыми конвоями, вселяя во всех ужас. Сообщаю тебе это, дабы ты снова не тревожилась за меня, потому что я уже добрался до Италии и с этими рыцарями отплыву в воскресенье из Венеции на остров Родос.

На Ивисе со мной приключилось курьезное происшествие. Как только мы вошли в порт, налетел такой ветер, что, окажись мы в открытом море, нас унесло бы обратно к берегам Испании. Мы решили переждать непогоду и сошли на берег, чтобы осмотреть крепость, когда-то воздвигнутую маврами. Неподалеку обнаружились еще более древние катакомбы от них ныне остались одни развалины и обломки, так что лишь в немногие можно спуститься. И вот, несмотря на это, я обнаружил в самых глубоких из них одну из санлукарских сирен! Размеры ее те же самые, хотя выполнена статуя более грубо, нежели на нашей галерее. Она стояла на могильной плите и потому более походила на сирен из моего сна. Из того тяжкого сна, в котором я нахожу могилу отца, я тебе много раз его рассказывал.

Не кажется ли тебе это удивительным? Мы с братом Антонио спрашивали у местных жителей, и те не знали, что ответить, и только говорили, что катакомбы остались от финикийцев. Никто не мог сказать, как там появилась сирена, хотя они тоже считают ее чудовищем, так же как и мы. Брату Антонио я не стал рассказывать сна, поскольку в нем не было ничего греховного, такого, в чем нужно было бы исповедаться, разве что мое желание отыскать то, что я не должен найти. Если же в этом совпадении есть какой-то знак, надеюсь, что небеса помогут мне в этом разобраться.

Покинув Ивису, мы взяли курс на Лионский залив: провансальцы именуют его Нарбонским. Оттуда приплыли в собственно Прованс и наконец достигли берегов Италии. Тысячи разных подробностей мог бы я рассказать тебе об этом плавании, но не хочу изображать его длиннее, чем оно было на самом деле, и пугать тебя сюрпризами моря, которые, к счастью, были немногочисленными. Что же до земель Италии, то сегодня я тоже дам тебе лишь небольшой намек на их прелести, подобно тому, как это делает молодая девушка, которой не подобает показывать ничего лишнего.

Генуя представляет собой чудесное зрелище; она раскинулась вдоль побережья Средиземного моря на сорок миль, и ее города и селения расположены так тесно, что кажется, будто это один нескончаемый город. Говорят, Геную основал Эней, бежавший из разоренной Трои, и действительно, кажется, что город создан человеком, испытавшим горечь поражения, ибо построен на горе над морем, все его дома – башни, а все улицы очень узки. Люди здесь весьма предприимчивы, особенно когда есть возможность поживиться за счет чужестранцев. При обмене векселя на деньги меня хотели надуть, и пришлось вызывать владельца банка, дона Джакобо Ломеллини. Некоторые здесь говорят на исковерканном испанском, усвоенном во время морских странствий. Местные женщины все сплошь добродетельны, а ежели и находится такая, что совершила прелюбодеяние, то ее тут же ждет неминуемая смерть.

К владениям Генуи относится и Портовенере, куда мы устремились, дабы оттуда попасть в Тоскану. Это тоже хорошо укрепленный порт, прикрываемый с боков двумя замками, а спереди – островом, обеспечивающим надежную защиту с моря. Рассказывают, что на этом острове побывала Венера, богиня древних, и в это нетрудно поверить, настолько здесь все прекрасно. Остров окружен ожерельем из белого песка и весь утопает в зелени, ибо засажен стройными фруктовыми деревьями. Из этого порта мы направились в Ливорно, это уже владения Пизы, где впадает в море Арно, широкая и полноводная река, хотя ей и далеко до нашего Гвадалквивира.

Ты можешь сказать, что, обещав вкратце рассказать о своих наблюдениях, я перешел уже к подробностям. Но описывать Италию означает начать и не кончить, ибо, куда бы ни направлялся твой взгляд, всюду открываются великолепные виды и прекрасные творения. Мне хотелось бы показать их тебе посредством пера, чтобы ты забыла, что я далеко, и простила меня. Но, должно быть, на сегодня ты уже устала от разных городов, пиратов и бурь, так что оставляю тебя отдохнуть в Ливорно, где я с огромным сожалением простился с братом Антонио, который направился в Рим. Я же уже нахожусь во Флоренции, но пока толком ее не видел, отчасти потому, что приехал сюда без брата Антонио: он монах и свободнее себя чувствует в общении с незнакомыми людьми.

Тем не менее хочу сказать, что как раз сегодня я приглашен во дворец властителей города – дона Лоренцо и дона Джулиано Медичи. Так что можешь гордиться своим рыцарем и молиться Господу, дабы Он сделал меня достойным благосклонности столь прекрасной девушки.

    Преданный тебе Педро.

P. S. Когда будешь в еврейском квартале, передай, пожалуйста, мой поклон Мануэлю Бенассару и отнеси ему немного провизии и бурдюк с вином. Скажи, что я часто вспоминаю его в последнее время.

Никому не рассказывай о моем визите к Медичи.

* * *

В назначенный час слуга с постоялого двора появился в дверях с тазом для умывания и свечой в подсвечнике. Тафур подул на исписанный лист, закрыл чернильницу, вытер перо и начал собираться. Он скинул потертый кафтан своего деда, снял панталоны и затрапезные чулки и остался в сорочке, чтобы не замерзнуть. Помыл шею, подмышки, пах, потом плеснул водой в лицо, чтобы взбодриться. Вынул из сундучка свежую сорочку и бархатный камзол, подаренный герцогом на похоронах короля Генриха. С тех пор он уже перестал расти, и камзол был по-прежнему ему впору и в груди, и в плечах, правда ему приходилось ходить очень прямо и стараться не сгибать рук, чтобы они не высовывались из манжет. Манжеты были сшиты на старинный манер – с большими брыжами. Он сделал несколько шагов и изобразил поклон. Затем снова скинул камзол и принялся начищать сапоги конским жиром от маэсе Виллана, сапожника-бретонца из Санлукара. Кармен прислала ему склянку с этой мазью, чтобы его сапоги блестели, когда он будет участвовать в летних турнирах.

Он начал негромко напевать:

Прощай, прощай, мы покидаем порт,
Прощай, я ухожу в морские дали,
Прощай, прощай, печально расставанье…

Сапоги засияли. Потрескавшиеся, по-солдатски грубые, они никак не подходили к камзолу, но не мог же он идти босиком. У плаща тоже был далеко не нарядный вид, но его, по крайней мере, он может оставить при входе слуге. Он вынул из кафтана письмо герцога и спрятал его у себя на груди, между рубашкой и камзолом. Из кармана высунулся конец голубовато-зеленого платка. Он сложил его, засунул за рукав, потом накинул плащ, поправил перо на шляпе. Может быть, он еще успеет сегодня разыскать ту девушку. Учтивость не исключает отваги.

Он зашагал по улице, идущей вдоль рынка, угадывая дорогу по масляным фонарям, висевшим на перекрестках. Потом вступил в темные переулки, чеканя шаг и поднося руку к шпаге всякий раз, когда между домами мелькала чья-то тень. На соборной площади горели карнавальные костры. Он пошел в сторону Виа-Ларга и был вынужден несколько раз сделать крюк, чтобы обойти многочисленные хороводы. Конюхи, солдаты, нищие, студенты, слуги и служанки без своих хозяев толпились вокруг костров, словно мотыльки, летящие на пламя. На ступеньках галереи он резко обернулся и оказался лицом к лицу с незнакомцем, следовавшим за ним по пятам. Тот сразу свернул в сторону и, дойдя до церкви, покаянно опустился перед входом на колени, опираясь на посох. Не встречал ли Тафур раньше этого по виду студента, что сейчас сотрясается всем телом, словно одержим болезнью святого Витта?

Предчувствия охватили его сразу, как только он покинул постоялый двор. А что, если во дворце Медичи его подстерегает западня? Но они ничего не могут знать о письме герцога. Да если бы и знали, то не стали бы подсылать к нему сейчас злоумышленников, коль скоро он направляется к ним сам с письмом. Химеры воображения, как сказал бы Бенассар, прокрались в его душу, наполнив ее беспричинным страхом, что и зовется предчувствием. Турки и пираты – вот кто природные враги, а вовсе не представители знатного рода, пригласившие его на званый ужин.

Однако же само приглашение таило в себе некоторые сложности. Он зван на ужин, поскольку «третий час» соответствует девяти часам – у флорентийцев сутки начинались с заката. Итак, понедельник карнавальной недели, канун праздника, наверняка там будет веселье, музыка, танцы, дамы и барышни. Дворцовый глашатай назовет его имя, другие гости захотят побеседовать с ним, и как они будут к нему обращаться? Одно дело жить инкогнито на захудалых постоялых дворах и совсем другое – прибегать к заведомой лжи. Единственный выход – сделать Медичи своими сообщниками.

В хорошеньком положении он оказался по милости герцога. Он повернулся к собору, прося совета у святых угодников, чьи изображения украшали портик. Отблески костров искажали их лица; казалось, они непрестанно гримасничают. Тафур еще раз осмотрел себя с головы до пят и несколько раз потянул за рукава, чтобы руки не так сильно высовывались. Сапоги, пока он шел, вновь перепачкались в грязи.

Он пересек площадь и вступил на Виа-Ларга, поглядывая на освещенный фонарями палаццо. Услышав звон колоколов, он было ускорил шаг, но почти тут же снова его замедлил, а потом и вовсе остановился. У входа не было заметно ни лошадей, ни экипажей. Изнутри не доносилась музыка, не слышались веселые голоса и смех, словом, ничего похожего на празднество. Тафур вынул приглашение и задумчиво повертел его в руке. Он все еще колебался, когда чья-то темная фигура возникла на фоне костров и направилась в его сторону. На голове у нее был капюшон, и она шла так стремительно, что полы плаща распахивались на ходу, приоткрывая шелковую тунику.

Тафур поспешно отступил в сумрак портала, и сердце у него замерло. Чего хочет этот мужчина, что неотступно следует за первой фигурой? Его рука потянулась к шпаге, прежде чем он успел признать одного из слуг, которых видел на рынке. Незнакомка, обронившая платок, подошла ко входу во дворец Медичи и исчезла за его дверями.

Он в два прыжка пересек улицу, но ему преградили дорогу стражники и не пускали, пока он не показал им приглашение. Откуда ни возьмись возник слуга с канделябром в руке, провел его во внутренний дворик и с виноватым выражением лица попросил подождать там. Тафур обвел глазами двери и коридоры, почти незаметные за колоннами. Где-то в стороне раздавался перестук башмаков пажа, поднимавшегося по мраморной лестнице. Мелькнул свет свечи на галерее, открылась и тут же захлопнулась дверь в верхней части дворца. Наступила тишина, и только с площади изредка долетали веселые возгласы, да неподалеку журчал фонтан.

Тафур осторожно повернулся к стражникам, гревшимся у жаровни перед дверями. Никаким праздником здесь и не пахло. Да и ужин, если он на самом деле имел место, уже давно был подан и съеден, а хозяин и его сотрапезники пребывали в объятиях Морфея. Он прошелся вдоль колонн и осмотрел лестницу, по которой поднимался паж. Точно такая же находилась в противоположном крыле. Еще одна могла скрываться за этим узорчатым ковром, хотя, возможно, там не лестница, а какая-нибудь дверь или коридор. Куда скрылась девушка? Ее не заставили ждать, как его, но если бы она была родственницей владельцев дворца, ее слуга был бы одет так же, как стражники. Кстати, он до сих пор находился здесь, грея руки у огня.

Тафур уже начал терять терпение, как вдруг услышал приглушенные звуки музыки. Он приблизился к чаше фонтана, словно бы для того, чтобы получше рассмотреть статую, но тут же в смущении отвел глаза. Он увидел бронзовый торс и лицо ангела, лук, стрелы и лавровый венок на голове. Брат Антонио предупреждал его насчет современных статуй в Италии, но его всякий раз пугало то, что они представлены в натуральном виде, словно Адам или Ева. Звуки доносились сквозь журчание водяных струй, откуда-то из-за ковра. Еле слышное прикосновение пальцев к струнам лиры. Тафур направился в сторону коридора, предварительно бросив взгляд на стражников. Потом решительно отодвинул ковер и чуть приоткрыл находившуюся за ним дверь.

Под сводами комнаты горела лампа, размерами напоминавшая кадильницу в церкви. Игравший музыкант был скрыт ширмой, зато в центре комнаты, как раз под лампой, была очень хорошо заметна давешняя барышня, потерявшая платок. С нею – обе ее подруги. Взявшись за руки, то сходясь, то расходясь под звуки музыки, все три девушки танцевали. Они были в карнавальных масках – белой, золотистой и аквамариновой, но будь они даже закутаны, как монахини, он все равно бы их узнал. Его незнакомка повернулась вокруг своей оси и взглянула в направлении двери. Потом замерла на месте, прервав танец, и ее прекрасные глаза встретились с его взглядом. Одна из ее подружек вскрикнула, другая прыснула со смеху, точно так же, как незадолго перед этим на улице.

Тафур, успевший просунуть в дверь не только голову, но и ногу, застыл на месте, еще больше сгорбившись. И готов был сквозь землю провалиться. А прекрасная незнакомка вслед за своими подругами убежала за ширму, но прежде чем исчезнуть, еще раз обернулась и посмотрела на него. В коридоре послышались шаги. Тафур отпрянул от двери с пылающим лицом и едва не столкнулся с казначеем банка Медичи.

– Per piacere, signore, – произнес молодой патриций с доброжелательной улыбкой, – venite con me[5 - Будьте добры, синьор, пойдемте со мной (ит.).].

Они направились к мраморной лестнице. И еще не успели пройти весь коридор, как вновь заиграла лира. Тафур не решался взглянуть в ту сторону, но в полумраке явственно видел перед собой живой взгляд ее глаз, то ли голубых, то ли зеленых, а может быть, и золотистых, цвета рождающейся в море утренней зари. Ее длинная коса с медным отливом напоминала язык пламени. Когда она побежала прятаться за ширму, две другие девушки окликнули ее по имени.

Симонетта.

* * *

Кабинет пропитался сладковатым запахом пергамента. Еще здесь пахло воском и горелым фитилем, словно кто-то только что затушил свечи. Тафур остановился возле двери, пока его глаза не начали различать впереди полки, уставленные манускриптами, медальонами и статуэтками. Потом подошел к письменному столу и нагнулся над медной лампой, в которой горела одна-единственная свеча. Ее металлический колпак был испещрен отверстиями в виде звезд, солнц, растущих и ущербных лун. Лучики света, просачиваясь через эти отверстия, отбрасывали на стены изображения странно расположенных небесных тел. Тафур прищурился и, закинув голову, взглянул на своды потолка. Казалось, он видит настоящий небосвод.

К тому времени, когда вновь отворилась дверь, он уже знал, где находится. Юноша из банка достаточно давно оставил его здесь в одиночестве и ушел, но он не слышал удаляющихся по галерее шагов. В конце галереи была лестница: спустившись по ней, можно было попасть во внутренний двор, а из этого двора – в помещение, где танцевала девушка по имени Симонетта. Но звуков лиры уже не было слышно.

– Lux in tenebris lucet, sicut in terra et in caelo[6 - Свет во мраке светит как на земле, так и в небесах (лат.).].

Голос, прозвучавший как удар колокола, заставил его вздрогнуть. На пороге кабинета стоял невысокий розоволицый мужчина со строгими глазами, наряженный в тунику и тюрбан, словно гранадский мавр. За его спиной появился юноша из банка с невозмутимой улыбкой. Незнакомец вошел в кабинет и учтиво поклонился. Неужели это он только что говорил на латыни? С трудом верилось, что у такого тщедушного человечка может быть столь сильный и звучный голос.

– Меня зовут Марсилио Фичино, я врач и преданный слуга семейства Медичи. Полагаю, вы знакомы с Америго Веспуччи, нашим поверенным в делах. Синьор Лоренцо сожалеет, что не может присутствовать здесь, поскольку участвует в совете Синьории, который собрался по случаю приближающегося карнавала. Его брат Джулиано в настоящее время оправляется после неудачного падения с лошади и также не может прибыть.

Теперь он говорил на тосканском наречии, медленно выговаривая каждое слово, чтобы быть уверенным, что его понимают. Молодой поверенный также отвесил поклон и указал на один из стульев возле письменного стола.

– Садитесь, прошу вас, – пригласил миниатюрный синьор Фичино. – Я слышал, вы изрядно напугали наших юных заговорщиц, собравшихся в зале.

Тафур укоризненно взглянул на улыбающегося Веспуччи, щеголявшего в атласном камзоле с кружевным воротником. Этот утонченный аристократ оказался на редкость неделикатным.

– На самом деле речь идет о сюрпризе для всех нас. – Фичино устроился на скамье у письменного стола. – Синьор Лоренцо намеревается показать танец, который вы видели, на завтрашнем празднике. Он сам придумал его и посвятил Венере, богине, которая всех пленяет, но никому не раскрывает своих тайн…

Фичино сделал паузу, а когда снова заговорил, в его голосе промелькнуло едва заметное раздражение.

– Если вы не сядете, нам придется разговаривать стоя. Однако будет куда удобнее, если мы все втроем присядем.

Веспуччи указал Тафуру на стул. Хозяин кабинета протянул руку и дернул за шнур колокольчика. Жестами он походил на священника, хотя и представился врачом. Да и голос его был голосом служителя Господа, проповедующего с амвона. Видимо, он был одновременно священником и врачом, а кроме того, еще и весьма экстравагантной, хотя и мрачноватой личностью. Туника и тюрбан вряд ли были карнавальным нарядом.

Вошел паж, неся на подносе серебряный кувшин и два бокала с испускающим пары вином. Веспуччи, по-прежнему улыбаясь, протянул один бокал ему, а другой взял себе. Тафуру вновь вспомнились слова Бенассара о беспричинных страхах и химерах воображения, именуемых предчувствиями. В затхлую атмосферу кабинета ворвались ароматы вина.