скачать книгу бесплатно
– Почему?
– Что почему? – Она снова сделала глоток. -Налей ещё.
– Ты сказала: «знаешь почему?»
– Почему он на ней женился. У неё отец какой-то там крутой прокурор – взяточник, а у меня отец – алкаш, а мать – малярша. Которые, мне кажется, и не заметили, когда я в Киев смылась. Нет, я, конечно, звонила первое время и деньги высылала, а мне «привет, какая у вас там погода». Нет, конечно, мать меня любила, только у неё ещё двое детей, и куча всего. Мне кажется, моя мать от само?й жизни устала, а я так не хотела. Я жить хотела. – Она отпила колы, потому что хитрый жук Пашка, сидя рядом со мной, перехватил стакан, чтобы уж совсем девку не убить, просто налил ей колы. – А в Киеве, то Оксана уже развернулась, – засмеялась блондинка, дружелюбно потрепав волосы Вали.
– Ну…
– Жизнь была, – махнула он рукой не дав сказать ему и слово. – Потусила по клубам, устроилась танцовщицей. Я же с семи лет в своём Наро-Фоминске на танцы ходила, ну, может, Майей Плесецкой не стала, но осанку держать умела. Вот, это жизнь была. Ты бы видел.
Мне кажется, она даже не осознавала, что чуть больше десяти человек как заворожённые слушают её признание, это ж покруче любого реалити-шоу. Под такие признания Опра Уинфри будет сама рыдать.
– В меня же никто не верил. Я росла гадким утёнком. Чёлка вот такая, – показала она пальцами на бровях. Губ нет, сисек нет, ну да, ноги стройные, талия шикарная. – Почти икнула, но сдержалась. – Меня один меценат, – едва выговорила она с третьей, а то и с четвёртой попытки слово «Меценат», – склеил. Вот, он-то и сделал Оксаночку. И губки, и титьки, и ушки прижали…
– У тебя вроде не накаченные губы. – Наташка брякнула и осеклась.
– Что?
– Ну, как свои.
– Они свои, вот титьки нет, а губы свои.
– Ты же говоришь, сделала. – Развела она руками.
– А ты про это. Нет, я не качала их. Там эту… границу сдвинули. – Прочертила она ногтем почти под носом. – Девки, они заживали месяц, ни есть, ни пить не могла, а тем более трахаться. Меня чуть мой олигарх не бросил. А потом, когда уже увидел, что слепили, его переворачивать стало, прямо наизнанку от ревности выворачивало. Три съёмных квартиры разбомбил. Сам снимал, сам бомбил, сам ремонтировал, ну не сам, а за его счёт, а я только синяки и рубцы заживляла. Как он из меня отбивную, не сделал, не знаю. Наверное, папашина генетика, тому сколько помню, то в глаз кулаком прилетит, то в висок, то в затылок. Только там собутыльники, а меня мужик мой мутузил. Я с этим му… мужчиной восемь жизней потеряла точно, когда поняла, что ещё чуть-чуть и прихлопнет, собралась бежать. Так, его братки, приличные такие, в чёрных костюмах, при галстуке, этакие профессиональные секьюрити, – опять с трудом выговорила она. – Так вот, они меня поймали на вокзале, и долго кулаками и коленями объясняли, что нечего кукле наследника Тутси бегать по вокзалам.
Голос блондинки чуть дрогнул, а мы все её слушатели, молчали, внимая каждому слову. От тишины было слышно, как пыль оседает в воздухе. Прямо блокбастер из девяностых. Валентин взял её за руку, приложив к губам, она ухмыльнулась пьяной улыбкой, погладив его по голове.
– Всё прошло. Не, я реально, какое-то время даже ходить не могла. Повезло с тёткой одной. Она в больнице в травмате зав отделением была. Всё поняла без слов. Конечно, тебе два амбала привезут такой стейк, всё поймёшь. Она меня взяла и перевела в кардиологию, а им сказал, что я в кому впала. Показала какую-то бабку в силиконовой маске искусственного дыхания, ну они и притихли, а меня, как только ходить смогла, предупредила: «сейчас не сбежишь, один путь, через морг на кладбище», ну я и рванула. Он хоть и мудак был конкретный, но всё же щедрый. У меня было припрятано и золото, и шмотки, и даже деньги кое-какие. Я из города в город на автобусе ехала и в каждом ломбарде то цепочку, то браслет с серьгами скидывала. Так, до Москвы добралась. Так, что поверь мальчик, что нет, ничего страшного, пока ты жив, только смерть не исправить, а всё остальное фигня.
Потрепала она снова Валентина по затылку.
– Во всём виноваты родители, – выпалил наш застенчивый парнишка с грустными глазами.
Оксана опешила, словно проснулась, мне кажется, она протрезвела в какой-то степени от такого пылкого порыва. До этого момента страсти в нём были как пламя в керосиновой лампе, сейчас же кто-то разбил эту лампу и вспыхнула настоящее пламя.
– При чём тут родители? – Рыжая первая опомнилась, остальные ещё не могли переключиться с олигарха убийцы, а тут уже некто запалил факел жечь родителей.
– Всё идёт из детства! – Он становился просто агрессивен, даже через мерно. – Все корни проблем именно в это почве. – Он чуть было не стукнул кулаком по нашему перегруженному столу.
– Тсс. Тихо–тихо. Ты чего? – Протрезвевшая Оксана, почти на лету поймала его кулак, прижав к своей груди. – Родители, родители. Свои мозги тоже есть. Да, немного, да с перекосом, но они-то…
Парень поджал губы, явно тоже перебрав с градусами извне вовнутрь.
– А чем тебя обидели родители? – Стен стоял возле изгороди с открытой книгой в руках, эдакий, отец проповедник.
«Мальчик с грустными глазами»
Все замолчали, как после битвы, где нет выигравшего, только проигравшие. Стало как-то грустно. Валентин был словно рыба без воды, шамкал губами, порываясь, что-то сказать, но так и терялся в своих чертогах сознания.
– Выпей, выпей. – Подтолкнула Оксана, проявившая непритворную заботу. Вот, только что из неё всегда позитивной и столько умудрённой первый взгляд, хлестала столько эмоциональная и грустная история заблудившейся в мире девушке, а сейчас она само спокойствие, откачивает перебравшего собеседника.
– Ты точно прав в том, что всё из детства. – Стен пододвинул пластиковый стул сев рядом со мной. На обложке книги рисовался символичный заголовок «Бесы». Очень символично. – Из детства всё. Привычки, устой, ценности, мерило жизни, шаблоны нашего поведения, то через какую призму мы смотрим на этот мир. Не верю в силу врождённого, это лишь фундамент, остальное нам наращивает социальная среда.
– И что, распять родителей? – Рыжая поджала руки подмышки, но передумав налила себе вина?, сделав внушительный глоток.
– Нужно не распять, а понять. Как говорят, принять, понять и отпустить.
– Ага, было бы кого отпускать. – Воспрянул Валентин, закинув ещё глоток. Все молчаливые взгляды устремились снова на него.
Может, под молчаливым давлением нашего ожидания, может, под давлением алкоголя, а может, он просто получил, первый раз за всё это время выговориться, но его история полилась следом. Мы ещё не отошли от душещипательных откровений Оксаны, как нас решил пронзить своей биографией Валентин. Парень с самыми грустными глазами, ожидать от этой истории было нечего.
– Меня не то, что отпустили, меня выжили из дома. Они, то пили, то дрались, то мирились, то снова пили, да даже в перерывах, когда они просто жили подобием семьи, у них всё было синхронно даже нелюбовь ко мне. Я из дома бежал без оглядки, я даже паспорт ещё не получил, мне шестнадцати не было.
– Сейчас в четырнадцать выдают. – Вдруг брякнул Егор.
– А у меня его и в пятнадцать не было. Не знаю. – И этот щупленький невысокий паренёк с большими грустными глазами цвета неба залихватски закинул в себя полстакана почти чистого виски. Затряс рукой, тут же запил колой из бутылки, и утирая намокшие от слёз глаза, стал рассказывать о том, как его не любили, как на него кричали.
Да на кого не кричали родители, мне кажется, нет такого счастливого существа. Да, мне не говорили, «ты во всём виноват», «ты загубил мне жизнь».
Не знаю, насколько он говорил правду, мы могли лишь предполагать, либо верить, либо нет.
Представить десяти – двенадцатилетнего парнишку, которому заявили, чтобы он убирался из дома, и он это делал. Жил в сарае всё лето, где хранят дрова, по-тихому шмонал по грядкам в поиске овощей, это был просто предел. Рядом с ним я должен был звонить родителям и извиниться за всё, что причинил им.
– Они меня реально ненавидели. – Выпалил он, кто-то попытался хоть как-то оправдать его родителей. – Я ушёл из дома, а меня никто не искал, никто не интересовался, где я. Я всё лето ночевал на улице.
– И они не знали об этом? – Даже наш шутник Павел стал мрачнее позавчерашнего грозового венского утра.
– Нет, они просто забыли, что я есть. – Усмехнулся Валя, продолжая поднимать алкогольный градус своего организма. – Я когда забирал аттестат из школы, чтобы в училище на повара поступить, меня спросили: «родители-то в курсе», «да, в курсе», директор тогда заявил мне, «а если спрошу?». Я чуть не рассмеялся, да они бы ему ответили: «кто забирает? Сын? Какой сын, нет у нас никакого сына». Да всем было по фигу и директору этому нашей… школы. – Он вставил очень крепкое по нецензурности словечко. – Тот ещё бухарик. Им было всё равно, и то, что я пух с голода живя в общаге при пту и питаясь на редкие заработки, и когда днём учился, а по ночам мыл соседнее здание. Когда мне первый раз пришлось раздеться перед этим педофилом. Мне шестнадцать, ему сорок шесть. Волосатый как медведь, а куда деваться, жрать-то хочется. Я так почти три года прожил. Он меня лапал, облизывал. Заставлял такие вещи делать, которые даже здесь ужаснули бы. – Валентин разразился пьяным неестественным смехом. -Мы все словно попали на шоу злобного клоуна, который вот-вот вынет ружьё и перестреляет всех нас. Даже Стен размяк, потеряв своё «всё знаю, некуда послать».
– Тише, тише дружище, ты что. – Погладила его Оксана.
– Да, блин, Оксана. Он меня имел, на мне имел. Он же меня фотографировал в таких позах да с такими предметами во всех местах и о?рганах, а потом продавал всё это в сети. Где наша хвалёная статья за педофилию? Они бы лучше стипендию сделали человеческую. Да ладно, пофиг. – Он хлопнул стаканом об стол, что все вздрогнули, как стакан не рассы?пался в осколки, это чудо.
Все уже поняли, что Валентин пьян в хлам. Как любит говорить Пашка: «Не просто в хлам, прямо в металлолом». Который нужно захватить и отгрузить на кровать.
В воздухе зависла пауза, долгая, молчаливая, тяжёлая. Мы все замерли в ожидании развязки.
– Давайте так! – Скрипнул стулом Стен. – Всё в прошлом, сейчас мы далеко, мы живы. Нужно расслабиться. Ксюша, давай караоке. Никита, включи даме аппаратуру.
На террасе началась суета, стулья заскрипели, пьяные обнимались, караоке гремел привычным стучащим ритмом, едва похожим на музыку, скорее звуки телефонов начала двухтысячных, но разве это важно, когда душа просит праздника, зализывая разодранные душевные раны. Откуда девушки знают такие песни как «угонщица», «младший лейтенант», «пропадаю я», это же из прошлой жизни. Мы тогда детьми были, а некоторых, наверное, и вовсе не было.
Никита не удержался, и они с Егором, и теперь устраивали что-то типа, давайте поиграем, в съёмки видеоклипа. Самым фактурным было, когда Оксана наперебой с Наташей просто орали «забери солнце с собою, оно меня не греет, слышишь». Не попав ни в одну ноту, они орали с усилием болельщиц футбола, на решающем матче и караоке сжалившись выплюнул им 100 баллов. Они завизжали и повторили ещё раза три этот въевшийся на подкорку некогда хит, но теперь уже не выше, чем девяносто пять. Не знаю, в какой-то момент вырубился Валентин, но ни крики в караоке, ни то, когда его несли в спальню, даже не намекнули на то, чтобы он открыл веки.
– Он вообще жив? – Мне не хотелось проснуться с остывшим телом в одной комнате, да и в целом не хотелось такого финала. Особенно после этой исповеди, моё отношение к этому парню кардинально изменилось.
Если Оксана казалась птицей Фениксом, неким солдатом Джен, то Валентин вызывал приступ сочувствия и человеком, которому я едва ли теперь смогу сказать грубое слово. Одно осталось неотвеченным, что же такое заставлял делать тот волосатый старик?
Воскресное утро приветствовало ранним мучительным пробуждением от удушающего запаха перегара. Из-за закрашенного стекла, служившего окном, было абсолютно не ясно, день, утро или ночь. Это конечно, давало порой выспаться, но и мучило каким-то ощущением пленника. Думаю, после этого общежития, мне будет грозить минимум приступы клаустрофобии.
Егор спал в холле на диване, скорее всего, выгнанный устойчивым запахом перегара. Во дворе лил дождь стеной. На кухне сидели оператор и Стен. За ноутбуком, что-то обсуждая.
– Сколько времени? – Нахмурился директор, ища что-то на столе.
– Семь пятнадцать, – пробубнил, не отрываясь от ноутбука оператор.
Впервые я видел, как заказывался завтрак. Всё оказалось куда проще, чем я думал. Стен просто набрал какой-то номер и что-то пробубнил, наверное, на английском. Я понял словно стандарт.
– Николай, прими, пожалуйста, завтрак. А то он опять будет орать под воротами полчаса. Никита, подожди, это лучше вырезать, видишь, вот здесь ты отражаешься с камерой. И кто-то бубнит за кадром.
– Судя по всему, ты. – Усмехнулся оператор.
– Реж тогда. Стоп. Ещё, ещё, вот, стоп. Николай, включи, пожалуйста, кофе машину. Спасибо.
Ощущал себя лишним, но укрыться было негде. Студия закрыта, в остальных местах кто-нибудь да спит.
«
Воскресение вместе»
Несмотря на то, что мы вполне добросовестно убирали все пространство, всё равно каждое воскресенье был клининг. Неважно, дождь или солнце. До четырёх никого не должно быть внутри здания. Не было времени «от», было время «до». Пришлось умышленно топтаться на выходе, перепроверяя содержимое лёгкого рюкзака, представьте, какого перепроверять содержимое из паспорта, солнечных очков и путеводителя. Я и в этом был фаталист, о том, как я узнал значение этого слова, отдельная история. Так, вот даже в попытке урвать кусок внимания, а может, провести день вместе, я также был фаталистом. Получится сегодня, отлично. Не получится, что ж, жаль, но не судьба.
Судьба!
Маша шла.
Не судьба!
Шла она не одна, а с девчонками, внутри всё похолодело от разочарования, и горечь упущенного засела в горле. Непринуждённо, в свойственном мне стиле, раскачиваюсь, расшаркиваюсь, дурачусь, присоединяюсь. Веселю. Насколько могу. Получается слабовато, не быть мне стендап-комиком.
И тут, судьба!
Наташа с Оксаной двинули в сторону трамвайной остановки, а Маша пошла прямо, оставалось быстро определиться.
– Ты не против, если я составлю тебе компанию?
Она равнодушно пожала плечами, именно так мне было разрешено провести единственный выходной в её компании. То же неплохо, в целом же неважно какими способами, главное – получить своё.
– Маша, можно сделать тебе предложение? – Попытался выдавить залихватское настроение, чуть опережая собеседницу. Или выражусь чуть искреннее, я пытался быть «мега-мачо». Она потупила взгляд, чуть вскинув брови, этакое «это ещё что за…» – Оно дерзкое, но приличное. – Откуда у меня возникали эти слова. Во всём виноват Чехов? Прочитал вчера два рассказа из оставленной кем-то книге в холле.
– Какое, ещё? – её слова оборвались в странной последовательности. Она недоговорила, само существительное словно оно обжигало горло. Сработало.
– Очень и очень важное для меня событие, но боюсь быть непонятным или отвергнутым.
Она втянула шею в плечи и ещё чуть ускорила шаг.
– Я давно уже думаю об этом, очень… – Во мне вспыхнул азарт, я понимал, что на верном пути. – Но, я понимаю. Скорее всего, ты не захочешь.
Она закурила.
Осознаю, сейчас могу передавить, и шутка не выстрелит, как пружина, которую слишком сжали, и она сломалась.
– С самого первого дня, когда я увидел это. – Я полез в рюкзак остановившись, собеседница нехотя застыла в ожидании, поглядывая косясь на мои движения. – Вот, – вынул брошюру – путеводитель по Вене. – С первого дня я хочу сюда. Парк аттракционов.
Ткнул пальцем в рекламу изображающее колесо обозрения с дощатыми вагонами вместо привычных круглых капсул с сидениями.
Она заулыбалась, словно ей сообщили. «Вашу ногу мы ампутировать не будем, всё прошло».
– Ну, серьёзно. Пошли! Одному, мне будет невесело.
– Что это? – Улыбалась всегда столь серьёзная брюнетка и оказалось у неё очень милая улыбка и шикарные белые зубы, несмотря на то что она много курит.
– Парк аттракционов! – Выпалил я гордо. – Здесь написано, что он лучший в Европе. Вот!
– Ты серьёзно? – И она рассмеялась, запрокинув голову вверх рассмеявшись.
Шутка сработала, она не припиралась, не протестовала и не пыталась отказаться. Плечом к плечу мы стояли посреди тротуара, исследуя карту, пытаясь понять, где мы в данный момент, пока зловредна седая старушка с кудрями, злобно не затрезвонила в мерзкий вело звоночек, давая понять, это велодорожка и объезжать она не планирует. Этот обозлённый белый одуванчик на красном велосипеде добил пошатнувшуюся стену, которую обычно Мария возводила почти до облаков.
Кстати, мы слышали, как старушка продолжает воспитывать пешеходов эдак ещё раза три, пока не свернули в переулок. Тротуар метра три точно, а ей принципиально эти шестьдесят сантиметров принадлежат ей, вот такие они, эти австрийские старушки на велосипеде.
Парк мы искали недолго, но добравшись, мы уже дурачились то толкая друг друга бёдрами, то отбирая небольшую бутылку воды.
Мы катались на воздушных батутах по воде, взмывали на высоту сто метров, где нас крутило и болтало, уводя завтрак обратно к горлу. Третий спуск на водном батуте завершился крутой волной, окатив нас так, что мокрыми были и носки, и волосы.
Нас спасло, что несмотря на утренний дождь, после полудня жара набирала градусы почти под тридцать, но нам хватило приключений, и высушив одежду в специальных кабинках, мы ещё катались на том самом колесе обозрения с дощатыми вагончиками, который был изображён в путеводители. Мы о чём-то болтали и даже не смотрели в окно. Так, что самое удовольствие от колеса обозрения и не ощутили.
Незримый тумблер сработал внутри моей спутницы. Ещё с утра, ещё вчера и даже в прошлый раз, она держала чуткую оборону от вторжения в её мир, который она обнесла, казалось бы, нерушимой стеной, создав этакий непробиваемый заслон.
– Маш, а можно всё же… – я держал паузу. Раз шутка сработала раз, то может, и ещё.
– Что? Ещё предложение? – Выпалила она, без намёка на раздражение и даже не закатив глаза.
– Ага! Ещё одно.
Молчаливо выждав ещё её столь же осторожный, чуть с раздражением:
– Какое?
– Что? Какое?
– Предложение! – Поджала она руки.
Пауза, и…
– Шницель. Я хочу шницель. Настоящий венский шницель! Очень хочу.
– Что? – и она смеялась как безумная.
