Тайны охранного отделения

Ольга Сысуева

Тайны охранного отделения

Александру Аникину, маме, отцу

1903 год.

Российская Империя праздновала переход в новую эпоху, миллениум того времени.

Для Дмитрия Николаевича Путилина это означало новое назначение, и новое продвижение по службе – он выбрал пусть следователя, и все его друзья должны были радоваться этому.

Не радовалась только Рая, невеста Дмитрия, которая понимала, что эта служба их отношения может погубить. Вокруг Дмитрия наверняка будут дамы!

И какие!

Рая хныкала по поводу назначения любимого в Департамент полиции на службу к Сазонову, сидя в большой пространной гостиной на коричневом диване с покрывалом в клетку – мода того времени. Раздражавший её Владимир Ревенко скакал вокруг ёлки аки пятилетний младенец пел Штрауса – тост Орловского, и этим бесил приглашённого баритона Александра Бельский, который хоть и не понимал к чему он здесь находится, но примерно уловил мотив – поддержать товарища Франка по несчастью – радоваться за назначение Путиловского не приходилось.

Новый следак – это горе всей стране. А из-за тесного знакомства с Евгением Азефом – поклонника оперы – Александр Христофорович примерно представлял, что за настроения сейчас творились в полиции.

Дурака Путилина, по разумению Александра Христофоровича в полиции или надурят, или убьют, а этого сам Александр Христофорович не хотел бы.

…

Борис Викторович Савинков встречал этот новый год в полном одиночестве.

Его супруга Вера Глебовна отправилась к отцу с дочерью Татьяной, бросив мужа одиноко грустить в квартире, на которую неожиданно напали неизвестные, привлечённые светом и пением вверху – пели гости Дмитрия Николаевича Путилина, сам Сазонов, был в числе приглашённых. И кто-то вдруг свалив Савинкова с ног, ударил ему по голове ногайкой. Борис Викторович ошалел, и увидел, что из головы капает кровь.

Несмотря на музыку, Дмитрий Николаевич чутко услышал, что грабят квартиру внизу. Не добившись ничего от Савинкова, бандиты, поняв, что скоро будут замеченными отдыхающими гостями Путилина, скрылись.

Ценностей в квартире Савинкова не было. Нечего было брать.

Александр Христофорович Бельский вместе с Дмитрием Николаевичем и Раей помогли обработать Савинкову рану. Уголовное дело Савинков не хотел заводить – ему было бы жаль потраченного времени. Сазонов одобрительно кивнул головой, возрадовавшись – по-мужски.

– Бандиты и бандиты. Вскроются. – Рассмеялся Сазонов, и несчастного Бориса Викторовича пригласили в качестве компенсации праздновать вместе со всеми. Савинков согласился. Довольно странная ситуация для обычного человека – ничто опасности не предвещало – праздновать вместе со всем департаментом полиции на квартире у Путилина. Веселье продолжилось. Рая, которая была медсестрой, помогла обработать Савинкову рану, и мужчину усадили отдыхать в кресло. Борис Викторович ещё обрадовался, что пьяный департамент не нашёл у него никаких революционных текстов, которые он почитывал на досуге в отсутствии супруги Веры.

– А чем вы занимаетесь, молодой человек? – Спросил Бориса противным голосом Владимир Ревенко. Борису Викторовичу было 24 года, он отучился в Германии и мечтал о карьере юриста. Но чтобы не показаться просителем, Борис Викторович бросил:

– Литературой.

– Значит, литератор. Так-с Вы тогда должны до конца нового года издать интересную брошюру. Иначе Вы не литератор. Но судя по глазам – верю. Глаза литератора. – Сазонов был сегодня добрым. И поднял бокал за писателей. – За литературу!

– За Виктора Гюго!– Ухмыльнулся Борис Викторович, поднимая бокал с шампанским.

– Почему за Виктора Гюго? – Допытывался будучи в ярко-синем мундире Сазонов.

– Да просто так пришло в голову!– Усмехнулся Бэ Вэ. – Чтобы его и дальше читали потомки…

– За Виктора Гюго!– Поддержали все шуточный тост Савинкова, и брызги шампанского полетели в воздух. Бельский заиграл какой-то вальс. Гости стали танцевать. Савинков остался в кресле.

К утру Борис Викторович не понимая до конца, что же с ним произошло, очнулся у себя дома, а на нём лежала книга – Собор Парижской Богоматери Гюго.

Александр Христофорович Бельский возвращался из гостей в слегка приподнятом состоянии. Неожиданно, 65-летний мужчина заметил одиноко идущую девушку по улице. Ольга Петровская возвращалась от гостей, и думала, что ничего не случится. Неожиданно из авто к ней подошёл какой-то мужчина, который ехал в очередные гости – это был Великий князь Сергей Александрович, который беспардонно бросил свою супругу Елизавету Фёдоровну, и отправился за женской фигурой весьма ему приглянувшейся.

Это была 24-летняя Оленька Петровская. В роскошной шубе, высокий сорока шестилетний красавец-мужчина схватил Петровскую за руку и куда-то потащил. Князь был без охраны. И никто бы ничего не заметил, если бы не проницательный Александр Христофорович. Оленька поняла в чем дело, и вскрикнула. Но девушка вскрикнула почти как мышь пропищала, и, если бы Бельский не смотрел в их сторону, случилось бы дурное.

– Интересно, куда это вы оба собираетесь? – Крикнул Александр Христофорович так, чтобы Елизавета Фёдоровна, сидевшая в авто, слышала.

– Не надо так громко кричать. – Сергею Александровичу пришлось отпустить Петровскую, нахально им схваченную, и Оленька невольно потянулась к Бельскому, который, сжалившись, решил проводить девушку до дома.

Петровская вся дрожала, и Бельский, не без приключений, обеспечив девушке защиту, и влюбившись в неё, проводил Оленьку до самого ее дома, и тут же забыл о происшествии. Не забываемыми остались только глаза Петровской, которые он видел почти каждую ночь подряд с тех пор, пока с нею не встретился ещё раз.

Вологда

Наступал июнь 1903 года.

В голове у Бориса Викторовича проносились стихотворные строки, да перо не записывало. Но тем не менее, Савинков решил их записать, когда вырвется на волю. Душа рвалась туда, где были его друзья, дочь и жена. Борису Викторовичу эта ссылка казалась пыткой. Молодой человек сидел в плохо построенной избёнке, где воздух дул из-за всех щелей и приходилось их то есть щели затыкать ватными одеялами, чтобы не дуло, когда была зима.

Две зимы Савинков ещё отбыл нормально. Но летом 1903 года, когда в городке были то вспышки эпидемии, то какой-то мор, то голодно вообще – не выдержал. Небо и ад по сравнению с его жизнью там, в Питере, где он блистал даже в обществе убиенного им Сергея. Ругать Азефа не хотелось.

И мужчина, понимая, что его по сути предали, или вернее сдали, отбывал своё наказание, скрепя сердцем, понимая что шефа может спасти только какое-то громкое дело, направленное на укрепление авторитета Азефа у революционеров. На деле как-то глупо получилось. Сидеть за другое, хотя там было что покопать. Бельский Савинкова за это ругал. Но по сути Бельский понимал, что с такими друзьями, Савинков вечно будет попадаться только потому, что надоел филёрам, а оказался бандитом. Софья Александровна, мать Бориса Викторовича, уже два года как лишилась сна. Влюблённая в Бельского Ольга Петровская, пасла Софью Александровну на правах горничной – она служила у неё потому что ей так приказал Савинков, трясущийся за мать душой и сердцем. Ольга и Александр передавали Борису известия из его дома, и от этого становилось горше. Люди стали вымирать от неизвестной болезни. Савинков не хотел заболеть ради матери ,и понял, что пора бежать. Плюс ещё одну зиму здесь он, возможно, не выдержит. А ссыльному хорошую работу было трудно найти, положим, если бы он согласился остаться и перейти на оседлую жизнь. Но его мать настоятельно мечтала о том, чтобы Борис вернулся в театр к Бельскому. Да и сам Борис Викторович рад был бы похлопать старинного друга по плечу. Стихи не шли. То, что он записал, ему самому не понравилось, и бумагу Савинков потом скомкал…

В мечтах опять

Увидеть свет Луны

Над теми тополями,

что пьяны,

Лишь только все горчат,

Как будто грустное свиданье

Тень наложило расставанья -

И яд

Лишь только яд

Осталось пить

Взамен вина…

Савинков поморщился. Пить яд ему вовсе не хотелось. И ни с кем расставаться тоже. А вот вина, пожалуй, выпить можно. Борис Викторович сжигал письма Бельского, которые ему сообщали о том, как там – на воле, и радовался за друга, что у него недавно родился сын. Правда, Савинков, видимо решил, что Бельскому одной жены мало… и почему-то он подумал о своей кузине Оленьке, которая была в Бельского влюблена. Как в артиста. На счёт этого Борис Викторович точно не верил, поэтому решил их столкнуть в благодарность певцу за то, что он читал правдивые письма о том, как они живут там, за колючей проволокой. В Вологде было слишком серо и сыро. Вернее, как-то не так. И пахло не теми закатами, что там, где были Бельский с Петровской. Тем более, зная пристрастие Ревенко к Мельбе, Бельский томными разговорами об Оленьке может подружиться с Ревенко снова, а это было выгодно самому Савинкову – чтобы Ревенко не знал о его побеге. Вернее, Петровская даже покроет как-то самого Бельского, который, даже, несмотря на то, что у него был малютка, отваживался помогать ему и поддерживать. А там, будь что между ними будет. Хоть второй сын Бельского. Хотя, Савинков был в курсе о том, что дети могут долго не появляться. Это ему повезло с Верой Глебовной.

Вздохнув о семье, и, сжигая последнее письмо, Савинков решил выйти из дома и пройтись по июньскому городу, хотя его уже всё раздражалось и как же хотелось увидеть ему Бельского, Петровскую, Азефа, чёрт возьми, даже Путилина и маленького Михаила Александровича в кроватке! Воля! Друзья!

Некоторые приезды Екатерины Брешко-Брешковской, конечно, скрашивали Борису Викторовичу жизнь в ссылке, но Брешковская не служила ему утешением, напротив, лекции её были занудными, а сама она как воплощением каких-то призывов к революционным действиям против царя, царской банды, царских фавориток и прочего мира, что Савинкову не нравилось. Вернее, Савинкову не нравилось, что Брешковская на него давит. Борис Викторович давления не любил. Но, может быть, под влиянием "бабушки русской революции" решился бежать.

В Вологде становилось весьма тяжело и тоскливо, и Борис Викторович Савинков, сжигая одно за другим письма о воле его приятеля Александра Христофоровича Бельсокого, который плакал о нём – не показывая слёз своей жене и детям, младшему из которых было 3 года, решил бежать.

В последнем письме Борис Викторович изложил Александру Христофоровичу, что затеял одну авантюру… прорваться к Гоцу, и Александр, думая, что авантюра эта кончится для Савинкова плахой – не одобрил, но скрепя сердцем согласился.

В июне 1903 года Савинков просил из Вологды передать Бельскому записку Ольге Петровской, что скоро будет – и чтобы его названная кузина ждала его с хлебом-солью. После того, как Александр Христофорович сам влюбился в Петровскую, Бельский не хотел её видеть – слишком давила страсть, и радовался тому, что ему жена родила Мишеньку – младшего Бельского. Екатерина Бельская итак была моложе супруга на 25 лет, и полюбить женщину ещё моложе себя Бельский не хотел. Но видимо пришлось. Борис Викторович просил Бельского известить Петровскую, чтобы она передала его супруге Вере Глебовне его послание о том, что он жив и собирается бежать за границу. Оленьку Александр Христофорович встретил как 900 году, в тот памятный в Новом году, когда как раз не так давно был рождён Мишенька. Оленька была красавицей, и Бельский почувствовал, что ему нехорошо. Но он не посмел приблизиться к девушке, и вот теперь Борис, словно издеваясь над ним, погружает его снова в эту удивительную страсть, прося всего лишь передать Петровской записку для Веры.

Не особенно радуясь этому поручению, Александр Христофорович всё-таки был вынужден выполнить его, ради друга и ради того, чтобы его не заметили филёры -в трёпе двух женщин не было ничего неприличного, особенно если вторая из них была замужем. Неприличное бывало в некоторых кругах, но Бельский так про Оленьку не думал, часто мысленно проводя рукой по её бёдрам – и видимо вызывая в ней ответные чувства. Петровская опять покраснела, как и при первой их встрече – в памятном 1900-м году, но просьбу кузена поняла – записка была взята Петровской легко и непринуждённо, и Ольга, подобно французской королеве Анне Австрийской, оставив своего Бэкингема – уехала прочь в карете.

– На улицу N. – Приказала Петровская извозчику, и отправилась к Вере, краснея из-за Бельского в который раз. Бельский тем временем, представив девушку нагой в очередной раз, отправился домой учить партии и возиться с Мишенькой, который лежал в своей кроватке и ждал своё уже третье День Рожденье.

Александр Христофорович не мог не нарадоваться на сына, которого утешала Екатерина, тоже радуясь его появлению на свет. Мишенька был целым миром и самим богом для семьи, и даже старшая дочка Бельского Александра, которой исполнилось 6 годиков, любовалась братиком. Екатерина была счастлива, и пока не замечала перемен настроения в муже, который, показав Мишеньке как некое чудо игрушки, засел за свои партии, и стал смотреть на приходящее лето – наступал июнь 1903 года.

День проходил в обычных трудах и заботах, и всё бы хорошо, если бы Петровская не везла записку Вере Глебовне от мужа. Войдя в дом супругов Савинковых, Оленька немного смутившись, подождала пока Вера Глебовна с Татьяной Борисовной не спустятся с лестницы, и ей не предложат сесть на диван. Обычный дамский трёп начался с обсуждения парижских мод – и что было модно в Париже сейчас, пока Оленька не сунула Вере Глебовне записку, поданную ей Бельским.

– Александр Христофорович точно не шутит? – Испугалась Вера. – Борис бежал?!

Петровская кивнула настолько незаметно, что Вера могла бы подумать, что ей кивает манекен.

– Господи! Что он ещё задумал? Он совсем не думает о семье!

Вера закрыла лицо руками и заплакала, но чтобы дворецкий не подумал, что её расстроила Ольга, Вера предложила сыграть что-то на рояле. Она ударила по клавишам старинного инструмента и напела старинный романс.

Савинков бежал за границу. В Архангельске, куда он выбрался на волю, он пошёл по указанному Бельским адресу, и он надеялся получить сведения о том, как ему пробраться в Тронхейм, в Норвегию. В тот же час из Архангельска отходил пароход "Император Николай II", построенный в год коронации Императора в 1896 году, на котором Борис Викторович и задумал начать своё удивительное путешествие в новый для него и необычный мир – туда, куда ни одна нога человеческая, а тем более ни одна нога журналиста не проникала. Савинков всё сделал бы для того, чтобы восстановиться в глазах Дмитрия Путилина и полиции, и даже не понимал, куда его несёт нелёгкая. Только немного всплакнул о своём двухгодовалом ребёнке – Татьяне Борисовне, которую он оставил в Петербурге.

Однотрубный пароход Николай II, покрашенный по тогдашней корабельной моде в чёрно-белые цвета действительно одиноко замер на пристани. Борис Викторович был фактически без багажа, билета и паспорта, но контролёр, проверявший билеты, поверил внушающему доверие молодому человеку в то, что он по рыбацкой части – рыбак. Борис усмехнулся. Дворянское происхождение, именитая семья дала ему красивую внешность, но он был только не из простых и только не рыбаком. Ему по меньшей мере, можно было бы не поверить, но видимо младший помощник капитана Нахимов подумал, что все рыбаки настолько красивы. Борис Викторович пожал плечами, и взобрался по трапу. Судно было не большим – тогда ещё до больших суден компании White star line – была целая эпоха, но британские судостроительные компании уже тогда сотрудничали с российскими и Император Николай II был в курсе всех нововведений в качестве военно-морского эксперта. На этот счёт Савинков хмыкнул. Лучше бы Николай II был больше в курсе о том, что творилось заграницей. И в курсе всех похождений Гоца. Чтобы помочь Евгению Азефу, Борис Савинков, решил отправиться в неизвестность.

Вера Глебовна играла минорный вальс, и Оленька, поняв, что её ждут дома, уже отправилась в крытой повозке к себе, надеясь хоть на обратном пути встретить Александра Бельского, который был погружён в ноты, игру с детьми и дела семейные, и фактически о ней позабыл.

Только ночью ему приснился её облик. "Точно влюбился". – Подумал Бельский, и решил отужинать с друзьями, чтобы чуть забыться. Супруга его отпустила. Мужчина отправился ужинать в ближайший ресторан, где по случаю застал Дмитрия Николаевича Путилина и Владимира Никифоровича Ревенко.

– Присоединяйтесь! – Владимир Никифорович, которому исполнилось 79 лет, помахал Бельскому рукой, и он сел рядом с друзьями за соседний столик. Рассказывать о Савинкове он не хотел, тем более что в его тайну по желанию самого Савинкова была посвящена только Ольга Петровская, поэтому Александр Христофорович из-за тумана завёл разговор о ней.

– Понимаю, – Владимир Никифорович откушал мороженного, и посмотрел на Александра Христофоровича пристально, – сам сохну по Мельбе, посему я и зазвал сюда Дмитрия Николаевича, оторвав его от Марии Викторовны, его невесты, жалея только о том, что Савинков сейчас в Вологде.

Бельский подавился куском пирожного: Савинков, вероятней всего, уже отдыхал на каком-нибудь судёнышке по пути в Норвегию.

– Что с тобой? – Ревенко усмехнулся. – Тебе плохо?

– Ольга вспомнилась. – И Бельский снова налёг на пирожное, бесконечно ругая Савинкова за его проницательность – взбудоражив мозг Бельского Петровской, он просто отвлекал от себя Ревенко, который мог и помешать его личным планам пересечь границу. Довольно странно быть таким умным в его годы. Покончив с пирожным, Бельский заказал курицу.

– Любовь странная штука, Александр Христофорович. – Ревенко пригубил шампанского. – Уже и вкусы меняются – сначала пирожное, курица потом. Мне тоже кусочек, милая леди. Не хочу отставать от друзей.

Ужин с друзьями из полиции чуть развеселил Бельского. Да уж хоть супруге будет что рассказать – Савинков умён как чёрт, лишь бы чёрт его не подставил в конце. И интересно, что он сейчас делает на своём судёнышке?

Между тем судно завершало свой второй день в море.

На небе зажигались звёзды, и оно рассекало по водам, оставляя после себя очень интересный след – где в виде белой пены, где просто так играли волны. Савинков не захотел посмотреть на красивые звёзды, на которые любовались бывшие на судне пары, высыпавшие на верхнюю прогулочную палубу, и углубился в книжку. Савинков любил читать. Ему чтение заменяло порой сытный ужин, и если он уходил в миры любимых авторов, то он мог забыть про всё. Про всё, только не про Гоца. Гоц – каким его видел Савинков по портрету – представал у него пред глазами подобно призраку смерти или какому-то странному видению, которое преследовало его даже в минуты отдыха.

Борис Викторович расположился на судне, во втором классе и смотрел на отдыхающих, которые, видимо ехали к новой жизни. К новой жизни ехал и он. Но он просто не понимал, во что втравливается.

..Борис Викторович сошёл с парохода "Николай II", и отсалютовав капитану корабля, отправился вдаль, к Гоцу. Его фигура растворялась в дымке норвежского тумана, и капитан, не придав значения ничему, решил заниматься своими делами.

Борис Викторович, только дойдя до ближайшего почтового отделения телеграфировал своему приятелю Александру Христофоровичу Бельскому о том, что доехал хорошо.

Получив эту телеграмму, Бельский вздохнул, и вернулся к репетициям – они готовили оперу про Индию "Лакме"; и Бельский застыл в образе Нилаканта, в мечтах об Оленьке Петровской, которая ждала его, читая афиши – и гадая кем же он будет?!

Граненый стакан

Александру Аникину

Александру Аникину

Ал-ру Ан-ну

Александру Аникину (оперному певцу)

1903 год.

Адмирал Алексеев, недавно отметивший свой 60-летний юбилей, невысокий человек в красивом адмиральском костюме, сидел за столом в своём просторном кабинете – и пил вечерний кофе. Мужчина понимал, что дело плохо. Перед Алексеевым лежали все документы и донесения о том, что японцы готовят масштабную войну против Российской Империи, и что Российская Империя была к ней явно не готова. Но как было убедить в этом царя, Плеве и Витте, которые были непреклонны и продолжали экспансию вглубь Японии?

Алексеев не понимал как. И в то же время он полагал, что у Российской Империи не было шансов не воевать. "Значит, будем снова терять солдат". – Пробурчал Алексеев, продолжая пить ароматный финский кофе, который ему принесла его кухарка Нина.

…Оленька Петровская пришла домой после очередного спектакля с участием Александра Бельского. На этом спектакле – опера "Снегурочка" (партия первого Бирюча) – присутствовал сам господин фон Плеве. Об этом Оленька и рассказывала родителям за чашкой чая.

– Надо же, – покачал головой отец, – сам фон Плеве. Аукнется ему когда-нибудь разгром "народной воли".

– Фон Плеве считает, что революция задушена в самом начале её зарождения. – Улыбнулась мать Оленьки, подливая мужу чай.

– Не думаю, – мрачно говорил её супруг. – Я знаю Гоца. Он вряд ли успокоился после своего ареста в Неаполе. Мне кажется, что Гоц подготовил устав.

– Какой устав? – Не поняла матушка Оленьки.

– Насколько я слышал от Бориса Савинкова, недавнего сотрудника полиции и так получилось, что мне пришлось его рекомендовать в отдельные круги при фон Плеве, конкретно к Александру Герасимову, то Савинков, знающий откуда-то Гоца, обеспокоен что фон Плеве может пасть первым. Не знаю, мне это тоже показалось странным. – Ответил её супруг.

– А что тут странного? – Не поняла экономка дома Петровских Анастасия Фёдоровна. – Я лично считаю, что русские могут начать неравную войну с японцами. Уж слишком мне кажется странной эта русская экспансия на Дальний Восток…

Вся семья была озабочена грядущими печальными событиями.

66-летний певец Александр Бельский, идя с оперы домой, неожиданно в воздухе заметил Всадника с бледным лицом на белом коне. Александру почудилось, что это мираж. Потом придумал, что всадник приехал за ним. И перекрестился.

Неожиданно он увидел возвращавшегося с оперы фон Плеве. Фон Плеве брёл совершенно без всякой охраны в сопровождении пары-тройки своих закадычных друзей по министерству. Александр Бельский ещё подумал, что нехорошо так идти одному и не понимать, что на него могут напасть неизвестные ему люди, но певец не мог и подумать о том, чтобы подойти к видному министру и предупредить его – слишком фон Плеве был высок в должности, и Бельский подумал, что фон Плеве явно его прогонит. "Но охрана министру всё-таки бы не помешала", – решил про себя Александр, и пошёл домой.

Всадник на белом коне сверкнул чёрным плащом, и, словно смеясь над мелкими и жалкими людьми, ускакал прочь в ясное декабрьское небо – были первые дни декабря 1903 года. Бельский накинул на себя шапку, и кутаясь в тёплое меховое пальто, поспешил домой. Фон Плеве бодрым шагом, смеясь о чём-то своём с друзьями пошёл своей дорогой, не зная что его ждёт впереди. Да и может ли простой смертный человек представить те ужасы, которые ему суждено пережить?

Господин фон Плеве уходил в темноту ночи домой. Бельский испросив извозчика поехал домой. А русские на самом деле должны были опасаться скорой войны: адмирал Того уже докладывал императору Мэйдзи о скором продвижении русских в глубь Маньчжурии и что он обеспокоен растущей экспансией русских. Император Мэйдзи выслушал доклад очень внимательно.

1905 год.

Екатерина Вольская, певица из оперного театра, чувствовала себя влюблённой.

Ей так нравился этот милый Эженю! Ну и что что её подруга Мадлен заявила о том, что её жених маленького роста. Зато какой он добрый, ласковый и внимательный! Катти расцветала на глазах. Но как же отказать своему любовнику Бельскому, с которым Катти жила уже давно, даже несмотря на то, что 79-летний Бельский был женат.

Катти, поджав губки, сидела в гримёрной. Ей было жалко Бельского. Но в тоже время, Женечка казался таким обходительным, милым, ласковым, что Катти решила – нужно Бельского бросать, пока она не забеременела, и пока она не запуталась в отцах ребёнка.

С двумя мужчинами жить стало невозможно. И Катти в итоге выбрала холостого Эженю, от которого ждала предложения. Предложения пока не было. Бельский вошёл в гримёрную актрисы как всегда кстати, и проведя рукой по её спине, и поцеловав в правую щёку, чтобы Катти подставила левую, Александр ждал продолжения. Но Екатерина, ухмыльнувшись, торжественно заявила:

– Продолжения не будет, у меня есть жених, и мы женимся через неделю.

Бельский не ожидал от своей мусеньки, он звал Екатерину мусенькой такого поворота. Но вернее, ожидал. Екатерина даже внутри возмутилась, что Саша даже не закатил скандала.